Лариса Алексеева

«Дорогой друг и храбрый авиатор Вася…»

«Мама российского футуризма» так и остался в его истории Васей-Васенькой, птичкой-орлом, звонким и легким — в юности, молчаливым и неподвижным — в последние тринадцать лет жизни, когда только и мог рисовать деревья и птиц, аэропланы и спутники… Небо и землю.

Карандаши, как осциллографы, преобразовывали сигналы речи, памяти в цветные, вибрирующие картинки, заполняя страницы школьных альбомов для рисования. Нарисованные стихи, фрагменты воспоминаний этого непромокаемого энтузиаста, почти утратившего друзей и читателей, по-прежнему удерживались на территории счастья, в мире по-детски цветном и праздничном.

«Живопись учит детству», — отметил как-то Блок. Детскость, особая черта таланта Каменского, дольше всего сохранялась в его рисунках…

Мой талант — мое детское сердце
Солнцесветлое сердце стихов.

От него, по словам Николая Евреинова, так и разило «юностью, с ее улыбками, хохотом, прыжками, непосредственным подходом к труднейшим проблемам жизни, бесшабашностью, голубоглазием веры и песнями, песнями, песнями! …Быть Василием Каменским — это быть вечно восемнадцатилетним! Это значит быть чародеем! Это значит быть мудрецом, разгадавшим непосильную для смертных загадку».

Он легко менял точки приложения своего «вдохновения». То актер, влюбленный в сцену, то агроном, готовый жить в землянке и спать на сосне, то литератор, увлеченный своими и чужими стихами, прозой, критикой. Художник? Получалось и это, причем с опережающей время выдумкой, что случается, когда талант воображения сильнее ремесла, техники, необходимой профессионалу. И, конечно, авиатор, после первых же полетов окрылившийся так, что «земным больше не считал себя — весь ушел на воздух, всем существом слился с аэропланом». Объяснение тому звучало убедительно:

«Уж если мы действительно футуристы,.. если мы — люди моторной современности, поэты всемирного динамизма, пришельцы-вестники из будущего, мастера дела и действия, энтузиасты-строители новых форм жизни, — мы должны, мы обязаны быть авиаторами».

Дальше все, как в кино: Берлин, Париж, Лондон, Рим, Вена, новые впечатления, знакомства, полеты, рекорды, слава неустрашимого героя и поэта-авиатора.

Сарынь на кичку!
Ядреный лапоть
Пошел шататься
По берегам, —

веселил он перед полетом друзей-авиаторов стихами, которые пользовались неизменным успехом у друзей-поэтов.

Величайший праздник жизни, когда неустойчивый жидкий «Блерио» покачивает крыльями над … И — вниз! Газеты успели сообщить, что погиб знаменитый летчик и талантливый поэт, а во время его падения в публике случилось двадцать три дамских обморока.

А он опять дурачится: «Словом, вся эта история принесла мне такую массу приятного, что я быстро стал поправляться, удивляя врачей». Потом на выставке футуристической живописи Каменский выставил автоинсталляцию на тему собственной кончины»: в железный лист ударяла прицепленная к потолку гиря с нарисованным на ней лицом, создавая «эффект» грома грозы, а внизу в «луже» сурика лежали обломки аэроплана.

Его автобиографическая проза — замечательный антидепрессант. В ней нет грустных страниц, поскольку автор уверен, что расплакаться можно только от радости: вот как повезло! Посмеиваясь вместе с ним над шалостями сиротского мальчика и авантюрами Каменского-юноши, вдруг понимаешь, как иначе могла бы выглядеть его история. Раннее сиротство (о нем в книге — в одно касание: «За все свое детство и юность я не помню ни единого случая, чтобы меня за что-либо, хотя бы нечаянно, похвалили…. Всегда я стоял, как отодвинутый стул, в стороне»), скитания, одиночка николаевской тюрьмы, где едва не расстреляли…

Был ли он в самом деле стопроцентным оптимистом или великолепно владел искусством рефрейминга, чему нынешние психологи неустанно обучают депрессивную часть человечества, определить не берусь, но всегда — автор-исполнитель собственной жизни — несмотря и вопреки. И если в грустные минуты под рукой не окажется «Женитьбы Фигаро», смело открывайте «Путь энтузиаста» или «Жизнь с Маяковским», вставая на подзарядку к солнечной батарее под названием «Каменский». Впрочем, книги эти не переиздавались давно.

Он обладал избытками жизнерадостности: все было весело, все интересно и на все хватало энергии. Легко сходился с людьми, умея общаться с искренним почтением и веселой непринужденностью: «удивительное дело: как только я прикасался к крупным писателям, знакомился с ними, весь ореол их величия спадал, рассеивался… До знакомства они мне казались непостижимыми сфинксами, а после — самыми обыкновенными людьми, но с изюминой».

Сиявшего именинником Каменского грустный Блок — «в своем тихом синем кабинете, под большим синим абажуром» с синими конвертами на письменном столе — с удивлением спрашивал: «Откуда вы черпаете столько энергии, жизнерадостности? …Для этого, очевидно, надо жить на людях — я не умею так…»

А Каменский только так и умел. Одно его занятие естественно перетекало в другое, превращая жизнь в некое обширное земное пространство со сложным рельефом, над которым каждое утро поднимается новое солнце. В детстве ему очень хотелось знать: откуда их столько берется?

В. В. Каменский. Рисунок из альбома А. Е. Крученых. 1915

На четвертушке тетрадного листа синим карандашом изображены цветы, деревья, птицы и звери — пейзаж любимой Каменки, в который включены еще число «317» и буквенная формула: «Э+В=». Авторская подпись-комментарий к рисунку, сохранившемуся в альбоме Алексея Крученых, такая: «Рисунок Каменки, подаренный Вите Хлебникову 28 дек. 915. В. Каменский»

Каменский и Хлебников познакомились в 1908 году в Петербурге, когда Каменский был секретарем редакции литературного еженедельника «Весна», а Хлебников принес туда свои стихи. «И с той поры — когда Поэт нашел Поэта — мы друзья на веки звездные». 

То, что Хлебников — гений, признавали все футуристы. Открытое им число «317» выражало некий закон колебательного движения, который по-хлебниковски назывался «бумеранг в «Ньютона». Весной 1915 года он писал Каменскому в Каменку: «…ты записывай дни и часы чувств, как если бы они двигались, как звезды. Именно углы, повороты, точки вершин. А я построю уравнение. У меня собрано несколько намеков на общий закон (например, связь чувств с солнцестоянием летним и зимним). Нужно узнать, что относится к месяцу, что к солнцу…Построй точную кривую чувства волны, кольца, винт, вращения, круги, упадки.

Я ручаюсь, что если она будет построена, то ее можно будет объяснить — М, З, С — месяц, солнце, земля. Эта повесть не будет иметь ни одного слова. Сквозь И и З будет смотреть закон Ньютона, пока еще дышащий»

Очевидно, рисунок Каменского и является в некотором роде «записью» дней и чувств, прожитых в Каменке и выраженных в хитроумном «Э+В». Энтузиазм плюс вселенная? Почему нет: «Пребывать в неисчерпаемом энтузиазме — это ли не великолепие бытия!»

Своеобразный комментарий к рисунку, в котором так своеобразно переплелись, перекликнулись идеи Хлебникова в исполнении Каменского, нашелся в черновом наброске статьи Николая Замошкина, в котором он по памяти приводит замечания Гумилева относительно творчества обоих поэтов: «Садок судей» — сборник с Хлебниковым и Каменским во главе — они подлинно и талантливо дерзают. В. Каменский говорит о русской природе. Она для него необъятна, так что охватить он может только частности. Отношение больших ветвей к маленьким, крик кукушки в лесу, игра мелких рыбок под плотиком — вот темы его стихотворений, и то хорошо, потому что поэту не приходится напрягать своего голоса, и все, что он говорит, выходит естественно. Даже его бесчисленные неологизмы, подчас очень смелые, читатель понимает без труда и от всего цикла стихов уносит впечатление новизны, светлой и радостной. Хлебников же, в отличие от Каменского, — визионер, убедителен он своей нелепостью, он видит как бы свои стихи во сне и потом записывает их. Проигрывая в литературности, стихи Хлебникова выигрывают в глубине — несмотря на безумные неологизмы, притянутые за волосы рифмы и т. п. Каменский проще, естественней, яснее».¹

Рисование было одним из многих увлечений Каменского, возникшее из знакомства с братьями Бурлюками. «Эти крепкие, здоровые, уверенные ребята» так замечательно понравились, будто их только и искал: «с этого момента мы слились в неразлучности». Поделились и открытиями. Каменский привел гениального Хлебникова, Бурлюк познакомил с таким же Маяковским. «Мы великолепно сразу поняли, что надо взять почин-вожжи в руки и действовать организованно, объединив новых мастеров литературы, живописи, театра, музыки в одно русло течения».

Так родился футуризм, занятие молодое и веселое. Каменский для него идеален. Человек театра он создавал атмосферу футуризма, превращая в праздник то, что бурлило, играло и кружилось в вихре взбудораженной юности.

«Вася у нас небесное созданье, он не понимает, что на земле живет много дураков и грубиянов», говорил о нем Давид Бурлюк.

Этот воздушный шар, словно поднимал в воздух грубоватые, брутальные заявления футуристов, лишая их опасной серьезности, заставляя будетлянскую братию хохотать, а не ненавидеть, превращая агрессию в жест. В истории футуристы остались союзом молодежи, а не союзом борьбы.

Когда суровые будни стройки социализма пресекли этот футуристический карнавал, его «мама» и «папа», Каменский и Бурлюк, будто нелепые восторженные клоуны, остались одни на дороге… Веселье кончилось. Занавес.

На горизонте в пафосном обличье «лучшего и талантливейшего» замаячил погибший друг, взятый под охрану кондовой идеологией. А наш «фантазер среди озер» опять пишет свое, будто летит под хохот на санках с горы. «Жизнь с Маяковским» — живые сцены веселой комедии, талантливая «стенограмма» юности и футуризма, когда их ругали «поэтами из желтого дома», шарлатанами, рекламистами, бунтовщиками и просто мошенниками, а они мечтали возвестить новое, ими созданное искусство.

Турне поэтов 1913-1914 года в изложении Каменского выглядит как авантюрная футуристическая антреприза (футуристические «представления» и проходили, в основном, в театрах), где у каждого из поэтов была своя роль. Бурлюк говорил о новой живописи, Маяковский — о новой поэзии, Каменский — о технических достижениях и новом восприятии жизни. Одновременно последний выступал в роли импресарио, заведующего реквизитом, занимался обеспечением охраны, расклейкой афиш и главное — как дипломированный авиатор, то есть серьезный человек, получал у губернаторов разрешения на выступления (надо думать, что юношеский актерский опыт здесь также вполне пригодился).

А вечером начинался необычный спектакль, неизменно вызывавший восторг и возмущение публики, принося тем самым шумный успех его устроителям. На сцене трое молодых людей в футуристическом гриме и костюмах распивали чай среди живописных холстов или под подвешенном к потолку роялем и …разговаривали, острили, дерзили, провоцируя ответные зрительские реплики. Это и было их «ноу-хау» — зрелищная интерактивность, доводившая публику до экстаза. И разумеется, стихи. В блистательном авторском исполнении.

Голос Каменского в записи 1959 года сохранился. Несуетный, баритонально-густой, поставленный актерский голос, с которым он умел обращаться профессионально, подчеркивая интонацией слова, лепку фразы, добавляя мелодию и пропевая строки.

Как было сказано, декорации в футуристическом театре представляла живопись. Это была то ли вторая, то ли первая стихия русского авангарда.

В. В. Маяковский. Портрет М. А. Денисовой. 1914

Д. Д. Бурлюк. Портрет М. А. Денисовой. 1914

В. В. Каменский. Портрет М. А. Денисовой. 1914

Владение карандашом, пером, кистью, а то и просто — спичкой или пальцем — обязательная составляющая футуристического истеблишмента. Футуристы рисовали и писали почти все — на холстах и лицах, в альбомах и на случайных клочках бумаги, делали плакаты, диковинные книги на обоях, готовились нарядить в стихи и росписи дома, улицы и тротуары — «шагай, любуйся во все сочные глаза»…

От любования жизнью, красотой — непременного свойства таланта художника — Каменский буквально захлебывался: все земное казалось волшебным видением, яркоцветьем меняющихся красок. Когда в Одессе увидел «совершенно необыкновенную девушку: с замечательным сияющими глазами, словом, настоящую красавицу», он только и сказал: «Володичка, взгляни сюда…»

Она стала чем-то вроде чуда. «Джиоконда» — Мария Александровна Денисова — явленный воочию «чистейшей прелести чистейший образец» вызвал смятение чувств и привел ниспровергателей классических художественных шедевров к «антифутуристическим» действиям: все трое новоявленных Леонардо бросились ее рисовать. Страстно, крупным, нервным штрихом — Маяковский, более мягкими, растертыми линиями и пятнами — Бурлюк. Оба портрета сделаны с одной точки, в одном ракурсе, отсюда впечатление работы на скорость, вперегонки.

Следы объяснения Маяковского с Денисовой зашифрованы в криптограмме, на обороте рисунка Бурлюка. «Я вас люблю… дорогая милая обожаемая поцелуйте меня вы любите меня?»² И представляется, что пока Мария Александровна отгадывала нужные буквы, ее на обороте рисунка Маяковского рисовал Каменский. Этот портрет красавицы безмятежно статичен, выполнен пастелью и радует цветом, декоративностью: на ярко-желтом «солнцелейном» фоне в зеленых цветах синие контуры плеча, головы, черт лица, малиновые волосы. В нем сходство с моделью преобразовано в нечто сказочно-чудесное и детски-радостное.

Э.К.Спандиков. Портрет В. В. Каменского. 1908

Самого Каменского рисовали много, он увлекал своей личностью и той хрупкой юношеской красотой, которая не держится в лицах долго. «Небесные черты» в мужском воплощении не раз «попадали» на карандаш, перо или кисть самых разных художников. Не раз — Маяковского и Бурлюка, еще — В. Бурлюка, Н. Кульбина, А. Лентулова, Ф. Малявина, Б. Григорьева, С. Судейкина, Ю. Анненкова, И. Попкова, П. Соколова, А. Кравченко.

С. Ю. Судейкин. Шарж на В. В. Каменского. 1916

Интересно, что на всех портретах (кстати, и на фотографиях тоже), преобладает скорее серьезность, даже замкнутость, нежели безудержная веселость поэта. Даже в шарже Судейкина «Солнце в морщинках» веселого лица у Каменского не получилось. Очевидно, здесь то же, что и с голосом: натура глубже, значительнее характера.

Многие работы сопровождают выразительные автографы художников.

В. Бурлюк. Портрет В. В. Каменского. 1915

И. Г. Попков. Портрет Каменского. [1920]

На одном из ранних портретов поэта надпись следующая: «Богу»!? Василию Каменскому от Эдуарда Спандикова 2\III08. СПб.» «Дорогому, ненаглядному Василию Каменскому от верного спутника», — подписывает свою работу Н. Кульбин. Или так: «Молненосному поэту. Василию Каменскому И. Попков. 192[0]».

В Куоккале Репин, взявшись за портрет своего молодого гостя, говорил: «Я попробую написать вас читающим стихи, ибо подметил, что во время чтения ваше лицо делается… авиаторским. Будто вы летаете — ведь у поэта много общего с летчиками. Те и другие витают в облаках».

И при этом его магически тянуло к земле, к деревне, к солнцу, зверью и птицам — в родную Каменку, где всякий раз испытывал чудо новорождения. Охотился, рыбачил, пахал, боронил, забавлял всю деревню, виртуозно играя на гармошке. Туда и уехал жить из опустевших без друзей столиц.

На земле Великого Футуриста, в «кумирне-хижине» среди сосен на горе нашлось место, где будущее не спорило с прошлым, вещи и предметы быта становились бытием, повседневность намекала о вечности. Так начинался его музей. «…Когда Поэт встречается с вещью — Он постигает … ее душу, ее обвеянность прошлым, руки и мысли тех, кто прикасался к ней с любовью и вниманьем. По вещам Поэт находит друзей — ушедших — переселившихся в другое воплощение вселенной. Вещи открывают ему тайны и знанья, мысли и глаза».

Потом, взамен хутора Каменка, отданного колхозу, появился дом в Троице, тоже построенный и расписанный по замыслу и вкусу хозяина и также долго хранивший его сокровища. Но было предупреждение: «Если сгорит музей — Поэт с последней болью посмотрит на пепел и тихо уйдет — все прямо — дальше, чтобы не вернуться». Увы, поэтические пророчества имеют свойства сбываться даже через много лет…

Но такой финал совсем не в духе Каменского — он никогда не собирался быть трагиком и каждый день предпочитал видеть новое солнце.

В декабре 2004-го, в год 120-летия со дня его рождения, в селе Троица Пермского края вновь открылся восстановленный Дом поэта, приветливый и радушный.

«Сразу стало веселее, будто грачи прилетели».³

Примечания

1. ГЛМ. Ф. 49. Оп. 1. Д. 92. Л. 6-7
2. Расшифровка Р. В. Дуганова
3. В статье использованы изобразительные материалы, находящиеся в собрании Государственного Литературного музея.

© L. Alekseeva

back

top