Хроника конференции
"Образ Петербурга в мировой культуре"

30 июня - 3 июля 2003 года в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии наук состоялась международная конференция "Образ Петербурга в мировой культуре", приуроченная к празднованию 300-летия Санкт-Петербурга.

Работа конференции проходила по нескольким направлениям.

Чтение докладов секции "Стереотипы восприятия Петербурга-Петрограда-Ленинграда" началось с сообщения В. Страды (Венеция) "Петербург как европейская столица". Пользуясь определением "петербургский цикл" вместо привычного "петербургский текст", докладчик попытался осмыслить историческое и символическое значение Петербурга. Рассмотрев разные фазы развития петербургского цикла, В. Страда делает следующие выводы: 1) Петербург возник как противопоставление Москве и открыл новую эпоху модернизации в России, сопровождающуюся мучительными поисками самоидентичности; 2) Петербург есть столь же окно в Европу, сколь и окно в Россию, так как с началом петербургского цикла Россия утратила свою неподвижность и приобрела новую форму самосознания, ранее исключительно религиозную; 3) Если город может являться столицей не государства, а определенного исторического времени, то Петербург вместе с Парижем можно считать столицей XIX века; 4) Как один из культурных центров и в силу своих традиций Петербург может стать столицей и XXI века, что означало бы начало нового петербургского цикла.

И.П. Смирнов (Констанц) в своем докладе "Петербург: город мертвых и город живых" анализирует принцип построения Санкт-Петербурга, исходя из теории разделения всех городов на два типа. К первому из них относятся такие города, как Афины или Москва, где центры занимают дворцово-храмовые комплексы и социально значимые сооружения (к которым не редко примыкает и привилегированное кладбище), а периферия имеет либо радиально-концентрическую, либо линейно-прямоугольную уличную структуру. Другой архитектурный принцип состоит в разделении города на обширный некрополь и бытийную сферу. К городам подобного типа докладчик относит древнеегипетские Фивы и Петербург, где на левом берегу Невы оказались сосредоточены правительственные здания, а правый заполнен разнообразными входами в царство смерти и вырождения, будь то Кунсткамера, тюрьмы, Петропавловская крепость, большинство городских кладбищ. Таким образом, И.П. Смирнов отвергает расхожее мнение, согласно которому Петербург был построен по исключительно рационалистической схеме, и считает вопрос о его возникновении сопоставимым с аналогичным вопросом относительно очагов древнейших государственных цивилизаций, а символическую структуру города - объяснением его вечной амбивалентности.

В докладе А.Л. Осповата (Москва / Лос-Анджелес) "Окно в Европу: источники и модификации формулы" был заново рассмотрен фактический материал, который относится к происхождению и бытованию увековеченной в "Медном всаднике" сентенции. Источником знаменитой фразы Ф. Альгаротти об "огромном окне, недавно открывшемся на севере", послужила острота лорда Балтимора, спутника Альгаротти в путешествии в Россию в 1739 г.: "Петербург - это око России, которым она смотрит на цивилизованные страны, и, если ее ослепить на этот глаз, она немедленно впадет в варварское состояние, из которого едва вышла". Эта острота, популяризированная в переписке и мемуарах прусского короля Фридриха Великого, была хорошо известна в России, и нет сомнения, что она входит в смысловое поле, окружающее пушкинскую цитату из Альгаротти".

В сообщении О.В. Беловой (Москва) "Петербург в восточнославянской крестьянской культуре (город в народных легендах)" были представлены образцы народных нарративов, отражающих взгляд носителей традиционного крестьянского сознания на феномен Петербурга как на часть "чужого" культурного пространства. В задачу сообщения входило также рассмотреть легенды о "знаковом" петербургском объекте - Медном всаднике - в фольклорно-мифологическом контексте, проследив связи этого "петербургского" сюжета с традиционными мотивами фольклорной прозы (добывание чудесного коня, попытка выполнить непосильную задачу, наказание за гордыню, укушение змеей) и народно-христианских легенд (творение во имя "свое" и "Божье", святой-змееборец, установление обетного праздника).

Р. Николози (Констанц) посвятил свое выступление теме "Город - Кунсткамера: Петербург Петра I в иностранных описаниях". Кунсткамера Петра Великого продолжила традицию европейских Кунсткамер и Вундеркамер XVI-XVII вв. и в определенном смысле подытожила культурную трансмиссию, которая обнаруживала существенные функциональные сдвиги в истории схожих западноевропейских музеев. Главное внимание в последующих размышлениях уделяется одному из аспектов этих сдвигов, произошедших в реализации концепции кунсткамеры на русской почве. Контекст петровских реформ придает Кунсткамере символическое измерение, тесно связавшее ее с Петербургом. Символически представляя утопию о Новой России, сам Петербург воспринимается как лаборатория царя-творца, царя-демиурга, который реализует новой столицей прототипирование социального микрокосма. С определенной точки зрения Кунсткамера в этом утопическо-символическом порядке была аналогична городу. Об этих структурных параллелях между первым русским музеем и Петербургом на уровне демиургической деятельности Петра Великого свидетельствуют иностранные описания того времени.

В сообщении К.А. Богданова (С.-Петербург / Констанц) "Болезни в Петербурге, болезни Петербурга: швейцарский врач о русских пациентах" речь шла о традиции медико-топографических представлений о российской столице. По мнению докладчика, анализ такой традиции представляет не только историко-научный, но также историко-культурный интерес, позволяя скорректировать представления о дискурсивном "правдоподобии" литературы в изображении социальной реальности, и вместе с тем уточнить процесс типизации Петербурга в общественном сознании. Предметом рассмотрения в докладе стал первый опыт медицинской топографии Петербурга - монография работавшего в России швейцарского врача Г.-Л. Аттенгофера, в существенной степени предопределивший, по мнению К.А. Богданова, традицию литературных "физиологий" Петербурга ХIX века.

В докладе М.А. Черных (С.-Петербург) был рассмотрен "Католический образ православной столицы". Начиная с середины XVIII и на протяжении практически всего XIX столетия культурно-географическое местоположение России по отношению к Европе претерпевает существенные изменения. В наибольшей степени Россия "вдвигается" в европейские культурно-политические границы в период 1790-1810 годов. В это время российские монархи сознательно и с удовольствием принимают на себя роль спасителей Европы, предполагающую постепенное превращение России в центр европейских контрреволюционных сил. Существенным элементом этой политики при Павле I становится поддержка католической церкви - по своему размаху беспрецендентная для русской истории. Приглашение в Петербург рыцарей Мальтийского Ордена и иезуитов, а также ряд других религиозно-политических мер определили тот ярко выраженный католический колорит, который обретает в начале XIX века столица империи. Таким образом, для тех, кто не мыслит европейской цивилизации вне ценностей Старого Режима - монархии и католицизима - католический облик Петербурга в начале XIX столетия оказывается важнейшим фактором формирования представления о нем как о по-настоящему европейской столице.

В сообщении Й. ван Баака (Гренинген) "Петербург глазами голландцев" анализируется образ российской столицы, значительное составляющее голландского образа России вообще, который производит на исследователя двойственное впечатление. С одной стороны - это блестящий, имперский город, со светским обаянием международного культурного центра. С другой - город глубоких социальных противоречий. Для образованного голландца в образ Петербурга несомненно входили (и входят) его значение культурного и политического центра России до катастрофы 1917 года. В этом образе очевидно сливаются специфика русского культурного пространства, с ее "чуждостью", и архетип крупной европейской столицы, который складывался еще со времен эпохи Просвещения.

В.Е. Багно (С.-Петербург) в своем докладе "Образ Петербурга в Испании" предпринял попытку доказать, что в осмысление образа Петербурга свою лепту внесли немногочисленные испанцы, жившие в столице Российской империи, в ней побывавшие или о ней размышлявшие. Непредвзятости взгляда не мешали ни соперничество, ни партнерство, ни снисходительность, ни подобострастие. Разве что неприветливые небеса северной столицы, отсутствие солнца, к которому столь привычен любой житель средиземноморья, создавали подчас непреодолимое препятствие для выражения симпатии.

В сообщении А.О. Львовского (С.-Петербург) "Образ послереволюционного Петербурга в Швеции" отмечается, что интерес к Петербургу, характерный для шведской интеллектуальной элиты на протяжении двух предыдущих столетий, стал еще более острым в связи с революционными событиями 1917 года. Доклад посвящен шведскому восприятию причин, приведших к революции, ее последствий для России, Швеции и всей европейской цивилизации, а также образа революционного Петербурга и дальнейших перспектив этого "европейского" города. Приводятся оценки и суждения шведских писателей и публицистов, ставших непосредственными свидетелями революционных событий, побывавших в Петербурге за несколько лет до 1917 года, а также никогда не посещавших Петербург, но хорошо знакомых с литературным творчеством Достоевского и других "петербургских" классиков.

Г.А. Тиме (С.-Петербург) посвятила свой доклад теме "Петербург - русский Берлин - Москва как "триада" путешествий русского духа". После революционного переворота 1917 года, когда Петербург стал своего рода перевалом на пути тысяч людей на Запад, петербургский феномен приобрел особенное значение, которое в известной мере передалось русскому Берлину. И Петербург, и русский Берлин представляли собой города, распавшиеся на Восток и Запад, в которых дионисийское и аполлоническое начала стремились к синтезу, но не могли соединиться. Поэтому "триада" путешествия "уязвленного" русского духа обозначилась для многих российских западников 1920-х годов как путешествие из Петербурга в Москву, пролегающее через Берлин. Особенно показательна в этом отношении духовная и творческая судьба А. Белого. Возвращение русского духа с Запада на Восток - по сути дела, из Петербурга в Москву - означало предпочтение Петербургу все той же Скифии - Московии и ее неуемной "непроветренной" жизни. Но "триада" такого путешествия, словно теряя время от времени один из своих западных компонентов, "стягивалась" до извечного дуализма аполлонийского ("мертвого") порядка и дионисийского ("живого") хаоса - Запада и Востока, Европы и России.

В. Паперный (Хайфа) в своем выступлении на тему "Петербургский субстрат в мифологии Тель-Авива" отметил, что в ивритской культуре ХХ века мифология Тель-Авива складывалась под сильным влиянием "петербургского текста" русской литературы. В качестве примеров докладчик привел поэму А. Шленского "Против пустыни" (1929) и роман А. Мегеда "Кхедва и я" (1959). Русская мифология Петербурга стала субстратом не только одной из версий литературной мифологизации Тель-Авива, но и конститутивного для израильской культуры утопического проекта, аналогичного проекту Петра Великого. Этот проект ставит цель резкого изменения традиционного исторического характера еврейской культуры через перенос его центра из старой столицы - "вечного" Иерусалима - на границу в Тель-Авив. Деятельность сторонников данного проекта и реакция на него породили бицентричность израильской культуры, подобную бицентричности русской культуры XIX века.

Заседание секции "Петербург глазами дипломатов и путешественников" открыл И. Серман (Иерусалим) с докладом "Петербургская революция 1762 года глазами голштинца". В центре внимания докладчика оказалась опубликованная в Лондоне в 1764 году книга на французском языке "Письма немецкого офицера к ливонскому дворянину, написанные в Петербурге в 1762 году во время царствования и свержения Петра III, императора России, собранные и опубликованные К.-Ф.-С. де ля Маршем". Книга содержит подробные сведения о положении России, ее прошлом, нравах населения. Значительный интерес вызывает также свидетельство человека, служившего в войсках Петра III и жившего в немецкой колонии Петербурга. В письмах приводится отчет о дворцовом перевороте 1762 года, объективная характеристика свергнутого императора, отношение к нему различных слоев общества.

М. Икута (Осака) посвятила свое сообщение теме "Вынужденные путешественники: Петербург глазами японцев". На протяжении двух столетий (с середины XVII до середины XIX веков) Япония была закрытой страной, и только моряки, потерпевшие кораблекрушение, были вынужденными путешественниками в чужие страны. Около десяти таких японских мореплавателей побывало в Петербурге. Их рассказы формировали образ российской столицы, бытующий в японской культуре, характерной чертой которого было представление о Петербурге как метонимии цивилизованной Европы, представлявшей альтернативный путь развития, что сыграло большую роль в последующей модернизации японской культуры.

В докладе Т. Кимуры (Киото) "Петербург при Екатерине II глазами японского купца" описываются воспоминания наблюдательного и образованного капитана торгового судна по имени Дайкокуя Кодаю, потерпевшего кораблекрушение в Тихом океане и оказавшегося в России. После возвращения на родину Кодаю был допрошен властями, и в архиве сохранились сделанные им подробные описания российских городов: Москвы, Петербурга, Ярославля, Иркутска, Казани и др. Петербург поразил путешественника своей красотой и роскошью, так же как правление Екатерины II своей гуманностью и высоким уровнем развития общества. Особой похвалы удостоились увиденные им воспитательные дома, больницы и школы для детей из низших сословий.

Этюд П.Р. Заборова (С.-Петербург) "Французский актер в Петербурге и о Петербурге (1779-1782гг.)" был посвящен примечательному эпизоду русско-французских культурных отношений в царствование Екатерины II - пребыванию в Петербурге в составе придворной труппы драматического актера и певца, а впоследствии видного драматурга П.-Ж.-Б. Шудара-Дефоржа (1746-1806) и его петербургским впечатлениям, которые получили отражение в его мемуарах "Поэт, или Мемуары одного литератора, им самим писанные" (1798). О своей жизни и деятельности в Петербурге Дефорж сообщал без особых подробностей: в центре его повествования находились сам этот город, его местоположение, устройство, вид, достопримечательности, население и, конечно, Екатерина и ее двор. Почти трехлетнее пребывание Дефоржа в России завершилось в 1782 году, и годы эти не прошли бесследно для него как писателя: в октябре 1786 года состоялась премьера его пьесы о бунте русских крепостных крестьян "Федор и Лизинка, или Спасенный Новгород", в основе которой, по его собственному признанию, лежал "анекдот", услышанный им еще в Петербурге, в 1779 году.

В докладе Е.Е. Дмитриевой (Москва) "Петербург в судьбе А. Коцебу" преимущественно рассматриваются собственно петербургские периоды в судьбе Коцебу: первый, когда совсем юношей он приезжает в Петербург из Веймара, делает казалось бы блестящую карьеру на службе у генерала Бауэра, и все же впадает в немилость Екатерины II из-за своего упорного желания балансировать между различными культурными традициями (случай драмы "Димитрий Самозванец"). Второй период, когда Коцебу, сосланный в Сибирь, неожиданно оказывается призванным в Петербург и становится почти официальным историографом последнего года царствования Павла. В дальнейшем "петербургский комплекс" Коцебу, его колебание между двумя Отчизнами (Германией и Петербургом) многое объясняют в его политической деятельности, в которой, оказывается, вопреки распространенному мнению, гораздо меньше предательства и шпионажа, и гораздо больше работы "культуртрегера", находящегося между двумя Отчизнами и двумя культурами.

В.А. Мильчина (Москва) в своем сообщении "Петербург и Москва в книге Ж. де Сталь "Десять лет в изгнании": две формулы" сопоставляет изображения Петербурга и Москвы в книге французской писательницы Ж. де Сталь. Если в описании Петербурга Сталь продолжает традицию, которая сводится к "хронологической" формуле противопоставления двух временных пластов, то описание Москвы в книге Сталь и ее западноевропейских предшественников выполнено в соответствии с другой формулой, до сих пор не становившейся предметом специального рассмотрения. Эта формула основана на соположении разных пластов и характеристик: пространственных и временных, социальных и жизненных. Таким образом, налицо контрастная связь между "синхронным" характером описания Москвы и "диахронной" формулой, лежащей в основе описаний Петербурга, унаследованная писательницей от своих предшественников и запечатленная в ее книге.

В докладе "Рецепция Петербурга в петербургских письмах Ж. де Местра и книге А. де Кюстина "Россия в 1839 году"" А.А. Асоян (Омск) сосредоточил внимание на методологии изучения текстов сардинского посланника и французского путешественника. С точки зрения докладчика, в письмах де Местра очевидна интенция историзма, что проявляется в корреспондировании его текстов с "Запиской о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях" Н. Карамзина. В книге маркиза де Кюстина культурно-историческое содержание рецепции Петербурга элиминируется, и она принимает эмблематический характер. Почти везде автор конструирует образы, которые оказываются симулякрами реальных объектов. Эта особенность книги возникает как атрибут романтизированного сознания автора, который, перефразируя К. Рылеева, вслед за декабристами мог бы сказать: "Так мне говорит мое французское сердце".

Сообщение М. Рубинс (Джорджия) "Петербургский топос во французских путевых очерках первой половины XIX века" было посвящено анализу рецепции Петербурга французскими путешественниками первой половины и середины XIX века на основании оставленных ими путевых очерков. Около полутора десятка произведений, принадлежащих перу как известных (таких как Ж. де Сталь, маркиз де Кюстин, А. Дюма, Т. Готье и др.), так и менее известных в русском контексте авторов (М. Шопен, Ф.Г. Фабер, Л.-Р. де Бюссьер, К. Мармье и др.), рассматриваются прежде всего с целью выявления основных топосов, мотивов и стереотипов, связанных с восприятием российской столицы в данный исторический период. Мнения французских путешественников о Петербурге сопоставляются с их же мнениями о Москве, которая обычно представлена как антипод северной столицы, а также с некоторыми парадигматическими представлениями о двух городах, существовавшими в русской культуре.

В докладе Ч. Де Микелиса (Рим) "Вальденсы в Петербурге" речь шла о следах, оставленных приверженцами маленькой реформатской церкви, в российской столице. В отличие от США, Латинской Америки и некоторых стран Европы, в России никогда не существовало вальденской церкви. Тем не менее, у вальденсов имелась ярко выраженная, подчас преувеличенная идентичность, начиная с того момента (1719), когда, по мнению докладчика, сам этноним "вальденс" стал русским словом. Присутствие вальденсов в XVIII и XIX веках в России и, в частности, в Петербурге, связано с миграционными тенденциями этого небольшого сообщества, особенно усилившимися в царствование Александра I.

Выступление Т. Сасаки (Сайтама) "Пребывание первого японского посольства в Петербурге в 1873 году" было посвящено описанию большого путешествия японских лидеров в Европу и Америку для осмотра и изучения социально-политических и правовых институтов передовых стран. В Петербурге посольство оставалось в течении 16 дней. Основным результатом этого путешествия стало преодоление глубоко укоренившегося страха перед Россией, ибо, как написал в своих заметках секретарь посольства, "Россия не так сильна, как воображалась она в сознании японцев". Послы отметили экономическую и социальную отсталость России по сравнению с передовыми европейскими странами, обусловленную огромной разницей в уровне жизни дворянства и низших слоев населения. По мнению докладчика, в этом вопросе, также как и в критическом отношении к православию, наблюдается нечто общее в позициях японских лидеров и русских народников.

Ч.Й. Ким (Сеул) в своем докладе ""Сеул-Петербург" как маршрут самопознания" обратилась к теме пребывания в Петербурге первой корейской миссии, посетившей Россию в 1896 году в связи с празднованием коронации Николая II. Записки, оставшиеся после путешествия в Петербург, передают восхищенное удивление перед объектами западной цивилизации, символом которой стал для корейцев этот город. Можно выделить три характерных момента в восприятии российской столицы авторами записок: 1) Отсутствие традиционных элементов петербургского мифа; 2) Убеждение в том, что Россия является той страной, которая может защитить Корею от Японии и других внешних врагов; 3) Представление о Петербурге как об "окне" в иное, более прагматичное мировоззрение, которое долгие годы будет влиять на самосознание корейского народа.

Сообщение С.Л. Фокина (С.-Петербург) "Снова о путешествии Л.-Ф. Селина в Ленинград" касалось загадок и неясностей, оставшихся после публикации в 2000 г. книги М. Климовой "Селин и Россия". Как известно, французский писатель посетил Ленинград в 1936 году. В это время идеологи в СССР искали новую кандидатуру на роль советско-французского трибуна, которую раньше исполнял А. Барбюс. По мнению докладчика, Селин мог получить предложение принять сторону большевиков от опытного пропагандиста М. Бородина. Известно, что по приезде во Францию писателя посетил советский консул и предложил ему написать хвалебное эссе об СССР. Но сотрудничество не состоялось, так как Селин ответил глубоко антикоммунистическим памфлетом "Mea culpa".

Следующее заседание было посвящено докладам на тему "Петербург в зарубежной живописи, музыке и кинематографе". В выступлении Э. Кросса (Кембридж) "Петербург глазами английских художников (XVIII - начала XX вв.)" анализировался малоизвестный и малоизученный вклад английских художников в формирование образа Петербурга в Великобритании, начало которому положило изображение Медного всадника, впоследствии много раз воспроизведенное в рисунках художников-дилетантов и в анонимных карикатурах. Своеобразными вехами британского изобразительного искусства о Петербурге и России можно считать издания гравюр талантливого художника Дж. Эткинсона, книгу гравюр "Путешествие в С.-Петербург и Москву", альбом Дж. Джеймса с двадцатью литографическими изображениями Петербурга. Много интересного материала находится также в книге анонимного художника "Петербург" (1910 г.), содержащей 33 цветные и черно-белые акварели с изображением города. В начале ХХ века большое значение в формировании визуального образа российской столицы приобрела фотография. Здесь следует упомянуть книгу "Петроград в прошлом и настоящем", в которой чередуются фото и рисунки.

В докладе А.И. Климовицкого (С.-Петербург) "Петербург Арнольда Шёнберга" рассказывалось о визите австрийского композитора в российскую столицу в 1912 году по приглашению музыкантов, близких к кружку "Бродячей собаки". За пять дней, проведенных в Петербурге, Шёнберг успел дать концерт, вызвавший восторженную реакцию публики. В письмах композитора можно найти ценное свидетельство о том, каким он увидел музыкальный Петербург. Следующий приезд Шёнберга в Россию не состоялся из-за начала Первой Мировой войны. Но история его отношений с Петербургом на этом не закончилась. В 1934 году главный дирижер и художественный руководитель Ленинградской филармонии Фр. Штиге получил письмо, в котором говорилось о том, что Шёнберг готов переехать из Германии в Ленинград, если в этом городе он сможет основать Институт музыки. По мнению докладчика сам факт подобного обращения связан с теми впечатлениями, которые композитор получил от Петербурга в 1912 году.

Ж. Нива (Женева) посвятил свой доклад теме "Версаль-Петербург и обратно: мирискуссники в парижской эмиграции (1920-е годы)". По мнению докладчика, русских художников и поэтов, оказавшихся в эмиграции, можно разделить на тех, кто испытывал ностальгию по несуществующему Западу (например, А. Бенуа), и тех, кто грезил несуществующим Востоком (Н. Рерих). Художники-западники увозили с собой в Париж образ Петербурга, и можно сказать, что Запад парадоксально возвращался на Запад, но уже в преображенном петербургском виде. Русские художники-эмигранты взаимодействовали с неоклассической французской школой. Пример их сотрудничества - повесть Ж. Жироду "Аптекарша", появившаяся в 1926 году с иллюстрациями А. Алексеева.

В сообщении Р. Джакуинты (Удине) ""Седьмая симфония" Д. Шостаковича в итальянском восприятии" прослеживается история восприятия в Италии самого известного произведения Шостаковича и, связанной с ним, ленинградской блокады. Рассматриваются отклик В. Муссолини, сына диктатора, на американское исполнение симфонии в 1942 году и критические отзывы на ее первое исполнение в послевоенной Италии. Большой интерес вызвало также флорентийское исполнение симфонии в 1946 году, о котором выразили свое мнение композиторы В. Букки и Л. Даллапиккола. Особенный интерес представляет полемика, вспыхнувшая в 1949 году между секретарем итальянской компартии П. Тольятти, который повторяет аргументы и тон, использованные против Шостаковича А. Ждановым, и крупным музыковедом Массимо Мила.

Выступление П. Буонкристиано (Рим) называлось "Театральные адаптации и постановки "Белых ночей" Ф.М. Достоевского в Италии". В 1957 году Л. Висконти снимает знаменитый фильм, под влиянием которого многие представители театрального мира Италии обращают свое внимание на повесть Достоевского, нашедшую впоследствии свое художественное воплощение во множестве сценических, телевизионных, кинематографических и оперных версий этого произведения. Так, за последние сорок лет в Италии было снято два кинофильма, один телеспектакль, поставлены две оперы и сделано более пятнадцати театральных адаптаций "Белых ночей". В докладе были рассмотрены только работы, представляющие наибольший художественный интерес. Особое внимание в этих постановках традиционно уделяется Петербургу, предстающему не столько фоном разворачивающихся событий, сколько одним из действующих лиц.

Последнее заседание было посвящено теме "Петербургский текст в инонациональном тексте". В докладе С. Гардзонио (Пиза) "Образ Петербурга в итальянской литературе XVIII - начала XIX веков" анализируется формирование и история образа российской столицы в литературе Италии. В частности, приводятся данные о противоречивом восприятии образа города в мемуаристике и в поэзии таких видных деятелей культуры как Ф. Альгаротти, Дж.-Б. Касти, В. Альфьери и др. В сообщении затрагивается также малоизвестная филорусская антинаполеоновская поэзия конца XVIII - начала XIX веков и описываются малоизученные итальянские поэмы о Медном всаднике и о наводнении 1824 года.

Р.Ю. Данилевский (С.-Петербург) в своем докладе "Гетевский Петербург" познакомил аудиторию с многочисленными свидетельствами интереса И.-В. Гете к Петербургу, к основателю города Петру Великому, к Петербургской Академии наук, почетным членом которой Гете был избран в 1826 году. Поэт много читал о Петербурге, видел гравюры с изображением городских зданий и планы города, состоял в переписке с другом юности, писателем и русским генералом Г.М. Клингером и другими корреспондентами, хорошо знавшими жизнь российской столицы. Докладчик критически оценил, но не отверг полностью неоднократно выдвигавшуюся гипотезу о том, что во второй части трагедии Гете "Фауст" косвенно отразились впечатления поэта о строительстве города по воле одного человека на болотистом морском берегу - впечатления, полученные им из истории Петербурга, от петербургского наводнения 1824 года, от деятельности Петра.

В сообщении И.Е. Борисовой (С.-Петербург) "Вранье о Петербурге: по маршрутам Мюнхгаузена" речь идет о путешествии в Россию знаменитого барона, трактуемом как путешествие в загробный мир, дверью в который оказывается деревенское кладбище, а столицей - Петербург. Город конституируется топосами лесного, звериного пространства, когда достаточно лишь спуститься из квартиры по лестнице, чтобы оказаться в самом его эпицентре. Как полагает докладчица, Петербург Мюнхгаузена - это первая инфернальная столица, преодоление которой является для барона своего рода инициацией в его бытии-во-лжи.

И.В. Немировский (С.-Петербург) посвятил свой доклад "Образу Петра Великого у Байрона". Основываясь на значительном интересе Байрона к России, А.С. Пушкин в 1827 году отметил сходство одного из персонажей его драмы "Сарданапал" с личностью Петра I. Речь идет об образе основателя Вавилона и строителя Вавилонской башни Нимврода, который вместе с царицей Семирамидой (Екатерина II) является во сне к своему правнуку царю Сарданапалу (Александр I). Эта параллель не была отмечена ни современниками Байрона, ни его комментаторами. Никто, кроме Пушкина, не увидел в Нимвроде Петра Великого, а в Семирамиде - Екатерину. Между тем, соотнесение Петра со строителем Вавилонской башни отчасти объясняет, по мнению докладчика, откуда в черновиках произведения, писавшегося в те же дни, что и "Медный всадник", в "Сказке о золотой рыбке", появляется образ вавилонской башни.

Сообщение И.Л. Поповой (Москва) "Петербург глазами русского Агасфера" было посвящено образу Петербурга в поэме В.С. Печерина "Торжество смерти". Созданная в первой половине 1830-х годов, широкую известность она получила после публикации в 1861 году и позднее, в качестве прототипа поэмы Степана Трофимовича Верховенского в романе Достоевского "Бесы". Мистерия гибели города и всех населяющих его народов выдержана в русле эсхатологического мифа о гибели Петербурга под водой и примыкает к ряду литературных и мемуарных текстов 1820-1840-х годов. В 1860-е годы усвоенный Печериным миф о гибели Петербурга, преданного анафеме и погребенного под водой, получает отклик в "московском" тексте русской литературы в виде легенды о Китеже, городе, ушедшем под воду и спасшемся за святость, образ которого назначен не устрашать, а спасать. Китежская легенда в конце 19 - первой половине 20 века привела к известному смещению традиционной оппозиции Петербурга и Москвы, выразившемся, в частности, в формировании концепции "Москва - Китеж" и усвоении "московским" текстом традиционно петербургской темы губительного наводнения.

Д.В. Токарев (С.-Петербург) посвятил свое выступление "Петербург-Петроград в творчестве А. Сальмона" образу России и Петербурга в творчестве французского поэта-авангардиста А. Сальмона, перу которого принадлежат такие произведения, как стихотворение "Успение Спиридона Спиридоновича Мармеладова", пьеса о революции "Начало", поэма о русской смуте "Приказ", роман о русской столице начала ХХ века "Оргия в Санкт-Петербурге". В этих произведениях Сальмон, осмысляя свой собственный опыт познания России, неоднократно указывает на опасность восприятия этой страны через призму художественного текста. Удалось ли ему самому избежать этой опасности? Полностью все-таки нет, хотя различные приемы, используемые Сальмоном в его текстах, нацелены как раз на изживание того страха, который Г. Блум назвал "страхом влияния".

Темой доклада Ю. Левинга (Лос-Анджелес) стал "Повседневный Петербург в дневниковых записях А. Бенуа 1917 года". Неопубликованный дневник А.Н. Бенуа велся с конца 1916 по начало 1918 гг. Подлинник впоследствии исчез при невыясненных обстоятельствах, но в архиве Института современной русской культуры Лос-Анжелеса сохранилась копия, готовившаяся автором к печати. Рукопись представляет собой ценное собрание записей очевидца о революционных буднях Петербурга, отразившее не только состояние культуры того времени и искусствоведческие интересы автора, но и маргиналии бытовой жизни, сегодня представляющие не меньший интерес для читателя.

В докладе А.А. Долинина (С.-Петербург / Мэдисон) "Посещение Ленинграда у Э. Берджеса и В. Набокова" анализируются типологические и, возможно, генетические связи между романами Набокова "Посмотри на Арлекина" и Берджеса "Мед для медведей". Докладчик проводит параллели между двумя произведениями на уровне стиля, сюжетных совпадений, идей и литературных референций, предлагая следующие выводы: 1) Оба романа написаны в духе фарса, клоунады, шутовской комедии; 2) Для обоих героев Ленинград оказывается не тем городом, который они ожидали увидеть, так как Вадим Вадимович не узнает город своего детства, а герой Берджеса вместо страны реализованной утопии попадает в нищенскую и беспорядочную атмосферу Англии времен Второй Мировой войны; 3) В обоих случаях Ленинград предстает некой мертвой зоной, выпавшей из времени; 4) И для Берджеса, и для Набокова характерны литературные реминисценции произведений Достоевского, Толстого, Пушкина и Гоголя.

В.А. Туниманов (С.-Петербург) в докладе "Подростки разных времен (Достоевский, Мориак и другие)" проследил отражения петербургского романа Достоевского "Подросток" в произведениях классиков литературы ХХ века от Ф. Мориака, А. Жида, Г. Гессе, Ф. Кафки до прозы Г. Бёлля и повести "Над пропастью во ржи" Д. Сэлинджера. Более всего в докладе было уделено внимания мемуарам, романам и повестям Ф. Мориака, которого еще в подростковом возрасте потряс "возмутительный" роман русского писателя. Произведения Мориака, конечно, "выстроены" и "упорядочены" "в соответствии с духом французской нации, но с несомненной оглядкой на опыт Достоевского", о чем он неоднократно писал в своих статьях. Как в романах и повестях, так и в мемуарах Мориака исключительно большое место занимают подростки и юноши, возраст становления и героических жертвенных порывов. Это постоянные темы творчества Мориака от романов двадцатых-тридцатых годов до "Агнца", "Мартышки", "Подростка былых времен" (последний роман писателя).

Л. Спроге (Рига) выступила с докладом "Петербург как ностальгия в творчестве русских писателей Латвии 1920-1930-х годов". Русское эмигрантское движение не прошло мимо Риги, которая находилась на пути из Петербурга и Москвы на Запад. Смешение в едином социо-культурном пространстве Риги двух тенденций литературного развития - московского и петербургского - предопределило меняющуюся векторность в процессе становления культурной среды. Это не могло не актуализировать петербургско-петроградскую проблематику как в историческом, так и в мифологическом преломлении "петербургской" темы в творчестве И. Лукаша, Ю. Галича, А. Перфильева, С. Минцлова и других писателей "русской Риги".

В докладе П. Лавринца (Вильнюс) "Петербург в литовской поэзии национального возрождения" дается обзор текстов второй половины XIX - начала XX веков, в которых так или иначе затрагивается тема Петербурга. Авторы их биографически связаны с городом на Неве: они, как и многие другие литовцы, обучались здесь в католической Духовной академии или университете. Так, Петербург предстает центром враждебной, чуждой в эстетическом, этическом, конфессиональном отношениях силы в поэме А. Баранаускаса "Путешествие в Петербург", утомительным, болезнетворным, чужим для выросшего в окружении сельской природы в стихотворных посланиях К. Кайриса, или местом тюремного заключения литовских патриотов в поэме Майрониса "Молодая Литва".

Заключительное выступление А.В. Белобратова (С.-Петербург) ""Желток и деготь": Ленинград в современной немецкой литературе" было посвящено рецепции Ленинграда-Петербурга в современной Германии, в культурно-историческом сознании которой он занимает определенное место на нескольких уровнях восприятия. Во-первых, как город-музей, обладающий неким пространством законсервированной истории. Второй существенный ракурс восприятия Ленинграда в немецком литературном сознании связан с войной и блокадой. Наконец, третья формула рецепции города исходит из мощного воздействия русских текстов о Петербурге - и в первую очередь здесь должны быть упомянуты романы и повести Достоевского, отдельные произведения Гоголя и "Петербург" Андрея Белого. Из всех существующих текстов современных немецких авторов, где речь идет о Ленинграде, докладчик подробнее остановился на двух. Это роман П. Морсбах "Уже и вечер" и книга И. Шульце "Тридцать три мгновения счастья. Записки немцев о приключениях в Питере".

В дни работы конференции в Пушкинском Доме была развернута выставка "Образ Петербурга в иностранных иллюстрированных изданиях "петербургского текста"", подготовленная М.Э. Маликовой. Вниманию зрителей были представлены работы русских художников (М. Добужинского, Ю. Анненкова, А. Бенуа, М. Ларионова), включенные в качестве иллюстраций в иностранные издания произведений Пушкина, Достоевского и Блока. В центре экспозиции, составленной из материалов библиотеки Пушкинского кабинета ИРЛИ и личных собраний Ж. Нива, Е.И. Федотовой и М.И. Башмакова - оригинальные иллюстрации француза русского происхождения Александра Алексеева к французским и английским переводам "Пиковой дамы" Пушкина, "Записок сумасшедшего" Гоголя и других произведений русской классики.

В рамках конференции состоялся также показ анимационных фильмов А. Алексеева "Нос" по повести Гоголя и "Картинки с выставки" на музыку Мусоргского; документального фильма В. Непевного "Сны об Альфеони" (посвященный А. Алексееву) и художественного фильма Р. Вине "Раскольников".

Алла Шашкова

© Alla Shashkova

back

top