Олег Лекманов
Вот так они сделались @-ми
Для начала, с небольшими сокращениями, приведем фрагмент дневниковой записи Ивана Алексеевича Бунина от 18 февраля 1918 года: "Вчера был на собрании "Среды". Много было "молодых". Маяковский <...> Читали Эренбург, Вера Инбер. Саша Койранский сказал про них:
Завывает Эренбург,
Жадно ловит
Инбер клич его,-
Ни Москва, ни Петербург
Не заменят им Бердичева".
В слегка иной редакции этот стишок Койранского попал и в письмо самого Маяковского к Лиле Юрьевне и Осипу Максимовичу Брикам, отправленное в первой половине января 1918 года: "Кафэ омерзело мне. Мелкий клоповничек. Эренбург и Вера Имбер слегка еще походят на поэтов<,> но и об их деятельности правильно заметил Койранский<:>
Дико воет Эренбург<,>
Одобряет Имбер дичь его<.>
Ни Москва<,> ни Петербург
Не заменют им Бердичева".
Хотя Бунин и Маяковский, как известно, очень не любили друг друга, оба они очень любили собак. И автор знаменитой строки "Хорошо бы собаку купить", и автор знаменитого стихотворения "Вот так я сделался собакой", почти наверняка по достоинству оценили ироническую метафору, скрытую в начальных строках стишка Койранского: Эренбург "завывает" или "дико воет" как собака или волк. По всей видимости, эта метафора восходит не только к манере Ильи Григорьевича читать свои стихи, но и к "волчьему" стихотворению Эренбурга 1914 года:
Мы плясали с тобой долго, как два дрессированных волка.
Тоска-укротитель держала свой хлыст наготове, и это мы звали любовью.
Синяя, синяя мгла. Зимний вечер ласков и чист...
Ты ушла... Я целую поломанный хлыст.
Но еще уместнее будет вспомнить "собачье" стихотворение Веры Инбер, вошедшее в ее книгу 1917 года:
И. Эренбургу
Когда я умру, я превращусь в овчарку:
Я всегда ловила самый дальний шум и самый смутный запах.
Там, где дорожный мост образует арку,
Ты меня увидишь с ранами на лапах.
- Сухопутный Одиссей, где твоя Итака? -
Спросишь ты с ласковой насмешкой.
- Пойдем со мною, бедная собака.
Уж ночь близка. Пойдем. Не мешкай. -
Стряхнув с плаща дождливую влагу,
Ступишь ты на порог, тих и озабочен.
Я взойду за тобою. У очага тихо лягу
И стану охранять твои дни и ночи.
Мы станем бродить по весеннему лугу,
И, возвращаясь в сумерки домой,
Ты расскажешь своему новому другу,
Расскажешь мне обо мне самой.
И, вдруг, меня к груди прижавши с силой,
Взглянешь на звезды, что едва возжжены,
И скажешь, бледнея: - Господи, помилуй,
У нея глаза моей покойной жены.
С большой долей вероятности можно предположить, что Инбер читала это стихотворение на том самом собрании "Среды", где присутствовали Бунин, Маяковский, Эренбург и Койранский.
В заключение, зададимся вопросом: как начальные строки стихотворения еврея Койранского скреплены с финальными, антисемитски окрашенными. С теми, которые имел в виду Эренбург, когда многие годы спустя писал в своих воспоминаниях: "Я тогда еще многого не предвидел и не рассердился"?
Как представляется, гипотетический ответ на этот вопрос позволяет предложить вторая строка процитированного стихотворения Инбер ("Я всегда ловила самый дальний шум и самый смутный запах"), воспринятая сквозь призму той традиции, которая нашла наиболее полное воплощение в печально известной книге В.В. Розанова "Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови" (Ср. еще с не слишком благозвучной строкой Инбер, явно окрашенной христианской символикой: "Ты меня увидишь с ранами на лапах").
© O. Lekhmanov
| 
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
