«Вячеслав Иванов — Петербург — мировая культура»

9-11 сентября 2002 года в С.-Петербургском Институте русской литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии наук состоялась международная конференция «Вячеслав Иванов — Петербург — мировая культура».

Сегодня наследие Вяч. Иванова находится в центре внимания ученых всего мира. Об этом свидетельствуют семь конференций, проведенных за последнее время в Нью-Хейвене (США), Павии (Италия), Женеве (Швейцария), Будапеште (Венгрия), Вене (Австрия) и других городах. Планируются конференции в Риме (Италия) и Иерусалиме (Израиль). На эти конференции приезжают ученые из Англии, Франции, Германии, Италии, России, США. Мысль о необходимости диалога восточной и западной традиций, одна из центральных в творчестве Вяч. Иванова, приобрела в настоящее время всемирную известность. Об этом на открытии конференции говорили Ж. Нива, С. С. Аверинцев и А. Б. Шишкин — организаторы коллоквиумов и чтений, посвященных Вяч. Иванову и проходивших в Женеве, Вене и Риме.

В С.-Петербурге ни разу не проводилось конференции, посвященной Вяч. Иванову. Между тем, именно с Петербургом связан наиболее плодотворный период в творчестве этого мыслителя (1905-1912 гг.). Речь идет о собраниях на башне у Вяч. Иванова, где происходил духовный диалог самых значительных представителей культуры серебряного века. Организаторы конференции — дфн В. Е. Багно (ИРЛИ РАН), чл.-корр. РАН А. В. Лавров (ИРЛИ РАН), чл.-корр. РАН Н. Н. Казанский (ИЛИ РАН) и проф. А. Б. Шишкин (Салерно) — сочли возможным посвятить данную конференцию трехсотлетию С.-Петербурга.

Чтение докладов началось с выступления академика РАН С. С. Аверинцева (Москва-Вена). Вступительную часть своего сообщения «Единство общечеловеческого культурного предания в поэзии и мысли Вяч. Иванова» докладчик посвятил уточнению смысла слова «культура», которое мы находим у самого Вяч. Иванова: «“культура” — это творчество преемственное». В ивановских стихотворных переводах знаковую функцию заострения этого тезиса исполняют некоторые семантические особенности, как например, в случае перевода «Агамемнона» Эсхила. Речь идет о возникающих в переводе прозрачных отсылках к специфическим библейским формулам в обращении к Зевсу, которых нет и не может быть у Эсхила. Как полагает докладчик, это не является простым просчетом, или популярной ныне игрой в интертекстуальность, а выражает серьезную убежденность, определившую все мировоззрение Вяч. Иванова. Согласно догматам его веры, устремление греческой античности за пределы инерции политеистического сознания по существу принадлежит той же сфере, что и Ветхий завет; а значит, относящиеся сюда интуиции Эсхила могут быть наиболее корректно переданы на русский язык, изначально сформированный воздействием Библии, именно через посредство библейских речений. Сюда же относится и другая особенность переводов Вяч. Иванова, а именно: широкое пользование красочными русизмами, за которыми стоит стремление языка более соответствовать своей абсолютной задаче — культурному преемству. Таким образом, вопрос о сыновнем отношении к словам, звучавшим задолго до нас и наследуемых нами, — докладчик считает вопросом онтологическим. И решение этого вопроса Вяч. Ивановым представляется однозначным: его творчество есть «творчество преемственное».

Иначе взглянул на проблему языковой сущности переводческой деятельности Вяч. Иванова Н. Н. Казанский (С.-Петербург). В своем докладе «Вяч. Иванов как переводчик Эсхила» он рассказал о существующих рукописях, которые позволяют восстановить работу Иванова над текстом Эсхила, а также предложить текст перевода, отчасти отличающийся от опубликованного в «Литературных памятниках» (для перевода «Агамемнона», например, есть возможность ориентироваться на машинопись 1920-х годов, а не на беловую рукопись 1913 года). Сами принципы перевода за годы работы над текстом фактически не менялись: Иванов подошел к переводу со сложившемся видением поэтики Эсхила. Русский текст изначально планировался к изданию без комментария (то есть чисто филологические вопросы Иванов сознательно не рассматривал); попытка передать поэтику Эсхила адекватными средствами привела Иванова к использованию образов русского фольклора, а необходимость архаизировать язык — к использованию церковно-славянского (богослужебного) текста. Эти последние особенности иллюстрировались в докладе.

Доклад М. Х. Седано (Мадрид) и В. Е. Багно (С.-Петербург) «Вяч. Иванов и Сан Хуан де ла Крус» был посвящен творческому восприятию Вяч. Ивановым личности, религиозного учения и поэзии гениального испанского мистика ХVI столетия Сан Хуан де ла Крус. Уже в петербургский период, когда мало кто в России имел какое-либо представлени а в этом произведении, в свете ивановского восприятия того же образа в поэтике Данте и Петрарки. Эта тема также отражает момент эволюции религиозной установки Вяч. Иванова во время его пребывания в Петербурге в 1905-1911 годах.

В докладе Ю. К. Герасимова (С.-Петербург) «Об одной пушкинской цитате у Вяч. Иванова» речь идет о стихотворении «Odi et spero» (1906), более известном под названием «Палачам», которое оно получило в сборнике Вяч. Иванова «Cor Ardens» (1911). Свое поэтическое произведение Вяч. Иванов начинает и заканчивает строкой из пушкинских «Стансов» («В надежде славы и добра Гляжу вперед я без боязни»), имея в виду, однако, ее противоположное обоснование. Если Пушкин слагает царю «хвалу», то для Иванова царь уже среди палачей. Однако, утверждая свои надежды на будущее совсем на иных основаниях, чем Пушкин, Вяч. Иванов не позволяет себе ни слова полемики с поэтом, вероятно, потому что она была бы не исторична, ибо речь идет о разных эпохах. К тому же, как полагает докладчик, Вяч. Иванов признавал закономерность и обусловленность человеческой истории, отказываясь от нравственного подхода к ее оценке. Воззрения Вяч. Иванова во многом обусловили его лояльное отношение к Советской власти, развязавшей беспрецедентный террор против своего народа. В этих условиях скрытая в подтексте стихотворения «Палачам» полемика с Пушкиным должна была утратить для Вяч. Иванова свой смысл.

В докладе Ст. Гардзонио (Пиза) «По поводу “фэзуланского” сонета Вяч. Иванова» анализируется знаменитый сонет «Италия» (1911), напечатанный в третьей книге сборника «Cor Ardens». По мнению докладчика, он хорошо иллюстрирует сложное поэтическое и лингвистическое развитие «итальянского текста» русской литературы, специфические отличительные черты которого привели к возникновению настоящей культурно-поэтической традиции. Кроме того, сонет «Италия» содержит целый ряд элементов для переосмысления интертекстовых аспектов творчества Иванова и его концепции сонета. В этом поэтическом произведении переплетаются литературные цитаты и автобиографические элементы до полного отождествления жизни и искусства. Италия является высшим, совершеннейшим символом этого отождествления. Отсюда следует программный характер сочинения в перспективе всего творчества поэта. Поэтому докладчику кажется целесообразнее углубить именно в этом направлении анализ ивановских стихотворений «итальянского периода» его жизни, когда Италия стала для него не только идеальной, но и настоящей родиной.

Г. В. Нефедьев (Москва) в докладе «К подтексту стихотворения Вяч. Иванова “Атлантида”» анализирует в основном эзотерические мотивы творчества и биографии Вяч. Иванова, позволяющие дешифровать символический строй стихотворения. Упоминание в нем образов «розы», «братьев» и др., дает возможность говорить о розенкрейцерской тематике стихотворения, проходящей сквозным лейтмотивом во всем корпусе «Rosarium`a» — 5-ой книги Вяч. Иванова «Cor Ardens». Это не удивительно, поскольку основные тексты «Rosarium`a» создавались Ивановым во время его оккультного ученичества у А. Р. Минцловой, пытавшейся привести поэта к розенкрейцерскому посвящению. Докладчик прослеживает связь Атлантиды с тайным знанием, являвшейся устоявшимся сюжетом в оккультной литературе XIX-XX вв. На основе целого ряда эпистолярных и мемуарных свидетельств делается вывод, что именно визионерские откровения А. Р. Минцловой, связующие в одно фантастическое целое Атлантиду и розенкрейцерство, повлияли на замысел ивановской «Атлантиды».

Р. Берд (Чикаго) в докладе «Обряд и миф в поздней лирике Вяч. Иванова (О стихотворении “Милы сретенские свечи”)» отметил, что в лирической поэзии Вяч. Иванова наблюдается преобладание обрядовой тематики, и многие его стихи как будто предназначены для того, чтобы представить традиционные обряды в новом свете и наделить их новым смыслом. Подобно древнему дифирамбу в понимании Иванова, его лирика оказывает вмешательство в обряд путем миметического изображения страстей, приводящего слушателя к очищению (катарсису). Однако, часто лирика Иванова одновременно и обосновывает свое вмешательство путем повествовательного мифа, который излагается в виде аллегорий. На примере творческих вариантов стихотворения «Милы сретенские свечи» из «Римского дневника» 1944 года демонстрируется, как в своем позднем творчестве Вяч. Иванов отказывается от аллегорической мифологизации лирического события. Здесь отдельные стихотворения исключительно посвящены сообщению исходного (часто обрядового) события, а аллегорическое значение передается в датировке и расположении в цикле, за пределами самих произведений, в промежутках между ними.

В докладе А. А. Асояна (Омск) «Вячеслав Иванов и миф об Орфее и Эвридике в культуре Серебряного века» ставится вопрос о причинах, обусловивших ключевой характер мифологемы Орфея, и ведущей роли Вяч. Иванова в возросшей репрезентативности в начале ХХ столетия мифа об Орфее и Эвридике. Автор доклада на основе разноаспектных сопоставлений «орфической» проблематики в творчестве Вяч. Иванова, Вл. Соловьева, И. Анненского, В. Брюсова, О. Мандельштама приходит к заключению, что для Иванова миф об Орфее и Эвридике был концептообразующим моментом его размышлений о богочеловечестве, религиозном творчестве, границах искусства и органической культуре. «Орфические» сюжеты Вяч. Иванова, по мнению докладчика, имели важнейшее значение для понимания поэзии, в которой сферы бытия и небытия оказываются сообщающимися благодаря поэту-Орфею.

Ф. Вестбрук (Амстердам) выступил с докладом «Орфизм в трагедии Вяч. Иванова “Прометей”». Исходя из Ницше, Вяч. Иванов считает воспроизведение Дионисовых страданий корнем первоначальной трагедии. Он воспринимает орфизм как праобраз Христианской церкви и приписывает ему большое культурное значение во время государственных реформ Писистрата (VI век до н. э.). Анализируя ивановские концепции, докладчик рассмотрел три вопроса по степени их филологической сложности: 1) Древность мифа; 2) Воспроизведение Дионисовых страданий в обряде; 3) Орфическая реформа: учреждение государственной религии как рамки, в которой влияние на архаическую аттическую драму могло бы осуществиться. Автор доклада отметил также, что концепция Вяч. Иванова наталкивается на ряд филологических проблем, так как в этой области своих научных исканий, Иванов-филолог уступает религиозному философу.

В докладе А. В. Лаврова (С.-Петербург) «Дружеские послания Вячеслава Иванова и Юрия Верховского» было обращено внимание на одну из не самых заметных, но по-своему характерных особенностей поэтической культуры русского символизма — возрождение жанра стихотворных посланий, получившего в России широкое распространение в эпоху романтизма, но во второй половине XIX века практически исчезнувшего из стихового репертуара. Один из важнейших импульсов, побуждавших поэтов символистского круга создавать стихотворные послания, заключался в их стремлении всячески обозначать и подчеркивать преемственную связь с «золотым веком» русской поэзии — с пушкинской эпохой. Поэт, историк литературы, переводчик Ю. Н. Верховский был связан с Вяч. Ивановым узами тесной дружбы, которая нашла свое отражение в книгах обоих поэтов, а также в их многочисленных стихотворных посланиях друг другу. Предметом рассмотрения в докладе стали неопубликованные стихотворные послания Верховского к Иванову, проясняющие и конкретизирующие смысл ответных поэтических опытов Иванова в том же жанре.

В основу доклада Л. Н. Ивановой (С.-Петербург) «Вяч. Иванов. Неотправленное письмо» легли подлинные документы (стихотворения, письма), обнаруженные в Римском архиве Вяч. Иванова и в Рукописном отделе Пушкинского Дома. Эти материалы — в первую очередь письмо В. А. Меркурьевой в Рим и неотосланный адресату ответ Вяч. Иванова, относящиеся к январю 1926 года, существенно дополняют сведения о взаимоотношениях двух поэтов.

Н. И. Николаев (С.-Петербург) посвятил свой доклад теме «Вяч. Иванов и круг Бахтина». Основные представители Невельской школы философии — М. М. Бахтин, М. И. Каган, Л. В. Пумпянский — испытали глубокое влияние Вяч. Иванова и в своем творчестве продолжили, хотя и с неизбежной ревизией, традицию символизма, прежде всего символизма Вяч. Иванова, показав тем самым, что творческий потенциал русского символизма, особенно символистского литературоведения, отнюдь не был исчерпан в предшествующий период. Теории Вяч. Иванова отразились в их построениях в виде отдельных фрагментов. О почитании имени Вяч. Иванова в кругу Бахтина в 1910-ые годы свидетельствуют дневник М. В. Юдиной за 1916-1918 гг. и статья о русском символизме 1934 г. Н. М. Бахтина, старшего брата М. М. Бахтина, где Вяч. Иванов представлен главной фигурой символизма и где говорится, что Н. М. Бахтин и его друзья называли Иванова между собой «божественный Вячеслав».

М. Вахтель (Принстон) назвал свой доклад «Вяч. Иванов и Карл Мут: история отношений». В истории немецкой культуры Карл Мут (1867-1944) известен прежде всего как редактор журнала «Hochland». В этом журнале в 1930-ые годы появились три статьи Вяч. Иванова и две статьи о нем. В докладе, основанном на архивных материалах, были рассмотрены многочисленные связи между двумя выдающимися гуманистами-католиками. Основными произведениями Вяч. Иванова, написанными по просьбе Мута, были: большая рецензия на две последние книги мэтра классической науки У. Виламовица и статья «Эхо» — отклик на сочинения немецкого философа Т. Хеккера.

Доклад П. Дэвидсон (Лондон) «“Praestantissime poeta!”: Переписка С. М. Баура и Вяч. Иванова» был посвящен взаимоотношениям Иванова с известным английским ученым С. М. Баура (1898-1971) и основан на неопубликованной переписке двух деятелей культуры, которая хранится в римском архиве Вяч. Иванова. Внутренняя близость Иванова и Баура была основана на их преданности гуманистической традиции и на их вере в мировую культуру как единое целое. Их сближали общие занятия античностью и греческой литературой, глубокая любовь к поэзии, вера в перевод как средство общения между культурами. Наряду с этим между ними были принципиальные расхождения, которые в основном касались природы символизма и связи между гуманизмом и христианством.

В докладе Г. В. Обатнина (Хельсинки-С.-Петербург) «Вяч. Иванов и католицизм: замечания к теме» была сделана попытка описать некоторые литературные формы, в которых Вяч. Иванов оформлял свои воспоминания. Докладчик начал с перечисления четырех случаев совпадения (двойной референции) некоторых сюжетов в стихах Вяч. Иванова и Мережковского, особо остановившись на последнем из них — обращении двух писателей к средневековому сюжету о монахе, заслушавшегося пения райской птички и не заметившего, что прошла тысяча лет. Интерес Иванова к «трансцендентному времени» сближает его позицию с концепцией «обращенного времени» сна у о. Павла Флоренского и немецкого мистика и философа К. Дю Преля и служит концептуальной основой для различения Памяти и памяти. Отрицая «память» («воспоминания» в поэме «Деревья»), Вяч. Иванов пытался, по мнению докладчика, описать свою Память о рае в цикле «Песни из лабиринта» и поэме «Младенчество». Последняя, начатая в период острого интереса Иванова к католичеству (1913 год), может быть рассмотрено и как поэма о возвращении к религиозной и конфессиональной полноте.

Заключительный доклад А. Шишкина (Cалерно) был назван «Россия и вселенская церковь в формуле Вл. Соловьева и Вяч. Иванова». Для Вяч. Иванова, считавшего себя продолжателем Вл. Соловьева, большое значение имела его концепция «христианской Европы», будущее которой виделось как некое соединение восточной (византийско-славянской) и западной (латинской) религиозной и духовной традиции. Когда в 1926 году Вяч. Иванов решил соединиться с католической церковью, вместо формального «отречения» («abjuration»), то есть признания, что спасение невозможно вне римской церкви, он провозгласил формулу Вл. Соловьева, заимствованную из книги последнего «La Russie et l`Eglise Universelle» (1889): эта формула исходила из принципа равноправия перед истиной обоих церквей. Говоря о дальнейшей судьбе соловьевской формулы, следует отметить историософское «Письмо к Дю Босу» (опубликовано по-французски в журнале «Vigile» (1930)), где поэт объяснял смысл своего акта 1926 года. Непосредственно к соловьевской формуле восходит здесь ивановская метафора «дышать обоими легкими». Смысл ее в том, что подобно тому, как для живого организма нужно правое и левое легкое, так и христианская Европа немыслима вне взаимного признания как западной, так и восточной духовных традиций. Эта метафора, правда, без ссылки на Вяч. Иванова, много раз звучала в официальных выступлениях Иоанна-Павла II.

К началу конференции было приурочено открытие выставки уникальных материалов из богатейших собраний Рукописного отдела, музея и библиотеки Пушкинского Дома. Это первая персональная выставка в стенах Пушкинского Дома, посвященная Вяч. Иванову. В экспозиции были представлены автографы его стихотворений, статей, писем; редчайшие документы, фото, живописные и графические портреты Вяч. Иванова, его семейного и дружеского окружения (авторы экспозиции Л. Н. Иванова, Л. Е. Мисайлиди, В. С. Логинова). Замечательным дополнением стала небольшая «передвижная» выставка, посвященная дочери поэта — Л. В. Ивановой, привезенная из Московского музея музыкальной культуры им. Глинки (в 2001 году материалы архива были подарены музею сыном Вяч. Иванова — Д. В. Ивановым).

В рамках конференции состоялся концерт «Отзвуки Серебряного века», во время которого были исполнены музыкальные произведения дочери Вяч. Иванова Лидии Ивановой.

А. Шашкова

© А. Шашкова

back

top