Елена Волкова

ГОЛОСА ЗА ХОЛМАМИ

О ком мы плачем, когда теряем близких: о них, ушедших, или о себе, потерявших? Я до сих пор не могу примериться с этой мыслью: смерть Льва Алексеевича Шилова и вскоре следом за ним Сергея Филиппова стала для меня огромной потерей. Живя в эмиграции уже восемь непростых лет я, казалось бы, свыклась с чувством потери как с данностью. И тем не менее известие, пришедшее с электронной почтой, заставило меня вскрикнуть от боли почти физической.

Мы дружили с 1985 года, когда я пришла работать в Отдел звукозаписи Литературного Музея. Дверь мне открыл Сережа. Я думаю, каждому из нас доводилось пережить это чувство: когда встречаешь близких тебе по духу людей, то распознаешь их с первого взгляда. Так случилось и со мной, когда я встретила Сергея, а на следующий день Льва Алексеевича. Тот поинтересовался, чему была посвящена моя дипломная работа, и когда узнал, что Александру Грину — то ли обрадовался, то ли успокоился, сказав: «Ну что ж, вполне достойный писатель». Так обнаружилось еще одно пристрастие, объединившее нас — любовь к Крыму, к его восточному пределу — Коктебелю, Феодосии, Старому Крыму, Судаку.

Моя работа в Отделе звукозаписи была удивительным и редким актом творческого взаимообмена. Мы «дарили» друг другу писателей и поэтов, читая вслух стихи и обмениваясь добытой информацией, но больше слушая Льва Алексеевича, который делился своими знаниями без помпы и позы, а как делятся водой в жаркий день. Благодаря этим разговорам я всерьез заинтересовалась литературной звукозаписью. Лев Алексеевич учил собственным примером. Избитая фраза, но что поделаешь, если она верна. Учил не только профессии — учил самоотверженности, дисциплине, ответственности. Он был настоящим Мастером, Страдивари своего дела. И, как настоящий Мастер, придирчиво относился к работе своих учеников. Я помню, как он прятался за шкафом во время моего первого выступления в музее. Не хотел смущать, но не мог пропустить первого выступления своего сотрудника. Я увидела его отражение в зеркале и сразу «встала на крыло» — почувствовала, что отступать некуда и проваливаться не имею права. И потом, через несколько лет, всегда устраивал «разборку полетов» после прошедших в радиоэфир работ Сергея или моих.

Лев Алексеевич занимался делом, которым тогда интересовались единицы. В мире, может быть, десятки. Звучащее слово, эфемерида, которой суждено было бы умереть, не появись на свет фонографа. В России первым на фонограф был записан голос Льва Толстого. По замыслу изобретателя «звукописца», Томаса Эдисона, на аппарат должны были записать великих мыслителей века для того, чтобы они передали будущим поколениям послание из своего времени. Для Эдисона казался важным не только сам факт послания, но и уникальная, личная интонация, переданная голосом писателя или философа.

Позднее, феноменом звучащей речи занимался Сергей Бернштейн, которому удалось сделать уникальные записи Маяковского, Есенина, Гумилева. Лев Алексеевич был не просто продолжателем дела Сергея Бернштейна, сохранившим и отреставрировавшим рассыпающиеся на глазах фоновалики. Шилов был горячим пропагандистом звучащей речи. Вернее сказать, русской литературы, зазвучавшей для нас голосами своих создателей. На громоздкие и тяжелые магнитофоны ранних 60-х он записывал Анну Ахматову, Марию Петровых, Булата Окуджаву, только делавшего тогда первые шаги в литературе и песенном творчестве. Рискуя оказаться неугодным, он готовил и проводил литературные вечера с использованием этих звукозаписей. «На Шилова» пошла вся Москва. Он выступал в школах, НИИ, библиотеках, в Литмузее, позднее на телевидении и радио. На его лекциях выросло целое поколение. Это поколение обладало редким слухом — литературным. Оно научилось распознавать и ценить нюансировку отдельного высказывания. По времени это совпало с выходом на эстраду Вознесенского, Ахмадуллиной, Рождественского и Евтушенко. Оба эти движения, условно говоря архивное и эстрадное, подготовили аудиторию к активному диалогу с писателями, развернувшемуся в ранние 80-е.

Лев Алексеевич был настоящим интеллигентом, в русском понимании этого слова. Он делал большое дело, вкладывал в него всего себя, зачастую рисковал. Когда появилась возможность, стал собирать звуковой материал за рубежом. И при этом всегда беспокоился о своих сотрудниках. В голодноватые перестроечные годы он подкармливал нас кашкой собственного изготовления, делая вид, что ему одному много.

Сергей Филиппов пришел к Льву Алексеевичу на пару лет раньше меня и очень скоро из технического сотрудника вырос в сильную и самостоятельную творческую личность. Когда мы познакомились, он заканчивал работу над своей первой пластинкой «Наедине с тобою, брат…». Это было очень сложная работа. Сергею удалось воссоздать запись программы Олега Даля по произведениям Лермонтова. Даль записал на свой домашний магнитофон любимые стихотворениям Лермонтова, подложив музыку, которая, как ему казалось, соответствовала настроению этих стихов. Это была рабочая запись и на нее наложились все «домашние» звуки и шум машин на Садовом Кольце. Смерть прервала работу актера над программой, и кассета лежала в домашнем архиве, пока ею не заинтересовался Сергей. Он с головой ушел в работу, тщательно отделив голос актера от всех посторонних звуков, заново переписал музыку и затем стал воссоздавать задуманную Далем программу.

За первой удачей последовали другие: пластинки Чичибабина, Коржавина, программы на радио. Мне до сих пор дорога наша многолетняя совместная работа над звуковыми сборниками Давида Самойлова. Сергей много помогал мне, когда я стала готовить передачи для «Эха Москвы», хотя и не разделял моих симпатий.

Много лет прошло с тех пор, за окном уже не московская ночь, а дышащая океаном тьма австралийского города. Я уже кое-что сделала и здесь: смонтировала большую выставку в Музее Квинсленда, введя звучащее слово в экспозицию, как полноправный ее элемент — «по Шилову»; написала вариант сценария о Керенском и его австралийской жене, Нелль Триттон, опираясь в своих исследованиях на звуковые воспоминания ее современников — «по Шилову». И каждый раз я думала : «Льву Алексеевичу это бы понравилось, он бы порадовался. Сергею это было бы интересно». А сейчас, глядя как пальмовая ветвь плавно покачивается в темноте за окном, я думаю: почему мы совершаем поступки? Не потому ли, что есть кому их оценить? А когда они уходят, совершать поступки становится труднее.

Мне очень трудно без вас, Лев Алексеевич и Сережа.

Елена Волкова, Брисбен, Австралия.

© Елена Волкова

back

top