Роман Бeсы в свете почвенничества Достоевского

Louis Allain, Université de Lille III

... В земле, в почве есть нечто сакраментальное /... /. Земля у русского человека прежде всего, в основании всего; земля все, а уже из земли у него и все остальное, то-есть, и свобода, и жизнь, и честь, и семья, и детишки, и порядок и церковь - одним словом, все, что есть драгоценного.

Дневник писателя за 1876 г.

Бесы, пожалуй, единственное произведение Достоевского, чье заглавие не совсем соответствует содержанию. Многолетняя "ошибка" в иностранных переводах этого заглавия /Les Possédés, The Possessed / Уже свидетельствует о каком-то любопытном семантическом разнобое между бесами и бесноватыми.

Бесов, вошедших в людей, и тем более вышедших из них, в тексте романа собственно нет. Исключая пока из нашего поля зрения Ставрогина - главного героя трагедии - и Верховенского-сына - главного персонажа памфлета -, мы имеем дело лишь с двумя-тремя бесенятами. Хроникер, Степан Трофимович, русский идеалист Шатов, парадоксально положительный Кириллов, великодушный Виргинский, смешной капитан Лебядкин - не в счет. Зато мошенник Липутин /проклятый аноним/, пошлый осквернитель - жидок Лямшин и холодный исполнитель чужой воли - мальчик Эркель могут оказаться действительно опасными. Но и те не достигают нужной метафизической плотности.

Своеобразие второстепенных действующих лиц Бесов состоит в том, что все они, за исключением Хромоножки, несмотря на персональные различия /иные беснуются, другие просто бесятся, третьи принадлежат к разряду случайно срывающихся/, - все они подходят под одно общее определение: люди из бумажки, недосиженные люди:

72

Все вы из недосиженных, -шутливо замечал он Виргинскому, -все подобные вам/... /- Шатову очень хотелось бы высидеться, но и он недосиженный.

Степан Трофимович - он же автор шутливого замечания -отличается той же чертой. Его западничество - плод русской недосиженности - породило то нигилистическое марево, которое заливает зловещим светом весь роман. Ведь все члены его вольнодумного кружка автоматически переходят в организацию сына, Петра Верховенского.

Что означает недосиженность? Смысл метафоры ясен: все эти люди не высидели положенного времени в чреве матери-природы, русской земли. Удаленность от земли определяет ложное отношение к миру, искажает духовное лицо человека и целого поколения. Оторвавшись от родной почва по разным социально-историческим причинам, обыватели и вообще все представители культурного общества губернского города готовы в любую минуту сорваться при малейшем толчке извне.

Мотив срыва, точнее, мотив срыва с горы, проходит красной нитью через весь роман. Он уже подсказан самим эпиграфом, взятым из Евангелия от Луки: "... и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. " Как видно из других мест романа, этот евангельский образ тесно ассоциировался с литературным воспоминанием, связанным со сном Григория в Борисе Годунове Пушкина:

  Мой покой бесовское мечтанье
  Тревожило, и враг меня мутил.
  Мне снилось, что лестница крутая
  Меня вела на башню/... /.
  И стыдно мне и страшно становилось.
  И, падая стремглав, я пробуждался.

В романе срываются буквально все. Лишь два персонажа, Хромоножка и Ставрогин, представляют, по самым противоположным причинам, многозначительное исключение,

Срывается, конечно, Степан Трофимович, несмотря на солидный возраст и природную робость. Он - своеобразный волчок, который в прошлом пострадал от мнимого вихря сошедшихся обстоятельств. В конце романа он выброшен на большую дорогу: "... у меня, - говорит он, - что-то в голове вертится. Так, вертится, вертится, вертится. "

Срывается Лиза Тушина, несмотря на девический стыд и строгое воспитание, несмотря на гордую претензию явиться как победительница и чтобы победить. "Началось, -

73

признается она в главе Последний роман, -"с красного мгновения, которого я не вынесла. "

Срывается, несмотря на принадлежность к особо прочному сословию, мещанин, чья фигура выделяется из толпы и подчеркнуто отмечена хроникером, как некая иллюстрация гипнотического действия стихии, внезапного и безотчетного пробуждения инстинктов:

Выходили из себя лишь пьяные горланы да люди срывающиеся, вроде как тот махавший руками мещанин. Его все знали как человека даже тихого, но он вдруг как бы срывался и куда-то летел, если что-нибудь известным образом поражало его.

Срывается, несмотря на военную дисциплину и опасность выдать себя, кусающиеся подпоручики. Верховенский, прекрасно понимая заразительную силу срывов, знает как трудно их предвидеть и подчинить организованной системе действий.

Но тут беда, вот эти кусающиеся подпоручики; нет- нет да нарвешься.

Срывается, наконец, и губернатор Лемке, несмотря на высокий пост и немецкое происхождение /не таится ли в этом нерусском происхождении одна из причин его личного срыва?/. Административный восторг, в который он погружается - одна из разновидностей безумия, которое охватывает весь город. Сам он, конечно, не бес, но он, как и другие, в меру своих сил и способностей, участвует во всеобщем безумии. С этой точки зрения он даже до известной черты типичный.

Срыв, согласно концепции хроникера, может произойти с любым жителем города и, точнее, с каждым представителем культурного слоя. Эта концепция, несомненно, отражала личный опыт Достоевского, который, оглядываясь на прошлое, мог не без горечи задать себе роковой вопрос: не сорвался ли я сам, когда принадлежал к Обществу пропаганды? В хронике Бесов система многочисленных индивидуальных срывов обуславливает все узлы действия. Эти срывы вызваны иррациональным высвобождением разрушительной энергии, которая до поры до времени спит в каждом человеке. Под неотразимым воздействием стихии индивид вдруг теряет свое равновесие и выключает себя из установленного порядка. Он совершает неожиданные поступки, в которых он сам не властен, поскольку они не подлежат разумному решению. В тираде о пожаре хроникер как бы символически подчеркивает наличие в человеческой душе опасных очагов слепого мятежа и бунта.

74

И вот среди этого общества недосиженных и готовых сорваться людей вдруг появляется полуисторический, полуфантастический Нечаев-Верховенский. По какому-то фатальному предопределению он попадает в общество, готовое не только его принять, но и принять за своего, поскольку он сразу же знает, как нащупать заветные пружины, как ответить странному и зовущему чувству тоскующих по празднику людей. У него, конечно, свои особые цели, но его тактика завораживает всех:

Да ведь я с тактикой: я вру, вру, а вдруг и умное слово скажу, именно тогда, когда они все его ищут. Они окружат меня, а я опять начну врать.

Ни глуп, ни умен, довольно бездарен и слуны соскочил, как говорят здесь благоразумные люди /... /. Не мне все простили, потому что я, во-первых, с луны, это, кажется, здесь теперь у всех решено; а, во-вторых, потому, что милую историйку рассказал и всех вас выручил, так ли, так ли? /... / На меня уже все махнули: "со способностями, говорят, но с луны соскочил" /... /.

Итак, соскакивают с луны или падают с неба навстречу другим людям, готовым сорваться с горы самые подходящие типы. Тут семантическая игра слов соскочиться/сорваться вряд ли случайна. Она является символом некоего принципа дополнения. В записи от 24 октября, посвященной Петру Верховенскому, Достоевский отмечает:

Необыкновенный по уму человек, но легкомыслие, беспрерывные промахи даже в том, что он мог бы знать. Обидчивость и невыдержанность характера. Если б он был с литературным талантом, то был бы не ниже никого из наших великих критиков - руководителей начала шестидесятых годов. Он писал бы, конечно, другое, чем они, но эффект произвел бы тот же самый. Разумеется, я тут ни слова про нравственность. И не применяю, о нравственности я пока не сужу. Я только про ум и способности. Он и теперь действует за границей и говорит обоятельно. Он понял, например, что Кириллову ужасно трудно застрелить себя и что он верует, пожалуй, пуще попа.

75

Он очень умно развивал свой план Ставрогину и умно смотрел на Россию. Только странно все это: он ведь серьезно думал, что в мае начнется, а в октябре кончится. Как же это назвать? Отвлеченным умом? Умом без почвы и без связей - без нации и без необходимого дела? Пусть потрудятся сами читатели.

Итак, ум Верховенского сочетается с отсутствием почвы и связей, с беспочвенностью. Оттуда происходит отвлеченность и, конечно, безнравственность героя. Оттуда происходит и его способность срываться, как срываются все его жертвы. Несмотря на деловитость и цинизм, он и сам порой в себе не властен. Исповедуясь Ставрогину в главе Иван-Царевич, он мало в чем уступает кусающемуся подпоручику,

Хотя он и преступник, беснующийся Верховенский не подлинный бес. Вообще Достоевский, как ни странно, избегает в своей оценке крайностей, характерных для адвокатов нечаевского дела во время процесса нечаевцев 1871 г. /суд над самим Нечаевым состоялся только в январе-феврале 1873 г. /. Его политический честолюбец наделен неутомимой энергией и требовательным самолюбием. Он обладает даром речи и зародышем какого-то литературного таланта. Не зря Верховенский является чем-то родственным Хлестякову с его тягой к лиризму и поэтической красоте. Не зря, должно быть, наряду с другими автобиографическими чертами, касающимися, например, детства героя /"ложась спать, клал земные поклоны и крестил подушку, чтобы ночью не умереть"/, Достоевский наделил его собственным поэтическим Кредо, когда тот советует отцу:

Статью доставь раньше, не забудь, и постарайся, если можешь, без вздоров: факты и факты, а главное, короче.

76

рики. " Эта зависимость символически подчеркивается в ходе романа уподоблением Верховенского то собаке, которую в любую минуту можно кликнуть, то обезьяне /"Я на обезьяну мою смеюсь, "- говорит Ставрогин/.

В отличие от Петра Верховенского Ставрогин - бес, подлинный бес. Он единственный вес в романе. "Вспомните выражение, - пишет Достоевский в подготовительных материалах к роману, - Ангел никогда не падает, бес до того упал, что всегда лежит, человек падает и восстает. " Петр Верховенский обладает чисто феноменологическим значением, Ставрогин воплощает онтологический принцип зла. Он является прямым и основным виновником всех злодеяний, совершенных в романе. Из аксессуара и обстановки действий Ставрогина Верховенский превратился в его исчадие. Переродившись в черта, Ставрогин уже давно порвал всякую живую связь с матерью-землей, может быть, с того дня, как он осквернил святыню из святынь, малолетнюю беззащитную девочку. Ставрогин уже стал по ту сторону человечества, он глубоко презирает всякую форму людского общежития и едко издевается, в том числе, над всякой революционной деятельностью. Изменяя всем и каждому, он изгаживает землю, по которой он ходит. Этот отрицательный русский Фауст, в котором навеки "угасла любовь" /Вячеслав Иванов/, является переходной эманацией того нечистого духа, чей девиз гласит: Ich bin der Geist, der stets verneint. Поэтому, один этот "дрянной, блюдливый, изломанный барченок, " который, по словам Шатова, "потерял связи с своею землей, " т. е. "и богов своих,... и все свои цели, " подлежит суровому и безапелляционному суду Достоевского. Остальные действующие лица, с Петром Верховенским во главе, пользуются смягчающими обстоятельствами, конечно, в разной мере. Их недосиженность, хотя и строго осуждается, не делает лично из каждого из них патентованного беса, Верховенский спасается своей способностью к энтузиазму /"в мае начнется, а в октябре кончится"/. Его сообщники, пусть даже они и убийцы, не перестают быть шальными и испорченными детьми "больной" России. Они подлежат исцелению и, упав, способны восстать.

Тайный и глубинный смысл романа Бесы - не столько в полемическом обличении "всех язв, всех миазм, всей нечистоты, " "загноившихся на поверхности" русской земли, сколько в религиозном столкновении между бесом Ставрогиным и падшим ангелом - Хромоножкой, которая по меткому определению Вячеслава Иванова представляет в мифе душу Земли Русской.