Дмитрий Бак

Литературовед и литератор. Космополит в четвертом поколении. Прадед жил в Польше, под Брестом. Дед в Нижнем Новгороде — Горьком. Отец и мать обитают в Сиэттле (штат Вашингтон). Сам я родился на Камчатке, несколько лет провел в Ленинграде, потом долго жил на Западе Украины, окончил украинский университет, на протяжении десятка лет русский язык был вторым. На улицах говорили по-украински, по-польски, на идише, румынском (бывшем молдавском), мадьярском, даже немецком — русский поначалу встречался нечасто. Годы после аспирантуры провел в Сибири, последние 13 лет живу в Москве, преподаю русскую литературу в РГГУ (гуманитарный университет), работаю также в российско-немецко-французском Институте европейских культур.

Чем больше лет отделяют меня от жизни на территории Австро-Венгерской империи, тем острее ностальгия по тамошней и тогдашней ностальгии, по многоязычию и влажному воздуху непрерывного предсмертного восторга. Украинский язык воспринимаю не по имперским рецептам (т.е. не в качестве исковерканного великорусского), для меня это язык абсолютно, на сто процентов метафизический и поэтический, вобравший в себя многостолетний опыт умственный и чувственный опыт — от изысканно-барочной латинской учености 17 века до чеканной нерукотворности стихов Василя Стуса. По-украински думаю, вижу и осязаю мир — и с этим уже ничего не поделать. Некоторые (немногие) стихотворения почему-то слышатся и пишутся по-украински — всякий раз мне кажется, что иначе и быть не может.

...Отдохни от высот и опасностей, —
Упади — упади — упади!

В. Ходасевич. «Авиатору»

гуттаперчевый мальчик под куполом низким
запрокинувший голову в синем раю
от трапеций пустых до манежного диска
 обреченно отпрянувший вверх
                узнаю
громкий ужас в твоем перевернутом взгляде
  набухает ветвится стучится в виски
дотянуться бы близко не падать навряд ли
пофартит распрямить изможденный изгиб
замирающих в срок предпоследних усилий
не за страх а за совесть тянувшихся вспять
молодых и заломленных рук растопырив
непослушные пальцы зажмурившись ждать
когда вскинется в купол несчетное счастье
сокрушительный вздох развернется в груди
запоздалым цветком неопознанной масти
упади упади упади упади

2 января - 7 февраля 2001

* * *

О.

Плекати надiю... Лелече крило
лиш зможе цей звук вiдтворити в польотi,
отож i плекати лишилося доти,
як вiдгомiн лютi прилине з теплом.

Нестямного болю, нестерпних надiй
захочеш; як десь i колись набувало
твоє нетерпiння такого лекала,
що тих спересердя покинутих мрiй
i вранiшнiх марень здавалося мало.

Здавалося: обмаль устигнувши жить,
невдовзi побачиш промiння з Фавору;
аж ген! нi сльози, нi лихого докору
не видобути з позабутих сновидь.

З позаминулої бiлоЇ мли
сподiваних закликiв бiльше не чути;
плекати уламки твоєЇ маруди
несила. Лелеки позбавленi крил.

1999

* * *

Коли навперейми, раптово
шарпнеться твоїх зазiхань
нечувана сумiш та слово
ознакою бажаних знань
надiйде незмiнною грою
гарячих та зимних заграв,
  нервовою долею-млою,
що ти її знав i не знав, —
невдовзi останнiх обiймiв
погубиться привид сумний —
покiрний, зухвалий, свавiльний —
i твiй i нарештi не твiй, —

тодi зрозумi єш зненацька,
що зустрiч дорiвнює всiм
колишнiм прощанням i пастка
чатує у лонi лiсiв,
второпаєш розумом раннiм:
тобi непереливки тут
i цим безнадiйним воланням
дозволиш зiйти в висоту.

2000, Visby

* * *

Чолом схололим зимної пожежi
спроквола ледве чутно доторкнись —
побачиш бiлих зiр гарячi очi;
з цiЄї нескiнченної мережi
вздовж узбережжя випнутих узлiсь
не видобути мерехтiння ночi.

А як натерпне вранiшня сльоза,
через щоку прокресливши твiй острах, —
сльотавим смолоскипом час i простiр
зiллються водограЄм по лiсах.

1994

© Дмитрий Бак