Роман Тименчик
Еще одно зеркало*
Памяти Юрия Молока
Иконография Анны Ахматовой, как известно, многочисленна и, можно без особой натяжки сказать, разнообразна. О ней на сегодняшний день скопилась уже обширная исследовательская литература — упомянем прежде всего проницательные этюды Ю. А. Молока. К списку прижизненных изображений поэтессы (опыт составления такого списка проделан Музеем Анны Ахматовой в Санкт-Петербурге, и с первым, предварительным его вариантом можно ознакомиться в Интернете — http://www.collections.spb.ru/akhmatova/catalog1/catalog.htm) можно добавить еще одно, обнаруживаемое в довольно неожиданном месте.
В повести Александра Малышкина (1892-1938) «Севастополь», описывающей заглавный город и события на Черноморском флоте в год двух революций, автобиографический герой романа, будущий большевик прапорщик Сергей Шелехов (которому «быть бы
педагогом по словесности где-нибудь в Пензенской губернии»), во время матросского митинга под монотонный говор оратора-либерала, вспоминает не так давно оставленный Петроград и концерты в зале Тенишевского училища — «заплетались несообразные мысли: «
Поэтесса Анна Ахматова выступала в большой, до пят, персидской шали: «Звенела музыка в саду таким невыразимым горем
Свежо и остро пахли морем на блюде устрицы во льду»
Это — про Севастополь, про ночной бульвар: он видел его мельком в первый вечер приезда. Мичманы и лейтенанты за белыми столиками бульварного ресторана, в синих с золотом кителях, их дамы с голыми руками, в косо летящих широких шляпах, — брезгливо отгородившееся от всех изящество, французская речь. Что им революция?»
Появление Ахматовой во внутреннем монологе героя (которого, ухватившись за эту цитату, критик А. Селивановский назвал «читателем, живущим рефлексией и создающим свои заповедные, интимные миры», «поклонником символической поэзии, разночинным читателем Ахматовой и Блока» (1) малышкинской повести (о которой, между прочим, Евгений Замятин отзывался: «
судя по началу — вещь стоющая» (2) рифмуется невольно с обстоятельствами ее биографии — и она осенью 1916 года побывала в Севастополе («В немилый город брошенное тело // Не радо солнцу»), а главное — события, описанные А. Малышкиным, перекликаются с одним из ее страшных переживаний 1917 года. Ее брат, Виктор Горенко, выпускник Морского корпуса, в декабре 1917 года служил в Севастополе, и на его корабле матросы решили расстрелять своих офицеров. Узнав об этом от вестового, Виктор Андреевич незаметно сошел на берег и покинул Севастополь, не успев забежать домой и предупредить мать. До 1925 года Виктора, добравшегося до Дальнего Востока, в семье считали погибшим.
1 января 1918 года датируется автограф стихотворения Ахматовой:
Для того ль тебя носила
Я когда-то на руках,
Для того ль сияла сила
В голубых твоих глазах!
Вырос стройный и высокий,
Песни пел, мадеру пил,
К Анатолии далекой
Миноносец свой водил.
На Малаховом кургане
Офицера расстреляли.
Без недели двадцать лет
Он глядел на Божий свет.
В одном из первых книжных изданий повести А.Малышкина фантомный, мимолетный персонаж несообразных мыслей героя материализовался под рукой иллюстратора книги художника Владимира Милашевского( 3).
![Image of Akhmatova](akhmatova-c3r.gif) Милашевский В. А. Анна Ахматова. Шарж. 1922 Бумага, тушь |
Рисовальщик, акварелист, живописец Владимир Алексеевич Милашевский (1893-1976) познакомился с Ахматовой году в 1920-1921-м (4). Первое из обнаруженных его изображений Ахматовой, шарж, хранящийся в Российском архиве литературы и искусства, относится к 1922 году. О том, как художник видел свою модель, он рассказал в позднейших мемуарах:
«Высокая, суховатая женщина с чуть-чуть приподнятыми плечами. Она долго сохраняла тот внешний облик, который запечатлен на портретах Ю. Анненкова и Н. Альтмана, правда без того «духовного», что явно исходило от облика поэтессы. Римлянка, испанка, образ которой легко можно обыграть в искусстве, гримерно-сценический явственный образ! Он хорошо ложится в «графику».
К сожалению, впечатления чего-то мягкого и задумчивого, чего-то очень русского, даже, может быть, «ромасно-русского» — ее портретистам ни почувствовать, ни передать в рисунке не удалось
![Image of Akhmatova](akhmatova-c30r.gif) Милашевский В. А. Портрет А. А. Ахматовой. 1959. Бумага, сангина. 47,6 x 30 |
Конечно, была и римлянка, если живое лицо остановить, пригвоздить к стенке и холодно начинать рассматривать и копировать, как лист растения для ботанического альбома.
Но в реальной жизни, когда поэтесса движется, смотрит на вас, дает себя увидеть в разных естественных поворотах, продиктованных вседневной жизнью, этот «портретный» образ исчезает и нет этого «чужестранного», а чувствуется что-то милое и родное».
«Высокая женщина с челкой, ее чеканный профиль был известен всем
Ее поза, ее движения были как бы запрятаны. Она куталась в большую персидскую шаль, руки, придерживающие концы шали, скрещивались на груди, и это создавало впечатление некоторого ухода в себя или сутуловатости» (5).
Разные смысловые составляющие этого словесного портрета воплотились в двух разделенных четвертью века графических работах В. А. Милашевского — в иллюстрации 1933 года к историко-революционной повести (как представляется по мемуарам художника, подзабытой им к шестидесятым годам) и в сангине 1959 года (Всероссийский музей А. С. Пушкина), которую он писал в гостях у Ахматовой на ее квартире на улице Красной Конницы в Ленинграде и которая была завизирована самой моделью.
Строки из позднего ахматовского стихотворения « Над сколькими безднами пела // И в скольких жила зеркалах» неизбежно вспоминаются едва ли не всеми пишущими о словесных и живописных портретах поэтессы. Остается добавить к этому общему месту, что этих зеркал и бездн даже больше, чем нам кажется.
Примечания
© Роман Тименчик
|