А.Штейнгауз
Япония и японцы глазами русских
(вторая половина ХIХ в).
История русско-японских отношений второй половины Х1Х в. являлась предметом интереса многих историков. При этом, в центре внимания, как правило, находились вопросы дипло-матических, торгово-экономических и культурных связей между этими странами, Проблема же идентификации образа соседней страны в общественной мысли России практически не изучена. В то же время эта тема, находясь как бы на стыке различных проблем, позволяет связать их в единое целое, а иногда, совершенно по-новому осветить казалось уже известные аспекты взаимоотношений двух стран. Многоплановость темы не позволяет подробно остановиться на всех ее сюжетах. Ниже речь пойдет об отражении образа Японии и японцев в русском обществе второй половины Х1Х в. Говоря о "русских представлениях", следует оговориться, что имеющиеся источники не позволяют судить с достаточной полнотой о взглядах подавляющего большинства россиян той поры. Речь может идти о рассмотрении представлений о Японии и японцах, сложившихся лишь в среде образованной части населения.
Несомненно, что при характеристике факторов, влияющих на формирование образа "соседней страны", необходимо учитывать как общий фон политических связей, так и внутреннее состояние того общества, чьи представления исследуются, так как образ "другого" в значительной степени является отражением собственного "я", только в своеобразно интерпретированном виде.
Немногочисленные ранние русско-японские контакты, ведущие отсчет с конца ХVII в., как правило, были непреднамеренными, случайными, тем более, что на протяжении трехсот лет Япония была почти полностью "закрытой страной". В результате, значительная часть издававшихся в России материалов о Японии до середины XIX в. носила в основном компилятивный характер, представляя собой переводы западноевропейских публикаций. Иcключение составляли опублико-ванные в 1816 г. записки В.М.Головина. Если Запад в середине XIX в. был уже "открыт" и оценен русскими, то "открытие" Востока и Японии, в том числе, еще только начиналось.
В 1852 г. для установления дипломатических и торговых отношений русским правительством в Японию была направлена экспедиция вице-адмирала Е.В.Путятина, деятельность которого завершилась подписанием в 1855 г. первого русско-японского договора - Симодского трактата. В России с огромным вниманием следили за миссией Путятина. Общественность получала информацию о событиях в Японии главным образом через печать. На страницах журналов и газет стали появляться не только переводные статьи о Японии, но и извлечения из писем морских офицеров, находившихся на эскадре и бывших очевидцами и участниками событий. В ходе экспедиции состоялось личное знакомство значительной группы русских с японцами и, как ни ограниченно было общение, оно давало возможность получения впечатлений из первых рук. Авторы этих материалов не претендовали, да и не могли претендовать из-за отсутствия серьезных знаний японской экономики, политической жизни, ее социальных проблем, на глубину анализа. Это скорее наброски с натуры. Лишь иногда встречается попытка оценить происходившее в Японии. Однако и из этих разрозненных сведений читатель мог составить представление об этой далекой стране, о характере ее жителей. Как правило, речь шла о перспективах развития отношений с этой открывающейся перед иностранцами страной. И здесь члены экспедиции были единодушны - перспективы по их мнению, достаточно многообещающи. Залог успеха будущих отношений они видели в чертах характера японца: его трудолюбии, доброжелательности, любознательности, хотя и указывали на важное прeпятствие - политическую систему страны.
Русское общество в первые годы знакомства с Японией получило возможность ознакомиться и с живописными видами этой страны. В 1857 г. в журнале "Русский художественный листок", издаваемом академиком З.Ф.Тиммом, были опубликованы акварели с видами Японии. Рисунки эти были выполнены одним из членов экспедиции офицером фрегата "Диана", лейтенантом А.Ф.Можайским. В своем письме академику Тимму Можайский, поясняя историю появления рисунков, писал: "Дружественные отношения к нам Японии дали нам совершенную независимость и свободу в действиях, Жизнь в японских городах, переходы и небольшие путешествия по этой стране представляли много пищи и материалов для каждого наблюдателя. Все окружавшее нас было так ново, так интересно, что нельзя было оставаться равнодушным" [1]..
Но, конечно, наиболее сильное и длительное влияние на формирование образа Японии в России оказали очерки русского писателя А.И.Гончарова "Русские в Японии в начале 1853 и в конце 1854 гг.", побывавшего в Японии в качестве секретаря экспедиции Путятина. Живость и доступность изложения снискали "Очеркам" большую популярность в русском обществе. Их читали и перечитывали. Благодаря им русский читатель ближе знакомился с этой доселе мало известной страной, с ее людьми и обычаями. Именно это значение очерков подчеркивалось в большинстве рецензий, появившихся после их опубликования. Не случайно, многие из характеристик, данных Гончаровым японцам, превратились вскоре в своеобразные клише и стали повторяться многими последующими русскими путешественниками, получили хождение в русском обществе [2].
Какой же предстает Япония в очерках Гончарова? Образ ее достаточно сложен и противоречив. С одной стороны Япония олицетворена в образе дряхлого старца. В ней все движется неохотно, японская жизнь идет черепашьим шагом. По мнению писателя этот застой, вызванный изоляцией от внешнего мира, делал страну беспомощной, лишал японцев элементарных перспектив развития. Сравнивая китайцев и японцев, он пишет, что "у обоих одна и та же цивилизация, под влиянием которой оба народа, как два брата в семье росли, развивались, созревали и состарились"[3]. Эта историческая концепция деления народов на старые и молодые не была нова, и в России первой половины XIX в. получила весьма широкое распространение.
Но Гончаров рисует и другой образ японцев - "детей". Как дети, они зачастую ленивы, непослушны, малообразованны, как дети они бояться всего нового, но и любопытны к нему. Как всем детям, им необходимо воспитание и твердая рука взрослых. "Они видят, - пишет Гончаров, - что их система замкнутости и отчуждения, в которой одной они искали спасение, их ничему не научила, а только остановила их рост. Она, как школьная затея, мгновенно рушилась при появлении учителя. Они одни, без помощи: им ничего больше не остается, как удариться в слезы и сказать: "виноваты, мы дети!" и, как детям, отдаться под руководство старших [4]. Весьма показательно, что в роли учителей, "старших" он видит представителей европейских стран. Причем он надеялся, что эту роль выполнит Россия, и не хотел для Японии таких "старших", как "хитрые, неугомонные промышленники американцы".
Эти мысли, высказанные Гончаровым как результат оценки конкретной ситуации, перекликались с настроениями определенных слоев русского общества, видевших в Японии, как части Азии, обширное поле для политической и культурной деятельности. Тема эта получила свое продолжение уже в 60-е годы XIX в. на страницах ряда русских газет. Подчеркивая особую "историческую миссию" России на Востоке, газеты и журналы призывали "стать в отношении восточных народов тем, чем стал для России Запад". Путь к этому, по их мнению, лежал через "Великий океан", до которого слишком далеко из Европы, но который открывал России дорогу к торговым сношениям с Китаем и Японией и делал ее положение в этом регионе наи более выгодным [5].
Характер публикаций о Японии тех лет свидетельствует, во-первых, об усилении интереса к этой стране, а во-вторых, об отсутствии целенаправленности и конкретности этого интереса: писали "понемногу обо всем". Главным источником большинства публикаций являлись материалы иностранных газет, поэтому они в большей степени носили информационный описательный характер. В оценке Японии в этот период преобладали практические нотки. О ней стали судить как о новой области европейской торговли и поэтому изучение нравов и истории этой стра ны полагали лишь средством, помогающим завладеть "этою богатою страной". Одновременно происходила заметная идентификация европейских и русских взглядов на происходившие в Японии события. Особенно это стало заметно в середине 60-х годов XIX в., когда участившиеся столкновения с иностранцами обострили и без того сложную внутриполитическую обстановку в Японии. Русские газеты и жур-налы заговорили как завзятые европейские колонизаторы. Наиболее ярко эти настроения отразила газета "Северная пчела". Комментируя сообщения о том, что в 1863 году в Европе и в самой Англии раздались "неистовые крики за разрушение Кагосимы в Японии", при котором "погибло даже несколько тысяч невинных жертв", газета указывала, что если "Япония вслед за этим разрушением подчинится европейскому влиянию, то не будут ли жертвы, хотя и невинные, искуплением милли-онов других жертв, которые без того были бы принесены впоследствии" [6].
Объяснение такому отношению русских к Японии и японцам в 50 -60 гг. XIX в., следует искать в том сильном влиянии, которое оказывали на русское общество общеевропейское мировоззрение и традиции. Азия и азиатские народы в обществен ном мнении России достаточно ясно ассоциировались с отсталостью и немощью. В основе общепринятого взгляда как в России, так и в других европейских странах, лежала уверенность в превосходстве и уникальности европейского пути развития. Представители русского общества, невзирая на разницу в политических пристрасти ях, довольно единодушно говорят о предназначении европейцев, и вообще белых, нести пользу человечеству, приобщая отсталые народы к просвещению.
70 - 90-е годы XIX века в истории русско-японских отношений почти единодушно признанны исследователями в качестве "эры добрых отношений". Это позволяет проследить эволюцию образа японцев в условиях отсутствия принципиальных политических противоречий между Россией и Японией. С другой стороны, это время крупных внутриполитических перемен, причем при всем своеобразии происходившего, как в Японии, так и в России, перемены во многом носили сходный характер. Отсюда интерес к тому, как сказалась российская действительность на оценках событий, происходивших в Японии и на формирование представлений об этой дальне восточной соседке.
По сравнению с предшествующими годами в 70-90-е годы XIX в. значительно увеличивается количество русских побывавших в Японии с различными целями. Итогом многих путешествий стали дневники, путевые записки, значительная часть которых публиковалась на страницах русских газет и журналов. Здесь воспоминания бывших русских дипломатов и посланников - А.Пеликана, занимавшего пост консула в Иокогаме до 1884 года, консула Григория де Воллана, воспоминания различных чиновников, посещавших страну со специальными поручениями, ученых, побывавших в эти годы в Японии. К числу первых капитальных работ по Японии надо отнести книги и статьи русского географа М.И.Венюкова, посетившего Японию в 60-70-х годах XIX в. Впечатления о своем посещении Японии в конце 70-х годов оставил видный русский географ-климатолог А.И.Воейков. Особо следует выделить воспоминания Л.И.Мечникова, прожившего в Японии несколько лет и преподававшего русский язык и историю в Токийской школе. В 80-90-х годах возрастает число русских, в той или иной форме оставивших путевые заметки о соседней стране. Авторы этих материалов принадлежали к различным слоям русского общества, неодинакова степень их образованности и осведомленности, но этот материал, являясь ценным источником, позволяет проследить эволюцию представлений русского общества о Японии.
В формировании и эволюции образа Японии в эти десятилетия можно условно выделить три этапа.
Первый из них относится к 70-м годам XIX века. Основное внимание русской общественности в сфере зарубежной политики, истории, экономики уделялось странам Западной Европы, главным образом, Франции, Германии и Англии. Однако события 60-70-х годов в Японии - революционные потрясения, начавшиеся реформы и преобразования, рост промышленного производства - повысили интерес русского общества к этой стране. Для этого этапа характерно формирование образа Японии - "ученицы", жадно впитывающей основы европейской цивилизации, что выделяло ее из азиатского мира, говорило о способности к восприятию европейской науки и культуры и тем самым сближало ее со всем цивилизованным миром. Отсюда все чаще встречающееся противопоставление "идущей вперед Японии" и "застывшего Китая". Мотив пробуждения и обновления Японии становится в эти годы одним из наиболее распространенных стереотипов, прочно вошедших в обиход русской прессы и публицистики. "В лице японского народа, - подчеркивает анонимный автор одного из очерков, - монгольская расса, видимо, выступает на сцену всемирной истории... в качестве доброго исторического деятеля. Коренные государственные реформы и заимствования от иностранцев всего хорошего с изумительной быстротой и легкостью следуют одно за другим. Тридцати пяти миллионный народ, как один человек, точно встал ото сна и принялся за наперед намеченную работу, и, точно наследник, по достижению определенного возраста вступающий во владение отцовским имением, полной горстью берет накопленные другими народами сокровища цивилизации" [7].
Здесь, как бы в сжатом виде представлены определения, наиболее часто употреблявшиеся в этот период в материалах о Японии. Это и пробуждение "ото сна", и "изумительная быстрота и легкость", и благоприятное влияние "заимствований от иностранцев", а главное общий оптимизм от происходивших в Японии перемен. Несколько мажорное восприятие японской действительности являлось не только отражением определенного удовлетворения от успехов "ученика", хотя и это, несомненно, присутствовало, подтверждением чему могут служить часто встречавшиеся сравнения молодого японского императора с Петром Великим, но, в большей степени, может быть отнесено за счет царивших в этот период в русском обществе ожиданий перемен и связанных с ними надежд. Происходившие в Японии перемены формировали ощущение нeкоторой общности между Россией и ее дальневосточной соседкой. Это в значительной степени объясняет появление призывов отклик- нуться на происходящее "вблизи нашей отдаленной окраины" "великое движение". Необходимость расширения связей с Японией пропагандировалась некоторыми печатными органами еще и потому, что японский народ по их мнению, "без сомнения, в непродолжительном времени приобретет на Востоке то преобладающее влияние, на которое дает им право как их предприимчивость, так и то лихорадочное нетерпение, с которым они спешат воспользоваться плодами европейской цивилизации" [8].
Особый интерес происходившие в Японии перемены вызвали у представителей сибирского общества, находивших возможным использовать их для нужд края. Показательна в этом отношении характеристика, данная событиям в Японии известным исследователем Азии Г.Н.Потаниным. "Необходимо, - призывал он, - написать о Японии. Надо сделать это дело как можно более общеизвестным... люди завистливы, нужно эксплуатировать зависть. Знаете, что микадо сделал: тайга была доселе Прачешным переулком или Волковым кладбищем, а теперь станет Дворцовой набережной Тихого океана" [9].
Однако в конце 70-начале 80 годов XIX в. образ Японии начинает трансформироваться. Прежде всего, он теряет свою однозначность, приобретая все более и более дифференцированный характер. С одной стороны, сохраняется преемственность прежних представлений о возрождающейся Японии и положительно оценивается ее интерес к европейской цивилизации. С другой стороны, прежний оптимизм оценок сменяет настороженность и сарказм. Особое раздражение вызывало стремление Японии к самостоятельности как во внутренней, так и во внешней политике, причину чего видели как в избытке самомнения японцев, так и в бездумном подражании негативным образцам западной культуры. В результате на смену образа "отличницы" стал постепенно приходить образ "строптивой ученицы". На наш взгляд, это свидетельствует и о том, что для значительной части российского общества Япония и после реставрации Мэйдзи, по-прежнему, оставалась одной из азиатских держав, развитие которой виделось лишь в определенных границах. С конца 70-х годов возникает и к середине 80-х особенно усиливается негативная оценка происходивших в Японии перемен. Характерно в этом отношении появление в 1879 г. в "Новом времени" статьи "Наши отношения к Китаю и Японии". Оценивая характер реформ, проводимых японским правительством, газета в этой статье писала: "Бог весть насколько верны слухи об этом прогрессе... все-таки толчок в известном направлении существует. Этот вопрос, прививаемый французскими парикмахерами и прусскими инструкторами из унтер-офицеров, как ни слаб, однако, отдаляет от нас Японию и сближает ее с нашими противниками на Западе" [10].
Таким образом, в российских оценках происходившего в Японии все сильнее стала ощущаться консервативная струя. Не отрицая существенных сдвигов на пути заимствования "западных методов", представители консервативной тенденции в среде российской интеллектуальной элиты считали, что японцы заплатили за это слишком высокую цену, отказавшись от национальных традиций и подорвав стабильность традиционной системы. Так, К.А.Скальковский, бывший секретарем "Общества для содействия русской промышленности и торговли", побывавший в Японии в начале 80-х годов, признавая сдвиги, происшедшие в стране, в то же время считал, что реформы встретят сильное противодействие, и выражал сомнение в их конечном успехе. По его мнению, Япония на грани серьезного политического и экономического кризиса, корень которого в недальновидности японских политических лидеров, пошедших по пути буквального заимствования европейских норм жизни. "До сих пор все реформы, - писал Скальковский, - кроме заведения десятка судов, обучения нескольких батальонов на французский лад и устройства казенных фабрик, дающих громадные убытки, привели лишь к искусствен ному созданию бюрократии в стране, которая не знала, что такое чиновники и даже о полиции имела смутное представление" [11].
Этот новый стереотип восприятия Японии явился следствием внутренних перемен в российском обществе и усиления консервативных тенденций, выражением которых стал переход правительства к практике откровенных контрреформ.
Следующий этап, пришедшийся на конец 80-середину 90 годов XIX века, связан с дальнейшим изменением образа Японии. В русском обществе происходит как бы двоение образа. Еще более, чем в предществующий период усиливаются различия в подходах и оценках происходившего в Японии. Сквозной темой, определявшей отношение к Японии и японцам в целом, стала тема внутриполитических перемен в этой стране, выразившихся в принятии в 1889 году конституции. Выбор определялся не только важностью этой проблемы для Японии, но и ее злободневностью для самой России. Российское общественное мнение разделилось: либераль ные круги позитивно отнеслись к нововведениям, видя в них еще одно подтверждение дальнейшего продвижения Японии по пути европейской цивилизации; консерваторы, напротив, заняли откровенно негативную позицию, характеризуя введение конституции как очередное "бездумное копирование западных методов".
Однако, в начале 90-х годов последовало существенное изменение в акцентах прежних негативных оценок происходивших в Японии событий. Негативное видение японских реформ стало определяться не столько их поспешностью или слепостью копирования европейской жизни, сколько идеей о традиционном консерватизме Японии, ее неспособностью к переменам и восприятию всего нового. Один из сторонников этого подхода бывший российский консул в Йокогаме А.Пеликан, говоря о невозможности проведения в Японии истинно прогрессивных реформ, объ яснял это тем, что "Япония была и будет страною с отжившей и вполне законченной цивилизацией. Подобно Китаю она обречена мертвящему буддизму" [12]. Мнение это было подхваченно руссой прессой и особенно часто стало повторяться после известных событий в Отцу. В умах русских слова "Япония, японец", стали вызывать сложные ощущения: во-первых, угрозы, связанной с модернизацией Японии, а также c возможным превращением ее в центр азиатского мира, во-вторых, пренебрежения и скепсиса, базировавшихся на отрицании за японским народом способности к самостоятельному развитию.
Эти противоречивые, но в целом негативные представления о Японии преобладали в русском обществе до начала XX в. Именно эти стереотипы в восприятии Японии существенным образом сказались на дальнейших взаимоотношениях двух стран. Предопределив в определенной степени выбор, сделанный русским правительством как в годы японо-китайской войны 1894-1895 так и в последующее десятилетие.
Краткий анализ этапов эволюции образа Японии в общественном мнении России свидетельствует о преобладании в нем европоцентристских представлений о месте и роли азиатских народов в мировой истории, а также о том, что в России в целом не смогли оценить значение крупных социально-экономических и политичес ких преобразований в Японии после 1868 года и возможных последствий для России происходивших там процессов.
Примечания:
© A. Shteingauz
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
