Гасан Гусейнов

Русский язык в немецкой политике

В полной мере масштабы влияния пост-советской ситуации на Германию пока не осознаны. Между тем, за минувшие 15 лет Германия более, чем любая другая страна в Европе, приняла в себя и на себя значительную часть советского наследства. Носители русского являются самым крупным языковым меньшинством в Германии, а межгосударственные отношения объединенной Германии и России приобрели новое качество за последние пять лет. С точки зрения социально-бытовой, миллионы людей, выехавшие из бывшего СССР в Германию (в том числе - не менее миллиона из России), не имеют никакого отношения к германо-российскому межправительственному диалогу. Но одно дело - формальная принадлежность явлений ("русский язык диаспоры" и "русская политическая риторика") к разным таксономиям, совсем другое - их восприятие в чужом информационном и политическом пространстве.

Сразу возникает несколько законных вопросов. Измерить присутствие иностранного языка в стране довольно просто. Но как определить политическое значение и социальный вес языка? Под языком в данной статье понимается средство коммуникации и самовыражения, объединяющее носителей языка, или социально-политический медиум. За 1990-е годы революция в медийных технологиях сняла границы между ранее изолированными средами. Теперь они проницаемы и для отдельных сигналов и для устойчивых информационных потоков. Так язык становится всё более заметным политическим фактором. Междуречье языков Шиллера и Мюллера на западе и Достоевского и Жириновского на востоке представляет собой полный противоречий, быстро и прихотливо растущий феномен.

С момента объединения Германии общее число изучающих русский язык в школах этой страны сократилось вчетверо (с примерно 600000 до примерно 140000). В школах восточных земель русский язык перестал быть главным иностранным, а в целом по стране уступил четвертое место испанскому. Изучающих Россию - историков Восточной Европы, славистов или специалистов по восточно-европейскому праву - стало еще меньше. Сегодня приток интересующихся Россией и русским языком обеспечивается главным образом за счет выходцев из бывшего СССР. Тут и происходит короткое замыкание. Русский всё чаще изучается не с жадностью идеологического противника или тайного обожателя, но с трезвой зевотой прагматика, выбирающего путь наименьшего действия. За 1990-е годы в Германию прибыли сотни тысяч русскоговорящих людей, не имеющих ни потребности, ни намерений ассимилироваться в среде. Политически релевантное знание о России в Германии начало пропорционально сокращаться, а физическое присутствие русскоязычных как социального фактора - нарастать.

За вторую половину 1990-х годов и самое начало 21-го века на территории Германии сформировалась русскоязычная диаспора - со своей медийной, медицинской, торговой, развлекательной, производственно-транспортной инфраструктурой. Наиболее активная часть этой диаспоры прекрасно освоила и немецкий. Но поскольку базой ее успеха является более или менее стабильная русскоязычная среда, деловая элита диаспоры заинтересована скорее в сдерживании, чем в поддержке интеграционных поползновений основной массы русскоязычного рассеяния. В этом ее поддерживает и официальная Россия, старающаяся не выпускать из поля зрения русские СМИ за рубежом. Сдерживание интеграции обеспечивается, впрочем, и новыми жизненными обстоятельствами - свободой перемещения и доступностью электронных и печатных СМИ на родном языке. Физически большая часть русских может находиться в Германии, информационно и политически живя в России или в том виртуальном пространстве, где практикуются иные нормы поведения, подчиненные другим ценностям.

Формально-юридически русская диаспора в Германии распадается на три неравные группы. Бoльшая ее часть - до 3-х миллионов человек - это российские немцы и члены их семей, около 100 тысяч - так называемые контингентные беженцы еврейского происхождения, а также несколько десятков тысяч выходцев из бывшего СССР, живущих в Германии на иных основаниях. Местное население считает всех этих людей более или менее русскими, хотя сами иммигранты могут называть себя по-разному. Связующим началом для большинства остаются русский язык и советская ментальность. Часть выходцев из СССР, возможно, бежала от этой ментальности, но большинство привезло ее с собой. Пусть и не как социальную ценность, но как неотчуждаемый культурный багаж. В условиях германской социальной системы она расцвела еще более пышным цветом, пустив и новые корни в пока еще питательных пластах социальной рыночной экономики. По данным председателя Центрального совета евреев в Германии Пауля Шпигеля, опубликованным в еженедельнике "Judische Allgemeine" 23 декабря 2004 года, более 85 процентов евреев из СССР живут в Германии на социальное пособие. Данные по российским немцам по существу закрыты: как граждане ФРГ переселенцы представлены лишь в общей статистике. И вряд ли эта статистика намного краше. Можно приводить бесконечно убедительные примеры успешной интеграции советских немцев или евреев в немецком обществе. Политически релевантным оказывается статус общины в целом: в отличие от переселенцев предшествующих потоков, эти люди приехали сюда с простой и понятной целью - сделаться подопечными более богатого государства.

"У советских собственная гордость", или завышенная морально-профессиональная самооценка: "Почему меня не принимают здесь за того, за кого я хотел бы, чтобы меня принимали?" У многих немцев взгляд почти на всех иностранцев сверху вниз сочетается с опаской: "Как бы не обскакали на рынке труда!" Химическая реакция встречи этих двух неприязней парадоксальна: российским немцам так и не удалось доказать "коренным" соплеменникам, что и те и другие принадлежат к одному народу. А советским евреям не удается доказать, что они - евреи: "Если бы они были евреями, они ехали бы на свою родину, в Израиль". Как шутят израильтяне, еврейские иммигранты успешно сдают при въезде в Германию только один экзамен - на незнание немецкой истории. Как бы то ни было, дилемма еврейской иммиграции в Германию остается не разрешенной. Частный бюрократический интерес крошечной верхушки крошечной еврейской общины Германии совпал с массовым экономическим интересом пестрого советского еврейства и примкнувших к нему людей.

Плод встречи очень не похожих друг на друга советских родственников - так называемых российских немцев и так называемых контингентных беженцев, прибывших в Германию за последние десять лет, - это сотни тысяч русских социальщиков, на которых у германского государства кончаются деньги - как раз по мере обострения конфликтов в социальной сфере. Русский язык, маркирующий этот поток как единство, для местного населения оказывается главным показателем принадлежности говорящего на нем человека к маргиналам-нахлебникам. Тема эта прямо не обсуждается из соображений политической корректности. Но общественная дискуссия идет по краю: русская печать в Германии постоянно жалуется на преобладание негативных публикаций о переселенцах из СССР.

Труднее всего организационно оказывается так называемым российским немцам. В России им мешала жить их немецкость, в Германии - их русскость. Для дважды отринутых единственным достойным выходом из положения становится создание собственной культурно-языковой среды. Пока в немецком обществе разворачивалась дискуссия о недостаточной интеграции иностранцев в Германии, русскоязычная инфраструктура - без особого разделения на немецкое большинство или еврейское меньшинство - уже сложилась. Сегодня в самой густонаселенной части Европы - мегаполисе Северного Рейна-Вестфалии (Дюссельдорф, Кельн и близлежащие города) - на русском языке обеспечиваются все виды услуг - от акушерских, когда о языке спрашивать рано, до похоронных. Создана и самая сложная с точки зрения организационных ресурсов составляющая - развлекательная. При этом критическое отличие русской инфраструктуры от второй по численности участников - турецкой - состоит в том, что русская сложилась как бы по ту сторону политической договоренности. Справиться с этой задачкой нелегко не только немецкой бюрократии, но и всему обществу в целом. "Черт побери, но ведь большинство этих людей, в отличие от турок или югославов, формально возвращалось на свою немецкую родину, почему же чужой русский остается для них более родным, чем якобы родной немецкий?" - такой или похожий вопрос задается в конце любого сколько-нибудь продолжительного разговора о переселенцах второй половины 1990-х годов.

За годы массовой иммиграции русскоязычных немцев и евреев в ФРГ политики Германии не подготовили большинство населения к встрече с новым меньшинством, которое предстояло принять их стране. Здесь сыграли свою роль многообразные факторы, в том числе партийно-политические интересы. Общим для всех партий было крайне смутное представление о том, что за люди реально сотнями тысяч прибудут в ближайшие годы в их страну. Нынешнее положение это не только одно из следствий распада СССР и последовавшей за ним массовой эмиграции, но и результат отсутствия адекватной иммиграционной политики. Прежде всего - политики языковой. Как заклинание повторяя, что "самое важное в интеграции - это язык", политики никак не могут взять в толк, что касается это в первую очередь родного языка большинства новых переселенцев - русского. Рационального языкового строительства, которое включало бы в политику интеграции реального факта русскоязычия, в Германии нет. Формально приехавший из Казахстана или Таджикистана русскоязычный "поздний переселенец" - немец, а приехавший из Украины "контингентный беженец" - еврей. Но их фактический статус для окружающего большинства определяется русским языком коммуникации и советскими поведенческими стереотипами. Из уст и весьма лояльных, образованных и свободных от предрассудков людей - "коренных" немцев, как называют их переселенцев, - можно то и дело услышать суждение: "Я готов или готова признать, что у нас общие предки, но их русский немецкий - это стена, через которую я просто не могу перепрыгнуть". Другими словами, культурно-языковое отчуждение тем сильнее, чем выше степень притязаний переселенца на то, что он - свой, что он - такой же.

Политический класс Германии тогда - в конце 1980-х - начале 1990-х годов - в еще большей степени, чем теперь, некритически высоко оценивал свою способность справиться с новой ситуацией, не предусмотренной перспективным планированием. Канцлер Коль искренне обещал и немцам в бывшей ГДР "цветущие пейзажи". А большинство немцев на западе страны не сомневалось, что рвавшиеся в Германию тысячи и тысячи людей в кратчайшие сроки забудут о своем "мрачном прошлом", дабы безостаточно раствориться в процветавшем немецком обществе. Граждан ФРГ просто не подготовили к тому, что к ним приедут не мечтающие стать настоящими немцами люди без роду и племени, а глубоко обрусевшие советские люди - скорее все-таки русские, чем немцы, не случайно ведь и местное самоназвание их - "русаки". Как бы то ни было, самым прочным и неотъемлемым показателем идентичности потока 90-х годов оказался русский язык. Это и определило высокую скорость критической консолидации среды именно вокруг языка. Гротескные формы это вытеснение в русскоязычное гетто принимает для людей, приехавших в Германию из Средней Азии и Казахстана: многие из них ехали в Германию, никогда прежде не видав России, но строительный материал их идентичности пересилил географию.

Быстрый рост русскоязычной общины сделал заметнее и другое культурно-языковое меньшинство - двуязычное турецко-курдское (с сопутствующим исламским компонентом). Русских отмечает при этом количественно не значительная, но пряная для общественного климата Германии религиозная пестрота - от реконструируемого иудаизма советских евреев до сектантства и христианского фундаментализма некоторых российских немцев. Германия получила невостребованное наследие чужих империй: от оттоманской ей достались анатолийские или балканские мусульмане, от российской империи - обрусевшие немцы и азиаты вкупе с некоторым числом тех самых "восточных евреев", которых изображали как вредных насекомых в школьных учебниках. Нельзя забывать, что эти учебники памятны десяткам тысяч еще и ныне здравствующих граждан страны. Русский язык помещает несколько групп иммигрантов в не предусмотренный для каждой из них общий континуум. На рационально понятные и субъективно чистосердечные призывы к иммигрантам "учить немецкий" дается парадоксальный ответ - среда бытования русского языка расширяется.

Волею случая интеграционная неудача Германии с "русаками" совпала с затормозившейся интеграцией и даже культурно-языковой диссимиляцией мусульманской общины. В короткий срок - всего за несколько лет - всем стало ясно, что произошла какая-то ошибка, роковой сбой.

Сейчас поздно задаваться вопросом, могла ли бы германская бюрократия справиться с проблемой, если бы взялась за нее в стадии раннего оформления. Родовой признак бюрократической машины - нежелание иметь дело с проблемами, пока те находятся в стадии роста. Немецкое общество особенно болезненно реагирует на последствия ошибок в относительно простых расчетах. Случай с русскими немцами и евреями интересен тем, что официально и в немецких СМИ именно русский язык их коммуникации и общая советскость не обозначены как проблема. Одним из объяснений этого является отношение к русскому языку еще и как к части наследия ГДР. Как и в некоторых бывших республиках СССР, массовое сокращение школьного курса русского выглядит как часть программы "десоветизации". Крупные политические деятели Германии, свободно владеющие русским языком, особенно - выходцы из восточных земель, похоже, склонны скорее скрывать это свое знание, чем пользоваться им для прямых контактов с русскоязычным потенциальным избирателем. Внутриполитически обширная русская диаспора воспринимается здесь как некое зияние. В восприятии немецкой общественности это зияние граничит с тем, что происходит в проблемных регионах самой России. Культура "беспредела" с известной периодичностью становится в мировых и немецких СМИ главной темой дня. И это невольное попадание в общее информационное поле с "персонажами" событий на Дубровке или в Беслане, конечно, бесконечно оскорбительно для диаспоры. Однако, наблюдаемые в германских тюрьмах особенности выстроившейся здесь русскоязычной тюремной инфраструктуры слишком похожи на демонстрируемые по каналам СМИ эпизоды общественно-политической жизни на пост-советском пространстве.

Любимые темы ламентаций русского человека на Западе - бездуховность, потребительство и черствость местного населения. Материальных и социальных альтернатив этому западному "вещизму" и "непонятливости" выходцы из бывшего СССР как сообщество предъявить, однако, не в состоянии. В течение нескольких минут исчерпывается список выдающихся соотечественников, внесших вклад в мировую культуру, и у иммигрантов остается один - последний - козырь, сверхценность, носителями которой они могут себя объявить. Эта ценность - русский язык. Ехидный Розанов однажды сформулировал это так: "Хороши чемоданы делают англичане, а у нас хороши народные пословицы". Увы, как раз пословиц носитель нового русского языка, перебравшийся в Германию, знает всё меньше, и поэтому для верности он готов объявить себя хранителем русского языка вообще. Литературные альманахи и газеты, библиотеки и поэтические семинары - в каждом конкретном случае за ними стоят симпатичнейшие люди, подвижники малого культурного фронта. Тем временем с другой, немецкой стороны энтузиасты встречают в лучшем случае жалостливое недоумение, а в худшем - вопросы: "Чем мы-то можем вам помочь? У нас нет средств на немецкие библиотеки. Это немецкие школы и университеты переживают тяжелейший кризис, а ваши соотечественники, годами живущие в этой стране, не выказывают ни малейшего желания освоиться с немецким. Так какого рожна хотите вы от нас со своей русской библиотекой (поэтическим клубом, журналом и т.п.)?"

Впрочем, на вопрос этот уже можно ответить однозначно: русские библиотеки, русские культурные институции как раз нужны самой Германии. Работники германской юстиции жалуются на превращение носителей русского языка в едва ли не главную проблему местных тюрем и посттюремной интеграции. Привет из советской зоны. От "Архипелага ГУЛаг" Александра Солженицына и "Блатного" Михаила Демина. Русскому языку зоны, о котором раньше знала горстка советологов, теперь придется обучать полицейских и надзирателей. Неприятная для русскоязычной диаспоры тонкость состоит в том, что на низкооплачиваемую социальную работу идут как раз местные жители, не знающие даже азов русского языка. А носители русского, между тем, воротят нос: "За копейки иметь дело с отбросами общества, да за кого они нас принимают!?" С другой стороны, за вычетом предпринимателей-космополитов, большинство "русаков" занимают в соответствующей профессиональной нише положение, как правило, заведомо на несколько ступеней ниже, чем позволяет их квалификация и опыт.

Многие молодые переселенцы охотно идут на службу в германские вооруженные силы. По свидетельству одного из генералов бундесвера, военное ведомство было вынуждено в последнее время обратить внимание на то, что в частях образовались русскоязчные анклавы - 10-15 на роту из 100-120 солдат. Приказ, прямо запрещающий пользоваться русским языком как в служебное, так и в свободное время, действия не возымел, и теперь при формировании подразделений бундесвера приходится так рассеивать русскоязычных солдат, чтобы исключить коммуникацию на родном языке. Почему русский язык в данном случае - проблема? Ответ прост: потому что говорящих на нем молодых людей подозревают в ограниченной лояльности. По мере сокращения численности бундесвера доля русскоязычных новобранцев может только возрастать. Но станет ли русский обязательным изучаемым иностранным языком в военных училищах? И снова - с опозданием - в университетах Германии, где в последние годы проводится активное сокращение отделений славистики? Жизненные предпосылки к этому налицо. Формально-юридические отсутствуют: русский язык не считается родным языком немцев-переселенцев, он звучит на улицах больших и малых городов и в казармах, в тюрьмах и магазинах как контрабандный культурный груз, раздражающий политтаможню отсутствием упаковки, без которой таможня эта отказывается регистрировать груз.

До сих пор речь шла о взаимодействии, а точнее - об отсутствии взаимодействия немецкого общества с русскоязычной средой, а СМИ Германии - с интеграцией русских. Своеобразие момента состоит в том, что русский язык не стал для политического класса и системы образования в Германии первым и естественным инструментом политической интеграции иммигрантов из бывшего СССР. Но есть у проблемы и другое измерение.

Лев Троцкий в книге "Моя жизнь" вспоминал, как в ночь с 24 на 25 октября 1917 года Ленин вдруг заговорил с ним в Петрограде на немецком языке. Следующий владеющий немецким глава государства появится в России только восемь десятилетий спустя. Им станет бывший резидент советской разведки в ГДР Владимир Путин, впоследствии занимавшийся бизнесом и на западе Германии - в вольном и ганзейском городе Гамбурге.

Русский язык Владимира Путина представляет в Германии особый интерес. Некоторые горячие головы думают, что свободно владеющему немецким Путину нет никакой надобности обучать русскому своего германского партнера. Но эти горячие головы глубоко ошибаются. Путин научил своего друга-канцлера конкретным азам русской политической речи. Он научил его молчать. Причем по вопросам, относящимся к жизненно важной для политической Германии сфере - к сфере прав человека. Шредер так прямо и сказал: "Я вопросов прав человека в России публично не обсуждаю". Как именно бывшему полковнику КГБ удалось завербовать канцлера Германии в свои сторонники, это вопрос второстепенный. Важен результат: в области германо-российских отношений русский политический язык стал частью политического языка главы правительства Германии.

Своеобразие политического лексикона Путина на языке Шредера публично не отразилось. Но в язык ведомства федерального канцлера перекочевали из современной русской политической риторики некоторые слова-прикрытия, такие как "стабилизация", "сохранение единства сильной России" и "стратегическое партнерство". Именно о "стратегическом партнерстве" говорил 22 декабря 2004 года в Гамбурге федеральный канцлер Герхард Шредер: "Наша совместная воля заключается в том, чтобы развивать стратегическое партнерство между нашими странами". Формула, ранее предложенная президентом России, может в России пониматься несколько иначе, чем в Германии, но надо прямо сказать - нынешняя политика Берлина в отношении Москвы - это едва ли не единственное крупное достижение кремлевского руководства на германском направлении после объединения ФРГ и ГДР.

Правительство Шредера предложило немецкому обществу своеобразный пакт по российскому вопросу, который можно сформулировать так: "Страна эта велика и загадочна, внутреннюю жизнь ее нам в полной мере не понять, навязывать им ценности западной демократии не следует, зато пользы от экономического сотрудничества с русскими очень много". Пока собака независимых СМИ лает, караван еще менее зависимых германских концернов спокойно наращивает доставку столь необходимого Германии топлива и сырья. Всё остальное - либо бессодержательная лирика (проскальзывающая в немецких СМИ оценка дружбы канцлера и президента как "взаимопонимания плебеев, не доросших до своих политических ролей"), либо еще менее содержательная "конспирология" (мечта о мистическом "союзе тевтонского леса и славянской степи против атлантической жижи").

Вместе с тем, спектр проблем, с которыми сталкиваются люди в современной России, слабо улавливается инструментами германских СМИ. Так, со второй половины 90-х годов угроза безопасности некоторых национальных меньшинств в России стала заметнее, чем всего десятилетие назад. СМИ Германии сообщают об этом несравнимо меньше, чем в ельцинские годы. Ужесточение иммиграционной политики приводит к тому, что у реальных, а не мнимых беженцев из России почти нет шансов получить убежище в ФРГ. Убийства или избиения политических активистов, совершаемые в России на почве ксенофобии, не считаются в Германии политически релевантными и никаких последствий для ровного течения официального германо-российского диалога не имеют. Список скандально проигнорированных в Германии политических вех, случаев массового нарушения прав человека, стремительно вырос за последние пять лет. Достаточно вспомнить убийство 19 июня 2004 года этнолога Николая Гиренко в Петербурге, или нападения на сотрудников "Мемориала" в этом же городе в декабре, совершенные, как полагают, с ведома российских спецслужб местными неонацистами. Не говорю уже о пока "вегетариански" протекающем деле Михаила Трепашкина, расследовавшего "московские взрывы" 1999 года.

Русская правая говорит со своим населением на языке, которого немецкая политика обучена не понимать и на распространение которого в России Германия закрывает глаза. Так, из поля зрения немецкой общественности - вместе с ушедшим из фокуса внимания конфликтом в Чечне и в других республиках Северного Кавказа - выпало начавшееся в прошлом году массовое бегство из Краснодарского турок-месхетинцев, получивших по этническому принципу убежище в США. Чем менее внятной становится артикуляция таких тем в политическом диалоге, тем проще руководству России игнорировать их редкое обсуждение и в СМИ. Объявленная законченной и выигранной Западом "холодная война" перешла в фазу информационного реванша крупнейшей наследницы СССР. В довершение всего Россия рядом блестящих организационных мероприятий приблизила к нулю политическую эффективность международных служб радиовещания на русском языке - в том числе и "Немецкой волны".

Русский политический дискурс отдалился от западно- и восточноевропейского, а что произошло с германским русским дискурсом?

В эпоху "холодной войны" экономический прагматизм сочетался с противостоянием и соревнованием двух систем. Официальная ФРГ пользовалась до конца 1980-х годов английской, точнее - американской, политической риторикой, хорошо понятной под сенью американского зонтика. Сегодня этот зонтик находится в более или менее сложенном состоянии. Возможно, объединение ФРГ и ГДР привело даже к тому, о чем когда-то мечтал Сталин: к фактическому нейтралитету Германии. Разумеется, формального членства Германии в НАТО или ЕС никто не отменял. Но доктрина "стратегического партнерства" с Россией, объявленная Шредером, это даже гораздо больше, чем нейтралитет. Что касается экономического сотрудничества, то оно - во всяком случае на уровне политической риторики - переводится в режим советско-германских отношений времен соглашения "газ-трубы" (1970-е - годы правления Л.И.Брежнева). Концернам Германии тогда ведь тоже не мешали ни война в Афганистане, ни преследования инакомыслящих. Сегодня правительство ФРГ предлагает крупному германскому бизнесу в качестве партнеров "группу физических лиц", представляющих само российское государство, вместо какого-нибудь Михаила Ходорковского, пережидающего в тюрьме национализацию активов ЮКОСа. И в данном вопросе канцлер Шредер перенял от своего российского партнера едва ли не самый надежный риторический прием - молчание.

В рамках "стратегического партнерства" с Россией германское руководство усвоило в современном русском политическом значении один из ключевых терминов - "элита". На смену идеологии "народной дипломатии", с помощью которой в свое время преодолевались "торосы холодной войны", ныне в германо-русском диалоге говорят о совместном воспитании "политической элиты". В Германии эта, на первый взгляд, безобидная бюрократическая инициатива совпала с дискуссиями о необходимости реформы высшей и средней школы и, в частности, с желанием насадить в этой стране некие "элитные" университеты, которые помогли бы вырастить конкурентоспособные научные кадры. Вот почему политическая Германия не расслышала совсем другого сигнала, пришедшего из России через ведомство федерального канцлера: сначала Петербургский диалог с участием специально отбираемых в Кремле участников из Германии, а потом и создание некоего питомника для "своих" - для "элит". Эти "элиты" возникают не путем естественного роста или состязания в борьбе за "подряды" для решения общих проблем, а методом предварительного бюрократического назначения. "Элита" в этом значении - это просто замена местоимения "мы".

Сами риторические приемы пропутинского лобби в Германии оживляют в немецком обществе архаичные клише о России. С одной стороны, канцлер приглашает президента в тот же замок близ Шлезвига, где до него принимали только российского самодержца Петра Первого. С другой стороны, понятийной базой соглашения между руководителями Германии и России оказывается своеобразный межгосударственный социализм. Канцлер Шредер, известный как "Genosse der Bosse" ("товарищ капитанов индустрии"), настоятельно рекомендует крупному частному капиталу ФРГ инвестировать в российские государственные структуры. Президент Путин, в свою очередь, известный как "немец в Кремле" (так называется рекламная книга о нем, написанная главным советником Шредера по России Александром Раром), преподносит Германии "рождественские подарки". Поддержка со стороны руководства ФРГ российской политики ренационализации вознаграждается приглашением крупного германского бизнеса к разгрому российского частного сектора. Во всяком случае, именно в этом открыто обвиняет канцлера оппозиция в самой Германии. Вместе с тем, и самые жесткие критики канцлера с пониманием относятся к желанию этого политического деятеля, например, заручиться поддержкой России на пути в Совет Безопасности ООН.

Канцлер Шредер назвал президента России "демократом чистой воды", но товарищи по партии поддерживают нынешний германо-российский диалог по прямо противоположной причине. Так, в интервью газете "Франкфуртер альгемайне зонтагсцайтунг" от 16 января 2005 года ветеран западногерманской политики Эгон Бар (Egon Bahr) прямо назвал именно "авторитаризм" Путина надежным основанием для поддержки этого лидера Германией. "Русский народ, - считает Бар, - не имеет понятия о демократии, и реформы там возможны только сверху". Как и в случае с "элитой", под "стратегическим партнерством" немецкие участники диалога понимают именно союз с предсказуемой авторитарной Россией, а не с ее народом, по словам Гегеля, "желающим кнута".

Ветеран германской политики, конечно, не обязан догадываться, что его слова в одной из самых авторитетных немецких газет - это удар гегелевским кнутом по лицам тех в России, кто десятилетиями советской истории добивался установления демократии не хуже, чем в Германии. Свободная российская молодежь и получившие свободу старики, не желающие реконструкции советского прошлого в наименее приятных его фрагментах, дождались возвращения в немецкий политический язык бредней про исконное раболепие русского человека. "Русские, вам нужны Путин и его друзья по КГБ, ибо без них вы не способны существовать как демократическое сообщество!" - вот мессидж Эгона Бара России. Списание со счетов русской демократии, самой возможности демократии в России стало центральным событием германского внешнеполитического русского дискурса последних пяти лет. Не артикулируемый русский внутриполитический дискурс обеспечивает это списание безотчетной понятностью. Русская диаспора ускальзывает от интеграции в немецком обществе, а государство российское, урча и рыча, отбивается от своих демократизируемых по западным образцам соседей, отбивается от европейской интеграции.

Занятно, что инструментом внушения немцам политического доверия к "пост-демократической" России оказалось умение президента Путина говорить на немецком языке. В какой Германии и для каких целей "немец в Кремле" пользовался этим языком, не спрашивают, естественно, из соображений дипломатического этикета. На этом фоне переход канцлера Шредера в германо-российском диалоге на русский политический язык просто выпадает из поля зрения общественности и не распознается как политическая ошибка. Нас же он возвращает к тому аспекту проблемы, с которого начиналось обсуждение темы, - к крайней противоречивости политической функции русского языка в Германии.

Резюме

В социальной повседневности Германии среда неожиданного проблемного распространения русского языка - маргинальные группы или даже "группы риска"; здесь русский - это замалчиваемое недоразумение массовой иммиграции в Германию. В сфере "реальной политики" официальный германо-российский диалог ведется по правилам новой русской политической риторики, которая обогащена подновленной советской архаикой. При этом у российской политики имеются в Германии значительные ресурсы влияния, которых лишена Германия в России. Русский язык для германской политики - это язык неполноценного общества. Возможно, по этой причине руководство Германии считает себя защищенным от "врожденного антидемократизма" своего восточного партнера. Пока что, однако, именно Россия в состоянии оказывать политическое влияние на Германию, а Германия на Россию - нет.

© G. Guseinov

back

top