Олег Лекманов
ФЛОРЕНЦИЯ В МОСКВЕ
("итальянские" архитектурные мотивы
в "Чистом понедельнике" И.Бунина[1])
В одном из финальных эпизодов рассказа герой и героиня на санях едут ночной заснеженной Москвой: "Полный месяц нырял в облаках над Кремлем, - "какой-то светящийся череп", - сказала она. На Спасской башне часы били три, - еще сказала:
- Какой древний звук, что-то жестяное и чугунное. И вот так же, тем же звуком било три часа ночи и в пятнадцатом веке. И во Флоренции совсем такой же бой, он там напоминал мне Москву...".
Зачем писателю понадобилось устами героини проводить аналогию между Флоренцией и Москвой? Ответить на этот вопрос невозможно без попытки понять, какая роль отведена в "Чистом понедельнике" древней русской столице.
1.
Сравнительно небольшой рассказ Бунина чрезвычайно густо насыщен московскими топонимами. В "Чистом понедельнике" по одному или по нескольку раз упоминаются (перечисляем в том же порядке, что в рассказе): Красные ворота, храм Христа Спасителя, рестораны "Прага", "Эрмитаж", "Метрополь", "Яр", "Стрельна", вегетарианская столовая на Арбате, Художественный кружок, Охотный ряд, Иверская часовня, храм Василия Блаженного, собор Спаса-на-Бору, Художественный театр, Новодевичий монастырь, Рогожское кладбище, трактир Егорова, Ордынка, Марфо-Мариинская обитель, Зачатьевский монастырь, Чудов монастырь, Спасская башня, Архангельский собор.
Пестрота реалий, использованных автором для создания образа Москвы - продуманная. Все перечисленные архитектурные мотивы легко разбиваются на три группы. Первую группу образуют топонимы, провоцирующие читателя вспомнить о допетровской, "старообрядческой" столице: Красные ворота, Охотный ряд, Иверская часовня, храм Василия Блаженного, собор Спаса-на-Бору, Арбат, Новодевичий монастырь, Рогожское кладбище, Ордынка, Зачатьевский монастырь, Чудов монастырь, Спасская башня, Архангельский собор. Вторую группу - топонимы эмблематически связанные с обликом новейшей, модернистской Москвы: "Прага", "Эрмитаж", "Метрополь", Художественный кружок (где герой и героиня впервые встречаются - на лекции Андрея Белого), Художественный театр (актеры которого на капустнике изображают "нечто будто бы парижское"). Третью группу составляют постройки XIX-начала ХХ веков, стилизованные под русскую "византийскую" древность: храм Христа Спасителя и Марфо-Мариинская обитель.
Большинство архитектурных мотивов, входящих в первую группу, тесно увязано в рассказе с Востоком. В этом отношении Бунина уместно назвать последователем Константина Леонтьева. В своей работе "Византизм и славянство" Леонтьев писал о пятнадцатом веке, в том числе, как и о веке "постройки Василия Блаженного в Москве, постройки странной, неудовлетворительной, но до крайности своеобразной, русской, указавшей яснее прежнего на свойственный нам архитектурный стиль, именно на индийское многоглавие, приложенное к византийским началам"[2].
Мотивы второй, "модернистской" группы ассоциируются с Западом. Не случайно автор "Чистого понедельника" отобрал для своего рассказа названия тех московских ресторанов, которые звучат экзотично, пряно, "по-иностранному". Отобрал из знаменитой книги Владимира Гиляровского "Москва и москвичи", послужившей, наряду с личными бунинскими воспоминаниями, базовым источником для московской составляющей "Чистого понедельника".
Наконец, мотивы третьей группы предстают в рассказе материальным воплощением попыток модернистской и предмодернистской эпохи воспроизвести стиль византийской московской старины: недаром, храм Христа Спасителя без особой теплоты характеризуется в "Чистом понедельнике" как "слишком новая громада".
При этом мотивы всех трех групп не просто уживаются рядом в городском пространстве, но подсвечивают, отражают друг друга. Так, в названии московского трактира "Яр", данном в 1826 году в честь француза-ресторатора, носившего эту фамилию, отчетливо звучат древнеславянские обертоны. А в трактире Егорова на Охотном ряду, куда герой и героиня отправляются есть последние блины, - нельзя курить, потому что его держит старообрядец. Приведем здесь реплику героини из соответствующего фрагмента рассказа: "Хорошо! Внизу дикие мужики, а тут блины с шампанским и Богородица Троеручица. Три руки! Ведь это Индия! Вы - барин, вы не можете понимать так, как я, всю эту Москву". "Дикие мужики", французское шампанское, Индия - все это причудливо и вместе с тем естественно уживается в эклектической, впитывающей самые разнообразные влияния, Москве[3].
Уже не раз было замечено, что образ героини "Чистого понедельника" представляет собой метонимию России, чью, так и не раскрытую тайну герой-рассказчик демонстрирует читателю: "...она была загадочна, непонятна для меня, странны были и наши с ней отношения". Сходным образом, Москва у Бунина предстает метонимией образа героини, наделенной "индийской, персидской" красотой, а также эклектическими вкусами и привычками. Героиня "Чистого понедельника" до поры до времени мечется между древнерусским Востоком и модернистским Западом. Это в рассказе символизируют ее постоянные перемещения из монастырей и церквей в рестораны и на капустники, а затем - обратно. Но и в рамках, так сказать, своей византийской, религиозной линии поведения, героиня ведет себя на редкость непоследовательно. Цитирует при встрече с героем в прощеное воскресенье великопостную молитву Ефрема Сирина, а затем, через несколько минут, одно из предписаний этой молитвы нарушает ("...и не осуждати брата моего...") - ср. с осуждающей героя репликой героини: "...я, например, часто хожу по утрам или по вечерам, когда вы не таскаете меня по ресторанам, в кремлевские соборы, а вы даже и не подозреваете этого". Упрекает героя в праздности, а инициативу, выбирая развлечения, берет на себя: "- Куда нынче? В "Метрополь" может быть?"; "- Поездим еще немножко, - сказала она, - потом поедем есть последние блины к Егорову..."; "- Постойте. Заезжайте ко мне завтра вечером не раньше десяти. Завтра "капустник" Художественного театра". Сетует на фальшь и пошлость актерской братии, а, интерпретируя образ своего возлюбленного, ссылается на реплику актера Качалова (совершая, тем самым, роковую ошибку): "- Конечно, красив. Качалов правду [здесь и далее курсив в цитатах мой - О. Л.] сказал... "Змей в естестве человеческом, зело прекрасном..."". Но ведь именно герою предстоит в финале "Чистого понедельника" совершить решающий, исполненный "восточного" стоицизма нравственный выбор: "Я повернулся и тихо вышел из ворот"[4].
Метонимическое сходство между героиней и Москвой, подчеркнуто в следующем внутреннем монологе героя (где, кстати сказать, мы встречаем и прямую метонимию - запах цветов в комнате героини = героиня): ""Странная любовь!" - думал я и, пока закипала вода, стоял, смотрел в окна. В комнате пахло цветами и она соединялась для меня с их запахом; за одним окном низко лежала вдали огромная картина заречной снежно-сизой Москвы; в другое, левее, белела слишком новая громада Христа Спасителя, в золотом куполе которого синеватыми пятнами отражались галки, вечно вившиеся вокруг него… "Странный город! - говорил я себе, думая об Охотном ряде, об Иверской, о Василии Блаженном. - Василий Блаженный - и Спас-на-Бору, итальянские соборы - и что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах..."".
2.
В какую группу - "восточную" или "западную" - следует поместить "итальянские" архитектурные мотивы "Чистого понедельника"?
В "западную" - если исходить из местоположения Италии на географической карте, а также из логики только что процитированного фрагмента рассказа: "итальянские соборы" vs. "что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах".
В "восточную" - если исходить из логики фрагмента "Чистого понедельника", приведенного в самом начале нашей работы: бой часов на "киргизской" Спасской башне московского Кремля напоминает героине Флоренцию, где, в свою очередь, "совсем такой же бой" когда-то напоминал ей древнюю, допетровскую Москву.
И в "восточную", и в "западную" - если совершить краткий экскурс в историю московской архитектуры.
Известно, что флорентийские строители кремлевских московских соборов стремились совместить в своих творениях мотивы древних храмов владимирской архитектурной школы (прежде всего, владимирского Успенского собора) с чертами итальянского палаццо эпохи Возрождения. А "кроваво-кирпичные стены" Новодевичьего монастыря, служащие фоном для прогулки героя и героини "Чистого понедельника", ориентированы на крепостные укрепления Кремля, воздвигнутые итальянцем Петром Антонием Солари на исходе пятнадцатого века: здесь использованы те же арки изнутри для поддержания боевых площадок, тот же парапет, ограждающий площадку. Одинаков даже рисунок зубцов на стене - так называемый, "ласточкин хвост". По образцу итальянских кремлевских соборов был выстроен Смоленский собор Новодевичьего монастыря. Бытовала даже версия, что его создателем следует считать Алевиза Нового, проектировавшего кремлевский Архангельский собор (где герой, уже в одиночестве, побывает в финале рассказа: "…зашел в пустой Архангельский собор, долго стоял, не молясь, в его сумраке, глядя на слабое мерцанье старого золота иконостаса и надмогильных плит московских царей").
Именно особое соотношение "восточного" и "западного" в архитектурных шедеврах "московских итальянцев" и их последователей, по-видимому, спровоцировало Бунина вспомнить в своем рассказе о Флоренции, а не, скажем, о Франции. Находясь в которой, 3 октября 1922 года, Иван Алексеевич записал в дневнике: "Поет колокол St. Denis. Какое очарование! Голос давний, древний, а ведь это главное: связующий с прошлым. И на древние русские похож"[5].
Не воинственное противопоставление "восточного" и "западного", а их органический синтез - этот рецепт итальянских зодчих Бунин, похоже, был готов прописать России в 1944 году, когда создавался "Чистый понедельник". Впрочем, еще в 1918 году будущий автор рассказа записал в своем дневнике: "Великие князья, терема, Спас-на-Бору, Архангельский собор - до чего все родное, кровное и только теперь как следует прочувствованное, понятое!"
Примечания:
© O. Lekhmanov
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
