Евгений Рейн

Cтихи из новой книги

* * *

Над всей Голландией безоблачное небо,
и рыбки плавают в искусственном саду,
и бабочки ныряют в высоту,
но кайфа нету.

Велосипедное звенит, гуляет море,
оранжевый кидается футбол,
но это все-таки совсем чужой глагол —
Урания не пара Терпсихоре.

И глядя на расплавленный кристалл
цветного льда в оттаявшем стакане,
я понимаю все это заране:
как мало жить и как я не устал.

СПИЧЕЧНЫЙ КОРОБОК

Приходи к «Флориану», когда стемнеет,
Слышишь, ветер с лагуны вовсю сатанеет,
Но оркестр сквозь порывы играет Шопена,
Вот теперь и обсудим мы все откровенно.
Лев читает нам книгу с невысокой колонны,
Лодки бьются о пристань и считают поклоны,
И последний прохожий пропал за Сан-Марко,
Начинается ночи немая запарка.
Видишь, купол над нами все тяжеле и уже,
Флориановы тени во тьме разутюжа,
Ночь приходит из нашей с тобой половины.
На стене Арсенала Алигьери терцины.
Ты — из ближней могилы, я — из давней мороки,
Значит, ныне сбываются судьбы и сроки,
Значит, призраки есть, как сказал Свидригайлов,
Это факт, а не выдумка бешеных файлов.
Рюмка «граппы» и чашечка черного «мокко»
Объявляют, что ты появился с Востока
Вместе с бледным рассветом, ленинградским загулом,
Вместе с давним дружком косолапо-сутулым.
Так разделим священную дрожь алкоголя
И ожог кофеина — на все твоя воля,
Тут петух не споет, и сосед не заплачет,
Только школьник наш впрок твои рифмы заначит,
Перепутает строфы, перепробует строки,
На полях Елисейских всем нам хватит мороки:
Все поставить на место, погрозить неумехам,
Плагиаторам и соглядатаям-лохам,
Веницейское время кончается скоро,
Адриатика ночью — что затычка простора,
Этот город — тупик, ну и слава же Богу,
Что не надо опять собираться в дорогу.
От собора, Пьяццетты и до Арсенала
Ровно столько шагов, что ни много, ни мало,
Так пойдем, поглядим, если спросят — ответим,
Словно в том гастрономе — не будешь ли третьим?
Но быть может он нам и протянет монету,
Если что — мы заплатим, ведь бывает, что нету.
Но, похоже, он с нами вовек расплатился,
Так давно, далеко — даже голос расплылся,
Долетавший до нас. Помнишь озеро Щучье?
Там аукалось в соснах тройное созвучье,
Там с тобой мы брели по дороге на «будку».
Вот и кончилось лето по тому первопутку.
Вот и вспыхнул огонь на корме электрички,
Словно в темном углу обгорелые спички.

ДВУСТИШИЯ ПАМЯТИ

…Вспоминать лучше — в стихах.

Память дискретна, в ней есть пустоты и нет длиннот. Потому что время неукоснительно вымарывает все, что не выдерживает его редактуры.

Мемуарист-прозаик чаще всего заполняет пробелы воображением, и художественная логика фабулы становится достоверностью содержания.

У поэта импульсы памяти резонируют с ритмом и звуком — и приводят в движение воздух между словами, этот ветер времени…

Но есть мемуары-фантазии, мифотворчество субъективности, когда читатель-свидетель вскидывается удивленно или возмущенно, потому что «всё было не так!»

Ахматова была в ярости от «Петербургских зим» Георгия Иванова.

После смерти Довлатова возник своего рода жанр опровержений написанного им.

При этом читающий не замечает, как мемуарист спровоцировал его самого «нырнуть в память»: он, может быть, и не хотел вспоминать, но приходится. И он тоже «врет как очевидец», пребывая в полной уверенности, что говорит правду и ничего, кроме правды…

Заглавие «Спичечный коробок», на мой вкус, замечательно подошло бы книге воспоминаний. В стихах.

Мне всегда представлялось, что муза памяти посещает Евгения Рейна часто и к взаимному удовольствию. И что поэтому во многих его стихах прошлое — не материал для сюжета и не подручное средство для создания выразительных деталей и подробностей, но элемент поэтики.

Так и здесь — особенности ритма, лексики, интонации сразу сообщают, о ком начинается, о ком пойдет речь. За шестнадцать строк до «рюмки “граппы” и чашечки черного “мокко”», этой цитаты из фильма «Прогулки с Бродским».

Расстоянием образ раздваивается. Воспоминания Рейна двойственны откровенно, чуть ли не демонстративно. И всякий персонаж там — и реален, и выдуман одновременно. Вспоминающий и вспоминаемый переплетаются, срастаются, не разделить: кто — где? И это естественно, потому что тот, с кем столкнула — свела в дружбу — судьба, был частью твоей биографии, твоей жизни, о которой лучше, то есть достовернее тебя никто не знает и знать не может. И в ней события группируются в последовательности далеко не всегда хроно-логической, не по логике времени, но по внутренней взаимосвязи, по созвучию…

Чтобы запомнить текст дословно, его надо перечитывать снова и снова, пока не получится. Прозаический — в несколько раз больше, чем стихи.

Происходящее — однократно, неповторимо. Оно остается фрагментами. При взгляде со стороны — не самыми значительными. Но и фрагменты эти не застывают бездвижно, а легко меняются местами, чем их больше, тем бессчетней, говоря математически, количество их сочетаний.

Мне и самому становилось поначалу не по себе, когда читал в разное время сочиненные Рейном стихи-воспоминания о нашем общем друге и о событиях, которым тоже был очевидцем и соучастником. Одни и те же вещи всякий раз выглядели иначе, менялись ракурс, дистанция, освещение, и — при вглядывании и вдумывании — оставались собою, отбрасывая внешние сходства-несходства…

«Приходи к “Флориану”, когда стемнеет»… Да где же еще и встречаться двум бродяжным стихотворцам-петербуржцам, как не в Венеции, городе-рифме. Впрочем, она тоже не названа по имени, но лишь замыкает затерянное в пространстве двустишие. Не потому ли двустишиями написано и все стихотворение …

Не потому ли сквозь близкое видится дальнее. И хочется опознать, разглядеть, хотя бы огоньком сигареты, пламенем спички, — кто таится в тени сумерек. Сомкнувшихся, когда последняя спичка коротко вспыхнул и тут же истаяла под неуловимым порывом. А вокруг — ни души. И не у кого прикурить…

Вадим Перельмутер

© Евгений Рейн
© Вадим Перельмутер

back

top