ЕДИНСТВО РАЗНОНАПРАВЛЕННЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ ВОСПРИЯТИЯ. РАССКАЗЫВАНИЕ И РАССКАЗЫВАЕМОЕ В "БРАТЬЯХ КАРАМАЗОВЫХ" (1)

Вольф Шмид, Гамбургский государственный университет

При анализе художественной прозы удивительно малo внимания посвящается соотношению между качеством рассказывания и качеством рассказываемого. Обычно эти компоненты рассматриваются отдельно, т.е. вне того целого, а которое они объединены произведением. В анализе повествовательной прозы, между тем, необходима установка на то, как впечатления, вызываемые качествами рассказывания и рассказываемого влияют друг на друга в восприятии читателя (2). Особенно важен вопрос о том, какое итоговое впечатление получается в результате взаимного влияния и взаимного проникновения разнородных по происхождению составляющих впечатлений, т.е. тех впечатлений, которые вызваны характером рассказывания, и тех, которые произведены качествами рассказываемых ситуаций и действий.

Это - как я его условно назвал - итоговое впечатление не является простой суммой отдельных впечатлений, а имеет характер нового, чрезвычайно сложного целого, качество которого не сводится к качествам составляющих частей. Это целостное, сверхаддитивное впечатление относится к таким явлениям, которые Gestaltpsychologie называет Gestaltvorstellung или Ganzheitsvorstellung (3). То характерное качество целого (Gestalt, Ganzheit ), которое не сводимо ни к отдельным частям этого целого, ни к их сумме, определяется в Gestaltpsychologie понятием Gestaltqualitaet (также Ehrenfelsqualitaet или Ganzeigenschaft ). Различая два основных вида, в которых манифестируется целостность, приведу в пример сверхаддитивности известные явления из области музыки: целостное качество музыкального созвучия (т.е. статического, вневременного целого) и ритма (т.е. динамичного, временного целого) обладает гораздо более богатым и сложным содержанием, чем сумма отдельных качеств симультанных или последовательных звуков, лежащих в основе созвучия или ритма.

Соотношение между качеством рассказывания и качеством рассказываемого может иметь разные формы. Следовательно и целое, складывающееся из качеств этих двух планов, может обнаруживаться по-разному, т.е. может

52

обладать разными степенями четкости (Praegnanz) и сложности (Komplexitaet). Довольно тривиален тот случай, когда впечатления, производимые рассказыванием, просто подчеркивают или усиливают настроения, вызванные рассказываемыми событиями. В данном случае общее впечатление имеет высокую степень четкости и ясности, но весьма низкую степень сложности.

Сложнее целое становится, если характер рассказывания обнажает качества рассказываемого, которые остались бы скрытыми без учета рассказывания. Такую выясняющую функцию выполняет, например, сказ в повестях Гоголя. Алогичность Гоголевского сказа не только аккомпанирует впечатлениям, которые производит на нас изображаемый мир, но и выявляет алогичный строй человеческой жизни и там, где рассказываемое на первый взгляд кажется совсем нормальным. Таким образом алогичность Гоголевского сказа приобретает остраняющее значение. Ею как бы переосвещается мнимая нормальность отдельных рассказываемых положений и происшествий. Явная странность сказа выявляет скрытую странность человеческой природы и общественного строя.

Подобное воздействие на восприятие рассказываемого оказывает качество рассказывания в предисловии ("От издателя") к Пушкинским "Повестям Белкина". Пустая мелочность, простодушная добросовестность, бессодержательность, мало того - невольный комизм письма "почтенного мужа, бывшего другом Ивану Петровичу" (4) и абсурдность передачи информации о Белкине (5) указывают не только на нулевую функцию Белкина, как "автора" пяти последующих повестей, но и на сплошную литературность и шаблонность тех фабул, в отношении к которым Пушкинские фабулы являются ироническими контрафактурами.

Целостное впечатление, которое совместно производят рассказывание и рассказываемое, может иметь и характер диссонанса. Диссонанс представляет собой крайний случай целостности. Он обладает при весьма низкой, едва ощутимой степени гармонии частей высокой сложностью и -поскольку мы имеем дело с целым - также высокой степенью как четкости, так и единства. Это единство раэнонаправленных впечатлений гарантировано не согласованностью или внешним, а priori существующим соответствием отдельных впечатлений, а лишь их взаимной мотивированностью по отношению к итоговому диалектическому содействованию (6).

Единство разнонаправленных впечатлений или, более условно и короче говоря, диссонанс приобретает в эстетике Достоевского чрезвычайно большое значение (7). Диссонанс проявляется у него как в одновременности разносторонностей, так и в напряженном последовательном сочетании разнонаправленных частей.

53

В "Братьях Карамазовых" в результате синтеза получающиеся целые реализованы в обоих основных видах целостности. С одной стороны целое выступает в виде вневременного "созвучия", а здесь именно созвучия диссонзнтного качества: так например в крайне противоречивом характере отдельных персонажей, в частности Федора Павловича, или в конфигурации персонажей. Достаточно упомянуть то диссонантное целое, которое составляют отец и братья Карамазовы. С другой стороны диссонанс в этом романе реализован как процессуальное, временное целое. Такое протекающее во времени диссонантное единство образуется при помощи чередования сцен с разнонаправленными настроениями, такими как трагизм, жуткость, страх, комизм, идиллия и т.д.

В соотношении рассказывания и рассказываемого в "Братьях Карамазовых" осуществляется такой же принцип совмещения противоположностей, как и в конфигурации характеров и в чередовании разнонастроенных сцен.

Перечту вкратце основные черты рассказа в "Братьях Карамазовых". Автор предоставляет повествовательное слово фиктивному рассказчику, который оказывается крайне подвижным по отношению к признакам повествовательной техники. Чаще всего этот рассказчик выступает как всезнающая, вездесущая заглядывающая даже в подноготную души персонажа безличная инстанция, рассказывающая с разных точек зрения. Однако местами, часто и в важных отрывках, например в прологе ("от автора") рассказчик изображен как ограниченный в своем знании хроникер-романист, с большим трудом и крайней добросовестностью реконструирующий события. Различна и степень самопроявления рассказчика. В рассказе постоянно чередуются Ich-Erzaehlung и Er-Erzaehlung. Нидерландский славист Ян Мейер обращает внимание на то, что оппозиции между хроникером и - словами Мейера - "всезнающим автором", с одной стороны, и между Ich-Erzaehlung и Er-Erzaehlung , с другой стороны, отнюдь не совпадают. Эти оппозиции могут скрещиваться. Всезнающий "автор" нередко говорит от первого лица, рассказчик от первого лица (Ich-Erzaehler) нас часто безо всякой мотивировки знакомит с содержанием чужих сознаний (8).

В данном контексте нас интересует личный хроникер. Он отличается тяготением к обстоятельному описанию, к подробному повествованию о самых мелочных деталях, к оценивающим персонажи комментариям, к отвлеченным генерализациям, к резонерствованию, к афоризмам и сентенциям (9). Несмотря на то, что его рассказ насквозь надежен и верен, нельзя не заметить, что его умственный кругозор и писательская способность не совсем удовлетворяют требованиям рассказываемого.

Ограниченная компетентность хроникера и частичная неадекватность его речи обнаруживаются в различных планах.

54

Во-первых, хроникер изредка допускает языковые ошибки, такие как нарушение морфологических правил и синтаксические несогласованности, анаколуфы. Во-вторых, в его рассказе встречаются стилистические неловкости. Иногда он употребляет неподходящие, не те слова. Словарь рассказчика колеблется между разнородными лексическими слоями. Встречающемуся изредка грубому просторечию городского обывателя противопоставлена высокая лексика с архаическим оттенком. Фразы часто нарушают норму стилистической легкости, ясности, гармонии и смысловой однозначности (10). Они отличаются излишней сложностью и изобилием уточняющих имен прилагательных, наречий и метаязыковых пояснений (11), в результате чего понимание читателем сообщаемого не облегчается, а усложняется.

В-третьих: стилистические ошибки, такие как употребление неподходящих метафор и сравнений, сводятся к разного рода логическим несообразностям, к невольным, с точки зрения рассказчика, комическим алогизмам. Помимо того рассказывание получает алогичный оттенок в результате неполного контроля хроникера над информационным потоком и невнимательного учета тех фактов, с которыми читатель в данный момент уже знаком.

Четвертый план, в котором обнаруживаются ограниченная компетентность хроникера и неполная адекватность его текста - это форма комментариев, генерализаций, объяснений. Будучи часто довольно растянутыми, такие отступления от прямой линии наррации получают определенную самостоятельность. Запутываясь в распространенных разъяснениях, хроникер как бы забывает о своей собственной теме. Как правило, отвлеченные высказывания хроникера, перебивающие нарративную нить и тормозящие рассказ, отличаются высокой степенью оценочной субъективности. В них ярко выражается личное отношение рассказчика к тому, о чем он повествует. Выражение субъективной оценки нередко преобладает над объектным изложением фактов. Благодаря своим размерам и своей субъективности такие аукториальные добавки, отвлекающие внимание читателя на сведения второстепенной важности, не соответствуют нормам рассказывания с установкой на передачу действий.

Следует, однако, подчеркнуть, что неадекватность аукториальных комментариев, генерализаций, объяснений редко касается их содержания как такового. Сообщаемое в них само по себе не лишено верности и надежности. Не столько содержание, сколько форма речи хроникера оказывается не вполне приемлемой.

Показательно, что явным исключением из этого правила являются метанарративные высказывания, т.е. такие высказывания, в которых рассказчик тематизирует свой способ изложения, свою компетентность, где он обращает внимание читателя на самое рассказывание. В них

55

нередко встречается ненадежность сообщаемого. Приведу пример. Хроникер вводит свое описание русских старцев, являющееся в свою очередь отступлением от собственного рассказа, такими словами:

[...] надо бы здесь сказать несколько
слов [...] о том, что такое вообще
"старцы" в наших монастырях, и вот
жаль, что чувствую себя на этой дороге
не довольно компетентным и твердым
(12).

Следующее за этими предварительными словами описание, вполне компетентное и надежное, противоречит предупреждению. Предвосхищающая критические возражения со стороны читателя оговорка оказывается кокетством (13). Подобную ложную оговорку мы встречаем в начале двенадцатой книги ("Судебная ошибка"):

Скажу вперед, и скажу с настойчивостью:
я далеко не считаю себя в силах
передать все то, что произошло на суде,
и не только в надлежащей полноте, но
даже и в надлежащем порядке (14).

И этой оговорке противоречит как полное, так и строго упорядоченное изложение. Какую цель преследует автор, заставляя рассказчика опровергнуть метанарративные предупреждения собственным рассказом? Мне кажется, что автор, компрометируя содержание метанарративных выказываний, подчеркивает принципиальную верность рассказываемого и контрастирующую с ней неадекватность рассказывания.

Наиболее явные признаки неадекватного рассказывания - это излишняя мелочность, обстоятельность, многословие, даже болтливость, полемика с фиктивным читателем там, где тот ничему не возражает, навязчивая самотематизация рассказчика, рассуждения о своем неподходящем повествовательном стиле и о своих ограниченных знаниях. Там, где рассказчик осознает свои ошибки и старается поправить их, он иногда увеличивает неадекватность своего изложения. Упрекая себя, например, в излишней болтливости и прекращая обстоятельный рассказ или мелочное описание, хроникер как раз упускает данные, которые впоследствии оказываются важными.

Наиболее бросающийся в глаза недостаток рассказа - это невольный комизм многих пояснений и замечаний не кстати. Приведу хоть один пример. Впускаясь в рассказ о черте и о кошмаре Ивана, хроникер начинает со слов:

Я не доктор, а между тем чувствую, что

56

пришла минута, когда мне решительно
необходимо объяснить хоть что-нибудь в
свойстве болезни Ивана Федоровича
читателю (15).

После того, как рассказчик в виде вездесущей и всезнающей инстанции принялся представлять тончайшие психические процессы, происходящие в сознании Ивана, и когда он уже возбудил в читателе напряженное ожидание чего-то таинственного, страшного, наивное признание хроникера "Я не доктор" не может не вызвать смеха. Комизм, основанный на передаче серьезного в неадекватной форме, не нарушает, однако, жуткого настроения. Жуткость сохраняется, а с ней совмещается диссонирующее настроение смешного в новое, сверхаддитивное единство разнонаправленных впечатлений.

Цитируемый пример типичен для диссонантного характера созвучия рассказывания и рассказываемого в "Братьях Карамазовых". Этот диссонанс приобретает разные формы. В их основе лежит характерное для Достоевского противоречие: автор предоставляет свою правду компрометирующему ее слову рассказчика. Невольный комизм рассказывания находится в контрасте с серьезностью рассказываемого. Трагическое и жуткое настроение, производимое событиями, совмещается с легким настроениям комизма, основанным в форме рассказывания. Под болтливой, неловкой поверхностью передачи скрывается глубокая истина. Порочность рассказывания на планах грамматики, синтаксиса, стилистики и логики контрастирует с аутентичностью рассказываемого.

На уровне абстрактного автора, т.е. автора, находящегося над всеми образами фиктивного рассказчика и руководящего всем смысловым строением произведения, получается эффект, который условно назовем юмором. Под юмором здесь понимается осознание относительности всех крайностей, убеждение в том, что высокое может сопровождаться низким и что глубокое содержание может передаваться в порочной форме, не теряя своей правильности (16). Юмор "Братьев Карамазовых" основывается на диссонантном созвучии трагического и комического, проявляющемся в одновременности противоположных качеств рассказывания и рассказываемого.

Итак разнонаправленные по их настроенности рассказывание и рассказываемое совместно вызывают у читателя сложное, целостное впечатление. Как все Gestaltqualitaeten это целое может иметь коннотативное значение. В данном тексте целое, составляемое из разнонаправленных качеств рассказывания и рассказываемого, коннотирует идею единства несовмещаемого, характерную для Достоевского идею двухсторонности действительности. Обсуждаемая одновременность разносторонностей и напряженное единство относительно

57

самостоятельных разнонаправленных впечатлений восприятия образуют художественную модель многоликости мира и этим самым они выражают апперцепцию действительности в сознании современного человека.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Слегка обработанный и дополненный примерами и примечаниями текст доклада, прочитанного на Четвертом Международном Симпозиуме, посвященном изучению жизни и творчества Ф.М. Достоевского (Бергамо 1980). Печатная версия сохраняет тезисный характер доклада.

2. Здесь и в дальнейшем имеется ввиду имплицитный, абстрактный читатель, восприятие которого предопределено структурой романа и образ которого тем самым содержится в произведении, хотя и не в плане изображаемого мира. О оазграничении того абстрактного читателя и фиктивного адресата рассказа, с одной стороны, и конкретного читателя произведения, с другой стороны, ср. мою книгу "Der Textaufbau in den Erzaehlungen Dostoevskijs, Muenchen 1973, стр. 20-38.

3. К основным понятиям Gestaltpsychologie, главными представителями которой являются Christian von Ehrenfels , Wolfgang Koehler , Kurt Koffka и Max Wertheimer, ср. мою книгу Der aesthetische Inhalt. Zur semantisehen Funktion poetischer Verfahren, Lisse 1977, стр. 57-58, 72, 76-78, 81-86, и цитируемую там литературу.

4. А.С. Пушкин, Собр. соч. в десяти томах, том , М., 1975, стр. 38.

5. Помимо комических эффектов, основанных на каламбурной конфигурации свидетелей ("ближайшей родственнице Белкина покойник вовсе не был знаком" [стр. 38] - "искренний друг и сосед по поместьям" [стр. 39] описывает Белкина при крайней добросовестности и обстоятельности с подчеркнуто посторонней точки зрения), можно обнаружить черты нулевого, пародирующего повествовательные шаблоны описания, столь характерного для "Истории села Горюхина" и, впоследствии, для поэтики Гоголя: "Иван Петрович был росту среднего, глаза имел серые, волоса русые, нос прямой" (стр. 42).

6. Из этого следует, что целостность диссонанса зависит вполне от вчлененности его в высшие эстетически воспринимаемые целые, в частности от его смысловой "нагруженности".

7. Ср.: Halina Brzoza, "Estetyka dysonansu" i jej symptomy w poetyce prozy Dostojewskiego. - Studia estetyczne, т. xiii, Warszawa 1976, стр. 227-240. В этой статье диссонанс рассматривается как

58

"сознательная игра" разнородными стереотипами эстетики, предшествующей творчеству писателя.

8. Cp.:Jan M. Meijer, The Author of "Brat'ja Karamazovy". - В кн.: Jan van der Eng / Jan M. Meijer, The Brothers Karamazov bу F.M. Dostoevsky ( = Dutch Studies in Russian Literature. 2), The Hague 1971, стр. 7-46. Ценные наблюдения о колеблющемся образе рассказчика содержит и статья Ulrich Busch, Der "Autor" der "Brueder Karamazov". - Zeitschrift fuer slavische Philologie, т. xxviii, Heidelberg 1960, стр. 390-405.

9. Об афористических и сентенциозных чертах рассказа см.: В.Е. Ветловская, Некоторые особенности повествовательной манеры в "Братьях Карамазовых". - Русская литература, 1967, 4, стр. 67-78: ее же, Поэтика романа "Братья Карамазовы", Л., 1977, стр. 31-34: Meijer, The Author of "Brat'ja Karamazovy ", стр. 21.

10. К нарушению грамматических, синтаксических и стилистических норм ср. цитируемые выше работы Ветловской. Дискуссионным мне кажется, однако, вывод, предлагаемый Ветловской в функциональной интерпретации. Она сводит все эти недостатки к стремлению автора придать речи рассказчика "эмоционально-волевое воздействие на читателя в [...] целях убеждения его" (Некоторые особенности, стр. 67). Это заключение основывается на предпосылке, противопоставленной тезисам Михаила Бахтина и возникшей очевидно под влиянием книги Я.О. Зунделовича (Романы Достоевского, Ташкент 1963), заключающейся в том, что "Братья Карамазовы - произведение философско-публицистического жанра" (там же) и, далее, что "вся событийная его канва [...] целиком подчинена философской и публицистической мысли автора, прямо высказанной в романе, причем эта мысль высказывается [...] с целью убеждения в ней читателя, и потому решительно не допускает иных, кроме авторских, толкований изображаемых характеров и событий", (там же) Несмотря на то, что смысловое построение произведений Достоевского (вопреки взглядам Бахтина) отнюдь не лишено завершенности и иерархичности, мало того - пронизано единым авторским замыслом, нельзя не признать, что авторский смысл состоит в известной недоговоренности и, следовательно, проявляется лишь в виде ограниченного диапазона допускаемых толкований.

11. Ср.:Meijer, The Author of "Brat'ja. Karamazovy" , стр. 20.

12. Полное собрание сочинений в 30 томах (в дальнейшем: ПСС) т. xiv, Л., 1976, стр. 26.

13. Если не считать, что в описании сменяется ограниченный в своем знании и умственном кругозоре хроникер и всезнающая безличная

58

инстанция.

14. ПСС, т. xv, стр. 89.

15. ПСС, т. xv, стр. 69.

16. К структуре юмора ср. Kaete Hamburger, Der Humor bei Thomas Mann, Muenchen 1965.