Ольга Рубинчик
Оглянувшиеся
Анна Ахматова, Марк Шагал и Рахиль Баумволь (1)
В 1942 г. в Ташкенте Ахматова оценила как "замечательные, первоклассные" стихи поэтессы Рахили Баумволь, которые тогда переводила с идиша Елизавета Тараховская.(2) Ахматова хотела показать подстрочники стихов Чуковской. Лидия Корнеевна записала:
"Я спустилась к Тараховской.
Лучшего стихотворения там не оказалось, но было второе, которое очень понравилось NN [Ахматовой - О. Р.] - "Оглядываюсь", о мальчике. Я сказала, что стихи - как-то родственны Квитко, так же материален мир и так же все наивно.
- "Нет, не наивно, по-моему, - сказала NN, - а с нарочитым примитивизмом. Этакий Шагал"".(3)
Рахиль Баумволь
Я оглядываюсь
Я с мамой гуляю. Вот мостик. Вот сад.
Но я оглянулся тихонько назад.
А мама торопит: - Иди, ротозей!
Гляди себе под ноги и не глазей!
Ты можешь споткнуться, упасть невзначай!
Зачем же назад ты глядишь? Отвечай!
Зачем? Я на это ответить не смог…
Но я оглянулся на серый дымок:
Он здесь еще? Или рассеялся вдруг?
Свернул ли гусенок с дорожки на луг?
Бежит ли все так же собачка? За ней
Такая же тень или стала длинней?
Останется ль все - и собачка, и дым,
И мостик, когда мы на них не глядим?
А мама торопит: - Иди, ротозей!
Гляди себе под ноги и не глазей!
Пер. Е. Тараховской (4)
Первое, что замечаешь в этих стихах, - родство не с Шагалом, а со стихотворением самой Ахматовой "Лотова жена" (1922-1924):
Жена же Лотова оглянулась позади его
и стала соляным столпом.
Книга Бытия
И праведник шел за посланником Бога,
Огромный и светлый, по черной горе.
Но громко жене говорила тревога:
Не поздно, ты можешь еще посмотреть
На красные башни родного Содома,
На площадь, где пела, на двор, где пряла,
На окна пустые высокого дома,
Где милому мужу детей родила.
Взглянула - и, скованы смертною болью,
Глаза ее больше смотреть не могли;
И сделалось тело прозрачною солью,
И быстрые ноги к земле приросли.
Кто женщину эту оплакивать будет?
Не меньшей ли мнится она из утрат?
Лишь сердце мое никогда не забудет
Отдавшую жизнь за единственный взгляд.
Ахматова опирается на библейский сюжет. Ангелы, держа за руки Лота, его жену и дочерей, выводят их из предназначенного к уничтожению Содома со словами: "спасай душу свою; не оглядывайся назад, и нигде не останавливайся в окрестности сей…" Ахматова берет эпиграфом строки: "Жена же Лотова оглянулась позади его и стала соляным столпом" (Бытие, 19, 26). Это все, что говорится в Библии о Лотовой жене. Картина Содома и описание женщины, превращающейся в столп, принадлежат самой Ахматовой.
"Кто женщину эту оплакивать будет?" Жена Лота, действительно, не была по-настоящему "оплакана": в отличие от целого ряда других библейских сюжетов, ее история стала предметом вдохновения лишь для немногих поэтов и художников(5). Известны многочисленные картины старых мастеров на сюжет "Лот с дочерьми", но не на тему "соляного столпа". Ахматова, описывая жену Лота и оставшийся за ее спиной город, взяла на себя труд и поэта, и - как бы - художника.
В "Лотовой жене", в отличие от стихотворения Баумволь, нет шагаловского начала, хотя для Шагала и органичны библейские темы, как ветхозаветные, так и новозаветные. Ахматова создала, скорее, подобие классической картины, какой она сложилась и развивалась с эпохи Возрождения и до конца XIX в. Первые строки дают передний, крупный план: впереди - Ангел, за ним - Лот, за ним - Лотова жена; обозначены цвето-световые доминанты. Затем описан дальний план - оставшиеся внизу красные башни Содома. И - взгляд возвращается к жене Лота, чьими глазами мы видим город: она изображена в момент оцепенения, замирания в движении - в шаге, в повороте, в момент превращения в прозрачную соль.
Интересно, что в наши дни сюжет стал привлекать внимание мастеров изобразительного искусства едва ли не больше, чем раньше.(6) Отчасти это произошло благодаря стихам Ахматовой. Так, для новой экспозиции Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, открывшейся в 2003 г., Владимир Цывин создал три скульптуры, изображающие героинь ахматовского цикла "Библейские стихи": это жена Лота, Мелхола и Рахиль; на конкурсе памятников Ахматовой, проходившем в Петербурге в конце 1990-х г., победила работа Галины Додоновой, изобразившей Ахматову, подобно жене Лота, - оглянувшейся.(7)
Тема "оглядки" (8) на прошлое, тема памяти была для Ахматовой одной из главных. По словам исследовательницы, "Содержание стихотворения перерастает тему политического выбора (отъезд эмигрантов из России) и вбирает в себя мотив верности родному очагу, который разрушался на глазах. Библейский грех непослушания оборачивается трагедией верности".(9)
Глубоко переживаемую ею самой тему Ахматова не могла не заметить - пусть и в совершенно преображенном виде - у молодой поэтессы, которая "с нарочитым примитивизмом" написала, казалось бы, "детское стихотворение" (опубликованное, однако, не в ее книгах для детей, а в сборнике стихов "для взрослых"). Рахили Баумволь могла быть близка ветхозаветная тематика: ее дед и бабка (описанные ею стихах) были правоверными иудеями(10). Не исключено также, что Баумволь знала стихотворение Ахматовой, опубликованное в 1924 г.(11): русская культура была для Баумволь родной, она писала стихи не только на идише, но и по-русски. Как бы то ни было, но библейская нота мимолетности, тщетности всего живого есть в ее тексте. Есть сад, который можно традиционно воспринять как райский и в который лежит "узкий путь" - по мостику. Дитя, которое мама ведет в сад (а точнее, тащит за руку, как Ангелы тащили замешкавшееся семейство Лота), не спешит туда войти, оглядывается:
Зачем? Я на это ответить не смог…
Но я оглянулся на серый дымок:
Он здесь еще? Или рассеялся вдруг?
Ср: "И встал Авраам рано утром и пошел на место, где стоял перед лицем Господа.
И посмотрел к Содому и Гоморре, и на все пространство окрестности, и увидел: вот, дым поднимается с земли, как дым из печи" (Бытие, 19, 27-28).
Я не хочу сказать, что стихотворение Баумволь сводится к библейскому подтексту - его может даже не быть. Но есть то, что сближает ахматовское восприятие мира с восприятием Баумволь: невозможность не оглянуться и "детскость" взгляда, дорожащего всеми приметами бытия. "Я дрожу над каждой соринкою, / Над каждым словом глупца", - написала Ахматова по другому поводу(12).
Об этой близости Ахматова ничего не сказала в разговоре с Чуковской, лишь назвала стихи "замечательными", а когда там же, в Ташкенте, Баумволь привели знакомиться с Ахматовой, сказала ей: "Ну, почитайте мне. У вас чудесные стихи"(13).
Более определенная характеристика стихов - "Этакий Шагал".
Прежде, чем перейти к попытке обозначить сходство в стилистике Шагала и Баумволь, приведу верное, на мой взгляд, определение шагаловского мировидения: "Человек, движущийся вперед с лицом, обращенным назад, - ключевой образ в искусстве Марка Шагала (14) <…> Неудивительно, что в расцвете молодости он обратился к мемуарному жанру и создал документально-поэтическое описание прожитой жизни, близкое тому, что можно увидеть в его живописи"(15).
Действительно, Шагалу как будто мало было без конца создавать заново образ родного Витебска в живописи и графике, он обращался к нему в прозе и стихах. Приведу стихи (в переводе с идиша), написанные им как будто о мальчике Раисы Баумволь, но только выросшем:
Ангел над крышами
Ты помнишь ли меня, мой город,
мальчишку, ветром вздутый ворот…
Река, из памяти испей-ка
и вспомни вновь юнца того,
что на твоих сидел скамейках
и ждал признанья своего.
Там, где дома стоят кривые,
где спит река - там золотые
деньки я грезил напролет.
А ночью - ангел светозарный
над крышей пламенел амбарной
и клялся мне, что до высот
мое он имя вознесет…
Тот город дальний(16)
Во мне звенит
тот город дальний,
церквушки белые -
белы как мел они -
церквушки дальние и синагоги. Двери
распахнуты. В расцветший сад - в зенит
взлетает жизнь, на шумных крыльях рея.
Во мне грустят
кривые улочки,
надгробья серые - на склоне, где лежат
в горe благочестивые евреи.
В мазках и красках,
на свету, в тени
стоит моя далекая картина…
Свои книги, где воспоминания перемежаются со стихами, Шагал иллюстрировал окрашенной мягким юмором графикой, гораздо более близкой к бытовому жанру, чем его картины. Рядом со стихами "Тот город дальний" в книге помещена скромная графическая картинка: одноэтажные домики, странник с маленьким мальчиком, повозка с ямщиком, погоняющим коренастую лошадь, на переднем плане - петух, вдали - луковка церкви…(17)
У Баумволь был свой "Витебск" - Бердичев. О детстве в Бердичеве - ее поэма "Девочка"(18). То, что стихи Баумволь и стихи Шагала писались на идише, также объединяет двух художников. Идиш к тому времени уже в большей степени был символом верности своему детству, своей памяти, чем живым языком. Писать на идише означало, что тебя мало кто прочтет - или что твои стихи будут прочитаны в переводе. И авторы на это шли.
Итак, жест оглядки был важен для всех троих: для автора стихотворения "Я оглядываюсь", для автора картин и стихов о городе своего детства и для автора "Лотовой жены" - для Ахматовой, оценившей в Баумволь то, что она любила в Шагале.
Чуковская не называет, какие еще стихи Баумволь, переводимые в тот момент Тараховской, были одобрены Ахматовой. В сборниках же Баумволь есть еще только одно стихотворение в переводе этой писательницы (19):
За солнцем
Тут солнце,
А там, на другой стороне,
Темно. Там гулять не позволили мне.
Я тихо иду
От ворот до угла…
Здесь день,
А напротив вечерняя мгла.
И кажется мне:
Переулок наш длинный
Как будто распался
На две половины.
Здесь солнце - тепло мне,
Иду налегке,
Там тень - я продрогла бы
Даже в платке.
А синие тени
Растут и растут,
Взбираются вверх,
По воротам ползут.
Уже вечереет,
Деревья во мгле,
И тень, как живая,
Ползет по земле.
Вот лошадь бежит
Посреди мостовой
И тянется к тени трубы
Головой.
И тащит телегу
Сквозь тень тополей
На солнце,
Где путь веселей и светлей.
А солнце уходит…
- Мама, пусти!
За солнышком следом
Хочу я пойти!
Это стихотворение Ахматова также вполне могла счесть "шагаловским". Оно тоже обращено вспять, к детству, хотя девочка в нем не оглядывается назад, а устремляется к солнцу (по многим стихам Баумволь видно, что поэтесса - "солнце- и светопоклонница"). Резкое разделение пространства на свет и тьму характерно для многих картин Шагала - в его живописи могут совмещаться не только разные времена суток, но и разные времена года, разные пространства, разные миры. Классический пример - картина "Я и деревня" 1911 г. (Музей современного искусства, Нью-Йорк). Лошадь, тянущаяся к тени трубы головой, так что эта лошадь скорее уже на крыше, чем на мостовой; девочка, которая стремится оказаться в небе, - это мотивы для Шагала совершенно обычные, естественные.
Может быть, приведенным стихотворениям Баумволь не хватает шагаловской красочности. Это восполняется рядом других ее стихов, которые Ахматова в то время, вероятнее всего, знать не могла. Так, стихотворение "Зимнее утро" начинается строкой: "Ах, как горит петуший гребень на снегу!" И цветовой контраст, и петушья тема характерны для Шагала (у которого фантастические петухи, кроме великолепной стати, обладают значимостью, напоминающей о библейской символике). Стихотворение "На колхозный рынок", со своими длинными заборами, дорогами, подводами, рыжей тыквой, на которой "осколками зеркала блещут росинки", веселой брусникой, которая "пляшет рубиновым градом", совершенно "шагаловское".(20)
Сказанное не означает, что все стихи Баумволь имеют в себе что-то от искусства Шагала. Но в целом такое сравнение возможно и плодотворно, хотя Ахматова, когда она произнесла слова: "Этакий Шагал",- располагала всего несколькими стихотворениями, а в дополнение к ним - лишь сведениями о том, что Баумволь, как и Шагал, родилась в российской (точнее, в белорусской) провинции, в еврейской среде, говорившей на идише.
Для своего сборника 1958 г. Баумволь попросила Ахматову сделать несколько переводов.(21) По воспоминаниям современника, в начале 1961 г. Ахматова в разговоре с ним назвала Баумволь "очень талантливой" и сказала, что считает честью для себя переводить "поэтов гонимого народа".(22) Ахматова переводила также стихи Переца Маркиша, Самуила Галкина, Льва Квитко и др.
В четырех стихотворениях, переведенных Ахматовой (Баумволь оценила эти переводы не слишком высоко) (23) , "шагаловское" начало не так заметно, как в стихах, приводимых выше. Однако можно упомянуть строки из стихотворения "Бывают раннею весною":
Дома как будто увядают,
И в пене уличной реки
Бесстрашно сапоги шагают,
Вприпрыжку мчатся башмачки.
Созданные Баумволь-Ахматовой образы увядающих домов, фантастических, самостоятельно шагающих сапог и мчащихся башмачков вполне сопоставимы с миром Шагала.
В 1954 г. Баумволь, отдыхавшая в Доме творчества в Голицыне одновременно с Ахматовой, посвятила ей по-русски написанное стихотворение "Воображаемая прогулка" (24), в котором не было бы ничего "шагаловского" (кроме названия "Прогулка" (25)), если бы не тема памяти, не оглядка на то, что "за спиною". Не только в творчестве Ахматовой, но и в творчестве Шагала и Баумволь эта тема порой звучала трагически:
Ты сегодня особенно как-то тиха,
Королева стиха.
Мы с тобою идем по жнивью.
Я молчать тебе вдоволь даю
И сама я охотно молчу,
Молча думаю то, что хочу.
Я любуюсь в тиши средь полей
Горделивой осанкой твоей,
Властным взглядом, решительным ртом,
Словно сжатым Великим постом.
Жизнь твоя у Руси на виду.
Я, сестра твоя, рядом иду.
Рост мой мал, я сутулюсь слегка,
За спиною - страданий века.
Хоть и царской я крови, как ты,
Я взирать не могу с высоты.
Мой народ, для кого я пою -
Разве слышит он песню мою?
Песню отняли злые враги,
Королева, сестра, помоги!
Мне не надо ни стран, ни морей,
Ни чудесной короны твоей.
Только песню заставь их вернуть.
…Мы с тобой продолжаем наш путь.
Мы идем по жнивью не спеша.
Надрывается молча душа.
Впереди простирается лес.
Тишина вопиет до небес.
Это стихотворение Ахматова прочла через несколько лет после написания, когда Баумволь прислала ей его вместе с экземпляром сборника 1958 г. По словам Самуила Галкина, Ахматова назвала стихотворение "потрясающим" и переписала его в альбом посвященных ей стихов; "когда она его читала, у нее слезы были на глазах"(26).
Примечания
© O. Rubinchik
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
