Иоанна Делекторская

Давид Бурлюк: Возвращаясь к недоеденному

Когда волею случая оказываешься приобщенным к некоей срединной точке чужой биографии, трудно удержаться от соблазна, пользуясь сомнительным преимуществом "потомка", заглянуть не только в прошлое, но и в будущее того или иного "деятеля культуры", в то время, о котором "герой" еще не знает.

Весной 2004 года мне довелось, описывая коллекцию изданий первой половины 20 века в отделе редких книг и рукописей библиотеки Московского университета, обнаружить материальное свидетельство одной из таких "говорящих минут" жизни Давида Давидовича Бурлюка.

Не слишком яркая внешне, тоненькая книжка: Бенедикт Лившиц. "Гилея". Впоследствии - первая из глав знаменитого "Полутораглазого стрельца" (1933). Типография М. Бурлюк в Нью-Йорке. Тысяча девятьсот тридцать первый год. Помимо типографской обложки - рукодельная - синей бумаги. Большими буквами от руки заглавие. А между двумя обложками - альбомный лист: исполненный черной тушью автошарж с подписью "Бурлюк. 1931".

Бурлюк. 1931

К сожалению, источник поступления указанной "единицы хранения" в собрание университетской библиотеки установить пока не удалось. Однако ситуация видится вполне отчетливо. Бурлюки охотно принимали у себя в тридцатые годы гостей из Советской России. Кому-то из этих гостей, вероятно, и была подарена только что вышедшая книга воспоминаний о начале русского футуризма, о молодости, о счастливом рождестве 1911/1912 года, проведенном вместе с братьями и Б. Лившицем в родительском доме в Чернянке около Херсона.

Через несколько лет после того памятного рождества Бурлюк будет призывать таких же, как и он сам, молодых и рьяных "кушать камни, травы", заколоть для утоления аппетита "всех телят", вырубить "дерева" и иссушить любые, "под рукой и вдалеке", воды. Будет шокировать публику жилетом невообразимых цветов, цилиндром и нарисованной на щеке "лошадкой".

А в тридцать первом году "отец русского футуризма" изобразит себя типичным "янки" с какого-нибудь агитационного плаката (он чрезвычайно гордился американским гражданством): в любимом с юности цилиндре, среди так и недоделанных дел - несъеденных камней и трав, несрубленных деревьев, рядом с незаколотым бычком и (вероятно) неиссушенным колодцем. Он создаст вариант "сценографии" постановки под кодовым названием "Возвращение на родину", - не без ностальгической нотки, пробивающейся сквозь общий традиционный для художника бравурный тон.

Самая стереотипно знаменитая фраза русских футуристов - их призыв сбросить Пушкина и прочих замшелых классиков с парохода современности. Самый известный факт биографии Давида Бурлюка - он был учителем Маяковского. Вглядываясь единственным глазом в будущее, Бурлюк едва ли мог предположить, что половину жизни станет мечтать о возвращении в Россию. Вряд ли был он в состоянии представить, что там, на родине, канонизируют "ученика", поставив ему памятник согласно тексту: "После смерти нам стоять почти что рядом: вы на "Пе", а я на "эМ"" - в пределах одной улицы и пятнадцати минут быстрого хода, через дорогу от "опекушинского монумента". Мог ли он думать, что официальная культура этой страны, - страны победившего соцреализма, - со временем сделает попытку сбросить его самого с пресловутого парохода?! Известно, что накануне Отечественной войны Давид Бурлюк обращался в Генеральное консульство СССР в Нью-Йорке с просьбой о возвращении и получил отказ. Мало того, советское правительство не пожелало не только "приютить" художника, но даже принять от него в дар полотно "Непобедимая Россия".

К тридцать первому году Бурлюк уже потерял обоих братьев, уже оплакал самоубийство Маяковского, но пока не догадывается о том, что скоро, - всего через семь лет, - не станет и автора книги, между двумя обложками которой, как в футляре, он отправляет "домой" свою маску короля футуристов в окружении подобающих "атрибутов".

Давид Бурлюк все-таки побывает (вместе с женой) в СССР. В первый раз - в 1956 году на подъеме хрущевской "оттепели", на пике общественного интереса к Маяковскому и футуризму - по приглашению и на деньги Союза советских писателей. И будет встречен с невероятной пышностью. Номер "люкс" в гостинице "Москва", обставленный с буржуазным размахом (хрустальные люстры, азиатские ковры, бархатные занавесы), где былой разрушитель и новатор, расположившись за просторным письменным столом, с удовольствием станет отвечать на многочисленные телефонные звонки. Правительственная машина. Бесконечные приемы и рауты. Статьи в "Правде", "Огоньке" и "Советской культуре". Экскурсионная программа "на высшем уровне", включавшая, помимо поездки по Москве, Третьяковской галереи и Большого театра, посещение музея Маяковского и спектаклей по его пьесам (своего рода виртуальная встреча престарелого учителя с классиком-учеником). Лекция в означенном музее, когда даже в проходах стояли желающие "послушать Бурлюка". Автографы на книгах о Маяковском…

Множество "официальных людей" будут "жать руки", выражая всевозможное уважение, и каждая подобная встреча останется тщательно зафиксированной Марией Бурлюк в дневнике, в котором на фоне картин ошеломляюще роскошного приема то и дело будут мелькать слова об американском флаге на первомайском праздничном столе и американских паспортах, предъявляемых часовым при входе на трибуны для почетных "первомайских" же гостей. Все это выглядит слегка комично, невольно вызывая в памяти с детства знакомое "маяковское":

…Глазами
доброго дядю выев,
не переставая
кланяться,
берут,
как будто берут чаевые,
паспорт
американца.

…Но за сорок лет эмиграции Бурлюки действительно превратились (по крайней мере, по самоощущению) в стопроцентных, порой даже стопроцентно-восторженных, граждан Америки.

Они нашли в России кое-кого из былых знакомых: Николая Асеева, Роберта Фалька, Александра Куприна, Василия Рождественского, Сергея Коненкова, Илью Эренбурга… и, конечно, Лилю Брик (заодно познакомившись с ее мужем, автором "Литературной хроники жизни и деятельности Маяковского" (!) В.А. Катаняном). И (забавная деталь) все перечисленные "лица", кроме, само собой, Лили Юрьевны, показались заезжим гостям ужасающе постаревшими.

Потом было путешествие по Крыму на специальной, "закрепленной" за Бурлюками, машине в сопровождении личной секретарши. Роскошные пейзажи и все тот же радушнейший прием в сочетании с "ложкой дегтя": в Коктебеле, на бывшей даче Волошина, переоборудованной под Дом творчества писателей, визитеры не застали хозяйку. Им объяснили: Мария Степановна Волошина не любит толпы и шума и на летнее время, когда дом открывается для отдыхающих, уезжает в Киев.

Зато гостям продемонстрировали "студию" Волошина, устроили небольшую экскурсию по "дому писателей", покинутому настоящими хозяевами, но, несмотря на внешнее благополучие, тот день, судя по всему, оставил в памяти горький привкус грусти по невозвратному времени. Впрочем, неприятные воспоминания впоследствии сгладились благодаря завершившему крымское путешествие баснословно дорогому возвращению в Москву - не на поезде, как было запланировано, а на автомобиле.

Через девять лет они приедут в Союз еще раз - почти перед смертью Бурлюка. Но попытка дважды войти в одну и ту же реку, как правило, не бывает удачной. И хотя в одном из интервью Бурлюк скажет: "В этом году нам выпало счастье снова побывать на родной земле в качестве почетных гостей. Мы тронуты до слез такой заботой", - эта вторая поездка окажется куда менее приятной. Переговоры с музеями об обмене современных работ художника на ранние (по понятным причинам!) закончатся повсеместным "нет". Встреча на Родине уже не будет столь помпезной. И в дополнение к этому выяснится еще, что Союз писателей обеспечил Бурлюков лишь билетом "в один конец". Обратный билет они вынуждены будут покупать сами. Много позже исследователь биографии Бурлюка Ноберт Евдаев с подкупающей наивностью напишет: "Собственных записей об этом визите в дневниках Бурлюков не оказалось. Можно предположить, что сказался преклонный возраст".

Как гость из невероятно далекого прошлого, эдакий "динозавр культуры" Давид Бурлюк поразит воображение В. А. Разумного (интуристовский чиновник, занимавшийся организацией приема заграничного визитера, спутав отца и сына, поручил сопровождать его отпрыску друга бурной юности, режиссера и художника Александра Разумного). У бронзового Маяковского, видимо, памятуя о девятилетней давности аншлаге в его музее, станет раздавать прохожим какие-то "проспекты, буклеты, репродукции", громко и радостно повторяя одну и ту же фразу: "А я - учитель Маяковского! Учитель!..."

Он уедет, успев обругать чересчур комфортабельное житье тогдашних молодых московских художников, и поглядеть на реализованную футуристическую мечту - район Черемушки. Что и говорить: человеческие фантазии всегда и неизбежно куда совершенней их воплощения.

Он вернется и еще раз - через тридцать лет после смерти, когда в Москве и Петербурге пройдет целых четыре выставки: в 1995 и 2000 гг. - в Русском музее, в 2001 г. - в Московском Центре искусств на Неглинной и в 2003 г. - в Государственном литературном музее.

Чтобы, умирая, воплотиться
В пароходы, в строчки
И в другие долгие дела…

В этом возвращении будет уже нечто от явления призрака, блуждающего меж двумя столицами (забавная "призрачная" деталь: на петербургскую выставку двухтысячного года из Америки специально привезут стеклянный глаз, палитру, серьгу, расшитую бисером, и футуристический жилет Бурлюка).

Это явление станет неожиданным событием, открытием, откровением для зрителей обеих столиц. Так, будто "отцом и учителем" не было потрачено пол жизни на "пиар" и "позиционирование".

Изданный "по свежим следам" в 1995 году каталог петербургской выставки завершается "Летописью жизни и творчества" художника, в которой недостает двух дат, видимо, показавшихся составителям второстепенными: дат визитов Бурлюка в СССР.

Мог ли он знать… Нет, воля ваша, как-то невесело, вглядываясь в размашистые штрихи ироничного рисунка, вспоминая порой даже вполне внешне благоприятные эпизоды чужой биографии, беспрестанно повторять эту фразу. Не лучше ли так: синий занавес с черными буквами открывается. На сцене - американский гастролер с цирковым аттракционом футуристической силы и ловкости:

Заколите всех телят -
Аппетиты утолять!
Изрубите дерева
На горючие дрова!
Иссушите речек воды
Под рукой и вдалеке
Требушите неба своды
Разъярённом гопаке
………………………

Жизнь прекрасна и полна воинственных свершений. И пусть ничто в ней не предвещает ни дорогих отелей, ни правительственных машин, - зато и старость пока, что называется, за горами. Забвения и смерти не существует. Будущее - во власти стихотворца. Публика рукоплещет:

Браво, мистер Бурлюк!

© I. Delektorskaia

back

top