Маргарита Павлова

Процесс Оскара Уайльда и суд над Сашей Пыльниковым

«Художники как жертвы» и жертвы художников

...один из величайших мучеников века, художественный лик которого мог бы быть
символизирован во образе св. Себастьяна, в горделивом страдании стискивающего зубы,
стоически выдерживающего мучительный натиск копий и стрел, пронизывающих его тело.

Ф. Сологуб. «Художники как жертвы». К 15-летней годовщине трагической кончины О. Уайльда¹

Я не позволю с женщины сорвать маску; что хотите делайте, не позволю!

Ф. Сологуб. «Мелкий бес»

В марте 1895 года в столичной прессе появились подробные репортажи из Лондона о сенсационном процессе Оскара Уайльда, находившегося в то время в зените европейской славы. Газета «Новое время», в частности, сообщала: «28 февраля 1895 года Вильде, придя в свой клуб, нашел карточку маркиза Квинсбери, на которой тот написал оскорбительные для него, Вильде, слова, обвиняя его в возмутительно-безнравственном поведении. Маркиз домогался во что бы то ни стало разрыва между сыном своим, молодым лордом Альфредом Дугласом и писателем, с которым тот связан был узами самой нежной дружбы. Вильде почел себя оскорбленным и подал жалобу в суд, маркиз был арестован и привлечен к ответственности»².

Портрет неизвестного мальчика. Снимок из несохранившегося альбома фоторабот Ф. Сологуба (?) (Музей ИРЛИ).

Однако в ходе заседаний судебное разбирательство неожиданно пошло по иному сценарию: маркиз Квинсбери был оправдан, а Уайльд из истца превратился в ответчика. Помимо сомнительных отношений с лордом Альфредом Дугласом, ему вменялась в вину связь с неким Тэйлором, знакомившим его с другими молодыми людьми. Показания так называемых «друзей» писателя и их вызывающий внешний вид, — утверждали репортеры, — еще больше компрометировали Уайльда и, в конечном результате, способствовали его осуждению. Отпущенный на свободу, он, тем не менее, не воспользовался возможностью скрыться, а продолжал веселиться в компании с братьями Альфредом и Гэвином Дугласами, несмотря на запрещение и угрозы их отца маркиза Квинсбери. За этим занятием Уайльд был арестован. «Преступление, в котором обвиняется Вильде, — сообщали газеты, — по английским законам стоит только одною ступенью ниже убийства. Следовательно, если виновность Вильде будет доказана, то он может быть приговорен к очень тяжелому наказанию — к каторжным работам сроком на 10 лет и даже без срока. Ему будет грозить такое же наказание, но сроком от трех до десяти лет, если он будет уличен лишь в попытке к совершению названного преступления»³.

Скандальный процесс и двухлетнее тюремное заключение возбудили повышенный интерес к вождю английского эстетизма (он был освобожден в мае 1897), особенно среди сторонников «нового искусства». Имя Уайльда было хорошо известно в круге символистов, главным образом благодаря пропагандистской деятельности З.А. Венгеровой (ей принадлежала одна из первых статей о творчестве писателя в Энциклопедическом словаре Брогауза и Ефрона — 1892. Т. 6, и ряд других статей на эту же тему) и, отчасти, ставшему популярным исследованию Макса Нордау «Вырождение», в 1894 году переведенному на русский язык⁴.

В декабрьской книжке «Северного вестника» за 1895 год А. Волынский, в частности, писал: «Баловень судьбы, аристократ по умственным привычкам, Оскар Уайльд быстро шел к яркому литературному успеху. Как вдруг жизнь его, блестящая снаружи, но таившая в себе внутренние язвы, разыгралась в гнетущую драму с отвратительным уголовным финалом». В каторжном труде осужденного Уайльда Волынский видел «возмездие за нарушение общественной морали»⁵. (В этом же номере журнала было напечатано окончание романа «Тяжелые сны», автора которого критик впоследствии также обвинял в имморализме, в «извращенной чувственности»⁶).

Спустя полгода Волынский вновь вспомнил о заключенном писателе, сменив, однако, интонацию осуждения на почти сочувственную: «...в газетах появились заметки, в которых передавалась скандальная история из личной жизни Уайльда, приведшая его на скамью подсудимых. Талантливого писателя заключили в тюрьму за безнравственность. Мы не входим в рассмотрение этого дела по существу, но для нас интересно вот что. Безнравственный Уайльд засажен в тюрьму — это значит, что в нем нравственными людьми наказывается порок, марающий репутацию целого английского общества. Конечно, все оно состоит из высоконравственных людей, и Уайльд, который оказался неопрятным в своей личной жизни, должен быть изгнан из его среды. Затоптать и оплевать его в общественном мнении целого мира — это значит обнаружить свою собственную нравственную непогрешимость. Замучить его строгим режимом — это значит вызвать страх в сердцах людей, склонных, может быть, своротить с нравственного пути. Не должно быть никаких сомнений, что закон, сурово относящийся ко всякому нравственному греху, не мог поступить с Уайльдом иначе»⁷. Далее Волынский упрекал стражей закона в жестокости по отношению к художнику.

В немногочисленных статьях об Уайльде в русской периодике середины 1890-х годов сведения о его личной трагедии фактически отсутствовали, биографический сюжет критики замалчивали или тактично обходили, направляя внимание на разбор и демонстрацию его оригинальных эстетических воззрений. В то же время переводы произведений английского писателя и их популяризация в модернистских кругах подогревали интерес к его личности. Вполне вероятно, что пикантные биографические подробности, не проникшие на страницы отечественной прессы, обсуждали в редакции «Северного вестника» и в литературных салонах. Постоянно находившаяся в Европе З.А. Венгерова, известная своими критическими обзорами современной иностранной литературы⁸, несомненно, могла информировать сотрудников журнала о нюансах процесса, почерпнутых из английских и французских газет (в эти годы она вела переписку с Н.М. Минским, З.Н. Гиппиус, Л.Я. Гуревич, А.Л. Волынским⁹).

На фоне повышенного внимания к творчеству Уайльда «Северный вестник» публикует «опасное» с точки зрения общественной морали сочинение — «Тяжелые сны» Ф. Сологуба (1895. № 7-12). В рукописи романа имелся фрагмент, содержавший размышления героя о влечении к мальчику и правомерности удовлетворения этого желания¹⁰. Созерцая соблазнительную красоту спящего Леньки, Логин думал: «Если это наслаждение, то во имя чего я отвергну его законность? Во имя религии? Но у меня нет религии, а у них вместо религии лицемерие. Во имя чистоты? Но моя чистота давно потонула в грязных лужах, а чистота ребенка тонет неудержимо в таких же лужах; раньше — позже погибнет она, — не все ли равно! Во имя внешнего закона? Но насколько он для меня внешний, настолько для меня он необязателен <...>. Во имя гигиены? Но я сомневаюсь, что этот порок сократит количество моей жизни, да и во всяком случае пикантным опытом только расширяется ее пределы. <...> Ведь если бы он пролежал там, в лесу, еще несколько часов, он все равно умер бы. И если бы мне пришлось выбирать между удовлетворением моего желания и жизнью этого ребенка, то во имя чего я должен был бы предпочесть сохранение чужой жизни пользованию хотя бы одною минутою реального наслаждения?»¹¹.

В журнальной публикации этот фрагмент был упразднен, как и многие другие, отличавшиеся сомнительным содержанием (автор реставрировал его лишь в 1909 году в третьем переработанном издании романа¹²). С самого начала предприятия Сологуб был вынужден воевать с руководителями «Северного вестника», едва ли не из-за каждой строчки: непосредственно по ходу печати романа, из номера в номер, ему приходилось против собственной воли переделывать текст или вынимать целые эпизоды и даже главы, которые могли бы показаться безнравственными. А.Л. Волынский и Л.Я. Гуревич, претерпевшие многие цензурные мытарства во время корректуры первых глав «Тяжелых снов», со своей стороны проявляли исключительную бдительность к роману, редактируя и исправляя сочинение неопытного автора по собственному усмотрению. «Цензурная» тема — лейтмотив переписки «порочного» декадента с редакторами; в одном из посланий, например, Гуревич в отчаянии просила: «Пусть Ф.К. не рассказывает цензору содержание всего романа — лучше как-нибудь уклониться от этого. Иначе будет худо»)¹³. 24 марта 1895 года (совпадение: первые газетные сообщения о начавшемся в Лондоне слушании дела О. Уайльда появились в последних числах марта 1895) Сологуб не без горечи подвел итог истории первой публикации «Тяжелых снов»:

Цензурой оскоплен нескромный мой роман,
И весь он покраснел от карандашных ран.
Быть может, кто-нибудь работою доволен,
Но я, — я раздражен, бессильной злостью болен,
И даже сам роман, утратив бодрый дух,
Стал бледен и угрюм, как мстительный евнух¹⁴.

Открытка. На обороте — письмо поэта А. Кондратьева Ф. Сологубу. <1906> (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. № 342).

Гомоэротический мотив, столь откровенно обозначенный в неподцензурном варианте «Тяжелых снов» (по-видимому, впервые в русской литературе) и упраздненный блюстителями нравственности, получил неожиданное развитие — в завуалированной и игровой форме — в романе «Мелкий бес», над которым Сологуб усиленно работал во второй половине 1890-х годов¹⁵.

История Саши Пыльникова — красивого, стеснительного, легко красневшего гимназиста, принятого за переодетую девицу-соблазнительницу, подозреваемую в нарушении правил нравственности, — затем разоблаченного и опять же, уже по другому половому признаку, обвиняемого в содомском грехе, а также — благоухавшего изысканными духами (розою, цикламеном от Пивера, сладкой, томной, пряной японской функией и т. п.), примерявшего античные хитоны и девические платья, явившегося на маскарад — дразнить Передонова — в экзотическом женском наряде (в костюме и парике японки, с веером, кокетливо прикрывавшим лицо) — проецируется на ставший известным из английской и французской печати биографический сюжет.

В ранней редакции «Мелкого беса» гомоэротический мотив имел более откровенный характер, глава XV заканчивалась, например, эпизодом: «Гадкий и страшный приснился Передонову сон: пришел Пыльников, стал на пороге, манил, и улыбался. Словно кто-то повлек Передонова к нему, и Пыльников повел его по темным и грязным улицам, а кот бежал рядом, и светил зелеными зрачками... Потом они пришли в темную коморку и Пыльников засмеялся, обнял Передонова, и стал его целовать»¹⁶.

Яркая внешность, панэротизм (подчеркнутый этимологией фамилии — Пыльников, от слова «пыльник» — «кошели с цветнем на тычинках цветков»¹⁷) и подозрительное поведение гимназиста сразу же привлекли к нему пристальное внимание жителей города. Слухи о том, что на самом деле он переодетая девочка, его романтическая дружба с красавицей Людмилой и двусмысленные домогательства со стороны Передонова становятся почвой для всеобщего злословия.

Саша неоднократно подвергается допросам: ему учиняет допрос Передонов (при этом он требует, чтобы квартирная хозяйка Коковкина непременно его высекла); дважды его допрашивает Коковкина (в ранней редакции романа она все-таки наказала его розгами), затем Екатерина Васильевна Пыльникова (в ранней редакции текста она также высекла племянника)¹⁸, директор гимназии Хрипач принуждает Сашу к медицинскому осмотру и затем основательно допрашивает.

»Допросу» с пристрастием подвергаются также свидетельницы — сестры Рутиловы, со стороны Сашиной тетки. Хрипач допрашивает Коковкину (»Ей было тем более обидно, что все происходило почти на ее глазах и Саша ходил к Рутиловым с ее ведома»¹⁹) и Людмилу (»Плавно, с неотразимой убедительностью неправды, полился на Хрипача ее полулживый рассказ об отношениях к Саше Пыльникову», с. 278-279). Допрос Людмилы директор гимназии завершает заявлением: «Мы далеки от намерения обратить ученические квартиры в места какого-то заключения. Впрочем, пока не разрешится история с Передоновым, лучше будет, если Пыльников посидит дома» (с. 280) (здесь и далее выделено мной — М.П.). Таким образом, дознание по делу Саши Пыльникова закончилось его условным заключением под домашний арест.

Репортажи о процессе О. Уайльда, опубликованные в русских газетах, и сведения, почерпнутые из английской печати, помогают установить более прямые соответствия между сюжетом из «Мелкого беса» и скандальной историей писателя. В контексте этих аналогий Людмила выступает «идеологом» эстетизма.

Сцена объяснения девицы Рутиловой в кабинете у Хрипача вызывает непосредственные ассоциации с первым заседанием по делу Уайльда. В репортерском отчете сообщалось: «Допрос, понятно, начинается с Вильде. Свидетель выступает вперед, грациозно опирается на барьер, играет перчатками, шевелит своею большою головою, обрамленною длинными вьющимися волосами, вообще сильно «позирует»»²⁰. В «Мелком бесе» «обвинитель», выслушивая «уверенную ложь» Людмилы, невольно залюбовался ее прелестью и грацией: «Всплеснула маленькими красивыми руками, брякнула браслетиком, засмеялась нежно, словно заплакала, достала платочек, — вытереть слезы, — и нежным ароматом повеяла на Хрипача. И Хрипачу вдруг захотелось сказать, «что она прелестна как ангел небесный», и что весь это прискорбный инцидент «не стоит одного мгновенья ее печали дорогой» <...> Только сравнить: безумный грубый Передонов — и веселая, светлая, нарядная, благоуханная Людмилочка. Говорит ли совершенную Людмила правду, или привирает, это Хрипачу было все равно» (с. 279). В контексте статей Уайльда «Падение лжи» (»The decay of lying») и «Правдивость масок» (»The truth of Masks») Людмила предстает творцом красоты и одновременно произведением искусства.

Во время судебного процесса защитник лорда Квинсбери допрашивал Уайльда: «Удовольствие — это единственное, ради чего стоит жить?» Ответчик: «Я думаю, что самореализация — первейшая цель жизни, и реализовать себя через удовольствие прекраснее, чем через боль. С этой точки зрения я всецело на стороне Греков. Это языческая идея»²¹. Эти же взгляды исповедует и героиня романа: «Язычница я, грешница, мне бы в древних Афинах родиться... Люблю цветы, духи, яркие одежды, голое тело. Говорят, есть душа, не знаю, не видела. Я тело люблю, сильное, ловкое, голое, которым можно наслаждаться...» (с. 243). Людмила также поклонница эллинской культуры; рассказывая о ее игре с Сашей в переодевания, Сологуб замечает: «Но лучше нравились ему и ей иные наряды, которые шила сама Людмила: одежда рыбака с голыми ногами, хитон афинского голоногого мальчика. Нарядит его Людмила и любуется» (с. 246)

В судебном протоколе зафиксированы обстоятельства встреч Уайльда с Тейлором на квартире Тейлора: «занавески всё время были задернуты, чтобы не допускать дневного света, хотя Уайльд и отказался это подтвердить», «он жег благовония в своей комнате, что Уайльд подтвердил»²². Встречи Людмилы и Саши происходят также при закрытых дверях и опущенных шторах (»горница окнами в сад, с улицы ее не видно, да и Людмилочка спускает занавески», с. 255), а насыщенность повествования описаниями ароматов (»Ее горница всегда благоухала чем-нибудь: духами, цветами», с.) и рассказами о парфюмерных забавах героев позволяет называть «Мелкий бес» «парфюмерным романом» (Людмила «любила духи, выписывала их из Петербурга и много изводила их», с. 156)²³.

На вопросы адвоката Кэрсона, знал ли Уайльд о том, что у Тейлора был женский костюм — модное женское платье, и видел ли он его в женском платье, — Уайльд ответил отрицательно. Между тем, основной уликой в разбирательстве по делу Уайльда было то, что Тэйлор держал занавески задернутыми и иногда носил женское платье (от хозяйки квартиры). Вопрос о том, носил ли Тэйлор женское платье возобновлялся несколько раз, и он подтвердил этот факт, ссылаясь на свое участие в маскарадах в Covent Garden, and the Queen's Gate Hall²⁴.

В «Мелком бесе» появлению Саши на маскараде в костюме гейши сопутствовал аналогичный опыт театрализации жизни: «Теперь уже каждый раз, как Саша приходил, Людмила запиралась с ним и принималась его раздевать да наряжать в разные наряды. Смехом и шутками наряжался сладкий их стыд. Иногда Людмила затягивала Сашу в корсет и одевала в свое платье. При декольтированном корсаже голые Сашины руки, полные и нежно-округленные, и его круглые плечи казались очень красивыми. У него кожа была желтоватого, но, что редко бывает, ровного, нежного цвета. Юбка, башмаки, чулки Людмилины — все Саше оказалось впору и все шло к нему. Надев на себя весь дамский наряд, Саша послушно сидел и обмахивался веером. В этом наряде он и в самом деле был похож на девочку и старался вести себя как девочка. <...> Людмила учила Сашу делать реверансы. Неловко и застенчиво приседал он вначале. Но в нем была врожденная грация, хотя и смешенная с мальчишеской угловатостью. Краснея и смеясь, он прилежно учился делать реверансы и кокетничал напропалую» (с. 245).

На вопрос обвинителя — зачем Уайльд посещал квартиру Тэйлора, Уайльд ответил: «Чтобы иногда позабавиться; выкурить сигаретку; из-за музыки, пения, поболтать и всякой подобной чепухи, убить время»; на вопрос обвинителя о характере отношений Уайльда с молодыми людьми, которых он встретил у Тейлора, писатель ответил: «Я им читал. Я читал им одну из моих пьес»²⁵. Сравним в «Мелком бесе»:

« — Я желаю знать, какие вы завели знакомства в городе.

Открытка. На обороте — письмо А. Кондратьева Ф. Сологубу от 29 сентября 1906 г. (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. № 342).

Саша смотрел на директора лживо-невинными и спокойными глазами.

— Какие же знакомства? — сказал он: — Ольга Васильевна знает, я только к товарищам хожу да к Рутиловым.

— Да, вот именно, продолжал свой допрос Хрипач, — что вы делаете у Рутиловых?

— Ничего особенного, так, — с тем же невинным видом ответил Саша, — главным образом мы читаем. Барышни Рутиловы стихи очень любят. И я всегда к семи часам бываю дома» (с. 256).

Впрочем, затем Саша признался, что один раз он опоздал и тогда же был наказан за этот проступок. Наказан, однако, он был не за опоздание, а за то, что Коковкина, неожиданно вошедшая в Людмилину комнату, двери которой случайно забыли запереть на ключ, увидела Сашу в женском платье. Тогда же застигнутые врасплох герои придумали, что репетируют пьесу (»мы хотим домашний спектакль поставить», с. 253), в которой Людмила наденет мужской костюм, а Саша — женский.

Тем не менее, под нажимом Хрипача, расплакавшийся гимназист твердо стоял на своем: «Честное слово, ничего худого не было, — уверял он, — мы только читали, гуляли, играли, — ну, бегали, — больше никаких вольностей» (с. 257). Эту же версию отстаивали и сестрицы Рутиловы во время их допроса теткой Пыльникова: «Для большей убедительности они принялись было рассказывать с большою подробностью, что именно и когда они делали с Сашею, и при этом перечне скоро сбивались: это все же такие невинные, простые вещи, что просто и помнить их нет возможности. И Екатерина Ивановна, наконец, вполне поверила в то, что ее Саша и милые девицы Рутиловы явились невинными жертвами глупой клеветы» (с. 278).

В опубликованных материалах Уайльдовского процесса (Oskar Wilder: Three Times Tried [Famous Old Bailey Trails of the Nineteenth Century]. London, The Ferrestone Press, [1912]) говорилось: «Следует отметить, что, с момента ареста, Уайльда считали виновным почти все, особенно пресса низкого класса, которая и раздула это предубеждение к нему»²⁶. В «Мелком бесе» сплетню о барышне Пыльниковой также пустила «пресса низкого класса» -Грушина и распространила сожительница Передонова Варвара, они же затем «сочинили и послали Хрипачу безыменное письмо о том, что гимназист Пыльников увлечен девицею Рутиловою, проводит у них целые вечера и предается разврату». «Хрипач, — сообщает далее Сологуб, — ни на минуту не поверил в развращенность Пыльникова, и в то, что его знакомство с Людмилою имеет непристойные стороны. «Это, — думал он, — идет все от той же глупой выдумки Передонова и питается завистливою злобою Грушиной» (с. 254-255).

В отличие от доверчивого Хрипача, автор романа «Мелкий бес» «имел» все необходимые доказательства сомнительного поведения гимназиста Пыльникова, и тем не менее, он завершил сюжет отнюдь не исключением его из гимназии — изоляцией из общества, а всего лишь условным домашним арестом. «Я не позволю с женщины сорвать маску; что хотите делайте, не позволю», — кричал Бенгальский, унося гейшу с маскарада, спасая Сашу от гнева озверевшей толпы.

Английский суд, не имевший для осуждения Оскара Уайльда достаточное количество улик, вынес другое решение и предоставил озверевшей толпе газетчиков шанс вдоволь поглумиться над художником. Транслируя на страницы романа громкий европейский процесс, Сологуб высказал свое отношение к жестокому и бесчеловечному решению обвинителей, и таким образом продемонстрировал солидарность с Уайльдом во взглядах на природу искусства, неподсудность и неприкосновенность личности художника, творящего своей жизнью новый и лучший мир.*

* — Приношу глубокую благодарность проф. Джону Элсворту (Манчестер) за предоставленный им ценный комментарий процесса О. Уайльда, а также Т.В. Павловой — автору исследования «Оскар Уайльд в русской литературе (конец XIX — начало XX в.)».

Примечания

1. Сологуб Ф. Художники как жертвы // Биржевые ведомости. Утр. 1916. № 15108. 27 февр. С. 3.
2. Б.п. Дело Оскара Вильде // Новое время. 1895. 27 марта (8 апр.). № 6852. С. 2.
3. Б.п. Судебное разбирательство по делу Оскара Вильде // Новое время. 1895. 28 марта (9 апр.). № 6853. С. 2.
4. О вхождении имени О. Уайльда в русскую печать и восприятии его творчества в России (в том числе о значении статей З. Венгеровой) см.: Павлова Т.В. Оскар Уайльд в русской литературе (конец ХIХ - начало ХХ в.) // На рубеже ХIХ и XX веков. Л., 1991. С. 77-128.
5. Волынский А. Оскар Уайльд // Северный вестник. 1895. № 12. С.313.
6. Волынский А. Литературные заметки (Новые течения в современной русской литературе. Ф. Сологуб) // Северный вестник. 1896. № 2. С. 241.
7. Волынский А. Оскар Уайльд // Северный вестник. 1894. № 9. С. 57-58.
8. Статьи З.А. Венгеровой о новой европейской литературе, печатавшиеся в «Вестнике Европы», «Северном вестнике», «Мире Божьем», «Образовании», были затем представлены в ее трехтомнике «Литературные характеристики» (С.-Пб., 1897-1910).
9. См.: ИРЛИ. Ф. 39 (З.А. Венгеровой и Н.М. Минского); при предварительном беглом просмотре обширных материалов переписки З.А. Венгеровой с сотрудниками журнала упоминания о процессе О. Уйальда не были выявлены, возможно они могут быть обнаружены при детальном изучении фонда.
10. См.: Сологуб Федор. Тяжелые сны. Роман (Черновой автограф, беловой автограф, наброски, корректура) // РНБ. Ф. 724. № 3-6.
11. Сологуб Ф. Тяжелые сны. Л., 1990. С. 176.
12. Сологуб Федор. Собр. соч. В 12 т. СПб., 1909. Т. 2: Тяжелые сны.
13. О конфликте Сологуба с редакторами «Северного вестника» в связи с публикацией романа «Тяжелые сны» см.: Сологуб Ф. Письма к Л.Я. Гуревич и А.Л. Волынскому / Публ. И.Г. Ямпольского // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1972 год. Л., 1974. С. 112-113.
14. Стихотворение «Свистали, как бичи, стихи сатиры хлесткой...», см.: Сологуб Федор. Неизданные стихотворения 1878-1927 гг. / Публ. М.М. Павловой // Неизданный Федор Сологуб. М., 1997. С. 68.
15. Сологуб неоднократно сообщал в печати, что роман «Мелкий бес» был задуман в годы его службы в Великих Луках (1885-1889) и что он работал над ним десять лет (1892-1902). Тем не менее, в тексте романа имеются указания, корректирующие авторские сведения: упоминаемый рассказ А.П. Чехова «Человек в футляре» был напечатан в 1898, сюжет, рассказывающий о приезде в город двух литераторов, прототипом одного из которых был М. Горький (в ранней редакции романа) также мог возникнуть не ранее 1898-1899; история И.И. Страхова, послужившего основным прототипом Передонова, закончилась его безумием и смертью в 1898; кроме перечисленных, есть и другие факты, позволяющие уточнить время создания «Мелкого беса»).
16. Сологуб Ф. Мелкий бес // РНБ. Ф. 724. № 2. Л. Впервые приведен в публикации А.Л. Соболева: Ф. Сологуб. «Мелкий бес»: неизданные фрагменты // НЛО. № 2 (1993). С. 162.
17. Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля. Т. 3. 1882. С. 547. См. также: Венцлова Т. К демонологии русского символизма // Венцлова Т. Собеседник на пиру. М., 1997. С. 75, 81.
18. О мотиве наказания розгами в романе см.: Павлова М.М. Из творческой предыстории «Мелкого беса» (алголагнический роман Федора Сологуба) // Анти-мир русской культуры. Язык. Фольклор. Литература. М., 1996. С. 328-354.
19. Сологуб Федор. Мелкий бес. М.: Худ. литература, 1988. С. 255; далее в тексте статьи все цитаты приведены по этому изданию, страницы указаны в скобках.
20. Б.п. Дело Оскара Вильде // Новое время. 1895. № 6852. 27 марта (8 апр.). С. 2.
21. Oscar Wilde: Three Times Tried [Famous Old Bailey Trails of the Nineteenth Century], London: The Ferrestone Press, [1912]. P. 45.
22. Oscar Wilde: Three Times Tried. P. 72.
23. О значении «парфюмерных» игр героев романа см.: Кушлина Ольга. Страстоцвет или Петербургские подоконники. С.-Пб., 2001. С. 109-117.
24. Oscar Wilde: Three Times Tried. P. 73, 152-153.
25. Oscar Wilde: Three Times Tried. P. 422.
26. Oscar Wilde: Three Times Tried. Р. 161.

© Margarita Pavlova

back

top