Полина Поберезкина

"Как по улицам Киева-Вия…" Осипа Мандельштама
(опыт интерпретации)

По-видимому, Киев всегда представлялся Осипу Мандельштаму Вием; во всяком случае, московское стихотворение "1 января 1924" ("Кто веку поднимал болезненные веки - / Два сонных яблока больших…") написано в Киеве. Анаграмматическое сходство наименований, демонологическая слава "логова змиева" ², наконец, киевская приуроченность (в противовес "миргородским") гоголевской повести кажутся достаточным основанием для сближения. И все же, думается, не меньшую роль сыграл смертельный - гробовой и загробный - характер сюжета. В позднем стихотворении "Как по улицам Киева-Вия…", напоминающем о событиях 1919-го года, "самый живучий город Украины" изображен как царство мертвых.

Здесь не плачут и не гадают о будущем; здесь не играют скрипки: в мире Мандельштама "на тризне милой тени / В последний раз нам музыка звучит" ("Концерт на вокзале"). Здесь разрушены родственные связи ("ищет мужа не знаю чья жинка"), пали лошади и пахнет смертью. Мир застывший ("восковой") и беззвучный, в котором лишь красноармейцы сохранили способность двигаться и говорить.

Это - полная противоположность Киеву одноименного мандельштамовского очерка 1926 года: живописному, цветущему, романтическому, густонаселенному ³. "Самый живучий", "жизнерадостно", "жизнелюбивый", "но можно еще жить", "формулы жизнелюбия" и, наконец, "большая и живучая коллективная душа" ⁴. Царствует настоящее время, усиленное номинативными конструкциями; прошлое присутствует лишь в той степени, в какой оно определяет настоящее: "Террасами громоздится великий днепровский город, переживший беду"; "немногое напоминает о годах эпической борьбы". Взгляд на Киев-Вий из 1937-го, напротив, обращен в прошлое: настоящее время первых двух строф характеризует не действие, а его отсутствие; под влиянием прошедшего времени третьей строфы оно кажется застывшим фотоснимком. Но и будущее в стихотворении условно - выполненное обещание красноармейцев "Мы вернемся еще…" превращает его в будущее в прошедшем, the future in the past.

И все-таки перед нами город - реальный, названный и узнаваемый. И точность его топографических координат, нетривиальный их выбор заставляют задуматься. Мандельштам проходит мимо всего, что принято воспевать в Киеве: Софийского собора, Киево-Печерской Лавры, Владимира с крестом. Он даже Днепра не видит. Но в то же время, как замечает М. С. Петровский, "композиционно стихотворение построено подобно городу: средняя строфа соответствует центру (Крещатик, Купеческий сад, Липки), а первая и последняя охватывают ее с двух сторон, как окраины" ⁵. Пространственная близость указанных реалий рождает вопрос о точке зрения в стихотворении - иначе говоря, о месте, откуда были бы видны и Купеческий сад, и Крещатик, и Липки, и красноармейцы, уходящие вдоль трамвайной линии. Таким местом, на наш взгляд, является подножие Владимирской горки, если встать спиной к ней (а значит, и к Софии Киевской, Михайловскому Златоверхому монастырю и памятнику св. Владимиру), а лицом к Европейской (или Царской, или 3-го Интернационала) площади. Что же следует из данного предположения? Во-первых, что герой-повествователь не передвигается "по улицам Киева-Вия", а лишь поворачивает голову (налево - Купеческий, направо - Крещатик, прямо - Липки), словно ища, на чем остановить взгляд, и обретая повсюду ужасные картины. Во-вторых, что, вопреки традиции, Мандельштам смотрит на Киев не сверху (таков, к примеру, взгляд Анны Ахматовой в стихотворении "Древний город словно вымер…" или Михаила Булгакова в "Белой гвардии"), а снизу. Эта "низинность" подчеркивается поднимающимся трупным запахом - от Крещатика к Липкам, где размещалась ЧК, и дальше до самого неба - и, косвенно, сыростью ("и шинель прокричала сырая").

Вверху - сердце Киева, его сакральный центр - София. Внизу - древнее обиталище звероловов, Крещатая долина, Киев-Вий. И уходящие "с последним трамваем прямо за город" красноармейцы не поднимаются вверх, а удаляются вниз по Александровскому (ныне - Владимирскому) спуску: в очерке 1926 года - "Трамвайчик бежит вниз к Подолу" (маршрут вел за город, в Пущу-Водицу). Последние строки "Киева-Вия" вызвали ряд актуально-политических интерпретаций: М. Л. Гаспаров предположил, что они "откликаются на постоянный мотив очерков об Испании: война на окраинах города, "идет на фронт любой трамвай", как писал Эренбург" ⁶, а А. де Жонж, усмотрев в последней строфе "мощную и явную опору на роман Островского" "Как закалялась сталь", пришел к довольно категоричному выводу о "просоветском оттенке тона и ассоциаций мандельштамовского стихотворения" ⁷. Между тем трамвай в русской литературе - транспорт смертельный, в каком-то смысле всегда "последний": ср. в стихотворении "Вы, с квадратными окошками…" "бестолковое, последнее / Трамвайное тепло". У Мандельштама, несомненно усвоившего урок гумилевского "Заблудившегося трамвая" ⁸, написавшего "Мы с тобою поедем на "А" и на "Б" / Посмотреть, кто скорее умрет", обреченность "трамвайной вишенки страшной поры" противостоит защищенности "извозчичьей спины" ("Нет, не спрятаться мне от великой муры…"). В Киеве-Вие живого транспорта нет: "лошади пали".

С одной стороны, герой-рассказчик подобен Хоме Бруту, живому среди мертвых, с другой - "тема, имеющая особое значение и для Ахматовой, и для Мандельштама: прижизненное сошествие во ад/иной мир в связи с Орфеем (судьба поэта)" ⁹. В 1937 году из всех акмеистических вариантов (Гильгамеш, Орфей, Данте) наиболее актуализировался дантовский: "Круг Флоренции своей / Алигьери пел мощней / Утомленными губами" ("Слышу, слышу ранний лед…") и "Легче было вам, Дантовых девять / Атлетических дисков, звенеть" ("Заблудился я в небе - что делать?.."). В "Разговоре о Данте" читаем: "Городолюбие, городострастие, городоненавистничество - вот материя inferno. <…> Мне хочется сказать, что inferno окружен Флоренцией". В стихотворении Мандельштама "Как по улицам Киева-Вия…" мифологический мотив воплотился в топографии реального Киева.

1. Мандельштам О. Э. Сочинения: В 2 т. Т. 1 / Сост. П. М. Нерлера; подгот. текста и коммент. А. Д. Михайлова и П. М. Нерлера; вступ. ст. С. С. Аверинцева. М., 1990. С. 254. В дальнейшем, за исключением специально оговоренных случаев, произведения Мандельштама цитируются по этому изданию.
2. Мифологическую интерпретацию см. в статье: Кравец В. В. Мандельштам и хлебниковское понимание смерти и бессмертия: К истолкованию "Как по улицам Киева-Вия..." // Смерть и бессмертие поэта: Материалы международной научной конференции, посвященной 60-летию со дня рождения О. Э. Мандельштама (Москва, 28-29 декабря 1998 г.). М., 2001. С. 83-88.
3. Ср. с заявкой на киевскую повесть "Фагот" (1929): "на крошечной площадке с чрезвычайно пестрым социальным составом героев разворачивается действие эпохи" (Мандельштам О. Э. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2 / Сост. и коммент. П. Нерлера и А. Никитаева. М., 1999. С. 603).
4. Мандельштам О. Э. Собрание сочинений… т. 2, с. 434-438.
5. Петровский М. С. Городу и миру: Киевские очерки. К., 1990. С. 261.
6. Гаспаров М. Л. О. Мандельштам: Гражданская лирика 1937 года. М., 1996. С. 20.
7. Де Жонж А. Как закалялось стихотворение: Мандельштам и Н. Островский // Русская литература ХХ века: Исследования американских ученых / Ред. Б. Аверин, Э. Нитраур. СПб., 1993. С. 433.
8. См., например: Ичин К., Йованович М. "Выхожу один я на дорогу" Лермонтова и поэзия Мандельштама // Wiener Slawistischer Almanach. 1992. Bd. 30. С. 33.
9. Топоров В. Н., Цивьян Т. В. Нервалианский слой у Ахматовой и Мандельштама: (Об одном подтексте акмеизма) // Ново-Басманная, 19. М., 1990. С. 434.

© P. Poberezkina

back

top