"МУЖИК МАРЕЙ" ДОСТОЕВСКОГО

Надежда Жернакова, Union College, Schenectady, N.Y.

Краткий рассказ "Мужик Марей", написанный Достоевским на автобиографической основе для февральской книжки Дневника писателя за 1876 г., может, на первый взгляд, ввести читателя в заблуждение и показаться ему обыкновенным воспоминанием. Однако, за краткостью повествования таится многозначность этого художественного рассказа при тонком психологическом изображении "воспоминания в воспоминании". Укажу на два аспекта, заслуживающих внимания читателя.

У Достоевского в "Мужике Марее" мы сталкиваемся с двумя различными категориями воспоминаний. К первой из них относятся те бесперерывные, плавные воспоминания о всей его прежней жизни, которым Достоевский отдавался в остроге, лёжа на нарах, и о которых он сам пишет, что он их "анализировал" и "поправлял беспрерывно" (1), что указывает на рациональный метод умственной работы. Ко второй категории принадлежит центральный эпизод с мужиком Мареем, вокруг которого вращается весь рассказ. Он-то припомнился Достоевскому "вдруг", т.е. путем не-рационального "вдохновления". Здесь сам процесс вспоминания не является для писателя главной целью творимого им произведения наподобие Пруста, а своего рода шоком, ударом молнии, внезапным, потрясающим всю нервную систему и открывающим ворота в иной мир.

Интересно проследить употребление слова "вдруг" в "Мужике Марее", причем сделать это на фоне тщательного исследования, проведённого В.Н. Топоровым в его статье о структуре Преступления и наказания. В своем анализе Топоров отдает должное место употреблению Достоевским слова "вдруг". Он приходит к заключению, что все тексты Достоевского насыщены этим словом, но особенно в Преступлении и наказании становится оно "одним из самых действенных приёмов". (2) По расчётам Топорова, на 417 страницах Преступления и наказания слово "вдруг" появляется 560 раз. Нам подсчитывать - куда легче: на четырёх страницах "Мужика Марея" это слово повторяется 8 раз! Оказывается, что "Мужик Марей" нисколько не уступает Преступлению и наказанию в этом отношении.

Далее Топоров указывает на характерное сгущение конструкций со словом "вдруг" у Достоевского, т.е. на своего рода цепочку, иногда даже в три-четыре члена. Слово "вдруг", продолжает он, "организует не отдельные фразы, а целые совокупности их, образующие содержательные единства." (3) Пример этого можно привести и из "Мужика Марея": "Я вдруг почувствовал, что могу смотреть на этих несчастных совсем другим взглядом и что вдруг, каким-то чудом, исчезла совсем всякая ненависть и злоба в сердце моем" (49; курсив здесь и далее -мой. Н.Ж.).

Анализируя построение текстов Достоевского, Топоров почеркивает его тенденцию "к минимализации времени перехода" и выделяет излюбленные переходные обороты и слова писателя, такие как: "в это мгновение..., внезапно..., вдруг..., неожиданно..., и т.д." (4) Топоров замечает в связи со словом "вдруг", что именно "на сюжетные шаги, совпадающие с переходами" и прихо-

102

дится "максимальная частота [его] употребления", а также и "на описание смены духовных состояний", (5) или, по словам А. Белкина, на "неожиданные повороты психики героев". (6) Топоров считает этот художественный приём Достоевского уникальным во всей русской литературе. Рассмотрим его проявление в рассказе "Мужик Марей".

- Впервые слово "вдруг" появляется в тексте "Мужика Марея" когда Достоевскому "на этот раз... вдруг припомнилось почему-то одно незаметное мгновение из [его] первого детства,..." (47), т.е. в самый значительный момент повествования, в момент сюжетного перехода из реальной жизни в воспоминание.

- Затем следует второе "вдруг" уже внутри воспоминания, когда душевное состояние мальчика резко меняется: "Вдруг, среди глубокой тишины, я ясно и отчетливо услышал крик: 'Волк бежит! ' " (48) .

- Начиная с третьего раза, употребление этого слова учащается. Шесть раз появляется оно на последней странице рассказа. Третьим "вдруг" отмечается переход от состояния испуга к полному успокоению мальчика: "И вдруг, откуда ни возьмись бросилась ко мне наша дворовая собака Волчок. С Волчком-то я уж вполне ободрился..." (49).

- В четвертый раз, употребляется оно в связи с обратным переходом из воспоминаний в реальную жизнь: "Я вдруг очнулся и присел на нарах..." (49).

- Пятый и шестой раз составляют совокупность фраз и подчеркивают их "содержательное единство": "И вдруг теперь, двадцать лет спустя, в Сибири, припомнил всю эту встречу... Значит, залегла же она в душе моей... и вдруг припомнилась тогда, когда было надо" (49).

- Близкостоящие седьмой и восьмой примеры употребления этого слова усиливают чувство исчезновения злобы у Достоевского и обозначают переход к совсем иному душевному состоянию: "Я вдруг почувствовал, что могу смотреть на этих несчастных совсем другим взглядом и что вдруг, каким—то чудом, исчезла всякая ненависть и злоба в сердце моем" (49).

Итак, выводы В.Н. Топорова всецело подтверждаются при внимательном чтении "Мужика Марея". Как бы в подтверждение того значения, которое Достоевский придавал такому незначительному, казалось бы, слову, как "вдруг", приведем еще одну деталь из его письма А.Н. Майкову от 31 декабря 1867 г. Достоевский пишет, что в душе и голове его мелькают "много зачатий художественных мыслей", но, что полного воплощения целого, "которое всегда происходит нечаянно и вдруг," пока что не произошло. (7) А в своей записной тетради за 1875-76 гг. Достоевский записывает: "Марей. Картинка из детства... - и вдруг вспомнился мне Марей." (8)

 *

*          *

По тем целям, которые Достоевский ставил перед собой, принимаясь за работу над Дневником писателя, по общему своему

103

плану и основному замыслу, Дневник писателя есть произведение публицистическое, но автор его - художник. Однако, удачное сцепление двух творческих начал - художественного и публицистического - в существенной мере придает этому своеобразному произведению его ощутимую живость и неоспоримое значение.

Рассказ "Мужик Марей" теснейшим образом связан с предшествующей ему статьей, озаглавленной "О любви к народу. Необходимый контрак с народом", и относится к тем частям Дневника писателя, в которых автор почти незаметно переходит от размышлений к художественному образу, в данном случае - от размышлений о русском народе и его историческом характере к живому образу мужика Марея. Гранью между статьей и рассказом, своего рода переходным пунктом, является выражение "profession de foi", с которого писатель начинает свой рассказ и которое здесь следует понимать как высказывание его глубоких моральных воззрений. Оглядываясь на свою статью, Достоевский пишет: "Но все эти professions de foi, я думаю, очень скучно читать, а потому расскажу один анекдот..." (46). Однако, прав проф. Джексон когда, в своей ценной работе о "Мужике Марее" ("The Triple Vision: Dostoevsky's 'The Peasant Marey'"), он говорит: "Dostoevsky's professions de foi, of course, point forward as well as backward." (9) И действительно, в этом рассказе Достоевского перед читателем раскрывается, не собирательным путем, а в едином, цельном образе мужика Марея, символ русского народа как носителя морально-этических ценностей, идея, которая проходит красной нитью через всё творчество Достоевского.

Здесь не место для подробного рассмотрения этой фундаментальной мысли Достоевского. Хочу лишь бегло коснуться тех художественных аттрибутов во внутренней структуре "Мужика Марея", которые позволяют утверждать, что в этом своем кратком произведении Достоевский глубоко народен. (10) Идея народности, мне думается, актуализируется в этом рассказе именно во внутренней его форме.

Для Достоевского "контракт с народом", о котором он говорит в своей статье, происходит при "встрече" с мужиком Мареем как раз тогда, когда он о ней вспоминает в остроге на второй день Пасхи. Праздник Христова Воскресения всегда имел в русской народной, как и церковной жизни огромное значение. Это был "праздник из праздников" и "торжество из торжеств", дающее новый смысл человеческой жизни. (11) Народ готовился к нему не только духовно-молитвенно и семинедельным постом, но и обновлял и убирал свои жилища к празднику. Достоевский не мог пройти мимо того светлого духа обновления, который знаменовала для него Пасха, и в этом рассказе, его собственное нравственное преображение как раз и совпадает с этим великим праздником. Теперь уже, говоря о каторжниках, Достоевский называет их "эти несчастные". Тут не мешает припомнить, что простой русский народ жалеет преступников и называет их "несчастными". Народ "исходит из убеждения, что преступление есть великое несчастие прежде всего для самого преступника", (12) мысль, которая отводит нас непосредственно к Раскольникову и Преступлению и наказанию. Итак, употребление Достоевским этого слова в контексте рассказа о русском народе (но только лишь после своего собственного нравствен-

104

ного обновления - это важно помнить) весьма показательно и вряд ли случайно.

Не случайны также выбор имени Марея и описание этого крепостного русского мужика в ту минуту, когда он с лаской и любовью утешает своего испугавшегося барчонка. Говоря о Марее, Достоевский утверждает, что не знает, существует ли такое имя. Читатель, конечно, сразу же настораживается в ожидании чего-то необыкновенного. В действительности, Марей есть в просторечии форма имени Марий, что неизбежно влечет за собой ассоциацию с Марией, т.е. с Богоматерью, известной в народе как "всех скорбящих Радосте". Такое восприятие невольно усиливается при описании "материнской, нежной улыбки" (48) Марея, его "тонкой, почти женственной нежности" и его "сияющего светлою любовью взгляда" (49) во время уединенной встречи с мальчиком, когда всему свидетель один Бог. (13)

"Известно то исключительное место, которое занимает почитание Богородицы в жизни русского православного народа," читаем мы у Г.П. Федотова в его работе о космологии русского народа. (14) И действительно, религиозное сердце русского человека обращено к Богоматери, к Ее женскому образу материнской чистоты, и под Ее покровом ищет оно утешения.

Как известно, уже в Бесах, в связи с Хромоножкой, Достоевский "провозгласил родство религии Богоматери с религией 'матери-земли',,,., хранительницей нравственной правды." (15) Однако, в народном эпосе, "мать - сыра земля" также именуется "хлебородницей" или "землей-кормилицей", а с этими эпитетами тесно связан образ пахаря. Именно пашущим представляет Достоевский мужика Марея, и слово "пашет" или "пашущий" повторяется в рассказе четыре раза на протяжении лишь нескольких строк. (16)

Следует также указать на то, что искреннее чувство и лояльность крепостных крестьян к своим барчатам (маленьким или уже взрослым) не раз упоминались в русской литературе и нашли в ней свое отражение. Достаточно вспомнить Детство Толстого, Капитанскую Дочку или Евгения Онегина Пушкина. В "Мужике Марее" вырисовывается случайно вызванный, искренний порыв "бедного крепостного мужика" ободрить и приласкать испугавшегося ребёнка - "всё же его барчонка" (49). (17)

По всем этим аттрибутам становится очевидным, что для Достоевского, в этом кратком произведении, мужик Марей воплощает глубинные народные черты и качества. Он является в творчестве Достоевского своеобразным образом и уникальным олицетворением его идеи русского народа. И если вспомнить, что это он, Марей, коснулся своим толстым, запачканным в земле пальцем уст будущего писателя, то всё это "приключение" (49) принимает явную мистическую окраску.

В заключение, следует упомянуть тот факт, что, наряду с рассказами "Мальчик у Христа на ёлке" и "Столетняя", из художественных произведений, напечатанных в Дневнике писателя, сам Достоевский, под конец своей жизни, больше всего ценил своего "Мужика Марея". (18)

105

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Ф.М. Достоевский, Полное собрание сочинений в тридцати томах, т. 22: Дневник писателя за 1876 год, Л., "Наука", 1981, стр. 47. Номера страниц всех последующих цитат из этого тома будут указаны в самом тексте.
2. В.Н. Топоров, "О структуре романа Достоевского в связи с архаичными схемами мифологического мышления (Преступление и наказание), Structure of Texts and Semiotics of Culture, ed. Jan van der Eng, The Hague, Mouton, 1973, стр. 267. Я обратилась к исследованию Топорова, так как оно давало мне возможность провести количественное сравнение по отношению к слову "вдруг" между интересующим меня кратким рассказом Достоевского и одним из его длинных романов. Однако, в достоевсковедении широко известны и другие ценные работы на ту же тему.
3. Там же, стр. 234-5.
4. Там же, стр. 233.
5. Там же, стр. 234.
6. А. Белкин, Читая Достоевского и Чехова: статьи и разборы, М., Худ. лит., 1973, стр. 131.
7. Ф.М. Достоевский, Статьи и материала, под ред. А.С. Долинина, Петроград, Мысль, 1922, стр. 395. См. также: Топоров, ук. соч., стр. 231, прим. 9.
8. См. Литературное наследство, т. 83: Неизданный Достоевский. Записные книжки и тетради, 1860-1881 гг., М., Наука, 1971, стр. 411.
9. Robert L. Jackson, "The Triple Vision: Dostoevsky's 'The Peasant Marey'", Yale Review, vol. 67 (1968), No. 2, p. 227; rpt. in The Art of Dostoevsky; Deliriums and Nocturnes, N.J., Princeton Uriiv. Press, 1981.
10. Слово "народен" нужно здесь понимать в том смысле, что Достоевский воплощает в жизнь привычки и душевные черты, присущие простому русскому человеку, особенно, но не исключительно, из крестьянской среды.
11. См. об этом у Н. Арсеньева, "Духовные силы в жизни русского народа", Вольная мысль [Мюнхен], № 2 (янв. 1960), стр. 29.
12. В. Рязановский, Обзор русской культуры, ч. 2, вып. 2, Oregon, priv. print, 1948, стр. 49.
13. См. об этом также у Robert L. Jackson, op. cit., p. 232-3.
14. Г.П. Федотов, "Мать-земля. К религиозной космологии русcкого народа", Путь [Париж], № 46 (янв.-март 1935), стр. 4.
15. Там же, стр. 4 и 14. В Бесах Хромоножка рассказывает следующее: "А тем временем и шепни мне, из церкви выходя, одна наша старица, на покаянии у нас жила за пророчество: 'Богородица что есть, как мнишь?' 'Великая мать, отвечаю, упование рода человеческого.1 'Так, говорит, Богородица - великая мать сыра земля есть, и великая в том для человека заключается радость. И всякая тоска земная и всякая слеза земная - радость нам есть; а как напоишь слезами своими под собой землю на пол-аршина в глубину, то тотчас же о всем и
    
    

    106

    
    
    возрадуешься. И никакой, никакой, говорит, горести твоей больше не будет, таково, говорит, есть пророчество.' Запало мне тогда это слово. Стала я с тех пор на молитве, творя земной поклон, каждый раз землю целовать, сама целую и плачу." Бесы, т. 1, ч. 1, гл. 4: "Хромоношка" [Париж, YMCA-Press, б.г.], стр. 156.
     Позднее, Д.С. Мережковский, при помощи следующего силлогизма, так связывает эти две концепции: "'мать сыра земля' - 'земля Божья' - Матерь Божия." И далее: "Религия Вечной Женственности, Вечного Материнства уходит корнями своими в 'мать сырую землю' - в стихию народную" (Д.С. Мережковский, Полное Собрание Сочинений, т. 8 [Москва, 1914]: "М.Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества", стр. 201 и 202).
16. О культе "матери - сырой земли" пишет Г.П. Федотов в своем капитальном труде на английском языке The Russian Religious Mind, New York, Harper & Row, 1960: "It is on earth that he [the Russian Slav] has concentrated all his religious devotion to natural powers. We must understand the earth in a narrow sense as soil, as a grain-bearing field, as the earth of the ploughman... In Mother Earth, who remains the core of Russian religion, converge the most secret and deep religious feelings of the folk. Beneath the beautiful veil of grass and flowers, the people venerate with awe the black moist depths, the source of all fertilizing powers, the nourishing breast of nature, and their own last resting place... Earth is the Russian "Eternal Womanhood," not the celestial image of it: mother, not virgin; fertile, not pure; and black, for the best Russian soil is black... As a mother who nourishes man during his life and after death gives him rest, the Earth is the embodiment of kindness and mercy (pp.11-13).
17. В связи с этим, небезынтересно отметить, что, как бы в противовес поведению русского мужика Марея по отношению к ребёнку ("Любил он, что ли, так уж очень маленьких детей? Такие бывают" [49]), описание татарина Газина, который тоже появляется в "Мужике Марее", дается Достоевским в Записках из мертвого дома в совсем других красках: "Этот Газин был ужасное существо ... Он был татарин .,. Рассказывали тоже про него, что он любил резать маленьких детей, единственно из удовольствия... (ПСС, т. 4, 1972): Записки из мертвого дома, стр. 40.
18. См. Л.П. Гроссман, Жизнь и труды Ф.М. Достоевского. Биография в датах и документах, М.-Л., Academia, 1935, стр. 315.