Рита Джулиани
"РИМ" Н.В. ГОГОЛЯ И ДУША РИМА
Гоголь - один из немногих писателей, побывавший в своих бесконечных странствиях в трех святых столицах - Москве, Риме и Иерусалиме, писатель, переживший эти "паломничества" с особой силой и глубиной. Из трех городов самый любимый, бесспорно, Рим: в нем Гоголь провел четыре с половиной года, завершил первую часть "Мертвых душ", создал и переработал немало произведений.
Этому городу, который он считал "родиной своей души", посвящена повесть "Рим" - единственное произведение Гоголя, действие которого разворачивается за границей. Хотя по сложившейся традиции гоголеведы отводили место повести и римским годам писателя на периферии творчества великого писателя, многие и среди них П.Анненков, В.Шенрок, Дж.Мавер, Л.Пачини Савой, Э.Ло Гатто (1) неоднократно подчеркивали то, что в жизни и творчестве Гоголя Вечный город сыграл огромную роль. В наши дни все больше исследователей разделяют точку зрения, сформулированную В.Ивлевым: "Римская жизнь Гоголя - важнейшая эпоха его мирочувствия" (2). Римскому периоду жизни Гоголя и его римской повести посвящены международная научная конференция (Рим, 2002), сборник научных трудов, книги и статьи (3).
Все же спросим себя: какой Рим отражен в одноименной повести? Город, куда устремлялась "туристическая элита" первых десятилетий XIX в. (4)? Рим русских путешественников и интеллигенции (5)? Один из великого множества "Римов", воспеваемых и поносимых русской литературой той эпохи (6)? И прав ли американец Роберт А.Мэгир, назвавший "Рим" Гоголя коллажем из общих мест (7)? Неужели все, сказанное Гоголем о Риме, при том, что он действительно знал и любил этот город, не выходит за рамки банальности?
"Рим" занимает в творчестве Гоголя центральное место, хотя на первый взгляд это может быть не очевидно. Ю.Мальцев подчеркивал, что в повести "переплетаются или хотя бы вскользь затрагиваются все основные проблемы сложного и загадочного творчества Гоголя" (8). Богатая полисемия "отрывка" и обусловленная ей насыщенность эстетической мысли позволила В.Гиппиусу назвать "Рим", наряду с "Портретом", "эстетическим манифестом" (9) писателя. Наконец, "Рим" следует рассматривать как достоверное свидетельство тесной связи Гоголя с римской средой - в смысле антропологическом, культурном и просто физическом. Эта тесная связь, как уже отмечалось выше и как мы попытались доказать (10), пронизывает духовную и творческую жизнь писателя, его эстетические воззрения и мировосприятие. Вот почему можно без преувеличения утверждать, что повесть Гоголя - это памятник, который он воздвиг Вечному городу, хвалебная песнь и гимн благодарности за личное и творческое счастье, равного которому он никогда и нигде не испытывал.
Известно, что первоначально Гоголь намеревался написать целый "римский" роман, озаглавленный "Аннунциата". Однако в 1841 г. он меняет название на "Мадонна дей фьори" (11), а год спустя выходит повесть "Рим". Смена заглавия свидетельствовала о том, что изменилась тема и сместился центр тяжести повествования - рассказ не о женщине, а о городе. Гоголь и раньше использовал топонимы в названии своих сочинений, например, в "Миргороде" (1835) и "Невском проспекте" (1835). "Рим" замыкает этот ряд. Отрывок обозначил вершину топонимического треугольника Гоголя: Миргород - Петербург - Рим. Чтобы осознать значение этого факта, вспомним, что, как подчеркивал Ю.Лотман, в русской литературной традиции и в поэтике Гоголя география непременно обладает этическим измерением (12). Отправив "Рим" на периферию творчества писателя, исследователи творчества Гоголя, включая самого Лотмана, просмотрели уникальный географический треугольник. В статье "Проблема художественного пространства в прозе Гоголя" (где "Рим" не рассматривается) Лотман пишет о двух повествовательных циклах: "Миргород" и "Петербургские рассказы", первый - царство эгоизма, второй - царство бюрократии, объединяют которые общие черты: нарушение цельности, дробность пространства, скопление людей и предметов. Эти свойства непосредственно вытекают из отношений между героем и окружающим его миром (13). Ограничимся пока что следующим замечанием: назвав повесть "Рим", Гоголь вновь сосредоточил внимание на точке, за которой стояло определенное пространство, среда, наделенная яркими самобытными характеристиками, и, что отнюдь не маловажно, пространство Рима существенно выходило за рамки городского пространства, поскольку Рим - не только город, но одновременно и государство и целый мир.
Как подчеркивал Ж.Женет, название литературного произведения - один из наиболее маркированных его элементов, выполняющий три основные функции: идентифицировать произведение, указать на его содержание и подчеркнуть его ценность (14). В свете идей французского критика название "Рим" можно считать удачным, поскольку оно сообщает все необходимое, чтобы разбудить, но не исчерпать воображение, следуя емкой формуле Лессинга: "Название должно походить на меню: чем меньше говорится о содержании, тем лучше" (15). Решение, на котором остановился Гоголь, сочетает в себе предельную ассоциативность, многозначность (обусловленную его неопределенно-общим характером) и конкретность. Судя по всему, изменение первоначального названия повести свидетельствовало об отказе Гоголя от исходного замысла выстроить фабулу вокруг истории любви между Аннунциатой и князем, о стремлении писателя высказать в этом произведении свои мысли о городе, который он любил и в который рвался сердцем и душой в долгие месяцы, проводимые в России. Как признавался сам писатель, только в Риме он мог "представлять себе живо" Россию (XII, 46). В силу того же оптического механизма, лишь находясь вдали от Италии, в России, он сумел рассмотреть Рим во всем его величии и гармоническом совершенстве.
Очарование продлится по крайней мере до 1841 г., когда Гоголь признается С.А.Данилевскому: "Ничего не пишу к тебе о римских происшествиях, о которых ты меня спрашиваешь. Я уже ничего не вижу перед собою, и во взоре моем нет животрепещущей внимательности новичка. Все, что мне нужно было, я забрал и заключил к себе в глубину души моей. Там Рим как святыня, как свидетель чудных явлений, совершившихся надо мною, пребывает вечен" (XI, 343). С этого времени из писем Гоголя исчезают описания и всякие упоминания внешних обстоятельств его жизни. Однако еще в 1843 г. и А.Смирнова, и Н.Языков находят Гоголя веселым и очарованным Римом (16); в 1846 г. Ф.П.Толстой отмечает, что выглядит Гоголь хорошо, хотя молчалив и замкнут (17). Надежда, что чудо волшебного соединения личного и творческого счастья может повториться, заставит Гоголя вернуться в Рим до 1845-46 гг. Рим обладал волшебной способностью примирять его с самим собой и с целым миром, в буквальном смысле возвращать его к жизни. Тема возрождения, "второго рождения" в Риме, "возвращения души на родину", которую вслед за Винкельманом, вторя друг другу, беспрестанно повторяли иностранные писатели и художники, была для Гоголя лично пережитым опытом, перевернувшим его прошлую жизнь, надеждой на будущее. В январе 1840 г. в письме к В.Жуковскому он не скрывает, что всем сердцем рвется и спешит вернуться жить в Рим, "где убитая душа моя воскреснет вновь, как воскресла прошлую зиму и весну…" (XI, 271).
В "Риме" Гоголь видит прежде всего гармонию города, слияние самых несхожих элементов в гармоничном, наделенном глубоким смыслом, единстве. Возвратившись в Рим, герой повести, римский князь, прочитывает родной город, словно видя его новыми глазами: "он находил все равно прекрасным: мир древний, шевелившийся из-под темного архитрава, могучий средний век, положивший везде следы художников-исполинов и великолепной щедрости пап, и, наконец, прилепившийся к ним новый век и толпящимся новым народонаселением. Ему нравилось это чудное их слияние в одно..." (III, 234). Впечатление усиливает анафорическая конструкция: три раза подряд Гоголь начинает фразу с "Ему нравилось...".
Гоголь ценил гармонию, всю жизнь, до последнего дня, именно гармония оставалась его идеалом, ясно выраженным в статьях об искусстве, написанных между 1831 и 1834 гг. В 1837 г. он признается Смирновой: "Стройность, гармония во всем, вот что прекрасно" (18). В Риме он находит воплощение своего идеала. Кстати, в "Риме" понятия, связанные с гармонией, нередко сопровождаются определением "чудное", одним из наиболее частотных в повести. Согласие и сочетание элементов, их слияние в единое целое, их союз определены у Гоголя как "чудное согласие и сочетание", "чудное их слияние в одно", "чудная связь между ними".
В те годы это было не совсем обычно. Современники Гоголя, и русские и иностранцы, сохраняли приверженность культу руин, характерному для эпохи романтизма. Они прочитывали Рим как окаменевшее memento mori, завещанное историей современной цивилизации. Вспомним стихи Баратынского, Тютчева, Шевырева. Немногие, и среди них Гете, сумели разглядеть и описать своеобразие современного им Рима. Гоголь предпочитал городу прошлого сегодняшний, живой Рим; об этом недвусмысленно свидетельствует письмо к М.Балабиной от 1838 г. (XI, 144). В то время, как большинство иностранных путешественников восхищались Римом античности и эпохи Возрождения, с недоверием и не без высокомерия поглядывая на современных римлян, говоря словами С.П.Шевырева, "недостойных потомков" (19), Гоголь испытывал к римскому народу искреннюю симпатию, восхищался его врожденным чувством личного достоинства и справедливости, неиспорченной набожностью, веселым и живым нравом. "Здесь он il popolo, а не чернь" (III, 201) - утверждает рассказчик "Рима", которого можно считать голосом автора, поскольку в своих письмах Гоголь высказывает о римском народе близкие суждения (XI, 143-144).
Как мы увидим ниже, в "Риме" Гоголю удалось одновременно уловить отдельные черты, характерные для римского гения места, и римское Stimmung - настроение, обобщающее свойство этой местности, этого пространства. Пространства как явления "тотального", качественного, не сводимого к сумме отдельных свойств. Сущность пространства заключается в характере его среды, иначе говоря, в его "атмосфере", в то же время типично римское понятие genius loci следует толковать как "дух места, которым древние называли того, "другого", с кем человек, чтобы проживать в данном месте, должен договориться" (20). Одновременно это и дух-хранитель: он дарует жизнь народам и сопровождает их по жизненному пути, от рождения до смерти; он определяет их характер и сущность. Вопреки бездумной градостроительной политике, принесшей Риму немало вреда, его гений места жив, как и прежде, продолжая, как и прежде, вдохновлять художников и поэтов.
Среди главных архетипических пространств Рима - "классический" пейзаж с характерным сочетанием отдельных, четко выделяемых элементов, ярким светом и высоким небом, словно окутывающим зрителя. В классическом пейзаже все пропорции "человеческие", составляющие гармоничное, всеобщее равновесие. В нем человек обретает себя, природа открывает ему знание о мире, освобождая от соблазнов всеобщей абстракции и эмпатии. При этом каждая деталь классического пейзажа сохраняет в рамках целого свое отличительное качество. Абстрактная схема не поглощает человека, ему не нужно искать себе убежище; он созерцает природу как дружественное продолжение и дополнение самого себя. Северный мир заставляет человека искать безопасность и определенность в собственном внутреннем пространстве, не свободном от тяжести; "южные" свободные и стабильные отношения с природой высвобождают жизненную силу человека. Оборачиваясь лицом к природе и становясь ее "партнером", человек превращает пейзаж в ведуту. Классический пейзаж дарит человеку примирение с миром и самим собой, как гармоничное равновесие между небом и землей (21).
Три элемента составляют римский гений места. Город расположен на границе двух миров: хтонического пространства изрытой долинами южной Этрурии и классического холмистого пространства Альбанских гор, естественного центра Лациума. Поэтому первая составляющая - пейзаж, раскрывающийся к Северу от города, с характерными долинами, пронизанными глубокими складками впадин, с множеством пещер, образовавшихся в вулканической почве и предопределивших естественный рисунок поселений, хорошо защищенных и без труда определяемых даже по прошествии многих веков. Долины создают ощущение нахождения "внутри", позже это свойство унаследует урбанистическое пространство Рима. Вторая составляющая - "классический" пейзаж Альбанских гор, величественного горного массива с четкими очертаниями. Расположенные в этой местности озера усиливают торжественное впечатление. Древние считали Альбанские горы обителью богов, не случайно здесь так много языческих храмов. Наконец, третья составляющая - священная схема cardo-decumanus, присутствующая с природном ландшафте: первая ось пересекает Альбанские и Лепинские горы как cardo (ось Север-Запад), вторая пролегает по римской Кампанье как decumanus (ось Восток-Запад).
На первый взгляд может показаться странным, что римский гений местности, суммирующий упомянутые компоненты, - идиллия. Но ведь суть римского genius loci как раз и заключается в чувстве принадлежности к "знакомой" природной среде. Несмотря на монументальность и величие, отдельные участки пространства Рима создают ощущение замкнутости, нахождения "внутри", что обусловливает чувство защищенности и принадлежности чему-то большему, сельскую безыскусность, сближающую город с окружающей природой. Ни в одной другой европейской столице нет такой тесной связи между городом и природой, нигде больше природа не является столь очеловеченной (22).
Своим римским "отрывком" Гоголь доказал, что задолго до современных топологов он сумел почувствовать общее настроение Рима, сконцентрированное, как было сказано выше, в идиллии. И в глазах рассказчика, и в глазах самого автора Рим - место, где идиллия еще возможна: "Ему нравилась самая невзрачность улиц темных, неприбранных, отсутствие желтых и светленьких красок на домах, идиллия среди города…" (III, 234).
Одновременно Гоголь уловил сложный характер римской архитектуры, выдающей присутствие могучего неумирающего genius loci, например, в "качестве" внутренних городских пространств. Для римских улиц характерна беспрерывность и закрытость, связанные с отсутствием тротуаров и лестниц. Такая улица не разделяет, а соединяет здания, создает у прохожего ощущение, будто он находится не "вне", а "внутри". Так рождается внутренне городское пространство, пространство в полном смысле слова живое. Такую улицу Гоголь рисует в "Риме": с вечно торчащими у окна соседями, с бездельниками-муженьками, часами бесцельно простаивающими, прислонившись к стенам домов, с мирно соседствующими детьми и козами: "Тут раздается звонко лепет римлянок: со всех сторон, изо всех окон несутся речи и переговоры. Тут все откровенно, и проходящий может совершенно знать все домашние тайны; даже мать с дочерью разговаривают не иначе между собою, как высунув обе свои головы на улицу; тут мужчин не заметно вовсе. Едва только блеснет утро, уже открывает окно и высовывается синьора Сусанна, потом из другого окна выказывается сьора Грация, надевая юбку" (III, 251). Описание улицы, ее обитателей и городской жизни занимает несколько страниц. Позволим себе не согласиться с П.Каццолой (23): написанный Гоголем городской пейзаж не мог быть подсмотрен в районе Трастевере, ведь только в самом конце своей безмолвной прогулки с Пеппе князь пересекает Тибр.
Г.П.Л'Оранж попытался дать определение "объединяющему" характеру римского пространства: "закрытый, самодостаточный мир улицы, - отличительная черта Древнего Рима: пространство в себе, микромир, Рай, из которого северный человек чувствует себя изгнанным, идиллия улицы" (24). Письма, воспоминания и произведения писателей и художников, прибывших в Рим из северных стран, свидетельствуют об обратном: зачастую северный человек чувствовал (и чувствует) себя в Риме, как дома. Так было с Гете, писавшем в "Итальянском путешествии": "Порадуйтесь за меня, что я остался в Риме! Я совершенно с ним освоился..." (25). Так было с Гоголем, признававшемся в 1837 г. в письме к Н.Я.Прокоповичу: "Холера, опустошающая теперь Рим, расстроила теперь все мои планы и предположения. Я уже так было устроился и распорядил дела свои, что мог жить в Риме, как у себя дома…" (XI, 110). Так было с К.П. Брюлловым, сочинившим по этому поводу каламбур, который он сам использовал как эпиграф в одном из римских писем: "Roma, и я дома" (26).
Вернемся к гоголевскому тексту. Классическому пейзажу Альбанских гор, второй составляющей римского genius loci, "Рим" также отводит почетное место. Повесть открывается описанием Аннунциаты, которая поначалу показана на первом плане, а затем на фоне городка Альбано, который Гоголь любил и где нередко бывал. Сначала писатель вспоминает "чудесные линии альбанских гор", затем останавливает взгляд на разыгрывающейся в Альбано жанровой сценке, в центре которой прекрасная Аннунциата.
Невозможно вырвать город Рим из природного контекста, окружающей его римской Кампаньи, этой "легендарной страны" (27). Поэтому, чтобы понять город, следует выйти за его стены, увидеть Кампанью, с характерным величественным и сдержанным ритмом сменяющих друг друга холмов, соединенных привольным течением равнин. Мы добрались до третьей составляющей римского гения места: характерного для римской Кампаньи пересечения cardo и decumanus и ориентации axis sacra, священной оси, грандиозной конкретизации космического порядка всего пейзажа. В Древнем Риме во время церемонии освящения участка земли авгур садился в его центре и посохом чертил две основные оси, разделяя таким образом пространство на четыре части. При этом разделении выделялись кардинальные точки, а все пространство до линии горизонта называлось templum, храм.
Гоголю нравилась римская Кампанья, это единогласно подтверждают его современники. Он мог часами лежать в полях, забывшись, наслаждаясь высоким небом и чудесным пейзажем. В "Риме" он посвящает этому пейзажу пространное красочное описание: на закате, в полном одиночестве, князь созерцает римскую Кампанью сверху, охватывая ее взглядом и следуя линиям, соединяющим четыре кардинальные точки. Подобно древнему авгуру, рассказчик располагается в центре пространства и, словно освящая, взглядом делит его на четыре части: "Прекрасны были эти немые пустынные Римские поля, усеянные останками древних храмов, с невыразимым спокойствием расстилавшиеся вокруг […]. Они представляли четыре чудные вида на четыре стороны. С одной - соединялись они прямо с горизонтом одной резкой ровной чертой, арки водопроводов казались стоящими на воздухе и как бы наклеенными на блестящем серебряном небе. С другой - над полями синели горы; […] озаренные чудной ясностью воздуха, они готовы были улететь в небо; у подошвы их неслася длинная аркада водопроводов, подобно длинному фундаменту, и вершина гор казалась продолжением чудного зданья, и небо над ними было уже не серебряное, но невыразимого цвета весенней сирени. С третьей - эти поля увенчались тоже горами, которые уже ближе и выше возносились, выступая сильнее передними рядами и легкими уступами уходя вдаль. […] Когда же обращался он вдруг назад, тогда представлялась ему четвертая сторона вида: поля оканчивались самим Римом" (III, 238-39).
Пересечение осей cardo-decumanus, очерченных Гоголем, точка, с которой ведется наблюдение, приходится на Аппиеву дорогу. По отношению к римской axis sacra оси повернуты на несколько градусов: у Гоголя они ориентированы на Северо-Запад/Юго-Восток и Северо-Восток/Юго-Запад. Приложение геометрии священных осей к римской Кампанье придает этому отрывку и всей повести космическое измерение, является конкретным воплощением космической гармонии, которую Гоголь сумел разглядеть в знакомом и уютном пространстве Рима.
В "Риме" Гоголь подчеркивает также основополагающее свойство света, неотъемлемого составляющего римского пространства, света, придающего фигурам и предметам скульптурность.
Н.Каухчишвили исследовала цветовую гамму повестей и рассказов Гоголя ("Рим" не принимался в рассмотрение) и определила частотность терминов цветообозначения. Каухчившвили пришла к выводу, что палитра красок "Вечеров на хуторе близ Диканьки" богаче, чем палитра поздней прозы, хотя и не в такой степени, как можно было ожидать (28). В "Вечерах" доминирует красный (15%), за ним следуют черный (10%), белый (9%), золотой (8%) и синий (8%). В "Петербургских повестях" цвета выстраиваются следующим образом: белый (10%), красный (9%), золотой (5%), желтый (5%) и черный (5%).
Мы провели аналогичные подсчеты по тексту "Рима", включив в обозначение цвета оттенки металла (соблюдая критерии, установленные Каухчишвили) и подсчитав их процентный вес от общего числа слов, обозначающих цвет. Результаты подсчетов (29) подтверждают существенное отличие "Рима" от других повестей Гоголя: на первом месте по частотности стоят белый (17%) и красный (16%), за ними следует область черного (14%), золота (12%), синего (9%), желтого (7%), серебра (4%), зеленого (4%), медного (3%). На полихромные обозначения ("пестрый", "пестреть", "разноцветный") приходится 9%. Другие цвета (розовый, лиловый, "цвет весенней сирени", серый) упоминаются только один раз.
Цветовая палитра "Рима" оказывается еще более своеобразной, если принять в рассмотрение слова, называющие предметы, однозначно характеризующиеся определенным цветом (например, лимон, уголь, мука и пр.). Тогда область белого расширяется до 20%, зеленого резко возрастает до 16%, за ними следуют черный (14%), красный (12%), золотой (9%) и синий (8%).
Картина еще больше изменится, если учитывать не только световые полюса различных цветов, но и слова, обозначающие освещенность и затемненность. Как и в предыдущем случае, подсчеты проводились по существительным, глаголам, прилагательным и наречиям. В области "света", не учитывая употребление слов в переносном значении, "блеск" и "блистать/блестеть" встречаются 16 и 13 раз, "сиять" 11 раз, "светлый-свет" 16 раз, "сверкать" 5 раз, "озарять" 4 раза, "засиять" 1 раз. На противоположном полюсе результаты таковы: "темный-темнота-темнеть" 22 раза, "померкнуть" 3 раза, "тень" 2 раза, "тускнеть" 1 раз, "погаснуть" 1 раз, "неблестящий" 1 раз. В целом слова, относящиеся к "свету", встречаются в два раза чаще, чем слова, обозначающие "тень". Кроме того, общее число слов, описывающих не связанную с цветом освещенность-затемненность, более, чем вдвое превышает число названий цветообозначения.
Разрыв в процентом весе между названиями цветов и обозначением освещенности еще больше увеличивается, если учесть слова, называющие светящиеся объекты, электромагнитные явления в атмосфере и источники тепла. Вновь мы сталкивается со значительным преобладанием слов, связанных с ярким светом: "солнце" (13 раз), "огонь-огнистый" (3 раза), "пламя-пламенный-пламенеть" (3 раза), "молния" (2 раза). Слов, обозначающих слабый свет, совсем немного: "сумрачный" (3 раза), "сумрачно" (1 раз), "луна" (1 раз), "звезда" (1 раз). Наконец, пейзажи Венеции и римской Кампаньи на закате расцвечивают палитру повести золотыми, розовыми и алыми отблесками.
Гоголь восхищался светом Италии, ее прозрачным воздухом, глубоким небом и бесподобным солнцем. О них он неоднократно расскажет в письмах конца 30-х годов. "Рим" изобилует подробными красочными описаниями бесконечного бездонного неба, прозрачного воздуха и солнечного света. Читая их, нельзя не почувствовать, что эти картины доставляли самому автору огромное удовольствие. Приведем показательный отрывок: "В чудную постепенность цветов облекал их тонкий голубой воздух; и сквозь это воздушно-голубое их покрывало сияли чуть приметные домы и виллы Фраскати, гдe тонко и легко тронутые солнцем, гдe уходящие в светлую мглу пылившихся вдали чуть приметных рощ" (III, 239).
Именно этот сверкающий, ослепительный свет объясняет уникальность положения "Рима" на хроматической палитре произведений Гоголя. В тексте повести, как, впрочем, и в природе, живость красок обусловлена не столько цветом, сколько светом, вернее, контрастом света и тени. Контраст, придающий предметам и фигурам объемность и пластичность, присутствует буквально на каждой странице повести, превращает "Рим" в сияющий луч, пронизывающий весь мир произведений Гоголя.
Контраст между светом и тенью станет одним из основных в противопоставлении между Римом и Парижем; на нем Гоголь подробно остановится в своей статье "Об архитектуре нынешнего времени", включенной позднее в "Арабески": "Истинный эффект заключен в резкой противоположности; красота никогда не бывает так ярка и видна, как в контрасте. Контраст только тогда бывает дурен, когда располагается грубым вкусом или, лучше сказать, совершенным отсутствием вкуса..." (VIII, 64). Попав в Рим, Гоголь обрел воплощение своего идеала, выраженного так в переписке с друзьями (30), как в тексте повести: "Ему [князю] нравились эти беспрерывные внезапности, неожиданности, поражающие в Риме. Как охотник, выходящий с утра на ловлю, как старинный рыцарь, искатель приключений, он отправлялся отыскивать всякий день новых и новых чудес и останавливался невольно, когда вдруг среди ничтожного переулка возносился пред ним дворец, дышавший строгим, сумрачным величием. […] Теперь ему казалась еще более согласною с этими внутренними сокровищами Рима его неприглядная, потемневшая, запачканная наружность, так бранимая иностранцами" (III, 234, 237). Писатель не уставал поражаться контрасту между "признаками людной столицы и пустыни вместе" (III, 234), являвшемуся составной частью урбанистического облика Рима.
Гоголь физически ощущал способность римского пространства вмещать в себя, окружать и словно обнимать прохожего. В Риме он нашел пространство, соразмерное себе, не только родину души, но и родину тела, среду, которую он чисто физически ощущал своей, одним словом, свой дом. Приведем еще одну цитату из письма к А.С.Данилевскому от 15.IV.1837: "Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу - и уж на всю жизнь. Словом, вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить. Это говорят все те, которые остались здесь жить" (XI, 95). Вспомним, что в начале римского периода своей жизни Гоголь признавался Жуковскому: "Я родился здесь" (XI, 111).
Как утверждают топологи, "жить в определенном месте" означает, прежде всего, самоидентифицироваться с его средой. Гоголь, родившийся на юге, так и не сумел освоиться на севере, свыкнуться с морозами, ветрами и туманами, зато он сразу же сдружился с итальянской средой. Как писал М.Хайдеггер, жить - это значит чувствовать себя спокойно в защищенном месте (31). Подходящая среда дает человеку ощущение эмоциональной защищенности. Теперь понятно, почему Гоголь, человек, не знавший покоя, находившийся в постоянном движении, истинный homo viator, на много лет задержался в Риме, вновь и вновь возвращаясь в этот город. Всю жизнь он искал себя как человека и художника, именно в Риме его человеческое и творческое "я" проявилось с необычайной гармонией и силой. В Петербурге он был плодовитым писателем, но несчастным и неудовлетворенным человеком. Он не чувствовал себя "своим" в северной столице, хотя и уловил ее Stimmung и своеобразную петербургскую "атмосферу" (32). Петербург существовал для него только в плоскости отчуждения. В Вечном городе Гоголь обрел Ubereinstimmung, идеальное созвучие между человеком и окружающей его средой.
И если согласиться с тем, что произведение искусства всегда является картиной мира, imago mundi, повесть Гоголя окажется не только исследованием римского гения места, облеченным в форму литературного произведения, но и идеальным imago Urbis.
Перевод А.Ямпольской
Примечания
© R.Giuliani
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
