Илон Фрайман
К АНАЛИЗУ ОДНОГО ПУШКИНСКОГО ПРИМЕЧАНИЯ
В первом томе "Современника" Пушкин печатает рассказ Султана Казы Гирея "Долина Ажитугай"1. Обстоятельства публикации рассказа коротко изложены в комментариях М. И. Гиллельсона2, биографические сведения о Казы Гирее - в обстоятельной статье Г. Ф. Турчанинова3; отдельные замечания о "Долине Ажитугай" в контексте пушкинского журнала содержатся в работе Л. А. Тартаковской4.
Публикация рассказа сопровождается примечанием издателя5, до сих пор не привлекавшим внимания исследователей. Анализу риторической, художественной и идейной структуры этого примечания посвящена настоящая статья.
В тексте примечания содержится ряд скрытых полемических моментов и высказываний, отражающих особые идейные и художественные установки нового издания. Пушкинское примечание к рассказу соотнесено с другими текстами "Современника" ("Путешествием в Арзрум", "О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году" и т.п.), что вполне очевидно в связи с тезисом о продуманной, выверенной структуре и содержании пушкинского журнала6.
Примечание начинается номинативным предложением с сильным exclamatio: "Вот явление, неожиданное в нашей литературе!"*. Конструкция с указательной частицей вот - явный галлицизм; ср.: c'est … que или c'est … qui7. Ср. первую фразу рецензии Вяземского на книгу Маршана во втором томе: "Вот еще новое любопытное дополнение к загробной литературе Св. Елены..."8. Ср. также иронический зачин Гоголя в рецензии на альманах "Мое Новоселье": "Это Альманах!" (I, 313) и т.п.
Семантическую функцию экспрессивного синтаксиса в критических жанрах (особенно в рецензиях) трудно переоценить. Пушкин внимательно относится к exclamatio и обыгрывает пристрастие сочинителей и критиков к этому приему. Ср. неоконченную рецензию на "Записки Чухина, Сочинение Фаддея Булгарина": "Г-н Булгарин в предисловии к одному из своих романов уведомляет публику, что есть люди, не признающие в нем никакого таланта. Это, по-видимому, очень его удивляет. Он даже выразил свое удивление и знаком препинания (!)"9.
За синонимичностью двух частей сложносочиненного бессоюзного предложения "Сын полудикого Кавказа становится в ряды наших писателей; черкес изъясняется на русском языке свободно, сильно и живописно" скрываются различные смысловые оттенки. Рассказ публикуется в окружении статьи барона Розена "О рифме" и повести Гоголя "Коляска". Таким образом, ряды наших писателей оказываются следующими: остзейский немец, малоросс и русский дворянин африканского происхождения, который является издателем журнала. Теперь к ним прибавился и черкес.
Здесь же содержится завуалированный полемический выпад против наших писателей, недостаточно хорошо владеющих русским языком. Отзывы современников о "Долине Ажитугай" несомненно ориентированы на текст пушкинского примечания. Ср. рецензию Белинского "Несколько слов о "Современнике": ""Долина Ажитугай" примечательна как произведение черкеса (Султана Казы-Гирея), который владеет языком лучше многих почетных наших литераторов"10. И. И. Дмитриев в письме к П. А. Вяземскому от 4 мая 1836 г. распространяет упрек в плохом владении русским языком уже и на критиков: "Не правда ли, что он <Султан Гирей> пишет по-русски несравненно исправнее и с большим вкусом, чем некоторые из рецензентов Телескопа, Молвы и фельетона Северной Пчелы?"11.
В третьем предложении издательская точка зрения "Мы ни одного слова не хотели переменить в предлагаемом отрывке" перетекает в читательскую, начинающуюся с неопределенно-личной конструкции "любопытно видеть", что выражено на уровне местоименной структуры - в колебании между эксклюзивным и инклюзивным мы: первое значение закреплено за начальной формой местоимения мы, второе - за формами притяжательного местоимения наш. Таким образом в тексте присутствует игра авторской точкой зрения, колебание между издательской и читательской позициями.
Полемический смысл фразы "Мы ни одного слова не хотели переменить в предлагаемом отрывке" связан с актуальными для середины 1830-х гг. проблемами авторства и вольного обращения с авторским текстом (ср. известный скандал вокруг "Библиотеки для чтения"12). В начале 1836 г. Пушкин сам подвергся нападкам со стороны Надеждина и Сенковского, обвинявших его в присвоении авторства перевода "Вастолы, или Желаний" Виланда. Эти упреки Пушкин отводит в том же первом номере "Современника" (I, 303). См. также конфликт с Н. А. Дуровой по поводу изменений, внесенных в журнальную публикацию ее "Записок".
Заключительный пассаж примечания еще более насыщен отсылками и тонкими намеками. Пушкин искусно соединяет образ автора и рассказчика "Долины Ажитугай": "<...> любопытно видеть, как Султан Казы-Гирей (потомок крымских Гиреев), видевший вблизи роскошную образованность, остался верен привычкам и преданиям наследственным". Заключенное в скобки уточнение преследует двоякую цель. Во-первых, отмечается древность родословной Казы Гирея. О важности этой темы для Пушкина, любившего подчеркнуть свое 600-летнее дворянство, едва ли стоит упоминать13. Во-вторых, здесь присутствует явная отсылка к "Бахчисарайскому фонтану" и его главному герою - Хану Гирею. Функция этой отсылки - актуализация в сознании читателей небывалого коммерческого успеха поэмы14. Необходимость издавать свой журнал, помимо внутренней логики развития творчества Пушкина, была продиктована и финансовыми затруднениями. Кроме того, Пушкина привлекает возможность установить литературное и биографическое родство героя романтической поэмы и автора/рассказчика "Долины Ажитугай" и на этом построить некоторую интригу. Нетривиальное для романтической поэмы соединение европейского и восточного колоритов отыгрывается в тексте примечания.
Под роскошной образованностью Пушкин подразумевает образованность европейскую. Употребление слова роскошь в "восточном" контексте всегда маркировано у Пушкина и полемично по отношению к представлениям о восточной, "азиатской" роскоши15.
Заявленные темы аристократии и наследственности, "родовой истории" сменяются традиционной элегической темой "памяти сердца" - "индивидуальной историей", которая вводится романтической формулой "волновавшие его отроческое сердце". Феномен автора "Долины Ажитугай" раскрывается Пушкиным посредством перифрастического номинирования: сын полудикого Кавказа - черкес - Султан Казы Гирей (потомок крымских Гиреев) - русский офицер - магометанин.
Заключительное предложение примечания содержит выделенную курсивом цитату из "Долины Ажитугай": "хоругвь Европы и просвещения", которая трактуется Ю. М. Лотманом как свидетельство размышлений Пушкина над логикой христианской цивилизации, "несущей мораль истинного просвещения": "Просвещение противостоит ненависти, порождаемой историческими конфликтами. А христианство - основа и сущность европейского просвещения"16; ср. также: "Еще недавно просвещение с руссоистских позиций бралось под сомнение ("Где благо, там уже на страже / Иль просвещенье, иль тиран"). Теперь оно ассоциируется с крестом - "хоругвью Европы""17. Такое объяснение представляется недостаточным. Ср. знаменитую пушкинскую формулу "самовар и христианство" из первой главы "Путешествия в Арзрум": "Есть средство более сильное, более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века: проповедание Евангелия. Черкесы очень недавно приняли магометанскую веру. <...> Кавказ ожидает христианских миссионеров. Но тщетно в замену слова живого выливать мертвые буквы и посылать немые книги людям, не знающим грамоты" (I, 27). Травестийное соединение самовара и Евангелия в пушкинском тексте корреспондирует с заключительным эпизодом "Долины Ажитугай", откуда и взяты слова "крест - хоругвь Европы и просвещения", на которые якобы с глубокой думой взирает рассказчик. Этот крест высечен на гранитном столбе и в детстве казался рассказчику гербом какой-то древней фамилии, а уж никак не религиозным символом. Рассказчик обращается к столбу: "Да, Кишик-Сил, ты стоишь чем-то непонятным в этой пустыне, и время и бури напрасно гложут тебя, старого великана, но подожди! Придет и твоя пора: ты в свою очередь падешь, и свирепый ветер беш-тау разнесет твой песок по пустыне!" (I, 167).
Странность конструкции "хоругвь Европы и просвещения" не могла не броситься в глаза Пушкину. Его, вероятно, привлекали в "Долине Ажитугай" не художественные красоты языка и стиля рассказчика, а попытки историософских размышлений, представляющих любопытную параллель к "Путешествию в Арзрум". Для Пушкина было важно дать и другую точку зрения, т.е. то, что он пытался сделать и в "Путешествии", и в "Делибаше", и в "Тазите".
То, что современники читали "Долину" на фоне "Путешествия" - очевидно; ср. отзыв Булгарина, признававшего за одной "Долиной Ажитугай" литературное достоинство первого тома "Современника": "...для сердца есть одна статья: Долина Ажитугай. В ней одна есть поэзия, есть мысли, есть чувство новое. Но такими ли глазами смотрел на Кавказ, на чудную Иберию и Колхиду сам издатель Современника... <...> Путешествие в Арзрум есть ничто иное, как холодные записки, в которых нет и следа поэзии. Нового здесь: известия о Тифлисских банях, но люди, бывшие в Тифлисе, говорят, что и это не верно"18.
Текст пушкинского примечания выстроен особым риторическим образом, что связано с прагматикой жанра и соотносится с принципами нехудожественной прозы Пушкина. Лаконизм его критических текстов 30-х годов необычаен. Конспективность и предельная емкость пушкинского стиля обусловили появление в это время большого количества незаконченных критических произведений19. Такие свойства пушкинского стиля восходят и к его сверхконцентрированной художественной прозе, в частности, к "Повестям Белкина".
Рассказ Казы Гирея удачно укладывается в общую концепцию "Современника". Покровительство молодым авторам было частью литературной политики Пушкина. Пушкин вписывает Казы Гирея в современную литературную ситуацию, помещая его рядом с уже известными писателями, тем самым изменяя литературный контекст. Сложность художественной конструкции примечания и игровая природа текста связаны с большим количеством литературных и критических задач, которые Пушкин решает на небольшом текстовом пространстве.
* - Здесь и далее цитаты из пушкинского примечания даются курсивом.
ПРИМЕЧАНИЯ
© I. Fraiman
| 
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
