РОМАН ВОЙТЕХОВИЧ

К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ
"ЦВЕТАЕВА И ГЕРАКЛИТ"

Тема "Цветаева и Гераклит" была впервые заявлена в 1982 г. в статье М. Л. Гаспарова(1). Затрагивая тему "цветаевской теологии", Гаспаров писал:

[…] бог цветаевской теологии противоположен христианскому (Цветаева сказала бы: церковному) богу: последний - абсолютное бытие, где нет времени, движения, изменения; цветаевский - абсолютное становление, движение, изменение, ускользание. (Так же изображалась и Артемида в "Федре" - "в опережающем тело беге".) Если церковный бог - Сущий, то цветаевский - не-сущий: первый - бесконечная статика, второй - бесконечная динамика. Цветаевского бога хочется назвать "гераклитовским богом" (Гераклит был не чужим Цветаевой хотя бы потому, что его когда-то переводил Нилендер, первая ее любовь, и гераклитовский фр. 52 "вечность - дитя, играющее в шашки" едва ли не откликается в "ведь шахматные же пешки, и кто-то играет в нас" и "еще говорила гора, что демон шутит, что замысла нет в игре")(2).

В том же 1982 г. началась публикация помет из цветаевского экземпляра "Фрагментов" Гераклита Эфесского(3), находящегося в собрании Л. А. Мнухина. Опубликованы следующие пометы:

1) Надпись на авантитуле:

Марина Цветаева. Москва, 7го октября 1910.

… "Они покой находят в Гераклите" …
(Вечерний альбом. "Невестам мудрец[ов")]

2) На стр. 37 к переводу фр. 99. <">если бы не было солнца - несмотря на прочие светила - ночь была бы" приписка Цветаевой: "См<отри> "Вечерний аль<бом>" II отд<ел> 11. "Луч сер<ебристый>"".

3) На стр. 44 в переводе фр. 123. "ФЕМИСТИЙ: а "природа любит скрываться" по Гераклиту": "природа" исправлено на "женщина", "по Гераклиту" исправлено на "по Бальмонту".

4) На стр. 62 (раздел "Комментарии") к толкованию на фр. 85(4) "...кто рабствует похотям своего сердца - тем самым отдает часть своей души: она приносится таким образом в жертву телу" приписка Цветаевой: "Сердце ближе к душе, чем к телу!"(5).

Всего около 27 страниц книги содержат пометы М. И. Цветаевой и С. Я. Эфрона; в большинстве своем - это отчеркнутые сбоку карандашом строки(6). Поскольку книга небольшая (текст на русском языке в совокупности составляет не больше 47 страниц; остальное - оригиналы, индексы, библиография и проч.), то можно с уверенностью утверждать, что Гераклит был Цветаевой основательно "проработан".

Очевидно, что поначалу Цветаева искала в книге Гераклита отзвуки своих бесед с Нилендером и находила переклички между образным строем "Фрагментов" и "Вечернего альбома" (ср. надписи 1 и 2). Но это недостаточное основание для того, чтобы сводить к этим перекличкам всю проблему "диалога" Цветаевой и Гераклита. К сожалению, единственная до настоящего момента специальная работа на тему "Цветаева и Гераклит" Н. Д. Стрельниковой имеет эту тенденцию, что видно уже из заглавия ее статьи "Цветаева и В. Нилендер, переводчик Гераклита Эфесского"(7).

Содержание "Вечернего альбома" не дает широких оснований для реконструкции подобного диалога. Исследователю приходится искать переклички с "Фрагментами" в других произведениях Цветаевой, отступая тем самым от заявленной концепции. Приходится признать ошибочным утверждение, "что в сознании Цветаевой имена Нилендера и Гераклита слились, образовав нечто нераздельное". Действительно, имя Гераклита в четырех случаях из шести (учитывая надпись, приведенную выше) упоминается Цветаевой в связи с Нилендером(8). Но если учесть неавторизованные реминисценции (например, парафразы изречения о "потоке", в который нельзя вступить дважды), то соотношение получится иное.

Таким образом, вопрос о рецепции "Фрагментов" Гераклита в творчестве "зрелой" и "поздней" Цветаевой, в творчестве периода расцвета "цветаевской теологии" (выражение М. Л. Гаспарова) остается до сих пор нераскрытым. Не проанализированы даже случаи авторизованного "цитирования" изречений Гераклита, в одном из которых опознается фр. 91(9), тогда как в другом ("В начале был огонь"(10)) мы видим апелляцию не к конкретному изречению, а к учению Гераклита в целом.

А. Саакянц еще в 1982 г. отмечала, что "Гераклитово изречение "Нельзя вступить в тот же самый поток" Цветаева не раз впоследствии приводила в письмах и прозе"(11). Нами обнаружено четыре случая использования этого изречения с разными вариациями (правда, все они из прозы, а не из писем Цветаевой):

1) В эссе "Поэты с историей и поэты без истории" (1933) эпиграф: "Никто еще дважды не ступал в одну и ту же реку. Гераклит" (5, 397)(12).

2) Там же в основном тексте: "Не зря Гераклит сказал: "Никто еще дважды не ступал в одну и ту же реку", взявши символом течения не море, [...] которое знал, а - реку" (5, 406).

3) В эссе "Мать и музыка" (1934): "Нет, можно войти дважды в ту же реку" (5, 28).

4) В эссе "Пушкин и Пугачев" (1937): "Никто дважды не вступал в ту же реку. А вступил ли кто дважды в ту же книгу?" (5, 499).

Это не просто один из афоризмов Гераклита. В нем видят, как правило, квинтэссенцию гераклитовского учения. Так его воспринимала и Марина Цветаева, и ее сестра Анастасия, более профессионально судившая о философии(13): "Для Гераклита не было ничего, кроме движения", - пишет Анастасия Цветаева в своей первой книге(14), очевидным образом варьируя все ту же мысль. Отсюда и концепция "убегающего" и "скрывающегося" Бога, о которой писал М. Л. Гаспаров.

"Теологический" аспект восприятия Гераклита сквозит и в псевдо-цитате: "В начале был огонь". Огонь у Гераклита - контекстуальный синоним Логоса (читатель более искушенный может настаивать на разнице, но для Цветаевой она была не существенна). Очевидно, что Цветаева своим псевдо-речением отсылала читателя к началу Евангелия от Иоанна: "В начале было Слово". Загадочность текстов Иоанна, и Евангелия, и Апокалипсиса, сближает его с образом Гераклита Темного. Чем хуже Гераклит сохранился, чем он "темнее", тем он ближе к образу патмоского пророка.

Цветаевская "теология", конечно, уводит от канонического понимания божественного в сторону (например, в сторону "гераклитизации"), но субъективно Цветаева не противопоставляла "христианского бога" какому-то своему, "гераклитовскому богу". Этого требовала, в том числе, и сущность гераклитовского учения. Ср. фр. 50:

ИППОЛИТ: итак, Гераклит говорит, что все едино: делимое - нераздельное, рожденное - нерожденное, смертное - бессмертное, Логос - Вечность, Отец - Сын: Бог Справедливый. "Не меня, но Логос заслышав - согласиться вам мудро: едино есть все".

С этим перекликаются строчки Цветаевой из цикла "Бог":

Следом гусиным
Землю на сон крестил.
Даже осиной
Мчал - и ее простил:
Даже за сына!

Цикл "Бог" относится к той группе стихов августа-октября 1922 года, который сама Цветаева назвала "сивиллиными словами"(15). Здесь влияние Гераклита отчетливо видно. Тема и "жанр" откровения играют важную роль в этих стихах. Один из центральных образов - Сивилла, о которой сказано во фр. 92. "но Сивилла вдохновенными устами" - по Гераклиту - "без смеха и без прикрас и не умиляясь изрекает будущее" и на тысячу лет простирается ее голос, "благодаря Богу".

Но когда мы говорим о влиянии "Фрагментов", мы подразумеваем влияние всей книги, и в том числе - предисловия переводчика, выступающего в роли интерпретатора не только творчества, но и жизненной миссии Гераклита. И Гераклит в представлении Нилендера выступает в роли не столько философа, сколько именно пророка и "творца", в деталях "биографии" которого мы узнаем сюжетные ходы многих "тайновидческих" поэм Цветаевой, и в том числе первого стихотворения цикла "Сивилла":

Жизнь Гераклита Ефесского до конца переливается в его творчество и утверждается только во имя творчества. […] Логос сам определяет и направляет в сторону символизации всю познавательную энергию созерцающего мудреца. В силу этого, у философа нет более основания для личной жизни: иссякает ее источник, и она себя погашает. […] Он вполне сознательно участвует в жизни целого - космоса - и отчасти искупляет вину бегства от Бога - Логоса. Вся жизнь - и бодрственная, и сновидческая - становится только действием, зрением и слухом Логоса. Философ играет первую роль в драме, где главное действующее лицо - тот же Логос - "молния, сожигающая звезды" - тождественен с героем, творцом самой драмы. […]

Он впервые внемлет Логосу - пророческий дар увенчивает голову мудрого архонта-басилевса. Однако божеский дар этот оказывается смертельным - и вот философ возвращает его Великой Артемиде Ефесской. Тогда Логос вторично призывает Гераклита - и уводит от мира в горы.

День Гераклита закатывается навсегда. Можно только гадать о дальнейшей судьбе его. Совершилось ли там, на высотах, искупление вины? Было ли то последнее блаженное достижение?(16)

Здесь есть и "бегство" от Бога-Логоса ("молнии, сожигающей звезды"), и "смертельность" пророческого дара, и мотив подчинения и слияния с Богом, превращение в инструмент Его божественного творчества ("зрение и слух") и, как следствие, - "иссякание источника личной жизни", уход "от мира" ввысь - "в горы". Характерен и открытый конец этого сюжета. Наконец, сама "темнота" учения Гераклита Темного (усиленная, конечно, тем, что не сохранилось ни одного сочинения философа) трактовалась Нилендером как сознательное утверждение "символического" языка и "примата творчества над сознанием"(17).

Отсюда тенденция к "темному" стилю, к непредсказуемости, убегание от понимания у Цветаевой. Стилистика ее "сивиллиных стихов" определенно ориентируется на "стилистику" дельфийской Пифии, о которой сказано во фр. 93: "владыка, чье прорицалище существует в Дельфах - не говорит и не скрывает, но означает". Сивилла, согласно Цветаевой, говорит "бесконечно больше, чем сказал язык" (5, 386). Неуловимость смысла речей Сивиллы, таким образом, - признак божественности и истинности. С этим, возможно, связано и редкое упоминание имени самого Гераклита.

Кроме того, Гераклит воспринимается Цветаевой в контексте Евангелия. Здесь источник скрещений подобных тем, что мы имеем в псевдо-речении "В начале был огонь" и в тексте "Сивиллы", в сюжет которой Цветаева вводит мотив Благовещенья (здесь важна связь не только с сюжетом Благовещенья, но и с этимологией слова "Евангелие").

В структуре художественных произведений Цветаевой философские символы Гераклита начинают действовать вполне зримо. Так, мы можем наблюдать реализацию гераклитовских метафор в цветаевской трагедии "Федра". Пьеса открывается сценой в Трезенском лесу, где все бежит, течет и неуловимо меняется: Артемида(18), Ипполит и его товарищи предстают то оленями, то охотниками на оленей. Охота - божественная игра, исход которой непредсказуем. Ср. фр. 52: "Вечность есть дитя, играющее - костями - царство дитяти". Охотники, спутники Ипполита, благословляют свой жребий:

Хвала Артемиде за стыд, за вред,
За ложную радость, за ложный след,
Ход ложный, - все муки всуе!
Сокрывшийся ужин и ночь во рву!
Хвала Артемиде за всю игру
Лесную. [...]
Хвала Артемиде за рог, за клык,
Последнюю удаль, последний крик
Охотника, - охнул, ухнул
Лес. [...] Дух вон (3, 634).

Эта "игра" есть одновременно и гераклитовская "распря". Ср. фр. 80: "но должно познать, что война есть общее и что правда - распря, и что все рождается благодаря распре и необходимости".

С темой распри связан и тезис о тяготении противоположностей друг к другу. Ср. фр. 10: "но, конечно, природа льнет к противоположному и из него получает она некое созвучие - а не к подобному: так, без сомнения, она связала мужское с женским, но не то или другое с его однородным, и первое согласие она установила с помощью противоположностей, а не через подобия". У Цветаевой:

За охотником охотятся
Ночь, дорога, камень, сон -
Всё, и скрытые во всем
Боги. Не к жрецу тщемудрому
Божество влечется - к удали. [...]
Не к высокопарным умыслам, -
Божество влечется - к юности. [...]
Божество влечется к бренности.

Ипполит видится Цветаевой чуть ли не страстотерпцем - Орфеем: Орфей был растерзан вакханками, Ипполит - собственными лошадьми. Эта концепция образа запечатлена уже в первых набросках к пьесе. Об Ипполите сказано: "Гимны Орфея, бескровная пища. Трезенские поля. Венетские кони" (СТ, 250). Напомним, что Орфей - другой "автор", переведенный Нилендером(19). Есть основания для сравнения и самого Нилендера с Ипполитом (идея брака как преступления(20), "поклонение Артемиде"(21)).

Итак, Ипполит окружен "темным" гераклитовским миром, и с ним сталкивается мир Федры. Федра символизирует собой мир, где царствует "светлая" Афродита (это ее свет проник в Лабиринт и вывел оттуда Тезея в пьесе "Ариадна"). Встреча Федры с Ипполитом приводит к попытке проникнуть в "темный" мир леса Артемиды, в символическом центре которого находится Ипполит. Это - сюжетная и идейная кульминация пьесы, где "теология" Цветаевой представлена в действии.

Федра сбивчиво начинает признание в любви, пытаясь определить, с чего началось ее чувство:

Началом
Взгляд был. На путях без спуска
Шаг был. Ошибаюсь: куст был
Миртовый - как школьник в буквах
Путаюсь! - началом звук был
Рога, перешедший - чащ звук -
В чаш звук! Но меднозвучащих
Что - звук перед тем, с незримых
Уст! Куст был. Хруст был. Раздвинув
Куст, - как пьяница беспутный
Путаюсь! - началом стук был
Сердца, до куста, до рога,
До всего - стук, точно бога
Встретила, стук, точно глыбу...
- Сдвинула! - началом ты был,
В звуке рога, в звуке меди,
В шуме леса... (3, 669).

Федра пытается выразить свою страсть и одновременно объяснить ее божественное происхождение. Все время повторяя "началом взгляд [куст, звук, хруст, стук сердца, ты] был", она варьирует начало Евангелия от Иоанна: "В начале было слово". А куст, через который пролегал путь Федры, как и в цикле "Куст", почти вне сомнений - метафора Неопалимой Купины(22), которая как и в поэме "Лестница", синкретически связана у Цветаевой с гераклитовским Логосом - Огнем. Не случайно Федра слышит звук "незримых уст" (метонимия "слова").

Движение Федры через куст и ее бессвязный монолог - выражение творческого процесса, происходящего в ее душе, рождения из Хаоса Логоса. В строке: "Уст! Куст был. Хруст был. Раздвинув..." как бы постепенно выговаривается, так и не выговорившись до конца имя Христос. Произнеся слово "бог", Федра оказывается способна "сдвинуть глыбу": дальше речь льется (что подчеркнуто и стопобойными словоразделами двух последних строчек), и Ипполит славится, как "бог", по формуле: ты - во всем.

До всего - стук, точно бога
Встретила, стук, точно глыбу...
- Сдвинула! - началом ты был,
В звуке рога, в звуке меди,
В шуме леса... (3, 669).

Подведем итог. Корректная постановка проблемы "Цветаева и Гераклит" возможна только при тщательном изучении всего корпуса текстов Цветаевой, а не только ранних стихотворных сборников. Особое внимание следует уделить мифологии и "теологии" Цветаевой. В этом направлении важнейшим ориентиром остается статья М. Л. Гаспарова о "Поэме воздуха". Однако после того как было указано на своеобразие "цветаевского Бога", необходимо сделать следующий шаг и указать на стремление Цветаевой к синкретическому слиянию, совмещению гетерогенных контекстов, снимающему противопоставление "христианского" и "гераклитовского". Мы показали, что в трагедии "Федра" это стремление становится поэтическим приемом и реализуется на сюжетном уровне. В дальнейшем мы надеемся показать, что влияние "Фрагментов" Гераклита на поэтику цветаевских произведений проявляется и в прозе, но это тема для отдельного сообщения.

Статья была опубликована впервые в сб.: Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. IV (Новая серия) / Ред. Л. Киселева. Тарту, 2001. С. 236-246.

Примечания

1. Гаспаров М. Л. "Поэма воздуха" М. Цветаевой: опыт интерпретации // Типология культуры: Тр. по знак. сист. XV / Учен. зап. Тарт. ун-та. Тарту, 1982. С. 122-140.
2. Цит. по последнему изд. ст.: Гаспаров М. Л. "Поэма воздуха" Марины Цветаевой: Опыт интерпретации // Гаспаров М. Л. Избранные труды. М., 1997. Т. 2: О стихах. С. 184-185.
3. Гераклит Эфесский. Фрагменты / Пер. В. Нилендера. М., 1910.
4. Комментарий к фр. 85. ПЛУТАРХ: "с сердцем бороться тяжко, ибо если чего захочет - ценою души покупает".
5. См.: Саакянц А. Из книг Марины Цветаевой // Альманах библиофила. М., 1982. Вып. 13. С. 89-90; Мнухин Л. А. Марина Цветаева: 1892-1992. Каталог юбилейной выставки к столетию со дня рождения М. И. Цветаевой: Собр. Л. А. Мнухина. М., 1992. С. 201-202.
6. Мы сердечно благодарим Л. А. Мнухина за эту информацию.
7. Стрельникова Н. Д. М. Цветаева и В. Нилендер, переводчик Гераклита Эфесского // Русская литература. 1992. № 1. С. 160-170. См. также: Поликовская Л. "Мудрец-филолог". Кто он? К биографии одного лирического героя Марины Цветаевой // Звезда. 1992. № 12. С. 173-179.
8. Остальные случаи см.: 1, 97; 4, 131; 4, 196; 5, 397; 5, 406. Все ссылки на произведения Цветаевой в данной статье даются по следующим изданиям: 1) Цветаева М. И. Собр. соч.: В 7 т. Л.; М.: Эллис Лак, 1994-1995. Ссылка дается в скобках, сначала указывается том, затем страница. 2) Цветаева М. И. Неизданное. Сводные тетради. М.: Эллис Лак, 1997. Ссылка дается также в скобках, сначала указывается издание - СТ, затем страница.
9. Фр. 91: "[...] пo Гераклиту, "нельзя вступить в тот же самый поток" и к смертной сущности никто не прикоснется дважды, вследствие свойства <ее же>; но благодаря стремительности и быстроте изменения "рассеивает и вновь стягивает" (вернее не "вновь", но сразу составляется и исчезает) "и приходит и уходит"".
10. См.: "История одного посвящения" (4, 131).
11. Саакянц А. Из книг Марины Цветаевой // Альманах библиофила. М., 1982. Вып. 13. С. 90.
12. См. примечание 8.
13. Зимой 14-го года Анастасия Цветаева посещала лекции по философии в Народном университете Шанявского, и своей первой книгой "Королевские размышления" (1915) сумела войти в историю русской философии, заслужив отклики Л. Шестова и В. Розанова. Корректуру книги держал В. О. Нилендер.
14. Цветаева А. Королевские размышления, 1914 год. М., 1915. С. 43. Ср. также: "Никто меня никогда не поймет. И я не пойму. Потому что все течет; поймите глубину этих слов: все, всегда.

    И не тем разъединены люди, что они богаты, бедны, злы, добры и пр., - а только парадоксом Гераклита насчет текущей реки". - Цветаева А. Дым, дым и дым. М., 1916. С. 212.

15. В письме Л. Е. Чириковой от 3 ноября 1922 г.: "Вы мне очень помогли, у меня теперь будут на руках мои прежние стихи, к<отор>ые всем нравятся. С новыми (сивиллиными словами) я бы пропала: никому не нужны, ибо написаны с того берега: с неба!" (6, 303).
16. Гераклит Эфесский. Фрагменты. М., 1910. С. VI-VII.
17. Там же. С. V-VI.
18. От нее получил пророческий дар и Гераклит.
19. "Фрагменты" вышли в серии "Орфей", и изображение Орфея с лирой украшало первую и последнюю страницу книги.
20. В "Пленном духе" Нилендер восклицает: "Марина, какое безумие, какое преступление - брак!" (4, 233).
21. "Мудрецу" "лунной Греции цветут сады" и дорог "факел Гекаты" (Селена и Геката - ипостаси Артемиды, от которой получил пророческий дар Гераклит).
22. Об этом см.: Thomson, R. D. B. Tsvetaeva's Play "Fedra". An Interpretation // The Slavonic and East European Review. 1989. Vol. LXVII. N 3. P. 337-352.

© R. Vojtekhovich

back

top