Федор Сологуб
Не постыдно ли быть декадентом?
(Вступительная статья и публикация М.Павловой)
Статья "Не постыдно ли быть декадентом?" сохранилась в виде набросков на карточках (ИРЛИ. Ф. 289. Оп.1. Ед. хр. 538), не в полном объеме, и в виде белового машинописного автографа. Работу над прозаическим текстом Сологуб, как правило, строил по установленному порядку: сначала фиксировал отдельные мысли на карточках, затем после правки переносил записи из картотеки в тонкие школьные тетради или блокноты, или перепечатывал.
Наброски статьи содержатся в конверте, озаглавленном "Не постыдно ли быть декадентом?"; они представляют собой законченные высказывания, например: "Непознаваемое должно быть выражено символами, ибо всякое имя есть символ истинного бытия, и весь мир для возвышенного восприятия не действителен, а лишь символичен. Потому он не имеет ни цели, ни причины, ни смысла, - все бытие его - только символизация безусловного бытия в условных случайных формах".
Помимо подготовительных материалов к статье, в том же конверте находятся карточки с другим текстом, имеющим самостоятельное значение. Приведу в извлечениях отдельные записи, сопутствующие черновым наброскам статьи о декадентстве (воспроизвожу по современной орфографии): "Человецы, что всуе мятемся? Течение скорое и жестокое есть, имже течем: дым есть житие, пара, и пепел, и прах помале будем, и яко цвет увядаем. Темже Христу бессмертному возопием: преставльшагося от нас упокой, идеже всех есть вселящихся жилище"; "Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду во гробех лежащую, по образу Божию созданную нашу красоту, безобразну и не имущую вида. О чудесе, что сие еже о нас бысть таинство? Како предахомся тлению? Како сопрягохося смерти? <…>"; "Человек яка трава, дние его яко цвет сельный. Яко дух пройде в нем, и не будет. И истина Господня пребывает во всех"; "Приидите, узрим вси чудо паче ума, иже вчера с нами сый, ныне лежит мертв. Приидите, познаим, яко помале в погребальная повиты и мы скончаемся: иже миры помазующиеся благоуханными, лежат смрадны: како златом красящиеся, но украшени лежат и безобразни <…>"; "Найде смерть яко хищник, найде тлитель, и низложи мя, найде и суща мя показа: найде, и земля сый, яко не сый лежу. Воистину соние, воистину приведение есть мы человецы. Но приидите, возопиим бессмертному царю: Господи, вечных твоих благ сподоби преставльшагося от нас, упокояя его в нестареемой жизни"; "Лукавый путь, иже отхожу, имже никогда же сице ходих, и страна она незнаема, идеже никтоже никакожа познает мя. Ужасно есть видети водящие страшно, призвавшего мя животом и смертью владычесвующа, и зовуща нас, егда хощет, тамо: Аллилуйа"; "разжигаемся токмо слышаще, яко есть тамо свет вечный, тамо источник живота нашего, и тамо наслаждение вечное: тамо есть рай, о немже всякая душа праведных радуется. Снидемся вси во Христе и мы, да сие возопием вси Богу: Аллилуйа" и т п.
Процитированные фрагменты представляют собой неупорядоченные выписки из "Чина погребения мирского человека", который читает священник при отпевании покойника ("Служебник. Часть первая"). Не исключено, что Сологуб умышленно расположил карточки с разнородными текстами в одном конверте: возможно, природа символа, о которой он размышлял в статье о декадентстве, открывалась ему через символику обряда погребения, рождения в смерть; тем более что культ небытия был центральным в декадентском служении, а постижению тайны смерти в иерархии декадентских "тайн" отводилось первостепенное место.
Для черновиков писатель обычно приспосабливал старые записи или дубликаты рукописей: разрезал использованную школьную тетрадь на восемь частей и делал наброски на оборотах. Для карточек с подготовительными материалами к статье и выписками из "Чина погребения" были разрезаны тетради со стихами. При совмещении оборотов карточек в некоторых случаях можно прочитать отдельные строфы и установить, какие тексты Сологуб использовал для набросков и выписок. На оборотах прочитываются преимущественно стихотворения из сборника "Тени. Рассказы и Стихи". Книжка вышла в 1896 году, после чего поэт мог не сохранять рукописные копии (следовательно, первые наброски статьи "Не постыдно ли быть декадентом" были сделаны не ранее 1896 года).
Например, при соединении двух карточек, относящихся к двум названным текстам, прочитывалась последняя строфа стихотворения (Тени, 166):
Кто дал мне это тело
И с ним так мало сил,
И жаждой без предела
Всю жизнь меня томил?
Кто дал мне землю, воды,
Огонь и небеса,
И не дал мне свободы,
И отнял чудеса?
На прахе охладелом
Былого бытия
Природою и телом
Томлюсь безумно я.
На оборотах этих же двух карточек располагаются - фрагмент статьи: "Созерцая постоянную гибель всего, что представлялось нам ценным и необходимым, мы увидели, что весь этот мир не имеет своей ценности, и не имеет своего бытия, как не имели своего бытия существа двух измерений, хотя бы и высшим сознанием казались они своим обладателям"; и выписка из "Чина погребения": "Святого Духа держава на всех: ему же вышняя воинства поклоняются, со всяким дыханием дольним".
К "Чину погребения" восходят основные мотивы лирики Сологуба 1890-1900-х годов. Тексты, созданные им на тему смерти чрезвычайно многочисленны, отдельные стихотворения могут быть восприняты как непосредственное переложение тех или иных стихов "Чина" (таким образом, поэтическое творчество Сологуба 1890-х годов и его эстетические воззрения развивались в уникальном единстве).
Наброски статьи отличаются схематичностью и прямолинейностью суждений (в окончательной версии отдельные тезисы были опущены или нивелированы автором); самостоятельного литературного значения они не имеют, за редким исключением, например, о преемственности декадентства по отношению к натурализму, процитированные в нашей статье. Эти предварительные, отрывочные и неупорядоченные записи приобретают смысл только при рассмотрении статьи в целом: они обнажают скрытую динамику авторской мысли и одновременно вносят неожиданные уточняющие штрихи в наше представление об эволюции эстетических взглядов, пережитой Сологубом в середине 1890-х годов. В данной публикации текст подготовительных материалов к статье не воспроизводится.
Текст статьи "Не постыдно ли быть декадентом" воспроизводится по автографу: ИРЛИ. Ф.289. Оп.1. Ед. хр. 376. Орфография и пунктуация приведены в соответствие с современными нормами.
Не постыдно ли быть декадентом?
И в разговорах и в печатных отзывах о новейшей литературе нередко не разграничивают ясно терминов: символизм и декадентство. Но среди людей, близко знакомых с этими новейшими идеалистическими попытками у нас и в Европе, господствуют, кажется, два следующих мнения: первые, что все (или многие) великие поэтические произведения были символичны, по самой природе искусства, которое всегда идеалистично; второе, что недавно возникло декадентство, явление уродливое, недолговечное, уже отцветшее, нелепое со всех сторон, диаметрально противоположное символизму 1. Русские литераторы, примкнувшие к новому направлению, ничего не имеют по-видимому, против того, чтоб их признавали символистами 2, - а рецензенты упорно уличают их в декадентстве как в чем-то неумном и, пожалуй, зазорном.
Но как утверждать, что все великие создания искусства были символичны? Не надо ли для этого признать одно из двух: или, что все великие поэты - символисты, или, что в творении может содержаться то, чего не было в творящем духе? Оба допущения кажутся произвольными.
Из каких бы сокровенных глубин духа ни выходили произведения искусства, все же очевидно, что радость и буйство нашего великого, и в предметных своих явлениях, мира, телесного и душевного, должны были на многие века определить содержание поэзии до совершенного изнашивания ее форм. Человеку и до души своей трудно было добраться, и доныне в душе своей он разобрался не вполне, - где же ему было возвышаться, - в те первобытные времена, когда, однако, уже были великие поэты, - до сферы чисто-духовного, совершенно вне чувственного и не подлежащего никаким рассудочным определениям бытия?
Говорят, что символизм всегда был в душе человека, но в большой глубине, не озаренной лучами сознания 3. А потом нашлись люди, которые стали думать и чувствовать тоньше, вдохновеннее, - и лучи сознания озарили то, что было скрыто в душе изначала веков. Если это и справедливо, то ведь это относится не к поэзии, которая еще никогда доныне не бывала повторением человеческой души со всеми ее почивающими в тьме возможностями, а всегда являлась внешним выражением тех стремлений душевных, которые уже достигли известной высоты и немалого напряжения. Впрочем, комментаторы любят вкладывать в старые произведения искусства тот смысл, который соответствует их собственным взглядам, но который, быть может, и не снился авторам; древние изображали тот же самый мир, как и мы, но понимали его по-своему.
Большой и трудный путь надо было пройти (и немногими он пройден), чтобы, развивая свои понятия о своем мире, увидел, наконец, человек невозможность и противоречивость этого мира. И в мире нравственных понятий почувствована была великая неудовлетворенность, и в поэзии условные формы, прекрасные, но уже недостаточные и неточные, пресытили нас. То, что казалось прежде непрерывным и цельным, - и в природе, и в душе человеческой, - при остром анализе потеряло для нас эту непрерывность, распалось на элементы, взаимодействие которых для нас загадочно. В душевной сфере эта потеря цельности, это грозное само распадение души составляет внутреннюю сторону нашего так называемого декаданса или упадка. Только сквозь трагические для нас прерывы <так!> нашего бытия мы видим тот мрак, которым для нас одета непознаваемая истина. Ей причастна душа человека, поскольку душе принадлежит нечто из истинного бытия, - и мы верим в истину, не зная ее, только смутно угадывая ее отношения к предметному миру. Только символами можем мы обозначить истину, - у нее нет точного имени. Но всякое имя есть символ некоторого отношения мира явлений к истинному бытию, - и весь мир, для возвышенного и точного восприятия, только символ. Поэтому наш мир, - и мы с ним, - не имеет в себе ни цели, ни причины, ни смысла, ни бытия, как не имели бы ни смысла, ни бытия самостоятельного существа двух измерений, хотя бы и высоким сознанием они обладали.
Такие настроения, сопровождавшиеся более или менее отчетливым пониманием причин этой глубокой неудовлетворенности жизнью, конечно, знакомы бывали и некоторым из древних; но не этим настроениям принадлежало господство в художественной литературе европейских народов. Возникая из великой тоски, начинаясь на краю трагических бездн, символизм, на первых своих ступенях, не может не сопровождаться великим страданием, великой болезнью духа. И так как всякое страдание, непонятное толпе, презирается и осмеивается ею, то и это страдание получило презрительную кличку декадентства. Но иначе, как страданием и болезнью, нельзя сделать никаких завоеваний в области наших восприятий. Когда слепой прозреет, то больно и страшно ему видеть, и только потом становится радостно смотреть, и уже потом, наконец, овладевает он тою способностью, которая возникла у него так мучительно. Если бы наше зрение стало чувствительно к большему или меньшему, чем раньше числу колебаний эфира, то и нам было бы страшно и больно, и люди здоровые, с нормальным зрением, издевались бы над безумцами, вдруг увидевшими какие-то ультрафиолетовые тоны 4.
По общераспространенному взгляду на декадентов, эти господа занимаются нанизыванием слов в невероятных сочетаниях на причудливые формы и описанием таких сомнительных ощущений, которые не понятны никому из здоровых людей. Говоря о декадентах, вспоминают зеленую ревность, голубую грусть, мышей тоски и леопардов мщенья, еще что-то в этом роде, - вспоминают, преимущественно, отдельные слова 5. Во всяком случае, все литературные направления, конечно, необходимо должны различаться, - кроме прочего, - и словоупотреблением, как музыкальные - употреблением звуков, а направления в живописи - употреблением красок. Как же употребляют слова декаденты, в отличие от прочих?
Когда грамотный человек идет по улицам и смотрит на фасады домов, то ему трудно воздержаться от того, чтобы не прочесть надпись на той или другой вывеске. Постарайтесь представить какой-нибудь (все равно, какой) предмет, и вы почти всегда вспомните название этого предмета; редко бывает так, чтобы вы думали о лесе, не представляя себе при этом слова "лес". В разговорах мы зачастую употребляем слова, не делая ни малейшей попытки представить самые предметы. Заметьте, как неточно и бедно мы говорим: мы привыкли к известным словесным шаблонам, и превосходно обходимся ими. Мы делим всех людей на блондинов и брюнетов, или на симпатичных и антипатичных, или на добрых и злых, - и с нас этого довольно. - Каков г. NN? - Он - симпатичный блондин. - А! - и разговор о г. NN исчерпан. Там, где люди уже не так наивны, там выбирают слова изысканные, тонкие, как дамские шпильки, и ядовитые, как индейские стрелы. Но и в том и в другом случае словами бывают довольны, делают из них ярлыки и навешивают их на людей и на предметы. В теоретических рассуждениях, в разговорах, сплошь да рядом подставляют слова вместо понятий и бойко играют ими. Забывают, что слово всегда имеет смысл собирательный или общий, и распоряжаются им так, как будто бы оно именно к этому предмету, о котором говорится, только и относится. Слова непрерывно обольщают нас и закрывают от нас действительность, всё равно, как и явления нас обольщают и закрывают от нас истину и тайну. Слова говорят об относительных истинах нашего условного и случайного мира, как об истине безусловной, и потому всякая "мысль изреченная есть ложь" 6. Такая вера в слова противна символизму, и такое употребление слов отвергается декадентством. К декадентству, как и ко всякому литературному направлению, примкнуло не мало людей, лишенных таланта и понимания, - и то, что они писали, конечно, слабо и отзывается шарлатанством. Но в своей идее и в том, что сделано мастерами этого направления, так называемое декадентство есть великое стремление глубоко проникающего духа, откинувшего узкие определени рассудка, который создал слова и веру в слова, пределы и веру в эти пределы. Декаденты пользуются словами и сочетаниями их не как зеркалами для повторения предметного мира, а только как орудием для возбуждения в читателе некоторого внутреннего процесса. Оставлена тщетная забота дать в произведениях искусства совершенные образцы красоты, - искусству возвращена его первоначальная задача очарования и восторга. И декадентство вооружено уже не детскими приемами первобытной поэзии, - которых оно, впрочем, не отвергает: за ним многовековой психологический опыт, возводимый постепенно на степень научной достоверности. Даже и в простейших и нагляднейших описаниях своих декадентство отличается такою точностью, до которой еще не возвышалось искусство 7.
Если декадент говорит о зеленых собаках ревности или о голодных царевнах в пустыне 8, то в его словах ничто не противоречит постоянному порядку сочетания представлений. Слова вводятся в новые и точные сочетания, непривычные для слуха, - хотя некоторые из них употреблялись и в старину. Обиходная речь, с ее тусклыми, стертыми и неверными выражениями, становится недостаточною: является потребность искать слова свежие, выразительные, нежные или грубые, благозвучные или жесткие - и эти слова находятся в языке давно умерших предков, в оставленных ими сказках и былинах, в говоре простых людей. В родном языке всякого великого народа много слов запасено - и это дает возможность заменить мертвые для души чужеязычные слова словами своего языка, более способными, по родственности своих звуков с многими другими, входить в разнообразные и неожиданные сочетания. И наоборот, иностранные языки, через посредство объединяющей народности науки, сообщают родной речи свои действительно-незаменимые и потому сильные и живые слова. Таким образом, как и всякое свежее литературное движение, так называемое декадентство вызывает, прежде всего, заботу об очищении и улучшении речи, об ее точности и силе 9. Но здоровые люди привыкли к словесным шаблонам и неточностям, и неожиданно точная речь кажется им непонятною уже по одной своей неожиданности. Впрочем, декадентская поэзия и не обращается к людям, которые считают себя здоровыми, потому что мало восприимчивы 10.
За последнее столетие, вслед за введением пара и электричества в людскую работу, жизнь изменялась так быстро как еще никогда в истории. Это потребовало быстрого и резкого изменения в приспособлении человеческого организма к условиям жизни. Доныне люди приспособляются к этим условиям, по-видимому, медленнее, чем изменяется сама жизнь. Такое отставание в приспособлении ощущается, как общественная болезнь, упадок, декаданс. Но эта болезнь не к смерти, а к силе. Это и не упадок, а только нечто вроде временного исхудания быстрорастущего организма.
Слабые стороны современного декадентства (вернее сказать, то, что кажется его слабыми сторонами) имеют основания в этом общественном недомогании. Декадентство, уже ясное в своей идее, еще не раскрыло себя с совершенною полнотою. Оно еще не достигло до поры своего расцвета. До сих пор оно представляет только ряд психологических (иногда психопатологических) опытов. Но для меня несомненно, что это презираемое, осмеиваемое и даже уже преждевременно отпетое декадентство есть наилучшее, быть может, единственное, - орудие сознательного символизма. Обращаясь к внутреннему сознанию человека, употребляя слова лишь в качестве психологических реактивов, так называемое декадентство одно только дает возможность словесными формами указывать на непознаваемое, пробуждать в душе таинственные и глубокие волнения, и ставить ее на краю преходящего бытия, в непосредственное единение с тайною. Уже и теперь мы видим литературные произведения, в которых символизм облекался в формы декадентские, и которые производят глубокое впечатление. Будущее же в литературе принадлежит тому гению, который не убоится уничижительной клички декадента и с побеждающей художественной силой сочетает символическое мировоззрение с декадентскими формами.
© M. Pavlova
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
