ТАТЬЯНА СТЕПАНИЩЕВА

ПОЗДНИЕ БАЛЛАДЫ ЖУКОВСКОГО:
КОНСТРУИРОВАНИЕ УТОПИИ

Предлагаемая статья посвящена проблеме взаимосвязей между поздними балладами Жуковского на "античные" сюжеты и его замыслом перевода Одиссеи.

Ко времени написания баллад "Торжество победителей", "Поликратов перстень", "Жалоба Цереры" и "Элевзинский праздник" - т. е. в конце 1820-х - в начале 1830-х гг. - Жуковский почти полностью отходит от лирической поэзии. "Элевзинский праздник", последнее обращение поэта к "античному" сюжету вплоть до "Одиссеи", является и последней балладой Жуковского.

Кроме сюжетной связи "античных" баллад 1828-1834 гг. с "Одиссеей", можно указать также на тенденцию жанра к эпизации. Если ранние тексты этой группы ("Ахилл", "Кассандра") можно назвать "элегиями в декорациях" (по выражению M Л. Гаспарова), то поздние характеризуются усилением эпического начала и сближаются с жанрами "малого эпоса" (стихотворная повесть).

Результатом эпических устремлений Жуковского станет перевод "Одиссеи". О значении для него этого труда поэт писал неоднократно; см., например, письмо вел. кн. Константину (октябрь 1842 г.): "Для чего я выбрал этот труд? Для того, чтобы дать себе великое наслаждение выразить на нашем языке, во всей ее детской простоте, поэзию первобытную: буду стараться, чтобы в русских звуках отозвалась та чистая гармония, которая впервые раздалась за 3000 лет перед сим под ясным небом Греции <...> Новейшая поэзия, конвульсивная, истерическая, мутная и мутящая душу, мне опротивела; хочется отдохнуть посреди светлых видений первобытного мира"'. Таким образом, Одиссея становится для Жуковского эстетической и этической альтернативой современности - утопией.

Экстремальное выражение утопического значения перевода дает Гоголь в статье ''Об "Одиссее", переводимой Жуковским" (очевидно, написание ее было отчасти инспирировано самим переводчиком). Гоголь придает Одиссее то значение, которое, по его мысли, должны были возыметь "Ревизор" и "Мертвые души"': это "нравственнейшее произведение и что единственно затем и предпринята древним поэтом, чтобы в живых образах начертать законы действий тогдашнему человеку", она "возвратит многих к свету, проведя их, как искусный лоцман, сквозь сумятицу и мглу, нанесенную неустроенными, не организовавшимися писателями <...> она освежит критику <...> может подействовать значительно на освежение языка"2.

Вслед за Жуковским Гоголь выделяет два направления влияния "Одиссеи" - этическое и эстетическое, но, в отличие от Жуковского, акцентирует прагматический аспект влияния. Приписывание гомеровскому эпосу функции трансформирования общества характеризует текст "Одиссеи" как сознательно ориентированный на утопию.

Истоки утопического направления в творчестве Жуковского мы видим в постоянном интересе поэта к этическим проблемам, в частности - к вопросу о соотношении человеческой свободы и нравственных законов. Литературной реализацией этого интереса стали баллады Жуковского с их драматическими сюжетами борьбы человека с судьбой. Далее мы рассмотрим аспекты проявленной в "античных" балладах Жуковского концепции человеческой судьбы, которая позднее станет основанием для утопии "Одиссеи".

В поздних античных балладах сюжет "борьбы с судьбой" трансформируется. Фаталистические афоризмы "Торжества победителей" снимают противопоставление победителей и побежденных, противопоставление разных вариантов судьбы:

Все великое земное
Разлетается как дым:
Ныне жребий выпал Трое,
Завтра выпадет другим... (1,314)

Финал баллады ("Смертный, силе, нас гнетущей..." и далее) подводит итог концепции судьбы в ранних балладах Жуковского: удел человека - терпение и покорность. В концентрированном виде она представлена в балладе "Поликратов перстень": судьба неумолима, путей преодоления ее нет.

Почти одновременно с "Поликратовым перстнем" Жуковский пишет балладу "Жалоба Цереры" (в шиллеровском оригинале имеющую подзаголовок philosophisches Gedicht), сюжет которой основан на античном мифе, трактующем сезонные климатические изменения.

В "Жалобе Цереры" автор намечает путь разрешения проблемы "человек и судьба", который станет основой для его утопических воззрений. Разлука живых с умершими здесь оказывается преодоленной, потому что найден новый язык - выражающий внутренний мир человека через описание природных явлений.

Если в балладах "Ахилл" и "Кассандра" метафора "весна - возрождение" отрицается в соответствии с топикой "унылой элегии"; ср.:

Так судил мне рок жестокой:
Я паду в весне моей...
       ("Ахилл"; I, 58),

или:

Для меня весна напрасна,
Мир цветущий пуст и дик...
       ("Кассандра"; I, 166);

то в "Жалобе..." эта метафора (к тому же сюжетно мотивированная) употребляется в исходном значении:

Но когда с небес слетает
Вслед за бурями весна, -
В мертвом снова жизнь играет,
Солнце греет семена;
И, умершие для взора,
Вняв они весны привет,
Из подземного затвора
Рвутся радостно на свет.
     (1,331-332)

Метафора "весна - возрождение" сопутствует мотиву установления эмоциональной связи между живыми и умершими (см. также стихотворения 1820-х гг. - "Три путника", "Воспоминание", "19 марта 1823"; "Эолова арфа"):

И ко мне в живом дыханье
Молодых цветов весны
Подымается признанье.
Глас родной из глубины...

Одновременно с "Жалобой..." Жуковский пишет стихотворение "Приход весны" (из Уланда), варьирующее тот же сюжет - весна как возрождение. В заключительных строках его устанавливаются отношения синонимии между весной и "жизнью души", внутренним и внешним ("Чем иным тебя прославить. / Жизнь души, весны приход?"). Кроме того, оба эти явления могут быть "описаны" в поэтическом мире Жуковского одними средствами - называнием природных процессов.

Открытие языка коммуникации приобретает значение преодоления судьбы. Намечается третий путь отношений человека к судьбе - не бунт ("Людмила", "Ленора"), не игра с судьбой ("Адельстан", "Рыцарь Роллон" и др.), а то, что Пушкин назвал "самостояньем человека".

Высшее назначение человека, по Жуковскому, - в приобщении к высшим законам бытия, по которым живет природа. Это приобщение возможно в случае, если человек находит соответствие между своим внутренним миром и миром природы, находит некий "язык природы", который становится, таким образом, идеальным, "всевыражающим" языком. Сближение в этом языке внешнего и внутреннего миров и есть "присутствие создателя в созданье" (см. "Невыразимое").

Гармония человека и природы в "утопических" текстах противопоставлена Жуковским миру разорванных связей, дисгармонии "дикой" природы в ранних балладах. Высшей положительной ценностью в поэтической картине мира Жуковского оказывается культура.

Важной ее составляющей становится язык. Идеалом языка культуры Жуковский считает язык гомеровского эпоса, важнейшими чертами которого поэт называет ''неподделанное простодушие"', "девственную непорочность" и гармоничность (см. также стихотворение "Homer").

Наиболее развернуто авторская концепция культурного прогресса представлена в балладе "Элевзинский праздник".

Завершающий жанровую линию текст уже не является собственно балладой: по масштабам сюжета он приближается к эпосу (своего рода "культурогония").

Пространственно-временные характеристики мира "Элевзинского праздника" отделяют этот текст от более ранних жанровых образцов. Сюжет их основан на разрушении связей, в последней же балладе сюжетом становится установление гармонии, восстановление связей внутри мира, упорядочение хаоса.

По нашему мнению, последняя баллада Жуковского может быть приравнена к утопии, трактующей развитие человечества как путь просвещения и этического прогресса - т. е. путь культуры.

В балладе первым учителем человека выступает богиня плодородия и земледелия Церера. В ее обращении к людям актуализируется исходное значение слова "культура":

Чтоб из низости душою
Мог подняться человек,
С древней матерью землею
Он вступи в союз навек
        (I, 399),

- далее следует сцена первого посева.

Первая ступень просвещения состоит в постижении высшего, божественного закона; см. реплику Цереры, обращенную к Зевсу:

Вечный бог, сними завесу
С них, не знающих тебя:
Пусть поклонятся Зевесу,
Сердцем правду возлюбя.

После этого боги обучают человека ремеслам, градостроению, мореходству, наконец, - искусствам и науке общежития. По Жуковскому, в результате развития гражданственности (и только потом - цивилизации) человек должен занять надлежащее место в мироздании и обрести духовную свободу. Эта идея заключена в последней речи Цереры:

В лесе ищет зверь свободы.
Правит всем свободно бог,
Их закон - закон природы.
Человек, прияв в залог
Зоркий ум - звено меж ними, -
Для гражданства сотворен:
Здесь лишь нравами одними
Может быть свободен он.
        (I, 400)

Слову свобода здесь приданы три различных значения: свобода зверя - дикость, свобода бога - абсолютная, недоступная и губительная для человека, человеческая свобода - свобода нравственного выбора, постоянно осуществляемого человеком. Нравственно свободный, человек способен на равных противостоять судьбе.
У Жуковского только античность предоставляет материал для утопического варианта решения проблемы "человек и судьба". Это определено комплексом представлений поэта об античности как о "золотом веке" человечества, времени максимальной реализации истинного предназначения человека (что для Жуковского доказывается непреходящей ценностью греческой поэзии и греческого языка в целом). Таким образом, обращение Жуковского к "Одиссее" оказывается мотивировано и спецификой "античных" баллад 1828-1834 гг. Связанность баллад и "Одиссеи" подтверждается появлением в балладах "гомеровских" деталей, отсутствующих в подлиннике (двусоставные эпитеты и др.).

Подытоживая, можно сказать, что линия "античных" баллад Жуковского прямо ведет к замыслу переводов из Гомера. В контексте эволюции Жуковского "Одиссея" и фрагменты "Илиады" закономерно завершают утопическое направление в его творчестве. Социальная утопия "золотого века" проецируется и на прошлое, и на будущее, а эстетическая утопия выражается в стремлении к "идеальному" языку и к "идеальному" тексту на этом языке, соединяющему высшую художественность, предельную простоту и высшую правду.

Появление утопических мотивов в самом "романтическом" жанре поэзии Жуковского - в балладах - непосредственно связывает их с "вечным" гомеровским эпосом.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Жуковский Н. А. Полн. собр. соч.: В 3 т. / Под ред. А. Архангельского. СПб., 1906. Т. 2. С. 509. - В дальнейшем ссылки на это издание в тексте, с указанием тома римскими цифрами, страницы - арабскими.
2. Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л., 1952. Т. 8. С. 238-242.

© T. Stepanischeva

back

top