Андрей Архангельский

Прогулки в свободу и обратно

Забавные мысли приходят, когда открываешь "Синтаксис" сегодня - именно в 2006-м, в России, в воскресный зимний вечер. Пятнадцать лет назад чтение это казалось недостаточно радикальным - по сравнению с тем, что и как уже писали в России; десять лет назад - бесконечно устаревшим, достоянием бабушкиного сундука (и само выражение устарело: ну какая бабушка сегодня имеет сундук?); наконец, лет пять назад эти люди и мысли казались и вовсе НЕБЫВШИМИ. И вдруг - чудовищным образом все написанное опять заговорило. Время описало - ну, конечно же, круг - а как вы хотели?.. И фон подобрался - на редкость.

По телевизору все то же государственное веселье в потрепанных кокошниках, вполне в духе семидесятых песенные заверения - не надо печалиться, вся жизнь впереди. Далее - воскресные новости: завалена снегами Европа (таких снегопадов не припомнят и старожилы), десятки автомобильных аварий, нет света и тепла во многих населенных пунктах, обрушилась крыша стадиона в польском городе, слышны крики и выстрелы в одной ближневосточной стране; и только здесь, у нас, все путем, все налаживается, все смотрит вдаль с оптимизмом, а бравые ребята в касках обещают удвоить добычу газа. В Европе мороз, а нам от этого только лучше! Глаза молодого газодобытчика хитро прищурены: а не будут платить - пущай мерзнут!

"Русский человек… не понимает, что между отсутствием демократии в его стране и пороками демократии в западном мире пролегла пропасть". Л. Ладов. "Несколько мыслей о России, спровоцированных некоторыми славянофилами". "Синтаксис", 1978 год.

Забавно, что "Синтаксис" начал выходить на фоне точно такого же торжествующего идиотизма советского телевидения конца 70-х - и одновременного предчувствия надвигающегося кризиса по ту сторону экрана, ощущения какой-то всеобщей тоски (это слово упоминается часто в "Синтаксисе" в заметках авторов из России; слово, как опять сказали бы сегодня - "неинформативное"). Слово, ставшее на самом деле катализатором всех грандиозных перемен 20 лет назад.

Темы "Синтаксиса" с 1978 по 81 год. Об опасности образования новой бюрократическо-православной империи взамен империи коммунистической, о кратковременности любой оттепели в России, о неспособности либерального крыла власти - когда такое появлялось - довести реформы до конца, о заигрывании с националистической лексикой для укрепления духа народного… Ха ха ха ха ха ха ха, как написал бы Розанов. Мы поедем на трамвае.

Странный вывод, помимо прочих: диссидентская литература, тамиздат и самиздат - по-настоящему до сих пор в России и не прочитаны, и не поняты. И русский читатель нынешний есть прямой наследник советского читателя самиздата: с его запальчивостью, верхоглядством, невнимательностью, разбрызганностью на тысячи чужих "взглядов"; при отсутствии своего. Осмелевший читатель конца 70-х искал в тамиздате слов приятно волнующих, так сознательно противоположных официальным, разоблачений и раздеваний, - этот интерес сродни интересу нынешнего читателя к светской хронике. Такому читателю трудно понять, что в условиях относительной свободы слова (как в случае с "Синтаксисом" в Париже) важнее оказывается не обличение "бесчеловечного режима", а поиск ответа на вопрос: почему этот режим стал возможен, почему воспроизводится из века в век, почему закономерен?

Этот один из ключевых вопросов, которые поставил "Синтаксис", однако читатели не поняли трагичности и важности вопроса. "Синтаксис" искал и воспитывал другого, нетипичного и редкого для России читателя: не антисоветского истребителя танков империи, не истерического любителя литературных драк и не равнодушного скептика, а трезвомыслящего и деятельного соавтора. Л. Ладов в той же статье "Несколько мыслей о России" прямо пишет, какой читатель ему интересен и нужен: "К "жертвенной элите" зовет Солженицын, к ядру, воспитанному "не столько в библиотеках, сколько в душевных испытаниях" и обязательно "поступающемуся удобствами жизни". Что ж призыв праведен… но не ведет ли он порочному замкнутому кругу, ко все тому же расколу нации на святых и жуликов?" И чуть раньше: "А между тем России необходимы думающие "обыватели" - (…) По которым можно сверять часы, но которые вместе с тем спокойно, без истерии и эсхатологического визионерства, помогли бы осмыслить существующее и устроить жизнь на разумных началах".

Странное, нелепое сегодня словосочетание: "думающий обыватель". Есть думающие радикалы и есть равнодушные обыватели: но до сих пор нет в России класса думающих обывателей. Беда не в отсутствии культуры у нынешнего российского среднего класса - беда в отсутствии у него эстетических претензий, культурных требований, вызовов окружающему миру. "Синтаксис" приучал читателя провоцировать действительность, работать со смыслами. Жорж Нива в статье "Вызов и провокация как эстетическая категория диссиденства" ("Синтаксис", 1978 год) пишет: "Писатель-диссидент … восстанавливает смысл… и истину" Там же: "Даже литература помойки может и обладать известным эстетизмом, но для меня диссидентская литература означает в первую очередь литературу смысла". Вот ключ к пониманию той ниши, которую занял "Синтаксис": не желая быть ни хроникером преступлений "красного режима", ни эстетствующим наследником декадентов, журнал выбрал периодику смысла. Потому что понял: первое, что нужно возвращать после вынужденного молчания - даже прежде новой интонации - новые смыслы. Сгустки смыслов. Перепутья.

"Синтаксис" - журнал во многом о том, как обращаться с новообретенной свободой. Авторы номера №5 за 1979 год - люди с лагерным опытом: этот опыт они пытаются передать другим читателям - не знакомым ни с лагерем, ни со свободой. Эдуард Кузнецов, неожиданно выпущенный на свободу в том же 1979-м, в статье "Хеппи энд" пишет: "Арестантская наука - тонкая вся: на полувзглядах, мелочах, намеках, на ножевом балансировании, особенно если что-то стоящее тайком делаешь…" Не случайно этот номер целиком посвящен науке свободы - которая, как пишется в предисловии, "налагает на человека ответственность психологически порою более тяжелую, нежели обязанности раба". С которой, по логике авторов, нужно обращаться бережно и осторожно, как с надзирателем, балансируя. Написано людьми свободными - по крайней мере, в сравнении со многими - и физически, и духовно. Казалось бы: с чего бы?

Да оттого, что сознание даже у самых диссиденствующих - подавляюще советское. Игнорирующее Другого. Истребляющее Другого. Печально известной "Саге о носорогах" Владимира Максимова (напечатанной трижды в эмигрантской печати - в "Русском слове", "Континенте", "Русской мысли") посвящены также три статьи в "Синтаксисе": суть их - явный антисоветчик живет и действует вполне по принципам советским: цель оправдывает средства. Советское сознание доминирует независимо от образования, социального статуса, образа мыслей и места жительства - вот опасность, о которой не подозревали. Не зря и выражение: "Вермонтский ЦК" (М. Розанова). Там - другой "тоталитаризм": также не терпящий несогласия, не терпящий одного с ним роста.

Свобода национального; этому посвящена статья Томаса Венцловы и Чеслава Милоша в №9 за 1981 год "Вильнюс как форма духовной жизни". Два автора, с позиций польской и литовской, размышляют об общем городе юности, о тесном переплетении взаимных претензий двух народов друг к другу. Зачем было отдавать полжурнала для выяснения отношений двух не самых воинственных наций - заметим, что речь об этом идет задолго до возникновения конфликтов на территории империи? Чтобы показать зыбкость и запутанность национальных конфликтов. Бессмысленность их рационального объяснения и уж тем более разрешения.

Наконец, свобода пишущего, литературы; на пресс-конференции русских писателей в Лос-Анджелосе Синявский (опубликовано в №10 "Синтаксиса" за 1982 г.) выступает с речью совершенно оппортунистской: он призывает оценивать то лучшее, что выходит в метрополии, с эстетической точки зрения, а не с точки зрения "противостояния или не противостояния режиму". Тем самым, озвучив и программу "Синтаксиса" на будущее. Оценивать советскую литературу не по принципу "правдивости" или политической ангажированности, а по критериям талантливости, эстетического совершенства: "В нынешней русской словесности, подцензурной и бесцензурной, есть прекрасные вещи, значение которых далеко не покрывается полнотою высказанной в них правды". Не устанавливать барьеры, а наводить мосты межу частями диаспоры, между "зарубежьем" и метрополией. И совершенно уж крамольное: не требовать от тех, кто хочет быть в стороне от политики или лоялен к власти (Трифонов, Распутин) осуждения, сопротивления режиму. Достаточно и ценно то, что вообще - пишут. Эта новая позиция лояльности, как показало время, оказалось много более продуктивной и сильной платформой для воссоединения культуры метрополии и вынужденных "колонистов".

Синявский также формулирует главную ценность эмигрантской литературы: ее даже абстрактное наличие предполагает отныне возможность выбора для всякого пишущего на русском языке. Речь, конечно, не только о возможности уехать или остаться. Одно наличие полюса "другой литературы" уже приводит к неизбежным изменениям в мировоззрении метрополии, у оставшихся: побуждая и их писать где-то острее, где-то чуть более свободно. А цензоры, власть, в свою очередь, уже не могут не считаться с этим - опасаясь все той же альтернативы. И кому-то из пишущих ТАМ чуть большая свобода будет, таким образом, неизбежно предоставлена (как и случилось в 85-м) - хотя бы для того, чтобы продемонстрировать иллюзию творческой свободы в СССР. Свобода начинается с иллюзии. Демократия начинается с иллюзии, с призрачной полусвободы или даже ее имитации. Но даже такая полусвобода может при известных обстоятельствах превратиться в настоящую.

Быть свободным в свободной стране гораздо труднее, чем в несвободной. Такой парадокс. Чтобы стать свободным в несвободной стране, часто довольно одного шага. В свободной стране свободу приходится отстаивать каждый день. Редкая и совершенно проигнорированная практика обучению малой свободе накануне большой.

Советскому мальчику, кое-что почитывавшему "оттуда", а то и вовсе - просто слышавшему, что где-то там есть тоже наши, но бывшие, своими педерастическими голосками доносившиеся сквозь радиопомехи, представлявшиеся каким-то козлобородым отребьем (говорю истинную правду: я думал в раннем детстве, что Солженицын - это что-то наподобие Гитлера), они казались, однако, однородной, единой, сплоченной бандой. Не возникало сомнения, что ОНИ - заодно, что-то вроде нашего политбюро, только черного. Когда "Синтаксис" в 80-е впервые зафиксировал разность, разнородность эмигрантского лагеря, это казалось преувеличением. Между тем резкое размежевание эмигрантской интеллигенции на "патриотов" и "либералов", "почвенников" и "космополитов" (то есть, полностью воспроизводится система отношений, веками складывавшаяся в метрополии), ожесточенные споры, между, казалось бы, "своими", - все это должно было подтолкнуть "Синтаксис" к размышлениям о сущности, о происхождении советской интеллигенции, о ее критериях и жизнеспособности.

К этой теме традиционно обращались все русскоязычные издания зарубежья - но они обращались к интеллигенции, как к "своим", как априори "попутчикам", а "Синтаксис" впервые взялся рассматривать интеллигенцию отстранено, критически (журнал принципиально не закрывал двери ни перед одним автором, независимо от его политических убеждений). "Синтаксис" первым из изданий задумался о сущности, о природе, о происхождении советского интеллигента, будущего демократа и либерала, который тоже казался однородной массой, и единственным оплотом свободы в СССР.

Выводы, к которым приходит журнал, неутешительны. Они кощунственны. Фактически, "Синтаксис" вынес приговор русской интеллектуальной элите конца ХХ века, оплоту либеральных реформ, - незадолго до того, как эта элита возглавила перестройку. Пожалуй, что и самое занимательное из того, что было напечатано в 80-е в "Синтаксисе" - статьи А.Н. Кленова ("Пушкин без конца", "Философия неуверенности", пр. 82-84 гг.) Фактически, Кленов предсказывает всю ближайшую на 30 лет историю русской интеллигенции - до сегодняшнего дня. Он говорит о неспособности этой интеллигенции быть полноценной элитой - то есть, вести людей за собой, быть образцом духовной свободы для других. Потому что, во-первых, эта элита сама ни во что не верит. А во-вторых, потому что она, не являясь реальной продолжательницей элиты дореволюционной, стала ее наследницей лишь формально (образование и род занятий), не имея к тому нравственных обоснований и побуждений. Не заслужив этого звания ни поступком, ни мыслью. Удручающий провал либеральной идеи в сегодняшней России, казалось бы, доказывает правоту автора и журнала.

Впрочем, какой бы ни была советская интеллигенция, не будем забывать, что именно она стала генератором и движущей силой либеральных перемен в СССР. Странно ли, что спустя короткое время достижениями идеалистов воспользовались прагматики?.. Нет, закономерно. И в этом смысле революция 90-х в России неотличима от всех прочих революций. Беда и не в том, что часть интеллигенции отслоилась, мимикрировала, - это тоже нормально, естественный отбор, если хотите. Странно и необъяснимо другое: после метаморфоз 90-х часть русской интеллигенции - кто от безволия, кто по скудоумию, но страстно, всей душой возненавидела и никогда не простила - нет, не хозяевам новой жизни - Свободе. Они свободу посчитали виновницей всех своих бед. И это - самый печальный итог перемен.

Аксиома: интеллигенция всегда проигрывает в массе, а выигрывает поодиночке. Однако, согласно инстинкту "сохранения рода", ей все же свойственно в критические моменты объединиться на основе фундаментальных убеждений и ценностей (что и случилось в 1985-м). Если это случается не только в критические моменты, но остается как постоянно действующая модель - происходит качественное изменение, превращение куколки в бабочку: интеллигенция становится "сообществом индивидуальностей", интеллектуальной элитой общества (и, что принципиально, признается в качестве элиты самим обществом). Пока не будет этого качественного перехода, ситуация с положением "профессиональных думателей" в России будет повторяться из эпохи в эпоху с удручающим постоянством.

...Да что же я читаю такое, спохватился я на очередной книжице?..

Не было ощущения, что это журнал. Я вдруг ясно понял это. И формат "Синтаксиса" недаром такой - покетбук. Черт, да ведь это и есть книга! Это и есть такая маленькая книжица непонятного автора о свободе: не художественная и не публицистическая, а какая-то такая, странная маленькая книга о свободе, которую мне всегда хотелось читать. "Синтаксис" и был такой книгой. Книгой, которую ты не прочел вовремя, но которая тебя все-таки дождалась. И на том спасибо.

© A. Arkhangel'skii

back

top