Николай Богомолов

Сухарев Ю.Н. Материалы к истории русского научного зарубежья. М.: Российский фонд культуры; Студия «ТРИТЭ» Никиты Михалкова; «Российский архив», 2002. Кн. 1. Именной список русского научного зарубежья. — 608 с.; Кн. 2. Образование и наука русского зарубежья. — 560 с. — Тираж 1500 экз.

Уже не раз нам приходилось говорить, что всякий справочник, хотя бы частично основанный на подлинных источниках, есть благо. Это условие соблюдено, почему приходится признать только что изданный двухтомник полезным.

И это — единственная похвала, которая может быть высказана в его адрес.

Все организации и издательства, участвовавшие в публикации книги, относятся к числу весьма процветающих по причине... Впрочем, причины излагать не нам. Важно, что любое издание, помеченное этими священными именами, обречено на успех. Распорядительные способности входящего в редколлегию Н. С. Михалкова общеизвестны, и лишь иногда не приносят успеха — как, например, памятная попытка понудить армейское начальство закупить по полному комплекту «Российского архива» для Ленинских комнат (уж как там они сейчас называются) в назидание рядовому и сержантскому составу. Однако относительно скромный тираж, вполне газетная бумага и отсутствие твердого переплета заставляют предположить, что редколлегия двух томов не очень была уверена в полном и окончательном успехе. И это правильно!

Прежде всего, издания такого рода должны объяснять, что и по каким правилам они описывают, поскольку далеко не всегда предмет является таким уж точно определимым для читателя, как и для автора. Но, кажется, здесь и сам автор не задался таким вопросом, чем поставил себя в весьма неприятное положение. А вопрос, меж тем, самый элементарный: кого считать представителем русского научного зарубежья (сам составитель предпочитает писать все эти три слова как сакральные понятия с прописных букв, но мы позволим себе следовать правилам русской орфографии)? Составители двух широко известных исследователям белградских томов занимались библиографией, а не составлением биографических справок, потому перед ними особых сложностей и не возникало. Но когда нам предлагается «Именной список-указатель персон Русского Научного Зарубежья с приведением архивных сведений о биографии, службе и тематике научных трудов» (с. 7), то не худо было бы задуматься, входит ли, к примеру, в число ученых русского зарубежья Г. В. Адамович, около десяти лет преподававший в Манчестерском университете русскую литературу? Или Р. Н. Блох, крупная исследовательница-медиевистка? Или Борис Вильде, сотрудник парижского «Музея человека», казненный гитлеровцами? Или Ю. П. Иваск, защитивший диссертацию в Гарварде, а потом много лет служивший в разных американских университетах? Или В. М. Сечкарев, ставший доктором в Германии, а потом много лет преподававший в Гарварде? Или К. Ф. Тарановский, которого считают своим учителем многие филологи, причисляющие себя к «школе Тарановского»? Или Н. М. Бахтин, брат М. М. Бахтина, профессор классический филологии? Или С. А. Коновалов, профессор Оксфорда и создатель до сих пор выходящих «Oxford Slavonic Papers»? Этот список можно продолжать и продолжать.

Составитель справочника, ничего специально по этому поводу не пишет, но в то же время отсутствием этих имен в своем «Именном списке-указателе» отвечает вполне недвусмысленно: нет, не являются.

С другой стороны, на страницах справочника много людей, которых учеными в собственном смысле слова мы бы назвать затруднились. Вот, например, Л. В. Адельгейм: мы узнаем из справки, что он был студентом, потом членом РОВС (Русского общевоинского союза: между прочим, совсем не лишне было бы приложить к изданию список сокращений и оглавление) и лекарем, потом лекарем пехотной дивизии. С какой стати автор относит его к ученым — непонятно. Или Л. П. Детерлинг, о которой читаем: «Большую поддержку оказывала русским школам и гимназиям, а также реставрации православных храмов», и дальше ничего иного мы не узнаем. И таких людей не просто немало — есть целые группы, присутствие которых в справочнике должно быть каким-то образом обосновано. Например, инженеры. Конечно, если некий инженер писал научные труды или преподавал в институте, сведения о нем включать нужно. Но вот, к примеру, А. М. Вахрушев, полковник, военный инженер — и ни о каких его трудах мы не узнаем. То же, видимо, относится к учителям начальной и средней школы, которых в справочнике довольно много. Или — представители Русского Заграничного исторического архива в той или иной стране, которые тщательно внесены в список. Среди них, например, известный журналист, но вовсе не ученый И. В. Дионео (Шкловский), которому заодно уж приписана и книга «Сентиментальное путешествие», сочиненная, как всем известно, совсем другим Шкловским. Вообще проблема включения/невключения публицистов и писателей также вынуждает задуматься. Для нас в высшей степени сомнительно желание автора включить в свою книгу Гиппиус и Мережковского, Ходасевича, Осоргина, Замятина, Муратова, Ремизова и других, особенно если туда не попадает В. В. Набоков, бывший профессиональным энтомологом, Вяч. Иванов или та же Раиса Блок и ее муж М. Горлин. И уж ничем, кроме как особыми пристрастиями автора не можем объяснить попадание в справочник Н. Е. Маркова (знаменитого Маркова-второго) и В. В. Шульгина.

Второе, что стоило бы обсудить в предисловии, — хоть какие-либо хронологические границы. Единственное по этому поводу рассуждение находим в конце введения к книге. Оно достойно того, чтобы его привести: «...возрастной состав профессионалов можно представить как лиц 1850-1860 г. рожд. — умирали в 1920-1930 гг., лиц 1870 г. рожд. (основной состав — статистика Р<усского> Н<аучного> З<арубежья> исследуемого периода) — умирали в 1947-1965 гг., лиц 1900-1915 г. рожд. (из их числа стажеры и стипендиаты русских заграничных учреждений и организаций), лиц 1930-1935 г. рожд., которым сейчас 70-80 лет» (с. 8). Этот список вызывает сразу же массу недоуменных вопросов. Прежде всего — куда девать ученых, которым не удалось родиться в те годы, которые упомянуты составителем? Например, С. С. Абрамова (род. 1875), К. С. Агаджаньянца (1876), М. В. Агапова (1890), В. К. Агафонова (1863), Б. Ф. Адлера (1874), В. Г. Алексеева (1866), Н. Н. Алексеева (1879), С. А. Алексеева-Аскольдова (1871), Н. Н. Аленникова (1884), Е. А. Ананьина (1887) — мы перечислили всех лиц, справки о которых находятся на первых десяти страницах дневника и у которых известны годы рождения, без малейшего исключения. Далее — почему-то составитель полагает, что среди русских ученых за рубежом вообще не было людей, родившихся в промежутке между 1870 и 1900, а также 1915 и 1930 годами. И, наконец, как легко заметить, людям, родившимся в 1930-1935 гг. в 2002 году исполнилось от 72 до 67 лет, а отнюдь не 70-80.

Оставим неумение обращаться с русским языком (особенно оно проявилось во второй книге, о которой разговор пойдет далее) и устным счетом на совести составителя и перейдем к источниковедческой стороне работы.

Первое, что бросается в глаза — принципиальное нежелание пользоваться общеизвестными и очевидными источниками. Вот, например, первый том «Литературной энциклопедии русского зарубежья» (1997). Из нее легко можно было бы узнать, что М. Алданов был не только писателем, но и известным химиком, как и Б. Пантелеймонов, и М. Каратеев, и Б. Нарциссов; Н. Берберова, Н. Воробьев (Н. Н. Богаевский), А. Небольсин, Н. Полторацкий, Н. Федорова, И. Чиннов преподавали в американских университетах; в университетах других стран — К. Мочульский, Н. Оцуп, Л. Пастернак-Слейтер, Н. Струве; вряд ли отказал бы составитель в праве представлять русскую науку за рубежом Н. Валентинову, М. Горлину, М. Гофману, Н. Еленеву, С. Рафальскому, В. Шкловскому, уже упоминавшимся выше Г. Адамовичу, Н. Бахтину, Р. Блох, Б. Вильде, Ю. Иваску, В. Набокову и др. Другие явно не использованные источники — новейшее издание книги Г. П. Струве «Русская литература в изгнании», снабженное словарем упоминаемых в ней литераторов, чего в предыдущих изданиях не было; ценнейшая четырехтомная хроника культурной жизни русского Парижа, и еще не оконченный справочник «Незабытые могилы», фиксирующий некрологи русского зарубежья. Вместо него Ю. Н. Сухарев пользовался известной рукописью В. Н. Чувакова, составлявшейся, при всех ее достоинствах, много лет тому назад и в тяжелых советских условиях, почему она значительно уступает нынешнему изданию. Тем более нет ссылок на 9 в общей сложности томов материалов по газете «Сегодня», изданных в Беркли.

Что уж говорить о неспособности составителя привлекать другую источниковедческую базу для своих разысканий! Казалось бы, очевидна необходимость для такой книги обратиться к материалам архива Академии наук, — но нет. Между тем в недавно появившемся третьем томе альманаха «Диаспора» есть публикация Г. А. Савиной по материалам архива А. В. Флоровского, хранящегося именно там. Из нее выясняется, что в 1922-1923 гг. из Одессы было выслано 15 ученых, из которых восемь отсутствуют в списках Ю. Н. Сухарева. В сравнительно недавнее (но вполне достаточное для усердного составителя) время появилось несколько статей, где восстанавливаются списки высылавшихся из России в тот же период, которые не только уплывали на «философском пароходе», но покидали советскую Россию другими путями (последняя по времени, с библиографией предшествующих — Селезнева И. Н. Интеллектуалам в Советской России места нет: Архивные документы о высылке 1922 года // Вестник РАН. 2001. № 8), — стоит ли говорить, что и они не учтены.

Это неумение и нежелание пользоваться справочниками сказывается, естественно, и на структуре справок. Возьмем достаточно случайную статью — о С. К. Буличе. Из материалов Ю. Н. Сухарева мы узнаем, что он «родился в 1859 году (хотя известна более точная дата рождения — 27 августа или 8 сентября), православного вероисповедания, из дворян. Женат. Жена — православного вероисповедания, сын 1894 г. рожд., дочь 1892 г. рожд. (как зовут жену и детей Бог весть; дочь, известная поэтесса и, между прочим, член совета Русского академического объединения в Финляндии, родилась в 1898 году). Окончил Имп. Казанский Университет (хороший тон справочного издания предполагает дату, благо она хорошо известна — 1882). Владел родовым имением в Казанской губернии и домом в Казани». Дальше идет перечисление многочисленных документов, не имеющих никакого отношения к деятельности Булича в эмиграции, вплоть до размера пенсии, жалования и знаков отличия. Даты смерти нет, равно как нет никаких указаний, что же он все-таки делал в эмиграции. Достаточно обратиться к той же «Литературной энциклопедии русского зарубежья» или к словарю «Славяноведение в дореволюционной России», что узнать дату смерти — 1921, а из первого пособия еще и понять, что вряд ли имело смысл вообще включать имя почтенного профессора и ученого в эти «материалы», или стоило делать это с оговорками: после октября 1917 Буличи жили на своей даче под Выборгом, которая очутилась на территории Финляндии.

Представленные составителем справки являют собою поразительное смешение самых разнообразных сведений, где отсутствуют важнейшие, зато появляются те, которые вряд ли потребуются обычному пользователю, — а специалист сам пойдет в архив, даже независимо от того, получит ли он эти сведения или нет. Так ли уж необходимо сообщать, что Ал. Д. Билимович в 1917 году получал от университета Святого Владимира жалование в 2400 рублей, 300 рублей столовых и 300 квартирных? Или что З. Н. Гиппиус была членом союза военных инвалидов в Чехословакии? Или что П. Г. Виноградов в 1888 году испрашивал разрешение читать публичные лекции на тему «Условия образования государства на Западе»? А ведь вместе с тем составитель не сообщает нам, что Р. О. Якобсон был профессором Колумбийского и Гарвардского университетов, что, согласитесь, выглядит странно (впрочем, в качестве компенсации, наверное, составитель называет среди его трудов никогда не существовавшую книгу «О новейшей поэзии советской России»); обо всей многообразной научной деятельности И. Н. Голенищева-Кутузова узнаем лишь то, что он был приват-доцентом философского факультета Белградского университета, доктором Парижского университета и посещал французский семинар Белградского университета; никакой справки о П. Г. Богатыреве мы не получаем вовсе.

Курьезов в словаре вообще не счесть. Так, составитель вписал в число эмигрантов А. И. Белецкого, М. О. Гершензона (и на самом деле прожившего некоторое время в Берлине, но вовсе не на положении эмигранта), В. М. Жирмунского, И. Ю. Крачковского, С. Ф. Платонова, И. Х. Озерова (действительно, он должен был быть выслан, но в последний момент за него вступились). Русским ученым оказался Вацлав Ледницкий, всегда осознававший себя поляком, хотя и тесно связанным с русской культурой. Аналогичная история — с А. Беличем, не много не мало — президентом сербской Академии наук. Загадочная запись на с. 311: «Мелье А. — филолог, сотрудник «Русского Филологического Вестника» (в 1902 г.?). Мелье. Профессор. Письмо 29 августа 1928 г.» нуждается в особых разысканиях, но почему-то хочется предположить, что речь идет о знаменитом Антуане Мейе (Meillet), иностранном члене императорской Академии наук.

Лень составителю было включить в список использованной литературы словарь «Русские писатели 1900-1917», и потому Н. А. Котляревский остался без даты смерти, а также сведений о том, что после недолгого пребывания за границей — по своей, кстати, воле, а не на «философском пароходе»! — он вернулся в СССР и умер в Ленинграде, по-прежнему исправляя должность директора Пушкинского Дома.

С содержанием и структурой справок ясно. Но следует, видимо, также оценить вклад автора в классификацию наук, среди которых рядом со вполне традиционными физикой, химией или математикой находим такие отрасли наук, выделенные особыми разделами: евразийские исследования, карпато-русские исследования, казачество (между прочим, хотелось бы обратить внимание, что сообщив: «Рубрики представлены в алфавитном порядке», — составитель располагает их так: культура, карпато-русские исследования, казачество, заставляя тем самым усомниться в том, что знает русский алфавит), медицина и врачевание (но экспериментальная медицина будет рубрикой особой), природоведение, экономия и экономика. Особо должны заинтересовать читателей нашего журнала его труда в области филологической, которой посвящены две рубрики: «Литературоведение, критика» и «Филология, языкознание, языковедение» (в последнюю можно было добавить, конечно, еще и лингвистику). Так вот, в эту последнюю попадают такие темы (формулировки оставляю на совести составителя): «О русской литературе», «Византийско-славянские связи», «История западноевропейских литератур», «Монгольская словесность» (как нетрудно догадаться, занимался этой темой не имевший отношения к эмиграции Б. Я. Владимирцов), «Собиратель народной песни», «Исследования по русским летописным сводам», «Древнеславянская литература» и т. п.

Вообще не устаешь поражаться, как темы исследований того или иного автора можно определять столь различно: «Арабистика» и И. Ю. Крачковского и «Время и место возникновения первого литературного произведения на провансальском языке, установленные путем фонетического и морфологического изучения текста» у В. И. Работина. Но не меньше поражают и случаи, подобные следующему: О. И. Друецкая значится преподавательницей математики и физики Харьковского Девичьего института в Югославии (то есть, вообще говоря, учительницей средней школы, а не ученым), а в определении тематики ее занятий сказано вполне однозначно: «Химия».

Одним словом, курьезов и недочетов в первом томе очень немало. Но все они блекнут перед содержанием тома второго. Прежде всего, там нет не только никакого указателя, но даже и оглавления. Начинаем перелистывать — и попадаем в какое-то абсолютно неструктурированное собрание беспорядочных выписок из разных источников, как имеющих отношение к теме, так и абсолютно никакого отношения не имеющих.

Скажем, на с. 105-118 представлены выписки из широко известной любому специалисту хроники журнала «Новая русская книга» о судьбах русских ученых. Там представлены такие ученые как С. А. Авалиани (скончался в Тифлисе), В. К. Арсеньев, А. Н. Арский (скончался в Москве), А. И. Астров (умер в Москве), Н. А. Белелюбский (остался при эвакуации Севастополя в Крыму), А. Н. Бренштейн (скончался в Москве) и т. д., и т. д., вплоть до Б. М. Эйхенбаума. Зачем в книге эти выписки? Объяснить будет затруднительно.

На с. 155-193 воспроизведена, насколько можно судить по библиографическому указанию, статья Г. Ф. Павловой из журнала «Вопросы истории» под измененным заглавием. На с. 265-285 перепечатана значительная часть брошюры М. М. Новикова «Русская научная организация и работа русских естествоиспытателей за границей» (Прага, 1936), а затем прямо встык, без указания, что это совсем другие тексты, идут обзоры «Сельскохозяйственная литература», «Медицинская литература», «Политическая экономия», «Правоведение» из «Трудов комитета русской книги» (Прага, 1924), занимающие с. 285-337; потом также без указания автора (чтобы его узнать, надо отправиться на с. 356 и прочитать: «А. В. Флоровский») следует раздел «Русская историческая наука в эмиграции: 1920-1930 гг.» из «Трудов V съезда Академических организаций за границей» (София, 1932), и т. д., и т. д.

Научные обзоры, пусть даже такие устаревшие и охватывающие такое разное время (то до 1924 года, то до 1932, то до 1936), совсем небесполезны, — но почему желающему получить сведения о научном наследии русского зарубежья предлагается читать про Ленина, Троцкого, Розанова, Шпета, Эрна, Лосева «Символизм» Белого, «Проблемы идеализма» и про многое другое, ни малейшего отношения к теме не имеющее?

В первом выпуске автор предлагает «перевести название раздела с русского на русский, сохраняя смысл проделанной работы» (с. 7). Если бы эта операция была предложена автору рецензии, то он предложил бы такой вариант перевода: «Свалка беспорядочных сведений, иногда касающихся ученых русского зарубежья». Пожалуй, это одновременно будет и подведением итогов.

Святополк-Мирский Д. П. Поэты и Россия: Статьи, рецензии, портреты, некрологи / Сост., подг. текстов, прим. и вст. ст. В. В. Перхина. СПб.: «Алетейя», 2002. — 384 с. — Тираж 1200 экз. / Русское зарубежье.

Этой книгой издательство «Алетейя» открыло новую серию, руководимую редколлегией под водительством Г. М. Бонгард-Левина и с участием крупнейших литературоведов (по алфавиту — от С. С. Аверинцева до Л. Флейшмана). Однако приходится предположить, что члены редколлегии были чисто номинальными и никто из них не видел книги до ее появлениях из печати, поскольку вряд ли кто-либо из них смирился бы с таким уровнем подготовки безусловно ценного и полезного по своему замыслу издания.

В преамбуле к комментарию составитель пишет: «Настоящий сборник является самым полным и первым комментированным собранием работ Д. П. Святополк-Мирского о русской поэзии» (с. 298). Вряд ли с этим можно поспорить, однако не вполне понятно, почему и по каким основаниям делался отбор. Только статьи эмигрантского периода? — нет, в сборник включена рецензия на «Ярь» еще 1907 года и 12 статей, опубликованных в советской печати. Статьи о

В преамбуле к комментарию составитель пишет: «Настоящий сборник является самым полным и первым комментированным собранием работ Д. П. Святополк-Мирского о русской поэзии» (с. 298). Вряд ли с этим можно поспорить, однако не вполне понятно, почему и по каким основаниям делался отбор. Только статьи эмигрантского периода? — нет, в сборник включена рецензия на «Ярь» еще 1907 года и 12 статей, опубликованных в советской печати. Статьи о современной поэзии? — тоже нет: в книгу вошли статьи о Некрасове и Тютчеве. Не входившие в сборники, изданные при советской власти? — и это не подходит. Соответственно, стоит задуматься, почему не попали в рецензируемую книгу статьи «Проблема Пушкина» или «Новые издания старых поэтов», вступительная статья к тому Баратынского в «Библиотеке поэта» или статья о Цветаевой 1926 года. Почему, наконец, не включены две принципиальные и много обсуждавшиеся в текущей критике статьи «О нынешнем состоянии русской литературы» и «Веяние смерти в предреволюционной русской литературе» (1926 и 1927)? Неужели лишь на том основании, что в них речь идет не только о поэзии? И почему не переведена пятая статья из цикла «Русские письма» (а четвертая опубликована вне цикла?). Увы, ответов на эти вопросы мы так нигде и не находим.

Что же касается комментария, то достаточно посмотреть его образцы, выбранные наугад. Вот давно уже известная статья «О современном состоянии русской поэзии» впервые напечатанная без малого четверть века назад покойным Глебом Петровичем Струве в «Новом журнале», а потом перепечатанная Дж. С. Смитом в подготовленном им сборнике Мирского «Uncollectes Writings on Russian Literature» (Berkeley Slavic Specialties, 1989). Кстати сказать, В. В. Перхин продолжает славную традицию советских времен, когда — то по воле авторов, то по воле цензоров — зарубежные издания указывались как можно реже. Глухо назвав этот сборник в преамбуле к примечаниям, он ни разу не упоминает ни его, ни другой, выпущенный в 1997 году там же (а вовсе не в другом месте, как следует из преамбулы), как источники, хотя на советские книги 1978 и 1987 гг. ссылается пунктуально. Попробуем пройти вместе с реальным комментатором по строчкам этой статьи и посмотреть, что и как оказалось в поле его зрения.

Мирский пишет: «Но он <Блок> имеет более страшную темную силу схватывать «на лету», как говорил Фет, и вдруг закреплять и темный бред души, и трав неясный запах…» (с. 62). Конечно, нельзя требовать от комментатора высшего пилотажа — указания на то, что в том же 1922 г., когда был написан текст, вышла в свет статья Гумилева (далее анализируемого Мирским) «Читатель», где в сходном контексте есть ссылка на то же самое стихотворение, равно как и на творчество Кольриджа. Но уж хотя бы указать, где Фет произнес эти слова (в стихотворении «Как беден наш язык! — Хочу и не могу…»), он был должен.

И снова о Блоке: «Он есть книга, загадка, которую мы должны теперь разгадывать» (с. 62-63). Кажется, не так уж трудно сообразить, что это — парафраз известных слов Гоголя о Пушкине. Положим, закавыченные цитаты из общеизвестных стихов Блока (»разбойная краса», «плат узорный до бровей», «грешить бесстыдно, непробудно») можно было бы оставить и без комментария (хотя полезно отметить неточность Мирского в цитировании), но вот что «взрывающим ключи» — перефразировка Тютчева (»Silentium!»), сказать было бы необходимо. (В скобках отметим, что странная фраза на с. 63: «…учительство у него немыслимо», не вяжущаяся в русским языком, в оригинале звучит иначе: «…ученичество у него немыслимо»).

В комментарии к с. 63 стоило бы отметить, что в 1922 году С. Городецкий никакого отношения к Петербургу не имел уже с 1916 года (кроме кратких визитов), а жил на Кавказе, а потом перебрался в Москву.

На с. 64 не указан источник цитаты из Ахматовой (стихотворение «Когда в тоске самоубийства…»). Комментируя пассаж об Андрее Белом, В. В. Перхин напрасно доверился книге Ф. Мирау (впрочем, для точности добавим, что мы не имели возможности проверить эту ссылку), не заглянув в составленную А. В. Лавровым «Хронологическую канву жизни и творчества» Белого, где прямо сказано, что в Берлин тот приехал лишь 18 ноября. Поэма «Первое свидание» впервые была издана еще в Петрограде в октябре 1921 г., а список берлинских изданий Белого отнюдь не исчерпывается тем, что приведен на с. 314.

Слова Мирского о Реймском соборе (с. 65) нуждаются не только в справке о разрушении этого храма, но и в том, чтобы упомянуть стихотворение М. Волошина «Реймская Богоматерь» (впрочем, вполне возможно, с проекцией на цикл «Руанский собор»). Настоящий комментатор обратил бы внимание, на какие источники (очень неординарные!) Мирский опирается, говоря о стихах Волошина. Комментируя слова автора об Илье Эренбурге, стоило бы, вероятно, указать, когда и где была издана его книга «Лик войны», а при разговоре о его роли пропагандиста современной поэзии — назвать не только «Поэзию революционной Москвы» (тем более, что речь у Мирского идет о «поэзии Москвы и Петербурга»), но еще и «Портреты русских поэтов», журнал «Вещь», а также его статьи в журналах «Русская книга» и «Новая русская книга», в частности — «О некоторых признаках расцвета российской поэзии».

На с. 66 не худо бы откомментировать слова о большевизме Городецкого (и вообще сказать, почему он объединен здесь с Алексеем Толстым, — конечно, по принципу «переметничества»). Нуждается в разъяснении и то, почему именно с 1909 г. ведет Мирский линию творческого оскудения Брюсова (там же). заодно — неплохо бы указать источники цитат из Брюсова — сделано пока что это только в случае хрестоматийно известных «Грядущих гуннов».

Обязательно надо было бы найти, откуда взял Мирский цитату из Василия Каменского (С. 67). Дело в том, что, противопоставляя двух поэтов — Маяковского и Каменского, он неожиданно присваивает последнему ту характеристику, которую сам же Каменский дал Маяковскому (стихотворение «Маяковский», 1917). Сходный случай — на с. 78, когда цитата из Гумилева (»высокое косноязычье») используется для характеристики Мандельштама, тут же превозносимого над Гумилевым.

»Лирень» — совсем не то же, что «Лирика» (с. 68, 315). Было бы интересно подумать, кого Мирский именует «русскими кубистами и дадаистами» (с. 68), и что он подразумевает, когда говорит: «Клюев и Есенин… публично разругались» (с. 70).

Вряд ли любой современный читатель знает, что такое «земля и воля» (с. 70), а комментаторская добросовестность побуждает требовать указать, кто же сочинил: «То разгулье удалое, / То сердечная тоска…» и откуда взялось «дух дышит, идеже хощет» (с. 71). Следовало бы поправить автора, когда он указывает, что Цветаева печаталась с 1911 года (с. 72). Не указано, откуда заимствует Мирский хрестоматийные «Легкость мыслей необыкновенная» и «Там человек сгорел» (с. 73), и менее известные «Он длань протянутая к Богу / Сквозь нежный ветер пурговой» и «Не упадет на ваши бельма…» (с. 74. — Обе цитаты взяты из «Первого свидания» Андрея Белого).

Пояснить, что значит в дословном переводе «ad realiora», — значит ничего не сказать (с. 74 и 316). Нуждается в пояснении столкновение стихов Пушкина и Анненского на с. 75, равно как и цитата из Вл. Соловьева в начале с. 76, и, наверное, там же попадающееся «умное делание».

Очень странно пояснение термина «кларизм» цитатой из современной литературоведческой статьи, тогда как сам же Кузмин ясно и точно пояснил смысл этого слова (с. 77 и 316).

Слова «Божий бич» на с. 79 не случайно заключены Мирским в кавычки — это большая и глубокая тема, оживающая как раз в те годы. Не откомментированы стихи Баратынского на с. 80. — И так далее, и тому подобное.

Не придираемся ли мы? Может быть, комментатор ограничил себя какими-то рамками? Нет: цитаты из Пушкина и Вл. Соловьева в других местах он раскрывает, не задумываясь, — но только там, где речь идет о школьной программе (»В надежде славы и добра…») или подсказке самого автора комментируемого текста.

В приложении опубликованы две хорошо известные работы В. В. Перхина: «Одиннадцать писем (1920-1937) и Автобиография (1936) Д. П. Святополк-Мирского» и «Арест, допросы и реабилитация Д. П. Святополк-Мирского». С момента их публикации прошло не менее пяти лет, и все-таки автор не счел нужным хоть что-либо исправить и дополнить. Так, печатая письмо Мирского к Горькому (кстати, читателю, не имеющему возможности взять в ближайшей библиотеке «Oxford Slavonic Papers» было бы полезно сообщить, как публикация В. В. Перхина соотносится с публикацией О. А. Казниной и Дж. С. Смита), безусловно, нужно было бы сослаться на ныне опубликованные письма П. П. Сувчинского к Горькому (Диаспора. Париж; СПб., 2000. Т. 1 / Публ. Дж. Мальмстада). И кто-нибудь мог подсказать, что слова: «В это время Святополк-Мирский уже работал над книгой «Pushkin», которая вышла в свет в 1926 году» никак не могут считаться комментарием к фразе из письма: «Помните, в 1831 году о Пушкине писали: «И Пушкин стал нам скушен, / И Пушкин надоел».

О вступительной статье сказать пожалуй что и нечего — литературоведческий метод ее автора точно охарактеризовала Г. А. Белая (Вопросы литературы. 1998. № 2). Поражает лишь фраза в самом конце: «Его похоронили, вероятно, по православному обычаю» (с. 11). Это в магаданском лагере 1939 года!

Колоницкая Анна. «Все чисто для чистого взора…» (Беседы с Ириной Одоевцевой). М.: Воскресенье, 2001. — 200 с.;

Петров Михаил. Дон-Жуанский список Игоря-Северянина: История о любви и смерти поэта. Таллинн: Издание автора, 2002. — 352 с.

Объединяет для нас эти две книги, как будто бы весьма различные, не случайное знакомство Одоевцевой с Северянином в Берлине, описанное ею в известных мемуарах, а общий жанр домашнего рукоделья, в котором они созданы.

Более откровенен в этом отношении первый текст. Вот самое его начало: «Ей не прощали ничего. Не прощали по-бунински «легкого дыхания», ее женского изящества, очарования. Она была истинной аристократкой, — это то, чем нельзя притвориться, что невозможно передать словами, можно только увидеть: все в ней — от походки до повадки, от манеры говорить и жестов изумительно красивых рук до стиля общения и образа мысли — изобличало породу». Не беремся вместе с автором судить истинный аристократизм покойной поэтессы, не будучи человеком света. Но очень было бы любопытно узнать, как А. Колоницкая узнала походку Одоевцевой, если, по ее собственному признанию, видела героиню своей книги лишь в том печальном состоянии, когда она уже не могла ходить?

Таких неувязок сочинитель книги не замечает принципиально. Вот лишь два примера также с самых первых страниц. «…пишет ей в альбом Гумилев и посвящает в своем сборнике «Дракон» стихотворение “Лес”» (с. 5) — а на с. 19 говорится уже верно: «…маленький альманах «Дракон», напечатанный в издательстве «Цеха поэтов», в нем гумилевский «Лес» с посвящением Ирине Одоевцевой». «Во время короткой хрущевской оттепели <…> попала ко мне книга Одоевцевой «На берегах Невы» (с. 6), — однако на с. 91 о той же книге говорится: «…вышла в Париже в 1967 году…», а Хрущев, как известно, был свергнут заговором осенью 1964 года (а в скобках добавим, что «На берегах Невы» была издана в Вашингтоне, а не в Париже).

Но, может быть, сами «беседы» с Одоевцевой искупают очаровательные, по-женски милые (правда не в литературоведческой книжке) неточности? Тем более это интересно, что автору рецензии довелось слышать покойную поэтессу и мемуаристку в 1986 году в Переделкине, и создалось впечатление, что кроме уже написанного в мемуарах она не помнит практически ничего.

Сами эти беседы начинаются со с. 77 и занимают 4 страницы, потом идет фрагмент из «На берегах Сены», занимающий 6 страниц, потом 2 страницы «бесед», 26 страниц споров автора с С. Лукницким (с приведением полностью одной из его статей), рассказов о Н. Н. Берберовой и пр., 27 страниц «бесед», потом 35 страниц повествования о В. В. Бронгулееве, его писем, переписки Одоевцевой с племянницей ее первого мужа и т. п. материалов, 4 страницы разрозненных записей ее рассказов, — и далее окончание. Итого, если подвести приблизительный итог, — 33 страницы. О ценности же этих бесед пусть читатель судит сам: «Это (Р. Б. Гуль. — Н. Б.) был большой мой друг и Г. Иванова. Он был редактором «Нового журнала». В прошлом белый офицер, он разочаровался в белом движении. Написал роман «Ледяной поход» о трагическом походе армии генерала Корнилова. Еще у него очень честные воспоминания «Я унес Россию…» Политические взгляды его часто менялись. Одно время он чуть не стал коммунистом, а потом был правее всех нас.

Еще очень талантливыми поэтами были Довид Кнут, как я сказала, Анатолий Штейгер, Александр Гингер и Анна Присманова.

Автором прекрасных исторических романов был Марк Алданов….» (с. 138-139). Стоило ли ради таких рассказов издавать книжку?

Единственное, что может придать ей интерес некоторого (впрочем, довольно невинного) скандала, — мимолетные записи такого рода: «Что же эта Бербериха все врет?! Зачем она врет?! Ведь у нее был роман с Гумилевым <…> и он даже попросил Жоржа <…> пойти на его холостяцкую квартиру на Преображенской, 5 и немного там прибрать…» (с. 105; отметим прелестное изображение Георгия Иванова в роли уборщика); «Я попробовала заговорить о Тане Адамович (замечательно это приятельское обращение! — Н. Б.) <…>

— Ну да, ничего, красивая, но очень незначительная была особа…» (с. 150; если учесть, что роман Гумилева с Т. В. Адамович протекал в 1914-1915 годах, когда Одоевцевой в Петербурге не было, звучит очень достоверно).

Сочинение таллинского автора Михаила Петрова, в отличие от безделок Колоницкий, претендует на серьезность биографического расследования, к тому же очень достойно издано, снабжено изрядным количеством разнообразных фотографий и оснащено ссылками на печатные издания и рукописи, хранящиеся в разных местах.

Однако чтение книги очень часто разочаровывает читателя, будь он исследователь творчества Северянина или досужий любопытец, охочий до чужих постелей. Литературоведа не может не покоробить, что автор ссылается на архив, когда текст уже опубликован, что он упорно делает вид, будто пятитомного собрания сочинений под редакцией покойного В. А. Сапогова и В. А. Кошелева не существует, что масса места и энергии уделяется полемике с безвестными журналистами нашего времени, вроде М. Иванова из журнала «Дружба», что, начиная пользоваться архивами, автор не добирается до самого нужного (например, цитируя опубликованные мемуары Л. Д. Рындиной по машинописи, хранящейся в ее фонде в РГАЛИ, он почему-то не тронул ни ее дневник, где о Северянине пишется достаточно подробно, ни даже писем Северянина, которые в совокупности могли бы заставить его переменить фразу: «Мы не знаем, насколько глубокими были отношения актрисы и поэта…» [С. 60]). Пожалуй, самым интересным для профессионала окажется рассуждение автора о «дружбе-вражде» Маяковского с Северянином, существеннейшую роль в которой сыграла С. Шамардина. Полезно только было бы знать, что ее воспоминания уже довольно давно опубликованы (в сборнике: «Имя этой теме: любовь!: Современницы о Маяковском». М., 1993).

Читателя же досужего должна будет покоробить явно чувствующаяся, а временами и вовсе выпирающая неприязнь автора к последней жене Северянина Вере Борисовне Коренди (»Нет никаких оснований полагать, что старуха просто чудила на старости лет» — с. 296), а также некоторые пустоты, довольно регулярно подчеркиваемые: «…пробел в дон-жуанском списке Игоря-Северянина между третьей и тринадцатой разумно заполнить пока не представляется возможным» (с. 54). Этот жаргонизм, восходящий к языку спецслужб, указывает, как кажется, на специфическую природу всего текста, далеко не совпадающую с той, которая заявлена в предисловии.

Мозаика

Гиппиус Зинаида. Живые лица / Сост., вст. ст. и комм. А. Н. Николюкина. М.: Олма-Пресс, 2002. — 448 с. / Ностальгия.

В книгу вошли воспоминания, публиковавшиеся отдельными книгами и уже не раз перепечатанные: «Живые лица» и «Дмитрий Мережковский». По условиям издания комментарии предельно сокращены и никакой новой информации не содержат. Книга о Мережковском в очередной раз печатается по парижскому изданию 1951 года, которое было значительно искажено редактурой, и полный текст давно бы уже пора было опубликовать, чтобы восстановить авторскую волю. Отметим исключительную пошлость оформления, где портрет автора как будто взят с конфетной обертки, а на задней крышке переплета, неизвестно на каких основаниях, фигурируют серп и молот (очередной пароксизм ностальгии — так называется новая серия — по столь ненавистной Гиппиус совдепии?).

Гиппиус Зинаида. Собрание сочинений / Сост., прим. Т. Ф. Прокопова. М.: Русская книга, 2002. [Т. 6]. Живые лица: Воспоминания, стихотворения — 704 с.

Очередной том позорного «собрания», на скорую руку слепляемого из подручных материалов. Конечно, отсутствие возможности получить свод текстов Гиппиус еще более позорно, но все-таки, претендуя на культурное издание, нельзя оставлять тома без комментариев, как то было в первых, или беззастенчиво заимствовать их из других изданий, как случилось в названном, даже не ссылаясь на работу предшественников. Так, все комментарии к сборнику «Сияния» переписаны Т. Ф. Прокоповым из примечаний А. В. Лаврова к книге «Новой библиотеки поэта» (со значительными сокращениями, однако ни одного нового слова нет). Сличение текстов мы закончили на примечании к стихотворению «Январь — алмаз», где гордо сообщено: «Автограф беловой рукописи — в Государственном архиве Российской Федерации. Фонд 5831. Оп. 1. Ед. хр. 126. Л. 57». Поскольку это единственная до сих пор ссылка на архивный источник, возникает искушение предположить, что данный автограф (а, может быть, и все стихотворение? ведь более ранние публикации не указаны) обнаружен публикатором. Однако именно по этому источнику стихотворение было уже опубликовано А. В. Лавровым. Таков уровень этого издания.

Уж лучше мы не будем о нем больше говорить.

Гиппиус Зинаида. Мечты и кошмар [На перепл.: Неизвестная проза 1920-1925 годов] / Сост., вст. ст., комм. А. Н. Николюкина. СПб.: Росток, 2002. — 560 с. / Неизвестный ХХ век.

В отличие от изданий предыдущих, книга представляет собой явление чрезвычайно неординарное, и следует с нетерпением ждать следующих томов (всего их должно быть три). Никогда и никому не удавалось собрать в одной книге произведения Гиппиус, разбросанные по страницам эмигрантской прессы, с установкой на полноту. Отдельные публикации, появлявшиеся в разное время (автор этого обзора также приложил к этому руку), были весьма фрагментарными; здесь же составитель систематически обследовал не только журналы (»Современные записки», «Иллюстрированная Россия»), но и газеты, что особенно ценно (»Свобода» / «За свободу!», «Общее дело», «Звено», «Сегодня», «Последние новости», «Руль»). Учтены и посмертные публикации в «Вестнике русского христианского движения», «Гранях», «Опытах». Одним словом, без обращения к этой книге теперь не удастся обойтись никому, пишущему о Гиппиус. Комментарий занимает 44 страницы и в общем может быть одобрен. Вместе с тем въедливому рецензенту не столь уж сложно будет отыскать в нем легко устранимые недочеты: определить источник стихотворения, приведенного Гиппиус без имени автора, поскольку он остался в совдепии (с. 228-229; стихи принадлежат М. Кузмину), подметить, что в статье января 1921 года она не могла ссылаться на книгу стихов Н. Минского, выпущенную в том же году, а вспомнила его слова из других публикаций (с. 129), раскрыть источники многих стихотворений, процитированных Гиппиус… Но все это меркнет перед ценностью издания.

Вот только кто и когда соберет с такой же полнотой статьи Гиппиус, печатавшиеся в России?

Гуль Роман. Я унес Россию: Апология эмиграции. Т. I. Россия в Германии / Пред. и развернутый указатель имен О. Коростелева. М.: Б.С.Г.-Пресс, 2001. — 558 с.; Т. II. Россия во Франции. — 520 с.; Т. III. Россия в Америке. — 496 с.

Перепечатка хорошо известных и не так давно изданных воспоминаний популярного в свое время литератора, единственным, но весьма существенным и полезным новаторством которой является наличие развернутого указателя имен, что делает гораздо более живыми длинные перечни, к которым Гуль неоднократно прибегал по ходу изложения. Составитель справедливо пишет: «На исчерпывающую полноту и точность рассчитывать не приходится, поскольку количество имен, упомянутых Гулем только в третьем томе (900) значительно превышает объем большинства справочников по эмиграции». Однако все равно, заглядывать в этот указатель теперь будет обязан любой исследователь истории русской эмиграции, стремящийся к точному знанию, а не к приблизительным сведениям.

Терапиано Юрий. Встречи. 1926-1971 / Вст. ст., сост., подг. текста, комм., указ. Т. Г. Юрченко; научн. редактор А. Н. Николюкин. М.: Интрада, 2002. — 384 с.

Весьма полезная книга, которая, вопреки названию, содержит не только перепечатку известного нью-йоркского издания (причем не исключительно мемуарной его части, но и раздела «Опыт поэтов»), но и ряд не собиравшихся статей известного эмигрантского поэта и критика. Включены преимущественно статьи из «Нового дома» и «Нового корабля», «Своими путями», «Современных записок», «Чисел», «Круга», «Возрождения», «Опытов», «Граней». Конечно, совсем не затронута многолетняя работа Терапиано в газетах — «Последних новостях», «Русской мысли», «Новом русском слове» — но вряд ли можно поставить это в серьезный упрек составителю, поскольку эти публикации чрезвычайно многочисленны, часто представляют собою обзоры и ценность их для сегодняшнего читателя (не исследователя!) невелика. Гораздо печальнее, что не попали в книгу статьи Терапиано, собранные в его посмертно изданной книге «Литературная жизнь русского Парижа за полвека». Конечно, книга эта является плодом составительских и издательских усилий Р. Герра и А. Глезера, но первые публикации включенных туда работ, вероятно, охраняются авторским правом не более, чем прочих, во «Встречи» включенных.

С печалью отметим также, что «Краткая библиография литературно-критических работ Ю. К. Терапиано» оказалась слишком уж краткой, а в именном указателе без труда отыскиваются недосмотры: так, о поэте В. Алексееве известно довольно много (см. публ. А. Л. Дмитренко в «Ежегоднике Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1997 год»); известного Блюмкина звали Яковом, а не Львом; сведения о братьях Бурлюках общеизвестны; даты жизни недавно скончавшегося известного диссидента, издателя «Синтаксиса» А. Глезера легко добываемы; те же сведения о Я. Н. Горбове — 1896-1981; хорошо известны первоначальные биографические данные об издателе «Опытов» и «Воздушных путей» Романе Николаевиче Гринберге (1893-1969), поэте Борисе Григорьевиче Заковиче (1907-1995) и др.

© Николай Богомолов

back

top