Юрий Голубец

Человеку всегда дан выбор, даже если этот выбор и ограничен телесными и духовными рамками: можно блуждать в мире, а можно в «ольховой чаще» (вариант: в сумрачном лесу). Это касается и биографии (помним, что это всё-таки жизнеописание, а не жизнетворение), которую можно изложить в словах сугубо официальных: родился в 1952 году, в Ташкенте, окончил немецкую (среднюю специальную) школу в г. Чирчике Ташкентской области, продолжил образование в Педагогическом Институте имени Герцена в Ленинграде, завершил его на классическом отделении в Университете им. Жданова г. Ленинграда, занимался переводами с европейских языков, как стихов, так и художественной и научной прозы, меньшая часть их опубликована (см. бибилиографические справочники), в настоящее время живу в Санкт-Петербурге; но те же самые так называемые биографические данные можно преобразить до неузнаваемости в то, что мы называем стихами, и пересказывать их нет надобности, они прямо перед вами, живое иносказанье, в ритмическом и образном ряде дающее последние событья замкнутой, ничем не являющей себя вовне жизни и вместе с тем самое равноподобное её воплощение.

Dixi.

A.D. MMII.

Ольховая чаща

Wer reitet so spat durch Nacht und Wind...

Wolfgang

После нежности-то и страсти —
Каменный человек?
Это после любовной напасти
Тьма навек?
Не верит птица, с каденцией
В горних скрываясь небесах,
Хоть и уносит младенца
Сохатый сквозь ропот куста!

* * *

И зачем эта бешеная скачка,
Вопли сыночка, завыванья
Сбесившихся баб, Вольфганга заплачка,
Ольхи да осины брани...
Затем, чтобы зеницы земные
Сквозь райские крины да гипотонuи кризы
Увидели: иные
Бессонница показывает жизни!

* * *

Высокие небеса
Запустили в лёгкие корень,
Пустивший отростки в глаза:
Оборотень сей так упорен!
Во всю-то жизнь
Не уступил моей плоти ни разу —
Лишил спасительной лжи,
Высосал жизнь.

* * *

Ангел ткнул
Мраморным пальцем в грудь...
С той поры ты словно уснул,
Не в сладость и «милый труд».
Но зачем в этом мире
Дышать и творить,
Коли ты лишь мишень во врeменном тире,
Где ни бури не будет, ни тьмы...
Это территория,
Где возможно и то, и то,
И то ли ты, то ли я —
Ничейное ничто!

* * *

Разверстые пасти
Гипсовых лошадок,
Карусельные страсти
По воскресеньям — рядом!
Но по будням — отдалены
Работой, у каждого своей...
Чужбины или новизны
Нет у детей!

Свойства памяти —
Извилистые прятки:
То ли ушедшее возвышать,
То ли разуму загадывать загадки...
И где же та лесная падь,
В коей схоронилось прошлое?
Не осталось ни мгновения — поискать,
Ибо река времён пересохла.

* * *

Жди, когда знаки
Облекутся и в плоть, и в кровь,
И тогда не жалей, что враны
Налетают на чащу и новь —
Нет спасенья. Только и прячься
В укрывище внезапной тьмы
Среди растерянного плача
Заново объявшего умы...
Не младой ли проповедник плачет
Всё жальче и жальче?
Нет — то сёстры владыки ольхового алчут
Тебя, мой мальчик.

* * *

Ты узнaешь о появленье чудовища
По стаям лесных голубей:
Ничего у него не отловится,
Коль добыча среди птиц и людей!
Но если в ком-то или где-то
Заметят признаки превращения —
Прощай покой и сиянье света,
Начинается пожизненное бдение...
И лучше бы не надо, волчонок,
Этой сказки спросонок!

* * *

Коли мучает любопытство —
Ступай за околицу разума,
Попадёшь к невидимке на пытку,
Не спеши бежать из ольшаника.
Мальчик-с-пальчик тебя обманет,
Не отец ты ему, не спаситель,
И ему до тебя как Браме
Идти к какой-нибудь Гите!
Сиди смирно и не высовывайся,
Не до открытий:
Начинается скачка костоломная
Ольхoвого владыки,
Про которого всё — у волчонка,
Ничегошеньки — у византийца,
Невинно сладкогласного ребёночка,
Исказившего Улиссовых событий
Вязь меднобронную!

* * *

Выйдя за ограду, ты себе позволил
Попасть в безропотный плен...
Владыка седобородый, уж коли
Он здесь, то позволь и обмен!
Приходи и тебя повстречаю,
Проведу по тропам земли,
Когда души мрак привечают
В том месте, где не видно ни зги...
Упрашивать дочки не будут,
Всему и их научу —
Но пригодны ли к мыслеблуду
Те, что ходят всегда по лучу
Лунному?
Не пугай: в сём краю — всё к худу!

* * *

Хоть основа этого призрака
Прочнa и прозрачна,
Не явится облик сызнова,
Не пoднята сапфирная чаша.
Прощай. Не пророчь понапрасну —
Таким ничего не откроется,
Без них справляется праздник,
У них не бывает околицы
С простором внезапным долины
С горним простором за ним,
Где облаком некроимым
Гор наплывает дым!

* * *

Пойду ли под землю с тобою,
Хозяин ольховой чащи?
Нет, там дуб над оврагом
Заклинает узорной листвою,
Горьким и терпким прахом
Вернуться со сладостным плачем
По дочерям твоим.
Итак — ты вода и дым,
Что вечно округу иначат!
Но отец... Но дитя... Но следы...
Никто не скачет, никто не мчится
Хладною мглой...
О русский, о турок, о византиец!
Ты введён в заблужденье самим собой,
Ни при чём волкоход-провидец.
Всё случилось примерно так:
Сквозь полночный смрад и мрак
Примстилась некоему горожанину
Ужасов мешанина в снегу!
Из облаков соткался сохатый
И на его спине привиделся отец,
Прижимающий младенца угловато,
В поту и крови, к себе...
А над ним нечто необъяснимое,
Что сумело выжить навегда:
Там, внутри, райские крины
И голоса, и вода как слеза,
И хороводы, и обещанья
Всего того, чего не было и не будет
У человека... Тем более странны
Нам все последующие судьи!
Волкоход завыл первым:
То ли волчий ход открылся,
То ли не устояли основы веры
И разум сумерками укрылся...
А за ним — вся страна Карамaнuя
(В на мой-то разум переводе —
Чёрное безумие, потому что в этой вот оде
Тюрки и эллины слились, и Тимур
К Аянту шагает сквозь тьму...),
Так она завыла-заверещала:
О, если младенец умирает —
То всё пропало.
Вот и стою как вкопанный
С пустыми долонями,
Струится соль водопадами
Из глазниц на грудь посторонним.
Я-то ушёл (дубравам заовражным спасибо) —
А кто ещё спасётся вовремя?
Плачь: как и древле истина
Не открыта в хрониках
Жизни и смерти... Радуйся:
Нет крoви и мертвечины
На руках твоих, только радуги
Радужноцветной смарaгдовины!

* * *

Всё позади осталось,
Всё впереди затмилось,
Вот она — смерти малость,
Вот она — жизни милость!
А младенчик-то как хохочет —
Видно, дочерь владыки ольхового
Сладко невинность щекочет
Среди мира блистательно-нового.
Что ж, ухожу нежданно и попусту,
За душой ничего не тая.
Оставляю за мостом корoсту
Небытия.
Нет, волчонок, нет, византиец —
Отец я, но не на коне,
Не мой сыночек почиет
В сетях обещаний во сне.
Ухожу добровольно, оставив
Ольшаники без сожаленья,
Разум к дубравной яви
Направив во исцеленье.
Ожидание смерти здесь
Не лучше ожидания чуда — там,
Так что отныне и днесь —
По домам.
Не нравится? Но всё же смирись:
Нечто есть вне тебя и высь
Опознать не всегда возможно до первой зари,
И тогда — не зови
Никаких божеств, коли их не увидел...

© Юрий Голубец