Николай Богомолов

В настоящем обзоре речь пойдет о трех изданиях, принадлежащих к тому почтенному и все реже встречающемуся типу, который не просто бросает читателя в какие-то тексты безо всякой помощи, но стремится дать ему надежную сопроводительную нить, чтобы можно было видеть текст ясно и точно, как его задумывал автор. Академический комментарий конца XIX и начала XX в. в России создал особую поэтику, и им можно было упиваться не меньше, чем самим текстом. В советское время эта традиция была несколько изменена, и комментарий стал способом преодоления идеологических препон, стоявших перед статьей или книгой. В постсоветские же годы стало очевидно, что комментарий должен помогать преодолеть пропасть, разверзшуюся между сознанием читателя нашей эпохи и реальностью текста, рассчитанного на сознание совсем иное. А это требует не только обширных знаний, но и сознательного отношения к своему делу.

Увы, далеко не всегда эта важнейшая культурная миссия выполняется так, как следовало бы, как велит замечательная традиция, заложенная предшественниками.

А.М. ГОРЬКИЙ И М.И. БУДБЕРГ. ПЕРЕПИСКА (1920-1936)

М.: ИМЛИ РАН, 2001. — 544 с. — Тираж 1000 экз.

Эту книгу давно ждали. Мало того, на протяжении довольно уже долгого времени об отношениях М.И. Будберг и М. Горького складывались легенды, проникшие на страницы выходящих книг. Теперь мы обладаем возможностью судить об этих отношениях на основании реальных писем, и некоторые должны будут по праву войти в число лучших образцов русского эпистолярного мастерства (хотя слово «мастерство» здесь применимо лишь отчасти, настолько эти письма пронзительно-откровенны). Правда, нельзя не сказать, что нам не представляется удачным решение включить в основной текст книги письма детей М.И. Будберг. Вероятно, они должны были быть опубликованы, но уж никак не среди писем двух людей, на протяжении долгих лет любивших друг друга. Их следовало бы, скорее всего, выделить в приложение.

Нельзя не сказать добрых слов по адресу коллектива, приготовившего эту книгу к печати. Среди комментаторов — М.М. Богоявленская, Л.Н. Иокар, Е.Р. Матевосян, С.Г. Огиенко, Г.Э. Прополянис, О.В. Синенкова, А.А. Тарасова. Вступительную статью написал В.С. Барахов. Трудно даже представить себе, какое количество самых разнородных данных пришлось разыскивать составителям, чтобы более или менее адекватно откомментировать тексты, писавшиеся на протяжении 17 очень насыщенных лет, причем в письмах этих затрагиваются проблемы самые разнообразные, от мировой политики, причем нередко рассматриваемой в давным-давно заьбытых подробностях, до бытовых мелочей. С какого-то времени вообще большинство пространства писем заполняют проблемы деловые, и, следя за ними, с многообразной и квалифицированной помощью комментаторов можно представить себе, как складывались издательские отношения Горького (преимущественно на мировом книжном, театральном и кинематографическом рынке, поскольку за внутренними делами Будберг следить не могла), размеры его гонораров, масштабы помощи другим людям… Для будущего настоящего биографа это будет незаменимым пособием. Комментируя сочинения В.Ф. Ходасевича автор этих строк не мог найти даты рождения А.С. Родэ и М.А. Гейнце — теперь с благодарностью будет вспоминать тех, кто их обнаружил и указал.

Но вместе с тем, после слов благодарности, невозможно обойтись и без упреков в адрес комментаторов, причем именно упреков, а не сочувственного содействия в поиске, что обычно бывает целью писания подобных реценхий.

Не будем говорить о том, что авторы комментария далеко не преодолели советские штампы в отношении к Горькому и его предприятиям. Где-то они вполне здраво смотрят на вещи, однако время от времени стремятся если не затушевать, то, во всяком случае, несколько снизить напряженность отношений Горького с советской властью. Так, регулярно возникающая на страницах книги тема существования «Русского современника», гонимого всеми инстанциями, какими только можно, представлена сугубо проходной, к Горькому имеющей лишь косвенное отношение. История журнала «Беседа», задушенного большевиками, также представлена в смягченном виде (характерно, что из нескольких публикаций И. Вайнберга, анализирующих эту историю, названа лишь одна, тогда как они все в совокупности (см., напр.: Вайнберг И. Берлинский журнал Горького «Беседа», его издатель С.Г. Каплун, поэт В.Ф. Ходасевич и др. // Евреи в культуре русского зарубежья. Иерусалим. 1995. Т. 4) помогают понять дело лучше; отсутствует и ссылка на воспоминания Ходасевича, наиболее бесстрашно произнесшего то, в чем не хотел себе признаваться и Горький: в советской России хоть сколько-нибудь независимая общественная деятельность невозможна, — все равно обманут и не разрешат. Нет ни слова о том, что газета «Накануне» финансировалась из СССР, почему и воспринималась всеми эмигрантами (и тут Горький исключением не был) с таким презрением. Стыдливо обойдена история взаимоотношений Горького с В.В. Шайкевич и М.Ф. Андреевой с П.П. Крючковым, без чего в письмах непонятно довольно многое. Таких мест в книге не два и не три.

Следует отметить случаи заведомо закрытого комментария, когда, пользуясь им, невозможно понять, о чем же идет речь. На с. 41 читаем: «С интересом прочла о Пильняке». Открываем комментарий и читаем пояснение: «Видимо, имеется в виду инцидент личного характера между Горьким и Пильняком, о котором впоследствии упомянул В.Ф. Ходасевич в своем комментарии к письму Горького к нему от 2 июня 1924 г. (см.: Новый журнал. Нью-Йорк. 1952. Кн. 31. С. 192)» (с. 267). Что за инцидент — мы так никогда и не узнаем. Похоже, что эта отсылка сделана вполне в духе советских времен для демонстрации того, что публикаторы знают зарубежные русскоязычные публикации, допущены, но говорить о них не намерены или не могут. Такова же и курьезная справка: «…письма Горького (к В.Ф. Ходасевичу — Н. Б.) опубликованы в 1952 г. на русском яз. в нью-йоркском «Новом журнале»» (с. 289). Почему не названы номера? Почему нужно специально оговаривать, что письма напечатаны по-русски? Ответы на эти вопросы — в советских традициях.

Это бы еще полбеды. Но не может не вызвать недоумения, что авторы комментария в некоторых местах действуют просто недобросовестно, делая вид, что лишь Архив Горького и связанные с ним исследователи обладают правом на истину в последней инстанции.

Так, на с. 314, говоря об отношениях Горького и Вяч. Иванова, они отказываются использовать публикацию Н.В. Котрелева (Europa Orientalis 1995. Т. XIV. № 2), специально посвященную этой теме. Рассказывая о судьбе З.И. Гржебина, они ссылаются лишь на давнюю статью Л.М. Хлебникова в «Литературном наследстве», делая вид, что после этого о Гржебине и его издательстве не было написано ничего (см., напр., большой блок материалов в кн.: Евреи в культуре русского зарубежья. Иерусалим, 1992. Кн. 1). Повествуя о судьбе Нины Петровской, предлагавшей Горькому опубликовать свои воспоминания, ни словом не обмолвились о публикациях Э. Гарэтто в альманахе «Минувшее» (Т. 8) и в том же номере «Europa Orientalis», где опубликована и фрагменты переписки Горького с Ивановым (между прочим, итальянская исследовательница печатает и письма Петровской к Горькому). На с. 302 заходит речь об отношениях Горького и Пастернака, но ссылки на статью Дж. Малмстада, подробно разработавшего эту тему при анализе отношений Пастернака и Ходасевича, конечно же, нет.

Дело доходит до едва ли не анекдотической борьбы с посторонними исследователями. Не раз в книге упоминается А. Жермен, однако о его подлинной, не литераторской личности никаких сведений не сообщается, хотя автор этих строк сравнительно недавно назвал и даты его жизни, и причины его богатства. Книгу, в которой эти сведения приведены, комментаторы прекрасно знают, ссылаются на нее (хотя время от времени и путаясь в изданиях: так, на с. 318 следовало бы сослаться именно на книгу Ходасевича «Некрополь. Литература и власть. Письма к Б.А. Садовскому», а не на четвертый том собрания сочинений), но откровенно не желают признавать чужого приоритета, пусть даже и мнимого, поскольку сведения об этом малозначительном писателе легко добываются из «Dictionnaire de biographie francais».

Иногда приходится недоумевать — то ли комментаторы не желают знать «чужих», то ли просто недостаточно начитанны. Многократно в тексте писем и, естественно, в комментариях упоминается С.Г. Каплун-Сумский, владелец издательства «Эпоха», выпускавшего уже упомянутую «Беседу», — дат его жизни, сейчас общеизвестных, не называется. Нет дат жизни О.И. Синьорелли (Ресневич-Синьорелли), материалы из архива которой публиковала неоднократно и в разных изданиях Э. Гарэтто, всякий раз, естественно, с указанием дат. Но уж даты жизни С.Я. Штрайха, известного историка, можно было найти? Нет.

Особенно много претензий ко всему, что в комментарии связано с иноязычными изданиями и с иностранцами. Откровенно комическое впечатление производит постоянная транслитерация названий газет и журналов, как будто читатели специального научного издания даже латинского алфавита не знают. Но, вероятно, большего упрека заслуживает то, что комментаторы не умеют заглянуть в какой-нибудь иностранный справочник. Вот лишь два наугад выбранных примера. В довольно подробной справке об американской актрисе Присцилле Дин вместо даты смерти стоит вопросительный знак. Первый попавшийся под руку справочник (Ephraim Katz. The Film Encyclopedia. N. Y., 2001) эту дату сообщает — 1988. И еще из области кино. Будберг пишет: «Fox, — помните film в Праге? — хочет купить Ваш сценарий» (С. 78). Комментаторы эпически спокойны: «Fox (Фокс) — по-видимому, глава одноименной американской кинофирмы» (С. 298). Действительно, существующая и поныне компания «20-th Century Fox» генетически связана с процветавшей в те времена, о которых идет речь, «Fox Film Corporation». И сведения о ее владельце также находим в упомянутом словаре — это Уильям Фокс (настоящее имя Вильгельм Фрид), родившийся в 1879 г. и скончавшийся в 1952. Теоретически говоря, речь могла идти и о режиссере Уоллесе Фоксе (1895-1958), но он стал снимать уже позже той даты, когда было написано интересующее нас письмо.

Особые сложности доставляют комментаторам иронические пассажи, которых немало в письмах как Горького, так и Будберг. Так, на с. 37 Будберг пишет Горькому из Таллина: «Зашла на выставку картин — там во всем блеске “Мир искусства”». Естественно, находим в комментарии развернутую справку о «Мире искусства», завершаемую фразой: «Сведений о выставке картин в Таллинне найти не удалось» (С. 263). Но ведь абсолютно понятно, что речь идет не о выставке «Мира искусства», а о какой-то другой, заполненной картинами подражателей. В другом письме Будберг говорит: «Книжечки так себе — все поэты, самопечатающие старые, самые старые свои стихи. А обложки все — Добужинского. Новые» (С. 59). В справке объясняется, кто такой Добужинский, а далее говорится: «Возможно, речь идет о таких книгах в художественном оформлении Добужинского, как «Подорожник» Анны Ахматовой (Пб.: Петрополис. 1921), «Нездешние вечера» М. Кузмина (Пб.: Петрополис, 1921), «Сады» Георгия Иванова (Пб.: Петрополис, 1921)» (С. 283). Возразить было бы нечего — действительно, все эти книги Добужинский оформлял — если бы не явная ироничность автора письма по отношению к имеющимся в виду книгам. Речь у нее идет просто-напросто о пассеизме как поэтов, так и художников, а имя Добужинского здесь — только символ этого пассеизма (тем более, что все перечисленные Будберг книги — сборники новых стихов).

Не будем множить примеров дурного комментирования, которых можно было бы привести еще не один. Скажем прямо: практика замкнутости в пределах одного научного учреждения, к тому же на протяжении многих лет предназначенного почти исключительно для фальсификации человеческого и писательского облика Горького, не может привести к успеху.

ЕЖЕГОДНИК РУКОПИСНОГО ОТДЕЛА ПУШКИНСКОГО ДОМА НА 1997 ГОД.

СПб.: Д. Буланин, 2002. — 288 с. — Тираж 700 экз.

Нельзя не радоваться тому, что одно из наиболее почтенных и авторитетных изданий в русской архивной литературе продолжает регулярно выходить. Задуманный одно время план его прекращения, к счастью, завершился только частичным успехом: Был искорежен «Ежегодник» 1980 года, и на десять лет издание прервалось. Но с 1990 г. оно возобновлено, и сборники представляют собой необходимейший материал для историков литературы, почитающих необходимым ограничиваться не только школьной программой.

Данный выпуск можно разделить на несколько частей по различным признакам. Формально он членится на статьи, публикации и обзор новых поступлений. Хронологически в нем представлены XVIII, XIX и XX века. В нем есть материалы продолжающиеся (третья часть писем С.В. Энгельгардт к А.А. Фету и вторые — писем А.М. Ремизова к П.Е. Щеголеву и дневника Б.В. Шергина) и полностью завершенные. Но, видимо, стоило бы ввести и еще одно членение: материалы приготовленные профессионально — и те, которым, откровенно говоря, не место в издании традиционно высшего уровня.

К первым, не вызывающим у рецензента никаких серьезных замечаний, относятся статья Е.Р. Обатниной «Материалы А.М. Ремизова в архиве Р.В. Иванова-Разумника», обзор новых архивных поступлений, приготовленный Н.А. Прозоровой, а также следующие публикации: «Стихи А.М. Бакунина, написанные в подражание Н.А. Львову» (публ. К.Ю. Лаппо-Данилевского), «Письма А.М. Бакунина к Н.А. Львову» (публ. Л.Г. Агамазян), «Письма Вячеслава Иванова к Александре Чеботаревской» (публ. А.В. Лаврова), «Римский архива Вячеслава Иванова» (Л.Н. Иванова), «Из литературного быта Петрограда начала 1920-х годов (альбомы В.А. Сутугиной и Р.В. Руры)» (публ. Т.А. Кукушкиной), «Из поэтического архива В.С. Алексеева» (публ. А.Л. Дмитренко) и упомянутые выше публикации писем С.В. Энгельгардт (публ. Н.П. Генераловой) и А.М. Ремизова (публ. А.М. Грачевой). Нет огрехов в приготовленной Н.А. Прозоровой публикации письма В.Я. Проппа к В.С. Шабунину, однако само по себе это письмо не представляется настолько интересным, чтобы его стоило публиковать. Наверняка в бумагах Проппа подобных «внутренних рецензий» сохранилось немало, поскольку они были повседневным делом любого авторитетного ученого.

Стоит отметить публикацию писем К.Р. к академику А.А. Шахматову (публ. Т.Г. Ивановой), примечательные осознанной позицией литературного консерватора, облеченного немалой властью и применяющего ее для последовательной поддержки В. Шуфа, Аркадия Семенова, В. Рудич, С. Дрожжина, А. Ротштейна, Н. Мезько и др., тогда как о Брюсове пишется в таком тоне: «В вашем упоминании о предположении почтить память гр. Голенищева-Кутузова публичным заседанием я с некоторым испугом прочитал, что «В(алерий?) Я. Брюсов выразил согласие выступить с докладом». Значит, это дело решенное. Опасаюсь, что предложил его как чтеца Н.А. Котляревский, снисходительность которого к современным горе-поэтам меня поражает настолько же, насколько высоко я ставлю его оценку наших классических писателей. В писаниях Брюсова есть места, за которые может и должна краснеть не одна Академия. Такого мнения, несомненно, держался и покойный поэт, которого собираются чествовать, и слово о нем, произнесенное В. Брюсовым, представляется мне злою насмешкой, а след<овательно&rt; будет весьма и весьма неуместно, чтобы не сказать неприлично» (С. 225). И это писалось уже в 1913 году!

Перейдем, однако, к тем материалам, которые кажутся нам стоящими не на уровне репутации издания.

Во-первых, это статья Л.И. Кузьминой «В.В. Пушкарева-Котляревская (по материалам архива К.Р. и Н.А. Котляревского и по личным воспоминаниям)». Прежде всего, обманывают здесь слова «по личным воспоминаниям», ибо Л.И. Кузьмина, как следует из текста, не была знакома с женой академика Н.А. Котляревского актрисой В.В. Пушкаревой-Котляревской, а лишь виделась с ее дочерью.

Во-вторых, несколько удивляет, что автор статьи тщательно обходит вопрос о датах жизни В.В. Пушкаревой. Понятно, что отыскать их нелегко, — и причиной тут не только эмиграция. В подробнейших картотеках, которые ведут Московская библиотека ВТО и Петербургская Театральная библиотека количество карточек, посвященных ей, весьма невелико. И это, как кажется, заставляет с сомнением отнестись к словам автора статьи: «В.В. Пушкарева-Котляревская — одна из ведущих петербургских актрис начала века…» (С. 25). Имя ее выпало из истории русского театра по причинам вовсе не цензурным, а иным.

Автор статьи, увлеченный своей героиней, все время пытается ее возвысить. Она и ведущая актриса, и «имела литературные склонности» (единственное приведенное доказательство — она переписывала работы мужа), и никогда не попадавшие в архивный спецхран письма К.Р. к ней оказываются «обретенными». На основании ни о чем, кроме простой вежливости, не говорящих слов великого князя: «Как отрадно <…&rt; иметь дело с человеком чувствующим и понимающим…» (С. 26) — делается вывод о «незаурядной личности» актрисы, и пр.

Меж тем для современников отнюдь не было секретом то, о чем писал В.Я. Брюсов жене: «Вчера был у Вяч. Иванова. Был «вечер», множество народа, большею частью нестерпимого. Была M-me Котляревская, которая говорила нараспев: «Когда у меня обедал Константин…» (Константин — это вел. князь К.Р.). А мужа ее за ее «доброе» отношение к Константину сделали ординарным академиком с жалованьем в 4600 р. и казенной квартирой. Она же говорила: «Я ужасно люблю Бaльмонта! Его книги у меня всегда на столе. Знаете этот его стих:

Я родился, чтобы посмотреть на солнце. Это в книге: «“Мы будем как солнце”» (Письмо от 4 марта 1909 // РГБ. Ф. 386. Карт. 142. Ед. хр. 12. Л. 14-15 об).

Понятно, что автор статьи мог и не знать этого письма. Но весь дух статьи противоречит приводимым в ней фактам, а малое количество цитат из сохранившихся 93 писем великого князя (если не ошибаемся, всего пять) заставляет полагать, что истинная природа отношений К.Р. и его корреспондентки волне отчетливо вырисовываются из текста и были опущены сознательно, для создания гораздо более благостных обликов героев статьи. Судя по всему, и история ее отношений с Иорданом Пехливановым также не относилась к числу самых возвышенных. Таким образом, вместо правдивой информации читатель получает явную подобострастную стилизацию, которой не заслужили ни великий князь, ни его корреспондентка.

Даже не имея специальных знаний по истории литературы XIX в. нетрудно заметить, что чрезвычайно уязвим неоправданно малый по объему комментарий Л.В. Ерастовой к письмам Н.М. Языкова В.Д. Комовскому. Уже в третьей же строке первого письма находим нуждающуюся в комментарии фразу: «…желаю вам окрепнуть и возвратиться молодым под небо той страны, которую <так!&rt; и дым, по выражению Омера, нам приятен и любезен!» (24 апреля (6 мая) 1836), тем более, что существует специальная статья, посвященная этой цитате (Ерофеева Н.Н. О культурной толще крылатого выражения «Дым отечества — сладок» // Диалог культур. М., 1994). Также без комментария оставлена цитата из известного в то время стихотворения Федора Глинки с рефреном: «Странная вещь, непонятная вещь…» Без комментария оставлено письмо от 14 (26) июня 1845 г., где речь идет о судьбе «Москвитянина», существенно важной для Языкова. Известная латинская поговорка «Ars longa, vita brevis» почему-то переведена как «Искусство велико…». В то же письме не указан источник цитируемых Языковым слов Андрея Курбского. Оставлено без внимание упоминание дочерей Н.М. Карамзина в письме от 9 (21) июля 1945. В письме от 8 (20) февраля 1846 г. Языков сообщает, что журнал «Маяк современного просвещения и образованности» был запрещен по донесению гр. Строганова. Комментатор обязан сообщить, соответствуют ли эти сведения действительности. Было бы резонно объяснить, почему Ф.В. Чижов именуется «подвигоположником и православным землепроходцем» (письмо от 2 (14) марта 1846 г.); в том же письме оставлено без комментария упоминание В.Н. Драшусова, даты жизни которого прекрасно известны.

Наконец, недоумение вызывает публикация второй части дневника Б.В. Шергина за 1945 год. Этот почти забытый ныне писатель-архангелогородец обрел популярность как «тонкий знаток стиля». Однако по дневнику это чувствуется плохо: «Наприбавок у него грипп», «…закончились благопоспешно работы ученых по изобретению атомной бомбы», «Все серое в дождь, — камень-от… А какая благородная гамма красок! Этот туск серебряный стоит», «Все живо, все любимо для него на сем «суровом» острове, который стал для него, «ссыльного», дражайшей родиной. Современные культуртрегеры насилуют природу…» — и так далее. Да и сам этот текст, хотя отдельные записи в нем и датированы, совсем не походит на традиционный дневник. В нем совсем нет внешних событий, а только довольно бессвязные рассуждения по поводу церковных праздников, текстов Писания, агиографической литературы, других текстов, связанных с религией, и лишь время от времени весьма бегло упоминаются внутренние переживания автора и внешние события, — так что и с точки зрения воспроизведения своей эпохи дневник малопривлекателен. Единственное, пожалуй, что делает его интересным, — то, как в сознании вполне официального советского писателя живет острое религиозное чувство. Но задачей комментатора, как нам представляется, было не столько выявить и определить цитаты из Писания, богослужебных текстов, житий и т. п., а показать, что они живут в сознании автора дневника в очень причудливых формах.

Так, например, он записывает: «…Мне не надо много песен, знаю песенку одну… Вот, велено человеку и не однажды в день, скажем, «помилуй мя, Боже» псалом читать…» Не хитро найти, о каком псалме идет речь. Но гораздо важнее было бы увидеть то нестандартное столкновение разных текстов, которое производит здесь Шергин. Ведь «Мне не надо многих песен, знаю песенку одну» — слегка переиначенное начало «Лунной колыбельной» Ф. Сологуба, и Сологуб в соседстве с псалмами придает всему повествованию особый оттенок. И очень хотелось бы узнать, например, что за сочинение «Надгробные размышления Автора…», упоминаемое на с. 480, явно не ортодоксально-православного характера. А заодно было бы полезно, например, пояснить читателям, что это за Хотьковский железнодорожный мост, который можно перейти лишь с молитвой (это мост недалеко от ст. Хотьково Ярославской железной дороги, невдалеке от Сергиева Посада, так что его упоминание скорее всего напоминает о пешем паломичестве в Лавру). И не хотелось бы видеть в комментарии слова «раскольник» вместо «старообрядец» (да и характеристика этого «раскольника» Григория Талицкого явно неточна: сожженный в 1701 г., он вряд ли может быть охарактеризован как человек XVIII века). Одним словом, филологическая культура данного комментария настоятельно требует совершенствования.

Надо, конечно, сказать, что будь перед нами не «Ежегодник», а какое-нибудь рядовое издание, не обладающее репутацией академически совершенного, мы вряд ли стали бы предъявлять подобные претензии. Но достигнув определенного уровня, редакция берет на себя обязательство поддерживать его и в дальнейшем, и любое понижение не может не вызвать соответствующей реакции.

ХОДАСЕВИЧ ВЛАДИСЛАВ. КАМЕР-ФУРЬЕРСКИЙ ЖУРНАЛ

Вст. ст., подг. текста, указатели О.Р. Демидовой. М.: Эллис Лак 2000, 2002. — 480 с. — Тираж 5000 экз.

Текст, который ныне видим опубликованным, принадлежит к числу довольно хорошо известных для занимающихся жизнью и творчеством Вл. Ходасевича. Его ксерокопии есть у Дж. Малмстада и Р. Хьюза, И. Андреевой и В. Толмачева, и вполне активно ими использовались, да и рецензент не раз в свой экземпляр заглядывал. Но как только возникала идея его опубликовать, перед каждым возникала неизбежная проблема: как представить более или менее широкому кругу читателей текст несомненной ценности, но совершенно криптический. Вот наугад выбранные записи за март 1931 года: «21, суб. Веч. у Вейдле (Смоленский, Мандельштам, Раевский, Голованова). В Murat. 22, воскр. Веч. Вишняк; 23, понед. Веч. у Berry; 24, втор. В Murat. В банк. В Возр (Вейдле, Городецкая. С ними в La Royale); 25, среда. В типографию. В Lavenue. К Каплуну» — и так далее, день за днем.

По-настоящему, конечно, этот текст необычайно важен только для тех, кто изучает жизнь Ходасевича, поскольку он целиком и полностью ориентирован на запись того, что произошло с ним и только с ним. Ни откликов на политические события, ни фиксации чего-то происходящего в культурной жизни русского Берлина или Парижа, ни даже собственных переживаний мы в тексте не найдем. Только предельно краткие сообщения о том, что делал в этот день он сам, куда ходил и с кем встречался. Но ведь для считанного количества знатоков Ходасевича совсем не обязательно издавать этот текст в типографском виде, — достаточно снабдить их ксерокопиями с рукописи.

Сделать же этот текст доступным для читателя — значит снабдить его комментариями, позволяющими понять, как вписаны события частной жизни в более широкий контекст, причем далеко не только тот, что зафиксирован в известной хронике под редакцией Л.А. Мнухина. Правда, в кратком неподписанном предуведомлении к книге говорится: «Полноценный комментарий к данному тексту составил бы не один том и потребовал бы объединенных усилий многих исследователей, как отечественных, так и зарубежных Вероятнее всего, даже в этом случае комментарий оказался бы неполным <…&rt; В силу указанных причин после долгих обсуждений было принято решение публиковать текст «Журнала» без комментария…» Мы, однако, сомневаемся, что такое решение было оправданным. Конечно, даже и в сыром виде любой текст Ходасевича представляет определенную ценность, но при подходе, сформулированном в этом предуведомлении, он остается закрытым от читателей.

Оставим, однако, эту проблему без дальнейшего обсуждения. Книга издана — и нам остается только судить, насколько удачно публикатор справился со взятыми на себя обязательствами: написать предисловие, опубликовать текст и составить указатели (всего в книге их 6 — именной, занимающий 90 страниц, периодических изданий, организаций и объединений, литературных произведений, книжных издательств, кафе и ресторанов).

Прежде всего — о качестве воспроизведения текста. На первый взгляд кажется, что составитель сделал все, чтобы представить его в том виде, как он существует в оригинале. Печатаются даже чисто служебные пометы, когда на лицевой стороне листа Ходасевич пишет и двойной чертой выделяет год и месяц (а также место написания), к которому относится лист. В рукописи это облегчает пользование, в книге его осложняет. Но в конце концов, в излишней детальности воспроизведения публикатора упрекать трудно. Гораздо существеннее, насколько точно передан сам текст.

Мы ограничились сверкой за три случайно выбранных месяца (апрель-июнь 1931 г.) и нашли следующие разночтения: 1931, 1 апреля: в тексте — «у Пока» (т. е. в кафе Poque, в книге — «у Поля», что, согласно указателю, должно пониматься как посещение композитора В.И. Поля; 10 апреля: в тексте фамилия Зеелера (известного журналиста и общественного деятеля) вычеркнута, в книге оставлена; 31 мая: в книге стоит «4 Терапиано», тогда как в тексте довольно отчетливо видна цифра 2 (и самое краткое размышление показывает, что речь идет о Ю. Терапиано с женой, тогда как найти в Париже четвырех человек, носивших эту фамилию, не так легко); 10 июня: Ходасевич пишет «в реминтон», в книге исправлено на верное «В Ремингтон», но тем самым меняется смысл, поскольку если читать так, как у Ходасевича, получается — в контору по переписке на машинке, а если читать по тексту книги, то имеется в виду какое-то отделение фирмы по производству машинок; 13 июня: у Ходасевича находим странно выглядящее «К. Зайцевы», тогда как в книге исправлено на более естественное «Зайцевы» (и снова меняется смысл: Ходасевич имел в виду не писателя Б.К. Зайцева с женой и дочкой, а журналиста К.И. Зайцева, впоследствии архимандрита Константина, с кем-то из близких); наконец, 29 июня Ходасевич вполне ясно пишет: «Подслуш. разговоры» (как и называлась его миниатюра в журнале «Сатирикон»), напечатано же «разговор» (с соответствующй неточностью в раскрытии сокращения). Итого, в среднем по две неточности на месяц. Много это или мало? Мы бы сформулировали — для кого как. Для «обычного» читателя — немного. Для специалиста же — пожалуй, чересчур. Пользуясь случаем, укажем еще одну весьма забавную опечатку, исправить которую не бывавшему в Париже человеку не так-то просто: 18 декабря 1925 г., если верить книге, Ходасевич записывает странное: «К Au Bon Marek'у», и никакого Bon Marek'а в специальном указателе кафе и ресторанов не находим. На самом же деле должно читаться «Au Bon Marche», то есть в один из знаменитых парижских магазинов под этим названием.

Переходя к статье, названной «О камер-фурьерских журналах и о журнале ХОДАСЕВИЧА» и снабженной эпиграфом из «Советской исторической энциклопедии», скажем, что нам она представляется одним большим недоразумением. Автор исходит их того, что название «Камер-фурьерский журнал» органически принадлежит тексту Ходасевича и указывает на его подобие известным (хотя подавляющему большинству читателей и даже исследователей лишь понаслышке) документам императорского двора. Однако такое обозначение в рукописи нигде не встречается и совершенно очевидно представляет собою домашнее название текста. Более того, мы вправе предполагать, что нечто подобное существовало у Ходасевича и в гораздо более раннее время, поскольку, как и многие другие люди символистского поколения, он стремился к фиксации своей жизни в максимально детализированном виде, и если не вел дневника (или же он не сохранился), то сохранял память о жизненных перипетиях в виде кратких поденных записей. Да и история термина «камер-фурьерский журнал» применительно к опубликованным записям, нуждается в прояснении. Во всяком случае, в книге Н. Берберовой «Курсив мой» он не встречается ни разу, а цитируя его фрагменты, Берберова неизменно называет их «записями».

Вообще очень похоже на то, что это название возникло после 1928 г. Дело в том, что подлинные камер-фурьерские журналы были мало доступны читателям и исследователям, поскольку печатались весьма ограниченным тиражом, да и относились к тому времени, которое Ходасевича интересовало не слишком. А в поле зрения большинства историков и литературоведов оно попало после того, как П.Е. Щеголев опубликовал запись из журнала за 1836 год о свидании Николая I с Пушкиным. Так это или не так — заслуживает более тщательного изучения, но в любом случае нельзя воспринимать шуточное домашнее название как строгий термин, применяемый Ходасевичем для создания аналогии. А это, в свою очередь, обессмысливает статью, где ровно половина посвящена журналам придворным.

Наконец, пришла пора поговорить и о сопроводительном аппарате. То, что он явно недостаточен, мы уже сказали. Тем более это странно, что хотя бы часть записей можно было прояснить без особого труда, используя письма Ходасевича, мемуары Н. Берберовой, другие широко известные материалы. Но попробуем «судить комментатора, по законам, им самим над собой поставленным», и обратимся к разнообразным указателям, а в первую очередь — к именному.

На первый взгляд он выглядит вполне убедительно, т. к. составлен с максимально возможной полнотой, а нередко в нем оказываются и имена людей совершенно забытых, о которых даже самые элементарные данные собрать нелегко. Но необходимо, увы, сказать, что пользоваться этим указателем можно лишь со значительными сомнениями, неразрешимыми для непрофессионала.

Приведем хотя бы несколько примеров, отнюдь не претендуя на полноту.

Так, в записи от 27 июля 1922, в самом начале книги, читаем: «Кречетов с Рындиной». Заглянув в указатель, находим там не одну Рындину, а сразу двух — первую жену Ходасевича Марину Эрастовну (которая уже много лет Рындиной не была) и жену Сергея Кречетова Лидию Дмитриевну. Здесь составительница указателя воспользовалась продекларированным ею принципом: «В тех случаях, когда в «Журнале» упоминаются однофамильцы, а из контекста не ясно, о ком именно идет речь, в указатель включены справки обо всех лицах, известных в эмиграции под данной фамилией». Но ведь здесь случай абсолютно прозрачный! Свою бывшую жену Ходасевич, как и почти все знакомые, называл просто Мариной. Однако в указателе сказано весьма решительно: Марина — см. Цветаева М.И. Даже беглый просмотр показывает, что Ходасевич всегда называл Цветаеву (в отличие от сегодняшних обожательниц) только по фамилии, а Марина — практически наверняка М.Э. Рындина, в замужестве сначала Ходасевич, а потом Маковская.

Можно понять, что когда Ходасевич пишет «Алексеева» или «Алексеевы», нелегко понять, имеет ли он в виду Н.А. Алексееву или Т.П. Алексееву. Но невероятным выглядит, чтобы в его дневнике вдруг оказалось упоминание жившей в Белграде поэтессы Л. Алексеевой. Самое пикантное в этой ситуации, что Алексеева — псевдоним Л.А. Девель, который появился лишь в послевоенные годы.

В записи от 17 октября 1925 г. как участница какого-то заседания в редакции «Дней», согласно указателю, упоминается поэтесса С.Я. Парнок, приятельница Ходасевича. Однако в это время она жила в СССР и о Париже могла только мечтать. Фамилия написана не слишком разборчиво, потому об истинном смысле ее остается гадать, но уж София Парнок это никак не может быть. И чрезвычайно маловероятно, чтобы видный советский деятель Н.С. Ангарский (Клестов) оказался на том же самом заседании в редакции антибольшевистских «Дней». К этой же группе людей относятся издатель В.М. Антик, поэт и кинокритик А.Э. Беленсон, литературовед Н.Л. Бродский.

В записях декабря 1922 г. неоднократно упоминается некий Андреев, а потом, под 24-м декабря, сверху вписано пояснение: «Ник. Андр., скульптор». Очевидно, что и перед этим также упоминается он: одна и та же ситуация, те же дни у Горького, однообразное окружение… Но в указателе мы не находим никакого Н.А. Андреева, а вместо этого там фигурирует сын Леонида Андреева поэт (а потом — прозаик и мемуарист) Вадим Леонидович.

Н.И. Астров, почтенный общественный деятель, вдруг оказывается на Монпарнасе в компании сравнительно молодых поэтов (Адамович, Фельзен, Червинская, Закович и др.), что весьма странно. Но еще невероятнее то, что он сидит в этой компании в 1936 г., когда уже в 1934-м, как отмечено в указателе, успел скончаться. Занятное зрелище! Впрочем, и Л.С. Бакст еще по крайней мере 13 лет после своей кончины посещает разные парижские собрания (см., например, запись от 30 октября 1937). Понятно, что в первом случае имеется в виду переводчик И. Астров (указанный в том же указателе как возможный кандидат), а во втором — Андрей Львович Бакст, сын Льва Самойловича, — однако составительнице не приходит в голову хотя бы сопоставить даты.

Датв смерти П.Н. Балашева указана как «после 1927», а отнесенные к нему записи датируются 1936 и 1937 гг. Справку о Е.Я. Белицком без труда находим в комментариях А.В. Лаврова и Дж. Мальмстада к переписке Андрея Белого и Иванова-Разумника. Вполне понятна и запись «Белоцветовы» в описании отъезда Анжрея Белого из Берлина в СССР — это довольно известный поэт Николай Николаевич Белоцветов (1892-1950) с женой. Ф.И. Благов скончался в апреле 1934. К сожалению, в результате какой-то типографской погрешности в указателе оказались пропущены номера страниц, на которых, по мнению составительницы, встречается имя его сына, журналиста Ф. Благова, но выглядит очень маловероятным, чтобы он, живший в Румынии, мог оказаться в Париже. А.А. Борман скончался в 1974 г.

Кажется, довольно. Всего лишь беглый просмотр двух букв именного указателя обнаружил малую приспособленность публикатора этой книги к тщательной и кропотливой работе, в которой невозможно, конечно, обойтись без недосмотров и даже ошибок, но все-таки их количество можно свести к какому-то минимуму, о котором здесь удается только мечтать.

* * *

Перед нами были три книги, благородные по замыслу и очень разные по исполнению. Нельзя не поддержать намерение издателей выпускать книги «культурно», т. е. с обширными комментариями, часто приносящими пользу читателю. Но в то же время нельзя обойти внимание и то, что при минимальных усилиях можно было бы значительно эти комментарии усовершенствовать, не заставляя читателей путаться к неточностях и недосмотрах.

© Николай Богомолов