Лариса Алексеева

"Утреннее" лицо Ксении Некрасовой.

Портрет и персонаж. В каких отношениях они находятся? Какие тайны своего героя выдает портрет или наоборот, скрывает, предлагая легенду взамен обыденной реальности?

И что при этом художник? Только ли мастер, которого ведет карандаш, перо или кисть, а может - провидец, медиум, преобразователь либо сочинитель чужой жизни?

И вот уже вслед за художником мы видим то, чего прежде совсем не предполагали…

х х х

Сегодня ее называли бы просто - бомжихой. Это емкое словцо вбирает в себя многие эпитеты, упоминавшиеся в связи с ней заочно и очно: блаженная, сумасшедшая, юродивая, идиотка… А как еще можно было относиться к сиротски одетой женщине, по виду - деревенской, без семьи, крова и определенных занятий другим - нацеленным на созидание, стремящимся поскорее изжить неустроенность послевоенного быта и выстроить собственное счастье? Эта же, пребывая в поэтическом "постоянном восхищении жизнью", будто и не замечала ее неудобств, подбирая крохи и скитаясь по чужим углам. И стихи, нерифмованные, странные - то ли наивные, то ли мудрые, - росли из "сора", не слишком привлекательного и совсем не актуального:

В середине улицы
косматая собака
валялась на спине,
уставя в небо нос.
Я цепь к ведру веревкой привязала
И стала медленно спускать валек.
И все. И надо всем стояла тишина.

Ни внешностью, ни стихами не походила она на поэта.

На советского - тем более.

К ней так и относились: снисходительно, свысока, порой с неприязнью, но и не без удивления самобытностью явления под именем Ксения Некрасова, которую называли запросто - Ксюша. Развлекались нелепостью облика и поведения. Раздражались детской непосредственностью, которая порой казалась фальшивой. И даже, восхищаясь стихами, сторонились ее самой.

Проницательная и чуткая к поэзии и людям Л.К.Чуковская, описывает в дневнике свою "новомирскую" встречу с Некрасовой так: "Целый день в редакции Некрасова. Целый день ждет Симонова: чтобы выпросить денег и прочесть стихи. Я с утра приняла ее первую; показала гранки; выслушала десять стихотворений; условилась, как, когда будем отбирать. Угостила завтраком. Но она не ушла, ждала. Она умна, талантлива, хитра и неприятна. В ее детской прямоте много хитрости и кокетства".

Притворство, игра? Но бывает, что человек притворяется не для веселья, а от ущемленности, самоуничижается не смиряясь, - такое поведение и называют юродством. В этом есть что-то древнее, восходящее к мифологии и одновременно претендующее на особенность, отдельность, стояние на голове по отношению к тому, что все считают правильным…

"Уничижение паче гордости".

"… Меня перестали печатать, объясняя свой отказ тем, что стихи, написанные белым стихом, будут непонятны массам, что они больше относятся к буржуазным, то есть к декадентской западной литературе, а не к нашей простой действительности… Несколько лет мне ставят нелепые барьеры, и я бьюсь головой о стенку…"

Печататься Некрасова начала с 1937 года, еще учась в Литературном институте. Потом война, потеря сына, мужа и та бездомность и неприкаянность, с которыми и бродила по свету, расплескивая вокруг себя какую-то отрешенную, что называется, социально не обусловленную, радость.

"Блаженство" и "блаженная" - слова одного корня. Наверное, потому, что если и живем в ожидании чуда, то на чудо в лохмотьях никак не согласны, считая его явлением "паранормальным", а попросту, чудным.

И еще одно "морфологическое" замечание относительно бытия и быта поэта. Как правило, это совсем не тождественные реальности. Их совпадения и границы размыты, зыбки, но столь же ощутимы, как разница между глаголами "бывать" и "быть".

В случае с Некрасовой поэтическое бытие демонстративно игнорировало условности быта и человеческих отношений, доставляя неудобства в общении и взывая к отзывчивости особого рода, которую к взрослому человеку проявлять чрезвычайно сложно.

Вроде бы скромная и неприхотливая, она умела занять собой много места, подчинить себе окружающих - читая стихи, прерывая разговоры, требуя еды, укладываясь спать - все не вовремя и невпопад.

Валентин Берестов вспоминал, как в военном 43-м, оказавшись в Ташкенте, Некрасова без церемоний явилась к Ахматовой, как к родственнице - со стихами и поселилась в ее тесной комнатенке, не спросив на то позволения. Опекавшие Анну Андреевну дамы, получившие прозвище "жен-мироносиц", советовали ей прогнать бесцеремонную гостью.

"Ну что ж, - говорила Анна Андреевна, - Ксения считает, что если она поэт - ей все можно. А она - поэт".

Есть третий глаз -
всевидящее око,-
им скульптор награжден,
художник и поэт:
он ловит то, что прячется за свет
и в тайниках живет
не названное словом…

Этими "всевидящими очами" поэт и художник легко находят друг друга, проникают в тайники творчества, увлекаясь несходством схожего, удивляются не странности, но чуду.

х х х

Фальковские наброски портретов Ксении Некрасовой поступили в Государственный Литературный музей в 80-е годы от Ангелины Васильевны Щекин-Кротовой, вдовы художника. Вместе с ними она предала и машинописную статью свих воспоминаний, которые вскоре были опубликованы в одном из выпусков альманаха "Панорама искусств".

Формально карандашные рисунки, как и пастельный этюд, можно назвать подготовительной работой художника к большому портрету Ксении Александровны (1950), который находится в собрании Русского музея. Живописно он хорош, образ будто "вылеплен" красками, подобно вятской игрушке.

В красном платье и бусами из фасоли "Ксана сидит на табуретке, сложив на коленях маленькие руки. Ножки в черных ботинках чуть выглядывают из-под подола. Карие глаза смотрят настороженно и задумчиво, чуть склонена голова к плечу…, - описывает холст Ангелина Васильевна и добавляет - Ксане сначала этот портрет не понравился. Видно, она представляла себя как-то по-иному. "Почему он написал меня так запросто? Я ведь изысканная". "Здесь ты очень похожа на свои стихи". "На стихи? Да, это мысль!".

Мои стихи
иль я сама -
одно и то же, -
только форма разная…

Во время сеансов она всегда читала свои стихи, а иногда сочиняла их тут же, в мастерской, лежа на тахте. "Сначала она что-то бормотала, как во сне, - пишет Щекин-Кротова, - а потом громко, дирижируя пальчиком, повторяла две-три строчки и кричала мне: "Запиши, запиши, а то забуду!".

Theatrefront in Sarajevo

Фальк с восторгом отзывался о "зрительных находках" Некрасовой, которые будто просились на холст:

Это не небо,
а ткань,
привязанная к стволам,
голубая парча
с золотыми пчелами
и россыпью звезд
на древесных сучках.

Думается, рассматривая картины художника сквозь строки Некрасовой, мы найдем в них ответные им живописные реплики…

Декоративная метафоричность портретного образа явила миру поэта, которого читатель почти не знал - первая ее книга, "Ночь на баштане", выйдет в 1955-м, спустя пять лет после создания портрета. Но пикантное сочетание "изысканного", элитарного Фалька с "простонародной" Некрасовой делало из нее "неизвестную" с большой буквы.

Когда на просмотры картин, или как называл их Святослав Рихтер, "концерты Фалька", по воскресениям собиралась публика, Некрасова охотно и с удовольствием по просьбе художника читала стихи, которые он выбирал сам, увлекаясь ее зрительными образами, музыкальностью интонации, свободой поэтической речи.

Живопись и поэзия звучали согласно, взгляды "формалиста" Фалька и "язычницы" Некрасовой, что называется, совпадали: "Идол наш - наш собственный глаз с вечной прорубью в мысль..."

Персонаж и портрет, взаимодействуя друг с другом в одном художественном пространстве, кажется, не могли не производить эффектного впечатления. Живописное воплощение поэзии Некрасовой должно было стать "новой формой", которая противостояла бытовому, да и литературному образу "убогой Ксении", утверждая необычность, исключительность, отдельность ее облика и таланта.

Художник просто переставил ударения. Изменил "чуднУю" на "чУдную".

…Люблю в пристанище я это
                заходить,
под крышей этой
забываю я
и горести, и странности мои.
Сходились юноши сюда
с неуспокоенной душою,
седые женщины
с девичьими глазами
и убеленные снегами
художники,
постигшие и страны, и моря.
Но жизнь, как в молодости
                 тайной,
вся нераскрытием полна.

Впрочем, не будем преувеличивать. Всему - и вниманию к тайне - свое время.

В одном из разговоров с Татьяной Бек на ее вопрос о Некрасовой, которую она любила и ценила, Генрих Сапгир отвечал так:

"Я забыл об этом. … Мне одна женщина недавно говорит: "Генрих, а вы не помните, как бывали у Фалька (на набережной у Парка культуры - странный красный дом) в мастерской?" Да, вспомнил теперь. И Ксению я там встречал, и не раз. Она, конечно, была действительно сумасшедшая, и ничего из разговоров не получалось. Такая полная с крупными бусами. Стихи читала"…

Графических портретов Некрасовой - набросков, рисунков, этюдов, выполненных Фальком в 40-е-50-е годы, известно около двух десятков. Они разные, но все очень живые.

Отличает их нечто общее: взаимодействие словесного и зрительного образа, когда модель интересна не своей наружностью, а тем состоянием, в котором открывается неповторимость личности. Видеть эту обнаженную сущность художнику случается не так уж и часто, обычно люди пытаются укрыться за внешностью как за костюмом, предлагая им и обойтись.

Здесь же удача шла в руки.

Это лицо увлекало своей изменчивостью, подвижностью проявляемых эмоций, будто поэзия, проступавшая сквозь человеческие черты, высвечивала их каждый раз иначе, по-другому…

Люблю я утренние лица
людей, идущих на работу,-
черты их вычерчены резко,
холодной вымыты водою…

Поэтому, если портрет на холсте - художественное бытие, репрезентативная легенда о Некрасовой, то графика - "документальный репортаж" о ней, в котором при отсутствии фотографических портретов, звучат пронзительные обертоны, возникает ирреальный смысл.

"Блаженная" попала на "иконы".

И что-то мне хотелось людям дать:
Добро ли совершить,
Иль написать стихи
                о человечьем лике.

Графические - негромкие - лики органично совпали с негромким поэтом. И более: художество стало поэтическим обликом Некрасовой, не только воссоздало - возместило или даже перекрыло явление ее физического лица.

Теперь оно - девичье, умытое свежестью, как на портрете с бусами из рябины; тревожное, степное, взятое крупно, с размахом; еще одно - с расстояния - задумчивое, в туманной сетке легких штрихов; или то, с чуть приподнятой бровью, на портрете, где на коленях у Некрасовой уютно свернулся котенок…

© L. Alekseeva

back

top