«РАССУДКУ ВОПРЕКИ»
Неизданные переводы Валерия Перелешина с испанского, португальского и английского языков.
Предисловие и публикация Евгения Витковского
Сочиненная советскими литературоведами легенда о том, что расцвет поэтического перевода в ХХ веке случился в России (виноват, в СССР) оттого, что поэтам не давали печатать их собственные стихи и «пришлось уходить в перевод», лопнула как мыльный пузырь. Первым русским (даже и не русским) поэтом, буквально «загнанным» в перевод бедностью, был в ХХ веке, видимо, Юргис Балтрушайтис: в августе 1899 года он тайно обвенчался с Марией Оловянишниковой, дочерью миллионера, владельца фабрик церковной утвари и доходных домов: за неравный брак с инородцем отец лишил Марию приданого, и основательно знавший не менее десятка иностранных языков (не считая двух родных) поэт впрягся в переводческую лямку: он перелагал поэмы Байрона и стихи Тагора с английского, Метерлинка с французского, «Пер Гюнта» Ибсена с норвежского, «Бедного Генриха» Гауптмана с немецкого, переводил прозу Стриндберга, Уайльда, Гамсуна, драмы множества авторов разного калибра, писал статьи о Верхарне, Шелли, Рильке — а сборников стихов выпустил только два, и почти ничего на них не заработал. Лишь в 1920 году он превратился в литовского дипломата в Москве и от «лямки» избавился. Среди его переводов есть и шедевры — миниатюры Р. Л. Стивенсона и Х.-Н. Бялика, но все же его переводческая деятельность —это была та самая переводческая лямка, которую, по утверждениям Е. Г. Эткинда, Л. К. Чуковской и многих других почтенных людей, изобрела советская власть.
Не хочу ничего сказать в защиту этой власти, но нельзя же обвинять киллера или серийного убийцу еще и в подделке банковских авизо. Отказываясь печатать оригинальные произведения русских поэтов, эта самая власть разрешала тем же поэтам кормиться переводом: вот и возникали от случая к случаю «Антология новой английской поэзии», составленная М. Гутнером (1937), — впрочем, М. Зенкевич утверждал, что книгу эту на самом деле составил репрессированный к этому времени князь-коммунист Д. Мирский, а Гутнер лишь подписал его работу, но проверить этого не могу; выходила книга «Поэты французского возрождения» (сост. Л. Блуменфельд, 1938), в те же 30-е годы выходили отдельные книги Киплинга, Поля Валери, Шелли, собрания сочинений Шекспира, Байрона, Гейне — словом, не одни только «переводы с говяжьего» великого акына Джамбула или не менее славного горца Сулеймана Стальского приносили поэтам-переводчикам их скудный гонорар. Советская власть изображала расцвет культуры, она все же оплачивала построчно работу над тем, что классики «научного коммунизма» неизвестно почему завещали ей беречь для грядущих времен всемирного торжества своих идей. Многое, конечно, оставалось гнить в архивах, а то и вовсе пропадало. Однако власть всего лишь продолжала дореволюционную традицию.
Оставляя в стороне соображения совсем не литературные, из-за которых появлялись такие книги, как «Поэзия Парижской коммуны» (1947), и в числе оных поэтов оказывались Верлен, Рембо и парнасец Глатиньи, приходится констатировать: существование в СССР школы поэтического перевода все же поддается рациональному объяснению.
А вот теперь попробуем проанализировать тот же процесс, имевший место среди русских поэтов-эмигрантов. Сергей Пинус в Болгарии переводил духовные гимны Св. Терезы Авильской; Сергей Кулаковский в Варшаве — средневековые поэмы Марии Французской; И. И. Тхоржевский в Париже издавал книгу за книгой — «Новые поэты Франции», «Западно-Восточный диван» Гете, «Рубаи» Хайяма-Фицджеральда, лишь Вторая мировая война помешала выходу его же антологии «Поэты Америки»; Александр Биск в Бельгии, а поздней в США продолжал свою работу над Рильке, Георге и Эредиа; Александр Браиловский в 1943 году выпустил свою антологию «Из классиков» — с предисловием, заметим, Г. П. Федотова, а в книге были переводы из Данте, Леопарди, Кардуччи и множества иных авторов; Владимир (Зеев) Жаботинский в Америке и Арсений Несмелов в Китае работали над Вийоном; Георгий Адамович в Париже перелагал Бодлера и Жана Кокто; Николай Белоцветов в Берлине трудился над двустишиями «Херувимского странника» Ангела Силезского; Владимир Набоков по соседству создавал лучшие русские переводы из Мюссе и Рембо; Павел Лыжин в Праге переводил чуть ли не всех европейских классиков; уже позднее Нина Берберова и Владимир Дукельский трудились над Т. С. Элиотом; Михаил Хороманский в Польше открывал русским читателям десятки польских поэтов... Списку, кажется, нет конца. Но надо продолжать: в Харбине Валерий Перелешин выпустил отдельным изданием «Сказание старого морехода» Кольриджа, а позже, выучив язык, переключился на древнекитайскую классику. К эмигрантам первой волны прибавились эмигранты волны второй, и появились десятки тысяч строк американской поэзии в переложениях Ивана Елагина, Николая Моршена, Валентины Синкевич, Ивана Буркина; стали появляться переводы Веры Булич из финских поэтов, Эллы Бобровой — из канадских; с появлением третьей волны эмиграции журналы посчитали хорошим тоном заводить отдельную рубрику «Поэтические переводы», в итоге венок сонетов нобелевского лауреата Ярослава Сейферта «Праге» печатался в «Континенте» в переводе Василия Бетаки раньше, чем появлялась его же чешская публикация, Бродский переводил Одена, Анатолий Якобсон — Мицкевича, Наталья Горбаневская — Милоша и Качмарского, Вадим Козовой — Аполлинера, Вадим Крейд — запретного в СССР белорусского классика Масея Сяднева, наконец, возникшую в Израиле школу перевода с иврита уже и перечислить по именам нет места.
Так где, господа литературоведы, все-таки случился расцвет поэтического перевода? В эмиграции за переводы не платили, чаще самим переводчикам приходилось платить за издание этих переводов, хотя были, конечно, и немногочисленные исключения. На первый взгляд занятие «непрестижным» поэтическим переводом в эмиграции носило столь массовый характер, что найти ему сколь-нибудь рациональное объяснение вообще невозможно, разве что списать все на какой-нибудь неизвестный вирус, которым поражена загадочная ame slave. Хлебом ее не корми, а дай что-нибудь перевести, даже если будут от этого одни неприятности.
Я историк русского перевода, а не теоретик, теоретик непременно знал бы ответ на этот вопрос — а я вот не знаю. Зато больше тридцати лет, скоро уже сорок, занят я собиранием всего этого «заветного наследства». Кое-какие итоги подвела составленная мною антология «Строфы века — 2», вышедшая в Москве в последний день 1998 года — как сказано на титульном листе, «Антология мировой поэзии в русских переводах ХХ века». 527 поэтов-переводчиков, около тысячи переведенных ими поэтов, почти 1200 страниц большого формата, почти три с половиной килограмма веса — вот какая книга вышла. В ней соединены все школы русского поэтического перевода — и официальная, и подпольная, и эмигрантская. Книга получилась во многом несовершенная, но кое-какое представление о самом материале дала. Поставила множество вопросов, ответы на которые пусть ищет тот, кто хочет. Но замечу, что эмигрантский поэтический перевод занял в этой книге место очень почетное.
Уже упоминавшийся выше поэт Валерий Перелешин (1913-1992) был вынужден покинуть красный Китай в 1951 году, в самом начале 1952 года он сошел на берег в Рио-де-Жанейро, где суждено ему было прожить еще сорок лет. Португальского языка он тогда не знал, но выучил его в считанные месяцы. До 1957 года он еще писал кое-что по-русски, но печататься было решительно негде. И на десять лет поэт замолчал, время от времени пытаясь писать то по-английски, то по-португальски — но эти стихи тоже негде было печатать. В 1967 году его по переписке разыскали старые друзья... и он снова стал писать. По-русски. Стал печататься в эмигрантских изданиях — в США, в Германии, во Франции, в Канаде. И, конечно, стал переводить. Теперь ему была открыта еще одна стихия — бразильская поэзия, а также собственно португальская. Но это уже совсем другая история, и тут мы переходим непосредственно к предлагаемой ниже подборке никогда не печатавшихся переводов Перелешина с португальского языка, а также с испанского и с английского (последних немного, под ними нет дат, все это переводы из английских метафизиков XVII века, и они добавлены сюда лишь полноты картины ради). Общались мы двадцать лет (1971-1991), и это были лучшие творческие годы лучшего русского поэта Южного полушария — такой вовсе не иронический «титул» закрепился за Перелешиным в литературоведении. От него осталось тринадцать книг оригинальных стихотворений, две книги воспоминаний, огромная мемуарная «Поэма без предмета», написанная онегинской строфой, антология старинной китайской поэзии «Стихи на веере», антология бразильской поэзии «Южный Крест», две книги стихов, написанных на португальском — и архив, в котором неизданных стихов и переводов еще вдвое или втрое больше.
Как-то мне трудно, когда речь идет о Валерии Перелешине, называть себя «публикатором». Уж вовсе дико — видеть, как его стихи и переводы перепечатываются с чьего-то там благосклонного соизволения. Надо бы, деликатно говоря, сперва разрешения у наследников спросить, или у душеприказчиков. Между тем ни у брата поэта, Валерия Салатко, ни у меня обычно никто разрешения не спрашивает. Ну да ладно, ни на кого я не в обиде: печатали бы Валерия. При жизни я, конечно, звал его по имени-отчеству, да и не видел никогда — общался только по переписке, все последние двадцать лет его жизни. После его ухода... Только так он говорил о смерти. Только сейчас я достал с полки его письма и стал их читать. Уже как литературовед.
В письме от 18 октября 1988 года он писал мне: «Авторские права в России сейчас осуществляются через Вас, а после моего неизбежного ухода переходят к Вам (надо бы написать «к тебе»)». Добавлю, что со следующего письма (от 5 ноября 1988 года) поэт стал обращаться ко мне «на ты». Я не возражал, но никогда не смог бы сам так же обратиться к нему.
Наша переписка хранится в трех местах — в архиве Лейденского университета в Голландии, в Институте мировой литературы в Москве, и в моем собственном архиве. Когда-нибудь и кто-нибудь надумает эти письма издать, их больше сотни с каждой стороны: но я этому издателю не помощник. Прежде всего нуждается в публикации как раз наследство поэтическое. И поэтические переводы в этом наследии — очень важная часть, не ограничивающаяся лишь переводами с китайского. Переводы Перелешина с китайского как раз везде печатаются охотнее всего, «Дао Дэ Цзин» в его переложении опубликован в Москве уже трижды, в том числе в 2000 году — подарочным изданием.
Но начиналось «возвращение» Перелешина на историческую родину иначе, и о нем нужно вспомнить. 17-го июня 1988 года газета «Московский литератор» опубликовала небольшую мою заметку о Перелешине, и в качестве приложения — образец его «переводного» творчества: переведенный с испанского языка сонет Хуана Боскана-и-Альмогавера (1495-1542) «Пустынником я прожил нелюдимым». Поскольку этот номер газеты практически нынче не сохранился, считаю своим долгом воспроизвести сонет здесь, хотя его, конечно, надо бы зачислить в «опубликованные». Но полнота дороже.
Позже появлялись его оригинальные стихи в «Огоньке», «Новом мире» и других журналах, всему этому поэт еще успел порадоваться, особенно — публикации в «Литературной учебе», где была воспроизведена примерно половина его книги «Два полустанка», посвященной литературной жизни русской колонии в Харбине и Шанхае в тридцатые-сороковые годы, — к мемуарам была приложена «гностическая» «Поэма о мироздании». Перелешина потрясло то, что в публикации не оказалось ни единой опечатки. Трудно поручиться, что так будет всегда.
Конечно, живя в Бразилии, поэт неизбежно от случая к случаю переводил именно бразильских поэтов, да и поэтов собственно португальских, а поскольку языки он схватывал налету, то быстро выучил и испанский. В середине 1970-х годов парижский «Вестник ХСМЛ» опубликовал его перевод «Духовной песни» Св. Иоанна-от-Креста (так по Перелешину должен был зваться Сан Хуан де ла Крус, 1542-1591, знаменитый кармелитский монах и поэт-мистик); в 1978 году в Рио-де-Жанейро в переводах Перелешина вышла первая на русском языке антология бразильской поэзии — «Южный крест». Но переводить Перелешин продолжал до конца жизни, и очень многое так и лежит пока в архивах неизданным. Разве что баллады Вийона в его переводах удалось мне не так давно опубликовать, да еще была большая его подборка в моих же «Строфах века — 2» (1998).
Я довольно прилично выучил португальский язык (под прямым влиянием Перелешина), а до испанского так руки и не дошли, — хотя справочниками, понятно, пользоваться могу. Перелешин же все время норовил переводить вперемешку со стихами классиков — стихи своих добрых друзей, никогда не видевшие света в оригинале. Поэтому далеко не обо всех предлагаемых ниже читателям поэтах я смог что-то выяснить. Но уж что смог, то и смог, да и интернет немного помог. Конечно, на первый раз пришлось от многого отказаться: оставить до лучших времен огромные объемы переводов как раз из величайших португальских поэтов, из Луиса де Камоэнса и Фернандо Пессоа. Не дошли руки до переводов с французского, с латинского... Словом, читатель и в будущем не заскучает.
Не могу на все сто процентов быть уверен — такой-то поэт относится именно к Португалии, такой-то — именно к Бразилии. Даже не могу быть уверен, что в предлагаемой подборке ничто нигде никогда не печаталось. Но, полагаю, абсолютное большинство стихотворений публикуется здесь впервые, по принадлежащим мне листкам машинописи с учетом позднейшей авторской правки.
Евгений Витковский
ВАЛЕРИЙ ПЕРЕЛЕШИН
(1913-1992)
НЕИЗДАННЫЕ ПЕРЕВОДЫ С ИСПАНСКОГО
ХУАН БОСКАН-И-АЛЬМОГАВЕР
(1495-1542)
* * *
Пустынником я прожил нелюдимым,
Но в мой мирок, чужой пирам и войнам,
Явился друг, что слыл уже покойным,
А мне навек запомнился любимым.
Его приезд я счел необъяснимым,
Но вскоре вновь признал его достойным,
И прошлое ручьем бесперебойным
Затеплилось, назло минувшим зимам.
Когда же в путь пришлось пуститься другу —
Ведь у него своих забот немало,
Я ощутил заброшенности меру.
Я ни холмам уже не рад, ни лугу,
Мне нравится безлюдье перестало,
И я дрожу, входя в мою пещеру.
Переведено 13 мая 1973 года
Впервые опубликовано в многотиражной газете «Московский литератор» 17 июня 1988 года
ГАРСИЛАСО ДЕ ЛА ВЕГА
(1503-1536)
* * *
Придя сюда по рытвинам и скатам,
Я далее продвинуться не смею:
Едва шагну — возьмут меня за шею,
Вернут назад, объявят виноватым.
Наедине со смертью, будто с братом,
Я выловил из жизни панацею
И зло добром подменивать умею, —
Кто научил: привычка или фатум?
Не вспомню я, что время на исходе,
А годы я убил на заблужденья,
На шалости, на взрослое бунтарство —
И склонности пасутся на свободе,
И смерть бежит — залог освобожденья —
И вот уже забыл я про лекарство!
Переведено 14 мая 1974 года
СВЯТАЯ ТЕРЕЗА АВИЛЬСКАЯ
(1515-1582)
ДЕЙСТВЕННОСТЬ ТЕРПЕНИЯ
Что душу волнует,
Что душу тревожит,
Проходит бесследно,
Лишь Бог неизменен.
Большое терпенье
Всего достигает,
Кто с Богом, не видит
Ни в чем недочета:
Достаточно — Бога!
СОЗЕРЦАЯ КРАСОТУ БОЖЬЮ
Красота Твоя превышает
Все прекрасное в мiре этом:
Без ранений боль возникает,
И без боли вдруг исчезает
Вся любовь к ненужным предметам.
Вот в единый узел попали
Две такие разные нитки.
Их распутать нужно едва ли,
Если вместе они давали
Превращаться в блаженство — пытке.
Бытие ты связуешь с тенью,
Бесконечное — со мгновенным,
Умерщвляешь в залог спасенью,
Любишь — и не по принужденью,
Дорожишь ничтожеством тленным.
СЧАСТЛИВ ЛЮБЯЩИЙ БОГА
Всех на земле счастливее влюбленный,
Чьи помыслы — о Господе едином:
Отрадней мiр отвергнуть сотворенный,
Чем ссориться с Творцом и Властелином.
От жизненных забот освобожденный,
Не данник он сомненьям и кручинам,
И с бодростью, с веселостью во взоре
Переплывет бушующее море.
Все три стихотворения переведены 26 февраля 1982 года
ЛУИС ДЕ ГОНГОРА-и-АРГОТЕ
(1561-1627)
* * *
Твоих волос наверстывая цвет,
Вновь солнце жжет металл перегорелый.
Пред лилией гордиться оробелой
Твой чистый лоб: ему подобных нет.
Не от гвоздик мне надобен ответ:
К твоим устам я шлю мой взор несмелый.
Смущен хрусталь свеченьем шеи белой
И, посрамлен, свой выключает свет.
Используй же — в их щедрости великой —
Волос, и лба, и шеи торжество,
Будь хрусталем, и солнцем, и гвоздикой.
Ведь и твое непрочно естество,
И что земле оставишь ты безликой?
Ни памяти, ни праха — ничего.
Переведено 18 мая 1973 года
МОЕЙ КОРДОВЕ
Достоинство и доблесть безвопросны,
Высокие венчающие стены
Над царственной рекой, где несравненны
Пески, хотя и не золотоносны.
Кругом холмы и пажити, и сосны
Заласканы лучами и блаженны.
О, край родной, чьи шпаги неизменны,
А перья злы, задорны и несносны!
Кем был бы я без замковых развалин,
Без милых гор, без Доуро и Хенила,
Без верности — замены лучших башен?
Звезда моей Испании! Печален,
Изник бы я, когда бы сенью башен
Издалека меня ты не хранила!
Переведено 15 июня 1973 года
ЛОПЕ ДЕ ВЕГА КАРПИО
(1562-1613)
СОНЕТ
Что есть во мне? Зачем Тебе я нужен,
Чтоб звать меня и приходить за мною?
Ты снова здесь. Пришел порой ночною
К моим дверям, весь в искорках жемчужин.
Но я упрям и не обезоружен:
Не отопру! Останусь за стеною,
Покуда Ты равниной ледяною
Не отойдешь, обижен и завьюжен.
Советует мой ангел благосклонный
Не засыпать: ведь Он вернутся снова
Из темноты и стужи заоконной.
Нет, завтра я впущу Тебя, — сурово
Произношу, но знаю: полусонный,
Я повторю и завтра то же слово!
МИГЕЛЬ ДЕ ГЕВАРА (?)
(ок.1585-ок.1646)
ХРИСТУ РАСПЯТОМУ
О Господи, не райская награда
Чудотворит, к Тебе меня толкая,
Не страх греха, безжалостно пугая
Мученьями карающего ада.
Толчок сильней — от моего же взгляда
На этот крест, где Божья плоть нагая
Пригвождена, — и вот, изнемогая,
Не вынесет последнего разлада.
К Твоей любви подтолкнут совершенной,
Любил бы я без неба, без обета
И пред тобой дрожа — не пред геенной.
Возьми же свой подарок драгоценный:
Пусть призраком надежда станет эта, —
Останусь я с любовью неизменной.
Переведено 19 февраля 1973 года
РАМОН ДЕ КАМПОАМОР
(1817-1901)
* * *
Правды нет, и неправды нет,
бесспорна истина эта:
от очков принимает свет
окраску любого цвета!
Переведено 8 ноября 1978 года
ЭНРИКЕ АЛЬВАРЕС ЭНАО1
(1871-1914)
ТРИ ЗЛОДЕЯ
От ужаса расплаты цепенея,
Был целый мiр причастен искупленью:
Голгофский холм окутывался тенью,
Где на крестах висели три злодея.
Один из них, от боли свирепея,
Кощунствовал, противился свершенью,
Другой вздыхал, готовый к сокрушенью,
Лишь Сердцекрад молчал, не сожалея.
Глухая ночь одела свод небесный
И Гестаса (он злобствует и стонет)
И Димаса прощен разбойник честный),
И Третьего (Который смертью крестной
Исполненный закон обеззаконит,
Украв сердца для жизни внетелесной)
Переведено 19 июня 1982 года
НЕИЗДАННЫЕ ПЕРЕВОДЫ С ПОРТУГАЛЬСКОГО
МАНУЭЛ МАРИЯ БАРБОЗА ДУ БОКАЖЕ2
(1765-1805)
ЭПИГРАММА
У розы для цветенья —
Недолгие мгновенья:
Чтоб запахом кичиться,
Цветами напоказ...
Вот так любви дарится
Один короткий час.
Переведено 8 ноября 1971 года в Рио-де-Жанейро
СОНЕТ XXXIV
Кому судьба — обид жестокий стык,
Игралище лишеньям и тревогам,
За кем враги крадутся по дорогам
По прихоти неправедных владык;
Кому грозят везде то рог, то клык,
Кто ни людьми не пощажен, ни Богом,
И с юности, обманутый залогом,
Любимый сон оплакивать привык;
Как мог бы жить, скорбей не сознавая,
В беспечности хотя бы миг один,
Кого казнят, на части разрывая?
Лишь кладбища — противники личин:
Ведь если нам несчастье жизнь живая,
То наша смерть — отраднейший почин!
Переведено 9 мая 1979 года в Рио-де-Жанейро
АНТОНИО ЖОЗЕ ДА СИЛВА
(1705-1739)
ДЕЦИМЫ3
Я зову тебя, читатель,
А не критика-придиру,
Но затем, чтоб эту лиру
Ты щадил, доброжелатель,
Оттого, что я писатель
Неказистый, и терпеньем
Или — лучше — одобреньем
Извиню свое бряцанье
И, склонясь, воздам признанье
Образцовым достиженьям.
Стану резвой и лукавой,
Искрометной, но суровой
Фабулой — живой и новой,
Дальновидною забавой:
Аполлон, венчанный славой,
Станет светом путеводным,
И приду к тебе свободным,
Легкой развлеку игрою,
Выступлю твоим слугою —
Автором, тебе угодным.
Перевод выполнен 27 июня 1972 года в Рио-де-Жанейро
АЛЕШАНДРЕ ЭРКУЛАНО4
(1810-1877)
СТИХИ О КРЕСТЕ
Люблю тебя, о крест, когда воздвигнут
Ты на челе церквей:
Над колоколом, подле кипариса
В ночи еще белей.
Люблю тебя, когда в алтарной дымке
В молитвы ты одет,
Или когда на празднике народном
Ты над толпой воздет.
Люблю тебя на дворике церковном
В заброшенном селе.
Тобой напутствуем, покойник легче
Доверится земле.
Люблю тебя, о крест, когда в долине
Печальный облик твой
Напоминает о безвинной крови,
Здесь кем-то пролитой.
Но даже больше, крест Господень,
Ты радуешь мой верный глаз,
Когда мне встретишься под вечер,
В усталый предзакатный час,
На перекресте двух прогалин,
Где роща, листьями шумя,
Укладывает блики света
К подножью твоему плашмя.
С последними лучами солнца
Луна сливает бледный свет,
И тихо шепчутся деревья
И повторяют твой завет.
Переведено 1 марта 1971 года в Рио-де-Жанейро
ЖОАН САРАЙВА5
(1866-1948)
ЖЕМЧУГА
Когда забыла ты свое веселье
и струйки слез западали из глаз,
на милой шейке, мягкой, как атлас,
жемчужное повисло ожерелье.
Катясь из глаз твоих, они узнали,
как эта грудь бледна и холодна:
погибла лишь чистейшая, одна,
а прочие, застыв, затрепетали.
Переведено 19 июня 1972 года, в Рио-де-Жанейро
* * *
Орденок святого Иакова
дан ему — не венок из лавров
а причина так понимается:
на грамматику он бросается,
как святой Иаков на мавров.
Переведено 19 июня 1972 года, в Рио-де-Жанейро
MORS SANCTA
В ночной тиши, в одной из келий белых,
Затянутых душистой лунной тканью,
Твоя душа готовится к прощанью,
Целуя крест на четках порыжелых.
Развеян сон о тверди, о пределах
Наперекор вороньему мельканью,
Смерть возвестит подъем его к молчанью
Безжизненных пустот заиндевелых.
Осеребрен в лучах луны морозных,
Ощерится тростник, прикрывший реки,
Чтоб фехтовать с воздушными волнами.
А после, в час кончины сонмов звездных,
Смежит монах почти сухие веки —
С цепочкой бус холодных пред губами!
Переведено 2 июня 1980 года в Мури, близ города Нова Фрибурго
АЛБЕРТО ОЗОРИО ДЕ КАСТРО6
(1868-1946)
БАЛЛАДА ШИМБЕЛЬСКИХ РОЗ
Шимбельским розам розоватым
Настало время увядать:
За их медвяным ароматом
Пчела не будет прилетать.
За что ни в чем не виноватым
Дано без солнца расцветать?
Шимбельским розам розоватым
Настало время увядать.
Ах, если бы на них ушатом
Лилась от солнца благодть!
Увы, в песке солоноватом
Им суждено изнемогать,
Шимбельским розам розоватым!
Переведено 3 июня 1980 года в Мури, близ города Нова Фрибурго
АЛЬФОНСУС ДЕ ГИМАРАЭНС7
(1870-1921)
СОНЕТ
Останки роз, давно безлепестковых,
Роз, красота которых облетела,
Останки роз и губ, тогда пунцовых,
Губ и тепла девического тела.
Гордились вы среди шипов суровых,
Что ради вас живая кровь кипела
И в запахе не вовсе перетлела
С удушьем кос и покрывал ковровых.
Вот белые — монахини смиренней,
Вот красные, что бушевали соком:
Останки роз весенней и осенней!
Признайтесь же: не вам ли, ненароком,
Дано венчать на несколько мгновений
Мою мечту перед последним сроком?
Перевод выполнен 19 марта 1978 года
ФАУСТО ГЕДЕС ТЕЙШЕЙРА8
(1871-1940)
ЮЖНЫЙ КРЕСТ
Пусть каждое написанное слово —
Мой собственный успех или провал,
Едва ли я без милости другого —
Дарителя — не только рифмовал.
Напрасно бы у алтаря святого,
Подняв дары, я к небу воззывал,
Воздушною осталась бы основа,
Как будто Бог вовек не оживал.
И красотой процветшие сонеты
Заглохли бы во мне же, недопеты,
Не вложены, не вправлены извне,
Но надо мной горят огни Распятья
Призывом рук, протянутых ко мне —
И рук моих раскрытые объятья!
Переведено 6 июня 1980 года в Мури, близ города Нова Фрибурго
КАНДИДО ПЕРЕЙРА9
(1872-1953)
СОНЕТ
Родился я в ложбинах меж хребтов
Скрестившихся, где колдовали воды
Мурлыканьем то мельниц, то мостов:
Я мудрости учился у природы.
Источники! Я помню ваши оды:
Их слушаю на море, близ портов,
И вашими слезами, небосводы,
Свою тоску выплачивать готов.
Я разделил змеистые тревоги
С вечерними извивами дороги,
Толкающей в сомнительный проем.
Я братом стал и солнцу, и разливам,
И крутизнам, и гибельным обрывам.
Теперь я Бог: ведь Бог живет во всем!
Переведено 6 июня 1980 года в Мури, близ города Нова Фрибурго
АУГУСТО ЖИЛ10
(1873-1929)
УСПЕНИЕ
Плащ неказистый, протертый Святым Иоанном,
Дева Мария берет — не тайком, не обманом.
Вот уже в части добротной распороты швы,
Мелом прочерчена выемка для головы.
Вот уж и нитки в ходу — и предстало в наметке
Платье для девочки самой худой в околотке.
Вот и примерка. А вот и нарядец готов
На загляденье — не хуже богатых обнов!
Старенькой Дева была. Но в минувшие годы
Записи точные делать ленились народы.
Печь натопила Она. Не пора ли соснуть,
Под одеялом до зимней зари отдохнуть?
Возраст преклонный, жара, тишина и усталость,
В теле пречистом — уютная сладкая вялость.
Очи смежились, неслышно упала игла,
Ласточка скрылась в гнездо: захотела тепла.
Руки соскальзывают, без опоры сникают,
Только цикады в пшенице густой не смолкают.
Ниже, все ниже Пречистая клонит чело.
Снится ей Бог и блаженное Божье тепло.
Ангел влетает. Накидкой Ее накрывает,
Вот и другой — не тревожа, ее поднимает.
Крылышки ласточек — помни сравненье мое —
В них, как ребенка, они пеленают Ее.
И полетели с избранницей сомкнутоокой
Выше далекой звезды, бесконечно высокой.
Сколько тут ангелов! Ясно, им хочется петь,
Тише, молчите: придется еще потерпеть!
Праведным душам легко ли без песен скитаться?
Все же сдержитесь: Она не должна просыпаться.
Сам Иисус — поглядите — встречающий Мать,
Медлит, а после Он будет Ее обнимать.
Шепчет и Анна, с улыбкой взирая на Бога:
— Пусть отдохнет, отоспится хотя бы немного!
Переведено 8 июня 1980 года в Мури, близ города Нова Фрибурго
АМАДЕУ АМАРАЛ11
(1875-1929)
ПОДРОСТКУ
Жулио Меските Младшему
Не важно, что итог на жизненной странице
Загадкой омрачен и знаменьем распада,
Что трусу и бойцу, весталке и блуднице
Отмерена одна, ничтожная награда.
Чего искал эфеб, кумир людского стада,
К лавровому венку летя на колеснице?
Ведь не венки, а дух — носителю отрада,
Упругая струна в плечах и пояснице.
Все кануло — куда? И все-таки волненье
Восторженной толпы, в опроверженье тризне,
В залог бессмертию, поныне уцелело.
Не важно, чтo в конце. Но светлое мгновенье
Перебороло тьму — и славословьем жизни
Нетленно-тленнное я воспеваю тело!
Переведено 20 марта 1978 года в Рио-де-Жанейро
АНТОНИО ДЕ СОУЗА12
(1878- ?)
ПЕРЕД СУДЬЕЙ
— Так назвать поэтом вас?
— «Да» отвечу или нет,
выставляя напоказ
рану в грудь (ее на нанес
с неба брошенный стилет)?
Это был надрез вчерашний:
кровь тогда лилась ручьями,
больше не течет она.
Я кладу на край бюро
уцелевшее добро:
час, налепленный на башню,
факел, зацепивший пламя,
рифму из обломков сна.
Переведено 16 июня1980 года в Мури, близ города Нова Фрибурго
АНТОНИО КОРРЕЙА ДЕ ОЛИВЕЙРА13
(1879-1960)
ПОРТУГАЛИЯ, БРАЗИЛИЯ
Португальский и бразильский
Божий мiр: к морям моря,
Та же кровь. И та же чаша,
Те же свечи алтаря.
Иисус, на Корковадо
Ты жилище восприял,
Хоть явился на Фаворе
И в Оурике просиял.
Лиссабон! Христа воздвигни,
Чтобы Он с высоких скал
С уезжающим прощался,
Приезжающих встречал.
И бразилец с португальцем
Пусть останутся в ладах,
Будто в церкви побывали
Или в розовых салах.
Переведено 9 июня1980 года в Мури, близ города Нова Фрибурго
АЛФРЕДО ГИЗАДО14
(1891-1976)
КОРОЛЕВСКАЯ КАРЕТА
В исчезнувшей родительской столовой
Любимые игрушки я собрал.
На лампе — лист: луной да будет новой,
А сфинксом стул. Без тайн и покрывал.
Вот, на столе — холме при тусклом свете —
Возник дворец. И в нем король, старик.
Он весело носился бы в карете,
Но для нее он попросту велик.
На дверце герб. На занавеске складки,
И на тугих колесиках лошадки
Могли бежать за тридевять земель.
...Мой сон меня ко сну не сразу клонит,
Но и теперь бессонная постель
Игрушечной каретки не догонит!
Переведено 11 июня 1980 года в Мури, близ города Нова Фрибурго
ЖОЗЕ КАМПОС ДЕ ФИГЕЙРЕДО15
(1899-1953)
О, Господи! Себя не сознавал
Я в холоде провала без просвета,
И тайною осталась тайна эта:
Что тут мое — и что ты даровал?
Не тем путем я шел, и вот — провал!
Зову, кричу, мечусь, но нет ответа,
Лишь изредка — благоуханье лета
Из той страны, где я не побывал.
Ищу себя, но в пропасти печальной
След чистоты моей первоначальной
Теряется, пробившийся тайком.
А статуя придавлена песками,
Безмолвствует над бывшим ручейком,
Захватана недобрыми руками!
Переведено 14 июня 1980 года в Мури, близ города Нова Фрибурго
ПРИТВОРСТВО
Я лжец непрестанный
о правде обманной,
что мiр непреложен,
а все-таки ложен.
Мiр — плод измышленья,
и нет приближенья:
река с берегами,
вода между нами.
Там — звездные светы,
холмы, минареты,
причалы, ступени —
вторичные тени
Теней первозданных
и тоже обманных.
Живу утешеньем,
что боль под сомненьем:
Ведь с вымыслом лживым
и стану счастливым —
с подделкой поддельной
и целью бесцельной.
Твой мир непреложен,
а все-таки ложен:
я лжец непрестанный
о правде обманной!
Переведено 14 июня 1980 года в Мури, близ города Нова Фрибурго
АРМИНДО РОДРИГЕС16
(1904-1971)
СТИХОТВОРЕНИЕ LXXXVI ИЗ КНИГИ «ОБЕЩАННАЯ КРАСОТА»
Руки в карманах, иду домой,
Попутчица — ночь одна.
Новые шутки у ночи на каждую ночь:
Нынче вцепилась мне в волосы — и пошла,
Нынче закралась мне в уши — и вот, идет.
Я начинаю свистеть
И ухожу целиком в беззаботный свист.
Вскоре другой прохожий подался ночи
И, поощренный моим примером,
Тоже пустился насвистывать беззаботно
Этот же самый мотив.
Переведено 17 июня 1980 года в Мури, близ города Нова Фрибурго
ПЕДРО ДА КУНЬЯ ПИМЕНТЕЛ ОМЕН ДЕ МЕЛО17
(1904- )
СКУКА
Декабрь или май теперь?
Счет месяцам позабыт.
Не выгляну я за дверь,
А только сделаю вид.
К столу поскорей вернусь:
Привычка, куда ни шло.
Вновь пишущим притворюсь
Себе самому назло.
Число? Довольно крестов
И «плюсов» календарей:
Теперешний день суров,
Другие — разве добрей?
Переведено 17 июня 1980 года в Мури, близ города Нова Фрибурго
ФРАНСИСКО МОРЕЙРА ДАС НЕВЕС
(1906-не ранее 1945)
НЕСКАЗАННЫЕ СЛОВА
И приветствовала Елизавету
Лк. 1. 40
Разве были свидетели при разговоре
Между Девой с небесным сияньем во взоре
И достойнейшей родственницей умиленной:
И в стихи ли вложила привет принесенный
Та, в улыбках Которой и солнце, и зори?
Может быть, , раздавались нездешние звуки
Или пенье звучало, слагались моленья:
И поныне с высот простираются руки
И низводят на мир благодать исцеленья.
И — не так ли смыкаются волны морские
С воздыханьями горькими страждущей суши,
И сливаются в шепоты души людские —
Сопряженные души?
Это — или моленье,
Или райское пенье.
Никогда не постиг ограниченный разум
Утаенного смысла блаженного слова.
Был великий Лука изумлен недосказом:
Написал бы, — рука замерла, наготове.
Дом священнический в Иудее холмистой,
Онемевший Захария благообразный.
Сколько яркого света во славу Пречистой
Собеседницы ангелов — девы непраздной!
Сколько родственной ласки оказано Деве —
Обмануть не могли бы Господни приметы,
И Предтеча взыграл у неплодной во чреве
У почти презираемой Елизаветы.
И пустыня вдали зазвенела, запела,
Будто между камней началась литургия:
Да прославится Матерь безгрешного Тела
И сама непорочная:
Ave, Maria!
i
КАРЛОС КЕЙРОС18
(Жозе Карлос Кейрос Нунес Рибейро)
(1907-1949)
ПРОВИНЦИЯ
Когда б суждено родиться
в провинции было мне,
я рвался бы отличиться
в дурной столичной возне,
потом, успев закичиться,
предстал бы в родной стране
и знал бы все, что случится:
в Муниципальном Совете
фанфары, флаги и дети —
веселье по старине.
Переведено 18 июня 1980 года в Мури, близ города Нова Фрибурго
НЕИЗДАННЫЕ ПЕРЕВОДЫ С АНГЛИЙСКОГО
ГЕНРИ УОТТОН
(1568-1639)
НА ВНЕЗАПНОЕ ПАДЕНИЕ ГРАФА СОМЕРСЕТА
Если праздник и сиянье
Наша жизнь — забыли мы,
Как ничтожно расстоянье
От улыбки до тюрьмы.
Глубже, чем любая заводь,
Королевские сердца:
Это значит — надо плавать
Лучше всякого пловца.
Лицезреньем или слухом
Вознесенный от земли,
Ты под башней землю пухом
Пощедрее устели.
Пусть монарх тебя осудит,
Друг отступится, губя, —
Доброкачественность будет
Мягким ложем для тебя!
ПОЭТ — О СВОЕЙ ГОСПОЖЕ, КОРОЛЕВЕ БОГЕМИИ
О, бесприданницы ночей,
Вы только множеством сильны,
Мы сотни пристальных очей
Простонародьем пленены,
Пока на небе нет луны!
Певички милые лесов,
Вам любо щебетать резвей
На сотни слабых голосов,
Пока молчит среди ветвей
Непобедимый соловей!
Фиалки, раннею весной
Державный пурпур вам идет,
Но станет шуткой площадной
И жалкой тряпкой опадет,
Как только роза расцветет!
Признайте, правдой дорожа,
И правду слова моего:
Что эта наша Госпожа —
Для рода женского всего
Несчастье, но и торжество!
ДЖОН ДОНН
(1572-1631)
ГИМН ХРИСТУ ПРИ ПОСЛЕДНЕМ ОТПЛЫТИИ В ГЕРМАНИЮ
Всхожу ли я на утлое суднo,
Мне Твой ковчег увидеть в нем дано;
Впадаю ли в морей голубизну,
В Твоей крови, спасаемый, тону.
И если Ты личиной облаков
Свое лицо закроешь до зрачков,
Я угадаю и по ним,
Что Ты не так суров.
Прими ее — и посчитай Твоей —
Мою страну, где дом любви моей,
А все грехи, что на душе моей,
Отгороди от ярости Твоей.
Как дерево скрывает сок зимой
Во мглу корней, — впусти меня домой,
Туда, где Ты в корнях живых,
Исток любви самой.
Я выполнил старинный уговор
И отдал бы и душу под надзор,
Ее одним Тобой соединив,
Но Ты ревнив. Теперь и я ревнив.
Я Твой, Ты мой. Союз любви храня,
Не запрещай и чуждого огня:
Ведь не простив любви земной,
Не любишь Ты меня!
Дай за меня соперницам развод,
Гони надежд неверный хоровод,
Удач пустых, что, смолоду любя,
Взлелеял я. Возьми их за себя.
Церковный мрак по нраву Твоему,
В нем ближе Ты и сердцу и уму:
И навсегда от бурь дневных
Бегу и я во тьму!
ДЖОН ХОЛЛ
(1627-1656)
ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ
Вся жизнь моя в стекло заключена,
Измерена песчинками она,
И каждая — отбившаяся часть —
Спешит скорей прорваться и упасть.
Порой они составят бугорок,
Но через миг сравняется песок.
Когда же все в отверстие пройдут —
Улягутся, забудутся, замрут.
Вот так и мы: торопимся вперед,
Едва начав, кончаем свой черед.
Ничтожные, когда бы стать должны
Хоть чем-нибудь, уже мы не нужны.
Спасенья нет ни в беге, ни в возне:
Смерть гонится за нами и во сне.
А радости? Их век — то день, то ночь:
Пришли ползком, а улетают прочь.
А горести? Они, слетев на нас,
Прицепятся на годы — не на час.
А глупые надежды? Что же, пусть
Развеются, оставив только грусть.
Зато, увы, нам не дано путей,
Чтоб убегать от гложущих страстей.
Для замыслов надменных и забот
Мы крутимся и проливаем пот,
Хотя помочь могли бы иногда,
Как детям — йод и чистая вода.
Конца слезам от брака ждет один,
Как будто брак — не горших слез почин;
На девственность надеется другой,
Как будто есть в безродности покой.
Кто хвалится накопленным добром,
Не станет ли и сам его рабом?
Кто борется за почести и власть,
Не с башни ли готовится упасть?
Кто учится и по ночам не спит,
Упадком сил себе же отомстит.
Кто странствует, хотя бы нужде,
Тому засад придется ждать везде.
Красивейший — в нерастяжимый срок
Осыплется, как сорванный цветок,
И великан сойдет под землю гнить,
И карлики сбегутся хоронить.
И на ином — шелка из-за морей,
Но все-таки павлин еще пестрей.
О, человек! По лжи плыви и снам —
Игрушечный кораблик по волнам,
Рождайся в мир в мученье и крови,
Тоскуй, горюй, до смерти доживи —
И может быть, узнаешь под конец,
Что ты ничто — но творчества венец!
ДЖОН НОРРИС ИЗ БЕМЕРТОНА
(1657-1711)
ХВАЛЕНИЕ ТЬМЕ
Петь о тебе, священнейшая Тьма,
Не Муза ли должна сама?
Ведь из тебя, утробы мировой,
Произошел и Свет, соперник твой.
Ты — тайна тайн: кому дано посметь,
Первичную, тебя воспеть?
Для сущности твоей названья нет,
Для неприступнейшей, как сам Господень свет.
Бог любящий еще не ожидал
От мира тварного похвал
И свернутых кругов семи небес
Не приводил к согласию чудес,
Звезд не вращал по зыбким их следам,
И не был сотворен Адам:
До Времени и Места только ты
Была бесспорнейшей царицей Пустоты.
Власть над землей ты свету отдала,
Но половину сберегла,
И в тихости — и, значит, тем верней,
Как лучший царь, господствуешь над ней:
Ведь от тебя свой блеск берет звезда,
А смертный — силы для труда
И, не найдя утех в земной судьбе,
От света отдыхать идет к одной тебе.
Свет — красота, Господень ореол,
Но знамя Тьмы хранит престол.
Свет — от любви и щедрости Его,
А Тьма — гроза и суд, и торжество.
Когда святой нарушен был закон,
Мятежникам явился Он —
Зачинщику и полчищу всему —
В порфиру царскую облекшимся — во Тьму.
Когда слепит блаженных вечный день,
Они с жары отсядут в тень:
Ведь, находясь в прохладе и тени,
Свет Божества милей найдут они.
А мы живем от мудрости вдали —
Но постояльцы ли земли?
Лишь мертвые, мы будем введены
В сады безмолвные ночной твоей страны.
Но, божество и музу выбрав здесь,
О Тьма, я твой навек и весь, —
Ведь из тебя равно идут на свет
Молитвенник несмелый и поэт:
Из темных рощ взывает маловер,
Поэт у темных ждет пещер.
Дар двойственный в одной тебе любя,
Тебе мы молимся — и я воспел тебя!
Примечания
© Евгений Витковский
| 
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
