М.Еленевская, Л.Фиалкова "Русская улица в еврейской стране": Исследование фольклора эмигрантов 1990-х в Израиле. - В 2-х частях. - М.:РАН, 2005.

Книга израильских авторов является первым комплексным культурологическим исследованием, предметом которого послужили устные рассказы бывших советских евреев, эмигрировавших в государство Израиль в период с 1989 по 1999 гг.

Публикация эта весьма своевременна. В ней обобщены результаты первого систематического изучения фольклора выходцев из республик бывшего СССР (более ранняя попытка, как указывают авторы, была предпринята еще в 1992 г. К.Джетером и Р.Н.Герасимовой). Отношение к устному народному творчеству диаспоры прошло в Израиле несколько этапов - от пренебрежения к "галутному" фольклору в первые годы образования государства до все возрастающего интереса к "феномену поликультурного общества". В этой связи авторы с благодарностью отмечают деятельность проф. Дова Ноя, основателя Израильского архива фольклорного рассказа (ИАФР). Отметим, кстати, что имя Дова Ноя хорошо известно в академических кругах СНГ и стран Балтии, которые занимаются изучением и популяризацией иудаики в этих регионах.

Фольклор и сегодня представлен самыми разнообразными жанрами. При этом интересы людей и обстоятельства их жизни обуславливают наличие в фольклорных срезах определенного культурологического пуанта, в котором кристаллизуется мироощущение представителей той или иной социальной страты.

Фольклорный пуант в книге М.Еленевской и Л.Фиалковой предстает совершенно новационным - это эмиграция в Израиль русскоязычного еврейства из бывших советских республик, а также все те процессы, которые так или иначе связаны с эмиграцией: "горизонты ожидания" и их разрушение (первичные представления об Израиле и знакомство с израильской действительностью), мироощущение до и после эмиграции, самоидентификация, формирующиеся в новой стране фольклорные константы (отношение к имени, пространству и времени, языковые парадоксы, формирование образа чужака), а также быт, проведение досуга и т.д.

Первая часть работы, состоящая из четырех глав, получила общее название "Биографические рассказы эмигрантов: конфронтация мифа и реальности". Во "Введении" подчеркивается приоритетная роль личных (выделено нами - И.П.-Б.) "рассказов об эмиграции и обустройстве в новом обществе" (с.10). Вся медиа-сфера, которая так или иначе призвана оказывать влияние на умы сограждан (газеты, журналы, кинофильмы) сознательно исключена авторами из полевых исследований и находится по отношению к жанру личного рассказа в статусе дополнительности. Авторы книги поставили перед собой нелегкую задачу: во-первых, проявить на своем материале общие проблемы эмиграции как феномена (и здесь подключается проекция исследований иных ученых), но, главное, - детально остановиться на специфических чертах русскоязычной эмиграции. В качестве общей культурологической доминанты для любой эмиграции, пишут авторы со ссылкой на Дж.Т.Шуваль и Э.Лэшема, встает вопрос этнической самоидентификации прибывших, которая осложнена мощными культурными связями со страной исхода. Эта проблема также оказывается в поле зрения.

Материалом для исследования, как указывают авторы, послужили 123 интервью с эмигрантами. Некоторые интервью носили коллективный характер, поэтому количество информантов (143 человека) превысило количество интервью. Авторы подчеркивают, что беседы проводились по предварительной договоренности, но иногда возникали и спонтанно. Согласно этическим нормам Американской ассоциации антропологии, все опрошенные дали согласие на то, что их рассказы будут записываться на магнитофон с последующей публикацией в научном издании. Исходя из тех же этических предпосылок, имена информантов были изменены при сохранении их этнического характера (с.24). В первой главе отмечается принцип "снежного кома", по которому осуществлялся поиск информантов, а также стратегия "техники пылесоса" в ходе интервью (Голдштейн, 1964), позволяющая выявить интересный фоновый биографический и культурологический материал, который может быть востребован в дальнейшей работе (рассказы о Холокосте, о принудительном, по сути, освоении целины, детские воспоминания прибывших и т.д.) (с.35).

В главе "Полевая работа и методы исследования" (ч.I) рассматриваются современные методы исследования и вводится терминологический инструментарий. Определяя различные виды интервьюирования, М.Еленевская и Л.Фиалкова останавливаются на самом удачном, с учетом коммуникативной полноты, типе свободного интервью. При изучении и толковании личных рассказов авторы опирались на базовую модель лингво-прагматической коммуникации (Р.Якобсон) и модель художественной коммуникации, которая была предложена в свое время проф. Ю.М.Лотманом. В ходе рассказа информантов авторы отмечают процессы, аналогичные феномену автокоммуникации, который проявляется как в художественном произведении, так и в дневниковых записях, когда неминуемо задействуются механизмы рефлексии (осмысления, переосмысления, то есть внутренней перекодировки сообщения). Общее мировоззрение для информантов и интервьюеров, которые в свое время также приехали из стран СНГ, способствовали, как справедливо полагают авторы, взаимопониманию между сторонами и сводили к минимуму возможные коммуникативные "провалы" и речевые погрешности. Для достижения большей объективности при восприятии и обработке материалов авторами использовался метод остранения (В.Б.Шкловский) - деавтоматизация знакомых явлений.

Исследовательницы подчеркивают целесообразность интервьюирования информантов, приехавших на постоянное жительство в Израиль из стран СНГ, на русском языке, мотивируя этот выбор языковой самоидентификацией опрашиваемых людей. Нельзя не согласиться с авторами в том, что право выбора языка должно оставаться за эмигрантом - "плохо, когда исследователи подводят теоретическое обоснование под собственное незнание языка изучаемой общины" (с.44). Только родной язык, как ментальная структура, способен создать комфортную, доверительную обстановку при общении и наиболее полно передать внутренний мир говорящего. Забегая вперед, отметим, что во второй части книги (гл. "Немота и красноречие: размышление о языках") наименее изученная проблема роли родного языка еврейской диаспоры будет поставлена авторами со всей серьезностью. Во-первых, здесь регистрируются основные языки и диалекты иммигрантов. Во-вторых, дается краткий историко-языковой экскурс: в молодом государстве Израиль одно время проводилась официальная языковая политика "плавильного котла" - полного отхода от использования родных языков в диаспоре и замена их ивритом. Массовая эмиграция евреев из СССР 1989 г., подчеркивают авторы, в корне изменила языковую ситуацию в стране. С одной стороны, резко усилилась терпимость к многоязычию и, в частности, к русскому языку (русскоязычные детские ясли и сады, школы второй половины дня, магазины, СМИ, проведение местных и международных конкурсов КВН, организация досуговых мероприятий и даже опора политиков на русскоязычное население в борьбе за электорат). С другой стороны, "русский вопрос" начал вызывать озабоченность в правительстве в связи с "нежеланием иммигрантов 90-х гг. избавляться от своей "русскости" (ч.II, с.110); он также становится порой предметом политических спекуляций (там же, с.108). Исследователи регистрируют типы языковой адаптации приезжих: полуязычие, двуязычие и многоязычие (ч.II, с.110-112). В довольно серьезную проблему превращается знание иммигрантами английского языка, а также иных иностранных языков, где используется латиница. Для многих прибывших, чей уровень образования в СССР был довольно высок, особую сложность представляет переход на странный, кажущийся информантам похожим на иероглифы алфавит в иврите, а также начертание справа налево (ч.II, с. 123-124). Из личных рассказов информантов становится понятно, что в оценке иврита и английского языка преобладает инструментальный подход: эти языки необходимы для работы и общения с коренными израильтянами. Русский же язык "наделяется символической ценностью", так как "позволяет им реализовать весь потенциал личности" (с.154). Соседство различных языков приводит к любопытнейшим лингвистическим явлениям: контаминациям, появлению "ложных друзей переводчика", другим языковым курьезам, причем последние часто вполне сознательно и добродушно провоцируются окружающими (ч.II, с.150-151). Освоение иврита русскоязычными людьми сопровождается порой отыскиванием в нем фонетически "узнаваемых" русских моделей, в том числе обсценных (чаще всего - мата). Обычно матерная лексика в гомогенной языковой среде, как отмечают специалисты, всегда адресна и функциональна (Д.Плуцер-Сарно, В.Мокиенко, Ю.Левин и др.), но в полилингвальной ситуации она становится частью языковой игры как для приезжих, так и для местного населения (с.150-154).

Особую компенсаторную роль в общении выходцев из разных стран сыграл идиш, ставший своего рода мостиком для наведения культурных контактов. Заметим, что практически все перечисленные нами наблюдения авторов книги выходят за рамки собственно фольклористики и соседствуют с социо- и этнолингвистикой, этнопсихологией, приобретая широкий интердисциплинарный характер.

В исследовании отмечается живучесть фольклора и его способность к модификации, а также делается акцент на том, что личные рассказы иммигрантов коррелируют с такими фольклорными жанрами, как миф, волшебная сказка, легенда и историческое предание (с.19).

В главе "Эмиграция и метаморфозы самосознания" (ч.I) затрагивается проблема неизбежной мифологизации сознания иммигрантов. Решение выехать в Израиль актуализирует извечные вопросы бытийной принадлежности: "кто я? кто мы? куда мы идем?" Наиболее отрефлектированы они были, похоже, эмигрантской волной 1970-х гг., когда люди приезжали на постоянное жительство в Израиль по идейным соображениям ("идеологически выдержанная" алия - с.52). Иммигрантами же 1990-х гг., по наблюдению авторов, назывались, в основном, три причины отъезда: "лавина" (массовый отъезд близких и друзей и, как следствие, желание последовать их примеру), ухудшение экономической ситуации в стране исхода и антисемитизм (с.48). Интересно, что в мировосприятии почти всех прибывших регистрируется некий культурный "слом", разрушение многих ожиданий и мифов. Так, оказывается несостоятельным ожидание фенотипической этнической общности: выясняется, что "расовое разнообразие соплеменников" в Израиле цементируется общими религиозными традициями. Довольно часто те приезжие, которые в СССР воспринимались окружающими как евреи, в Израиле стали ассоциироваться с "русскими". Отмечается здесь и гибкость, подвижность культурных традиций иммигрантов, допускающая определенную свободу в смешении фрагментарных "галутных" (христианских, например) и исконных иудаистских ритуалов.

Любопытно также, что в силу нехватки религиозной информации, в стране исхода некоторые ритуальные продукты (маца) и действия (процедура кошерования) подвергались определенной фольклоризации (истории о приобретении и употреблении мацы - с.90; 92-94). Материал исследования подводит читателя к следующему выводу: уже в стране исхода появляются новые мотивы (по сравнению с классическими фольклорными моделями - В.Я.Пропп, П.Маранда, А.Греймас и др.), которые в ситуации эмиграции окончательно закрепляются как фольклорные нарративы. Это, прежде всего, мотив еврейства, а также тесно связанные с ним мотивы ксенофобии, самоидентификации, страха перед этническим "разоблачением", мотив "заваливания на экзаменах" и другие, связанные с "пятой графой". Возникает также вторичная фольклоризация некоторых предметов (см. выше о маце) или локусов. Признаки "пороговости" приобретают синагога (сакральный локус) или школа/вуз (профанные локусы, полные опасностей, связанных с нежелательным для информанта выявлением его еврейской национальности).

Тесно связанные с культурными обычаями явления самоидентификации выводят на другую, не менее сложную культурологическую проблему "чужака" (гл.3. "Чужаки в эмигрантских рассказах").

Представления о "своих" и "чужих" чаще всего базируются на таких субъективных ментальных структурах, как этностереотипы. Сюда втягиваются различные аксиологические аспекты: центра-периферии, образованности-необразованности, расовых различий, других бытовых или общественных стандартов (с.126-127, 132 и др.). Отличительным признаком "своего", наряду с прочими, становится и способность к общим воспоминаниям и оценкам, что лежит в основе коллективной общности.

Коллективная память советского еврейства, пишут авторы, "передавалась фольклором в песнях на идиш, параболах, анекдотах, и, более всего, в личных рассказах о фашистских зверствах, о "безродных космополитах"", о "деле врачей" и т.д." (с.86). Проблема же "другого", "инакового" возникает и обостряется в ситуации, когда человек соприкасается с жизнью другого сообщества, пусть даже самого малочисленного (иная семья, иной производственный коллектив и т.п.). В условиях эмиграции она приобретает совершенно особый характер. Прежде всего, приезжие ощущают "другость" самих себя, что связано с незнанием иврита и местных культурных традиций. В силу социальных, экономических и психологических причин практически каждый иммигрант сталкивается с демифологизацией образа "страны обетованной". Так возникает феномен "чужого среди своих" (с.125-137). С опорой на фольклорные клише авторы анализируют образ "чужака" в среде иммигрантов: для одних "чужими" становятся арабы, для других - евреи из африканских стран, для третьих - коренные израильтяне. В аналитических частях, сопровождающих каждое интервью, явление конкретной "чужести" рассматривается с фольклорных, культурологических, психологических точек зрения. В тесной связи с "инаковостью" находится и восприятие иммигрантами пространства и времени (гл.4. "Пространство и время в символическом измерении"). Показано, как тесно переплетаются мифологические представления об исторической родине и отношение к ее географическим особенностям. Например, страх перед дорогой, переменой в жизни может проецироваться и на восприятие новых мест. Так, выросшими в иных географических широтах потенциальными эмигрантами явно негативно воспринималась пустыня. Исследователи отмечают, что в русской культуре, которая оказала безусловное влияние на ментальность прибывших, пустыня связана не только с бесплодием, но и смертью. "Пустыня" и "духовный пустырь" - это и есть метафора нехватки духовного общения, которого так опасались отъезжающие. И, напротив, настроения уверенности и надежды, романтические предвкушения счастья на новом месте находили отражение в снах или мечтах, где преобладали яркие краски (с.290-301, раздел "Пейзаж: топофилия и топофобия").

Вторая часть исследования под общим названием "Новые израильтяне: на стыке культур и языков" представляет собой анализ наиболее характерных трансформаций фольклорных сюжетов и вторичных ситуаций, трактуемых в фольклорном духе. Это рассказы о чудесах в эмигрантских судьбах (ч.II, гл. "О чудесах, совпадениях и судьбе"). Любопытно, что многие информанты напрямую связывали достижение успеха в эмиграции именно с чудом и счастливым случаем. К таковым относится случай в определении места жительства, в поиске работы, обретении супругов, друзей и родственников, наконец, обретении необходимой для выживания суммы денег. В разделе "Сбывшиеся предсказания" рассматриваются личные рассказы, в которых информантам пророчилась эмиграция на том этапе их жизни, когда они о ней и не помышляли.

В главе "Новая жизнь русского и советского фольклора в Израиле" показано, как на стыке привезенного из республик бывшего СССР "фольклорного запаса" и реалий эмигрантской жизни рождаются новые (или переосмысляются старые) тексты. Наиболее популярным советским (и, соответственно, эмигрантским) фольклорным жанром остается анекдот. В работе рассмотрено функционирование известных серий анекдотов о Ленине, Чапаеве, Пушкине и др., в которых сюжеты оставлены неизменными, а также некоторых модифицированных вариантов с учетом израильской действительности (например, анекдот о победном въезде Чапаева в город Офаким - ч.II, с.70). Популярна также пародия на традиционные фольклорные жанры, где в качестве базовой основы используются известные волшебные сказки вроде "Белоснежки и семи гномов", "Красной шапочки", "Золушки" и т.д., так их герои и сюжеты абсолютно узнаваемы (там же, с.71). В шуточном стихотворном фольклоре авторы выделяют тексты частушек и садистских стишков. В частушках чаще всего разрабатывается тема исхода, причем комический эффект достигается благодаря тому, что "русский" герой мечтает воспользоваться возможностью эмигрировать в Израиль:

Прощевай, моя Маланья,
Уезжаю за кордон,
Потому что по мамане
Я не Тютькин, а Гордон.

Что же касается высмеивающих ужасы жизни садистских стишков, получивших в СССР жанровый "вид на жительство" примерно в 1970-х гг., то они, как отмечают авторы, наполнились в эмиграции новым тематическим развитием. "В Израиле, - пишут исследователи,- темами садистских стишков становятся теракты, финансовые проблемы и банковские ссуды, конфликты между религиозными и светскими израильтянами и т.д." (там же, с.96).

В научной литературе последних лет, отмечают авторы, вопрос о том, чьей диаспорой - израильской или российской - являются бывшие советские евреи, "стал темой дебатов" ("Заключение", с. 162). Отмечая расширение культурных контактов "русских израильтян" со страной исхода, их приверженность к родному языку, появление мифологии постсоветской эмиграции, важную роль фольклора в развитии символики диаспоры как единой культурной общности, авторы тем не менее не рискуют спрямлять ответ до уровня "идеологического конструкта" (с.162).

Перед нами - честное и вдумчивое исследование феномена русскоязычного эмигрантского фольклора в Израиле. Объективное и многоуровневое, оно стремится восполнить пробел в изучении культурных корней и фольклора ментальных носителей русского языка. Издание снабжено списком информантов с указанием их возрастных категорий, семейного и социального статусов, а также обширной библиографией и кратким словарем терминов из области лингвистики, литературоведения и фольклористики. Использование новейших методик полевых работ, структурированность подачи материала, выверенность подходов, литературоведческая (и шире - гуманитарная) эрудиция, строгая аналитичность мышления - всё это делает книгу М.Еленевской и Л.Фиалковой чрезвычайно заметным научным явлением. Написанная с академической простотой и ясностью, она станет прекрасным помощником в работе не только фольклористов, но и филологов, этнопсихологов, культурологов. Уверена, что научная общественность Израиля, России, Белоруссии, Украины и других стран, объективно включившихся в миграционные процессы, по достоинству оценит эту серьезную работу.

© I. Popova-Bondarenko

back

top