Н.Н. Примочкина
Итальянские встречи: Максим Горький и Павел Муратов
Весной 1924 года, после отъезда из России и долгих скитаний по Европе, М. Горький прибыл со своим семейством на постоянное жительство в Италию, в Сорренто. Одним из первых русских, встреченных им на новом месте, оказался искусствовед, писатель и художественный критик П. Муратов. Горький еще до революции начал внимательно следить за культурно-издательской деятельностью Муратова, восхищался его знаменитой книгой «Образы Италии». По своим убеждениям Горький был «западником», и ему импонировало стремление Муратова включить Россию в общемировой культурный контекст, приобщить русского человека к европейским гуманистическим и художественным ценностям.
Муратов выехал из России на год позже Горького, осенью 1922 года и с ноября 1923 года проживал в Риме. Лето 1924 года он проводил в Сорренто, где и состоялось его личное знакомство с Горьким. Свои впечатления от этой встречи Муратов сообщил в Париж давнему другу - поэту В. Ходасевичу, а тот, в свою очередь, передал их в письме Горькому: «Сплетня: Вы очень нравитесь Муратову» (1). Горький ответил Ходасевичу 11 июля 1924 года: «Познакомился с Муратовым, - очень хороший человек!» (2). Письма Горького этого времени пестрят именем нового знакомого. Вероятно, тонкий знаток итальянского искусства и блестящий эрудит Муратов быстро сумел войти в круг духовных интересов и увлечений писателя. Из переписки Горького видно, что летом 1924 года они довольно часто встречались, вели беседы об искусстве и литературе (3). Например, 10 августа 1924 года Горький сообщал Ходасевичу: «Бывает у меня П.П. Муратов, милый и весьма интересный человек. Сегодня мы с ним хорошо поговорили на тему об антиинтеллектуализме русской прозы и глубоком, оригинальном интеллектуализме поэзии» (4).
Возможно, во время одной из таких бесед возникла и была поддержана Горьким идея переиздания книги Муратова «Образы Италии». Ведь дополненная третьим томом книга вышла в конце 1924 года в издательстве З.И. Гржебина, основанном Горьким. Книга со множеством горьковских помет сохранилась в его личной библиотеке. По этим пометам видно, что Горький перечитывал ее с особым вниманием, отмечая опечатки и неточности, осуществляя стилистическую правку, иногда сомневаясь в правоте автора и внутренне споря с ним, но чаще сопереживая его восторгам и потрясениям, любуясь глубиной и тонкостью его наблюдений и мыслей.
Летом 1924 года Муратов близко сошелся с сыном Горького Максимом. В августе они вместе предприняли поездку по небольшим городкам Неаполитанского залива, а в начале сентября уехали на мотоцикле Максима в двухнедельное путешествие по Апулии – области, примыкающей к Адриатическому побережью. Впечатления от этого путешествия легли в основу большого очерка Муратова «Поездка в Апулию», напечатанного в 1925 году в парижском журнале «Современные записки» (№ 24).
Вероятно, в это же время, летом-осенью 1924 года, Горький принял в свой журнал «Беседа», издававшийся в Берлине, фантастический рассказ Муратова «Посланник». Сюжет рассказа был навеян итальянской народной легендой. Кроме того, в нем нашли отражение впечатления автора от жизни в послевоенной Италии. Главный герой рассказа – князь Бельфегор послан из ада на землю для установления деловых контактов с правительствами европейских стран. Хотя Бельфегор – князь тьмы, на вид это вполне современный господин, безбожный и циничный. По приказу своего начальства князь отправляется в Италию, чтобы подчинить Рим и Ватикан. По дороге, в маленьком городке Буонконвенто, он случайно встретился с бедным приходским священником Доном Серафино. Этот истинно верующий человек, тесно связанный с окружающей природой и родной землей, почувствовал грозную опасность при виде князя тьмы. Собрав душевные силы, он осенил воздух крестным знамением. Тотчас же произошло землетрясение, и посланник ада сгинул в образовавшемся земном провале. Так простой итальянский священник спас мир от гибели.
Вероятно, Горького привлекла в произведении Муратова прежде всего фантастико-символическая форма подачи материала. Писатель в это время тоже пытался работать в новой для него манере. Создавая книгу «Рассказы 1922 – 1924 годов», он использовал элементы фантастики и символизации, стремился избавиться от прежней утяжеленно-психологической, сугубо реалистической манеры письма. Не могла Горького не заинтересовать и главная тема рассказа «Посланник» - тема черта как воплощения темных злых сил человеческого существования. Он сам летом 1924 года приступил к созданию стилизованного, окрашенного иронией рассказа о черте под заглавием «Правдивое изложение случая с почтмейстером Павловым». Однако писатель остался недоволен воплощением темы и никогда не пытался опубликовать этот рассказ. «Посланнику» Муратова повезло больше. Горький напечатал его в 1925 году в № 6-7 журнала «Беседа».
Вернувшись осенью 1924 года в Рим, Муратов вскоре напомнил о себе Горькому письмом. «Дорогой Алексей Максимович, - сообщал он 24 октября о трудностях своего эмигрантского существования, - давно уже хотел написать. Иной раз хочется Вас повидать. За те месяцы в Сорренто я как-то привык нет-нет, да и повидаться с Вами. Как я предвидел, октябрь месяц оказался жестоким. Жестокие были хлопоты с квартирой. Да и денежные дела беспокойны.<…>
За это время писать почти что не пришлось, статейку одну все же начал, обещанную для «Совр<еменных> зап<исок>».
Из Парижа мне пишут, что «Образы Италии» там появились, а мне Гржебин, свинья, так и не прислал.
Не знаю, когда удастся выбраться к Вам. Очень об этом мечтаю. В лучшем случае около 1 дек<абря>…» (5).
Однако, судя по следующему письму Муратова, постоянные денежные затруднения помешали ему осуществить свою мечту о встрече с Горьким в Сорренто. «Дорогой Алексей Максимович, - писал он в день католического Рождества, 25 декабря 1924 года, - поздравляю Вас с праздником и Новым годом. Я твердо намерен быть у Вас числа 10-12 янв<аря> и «старый» Новый год встретить с Вами. Однако же все это несколько зависит от денег, которые «идут» … но Вы знаете, как иногда они долго ходят!» (6).
Судя по дневниковым записям В. Ходасевича, проживавшего с осени 1924 года в доме Горького, Муратову удалось приехать в Сорренто только в марте 1925 года. Эти три посещения, каждое из которых длилось по нескольку дней, были связаны с новым культурно-издательским проектом Муратова – выпуском журнала о русской культуре для иностранного читателя. Этот замысел не мог оставить Горького равнодушным, - ведь он был зеркальным отражением горьковского журнала «Беседа», знакомившего русских читателей с достижениями европейской литературы и науки. Лежавшие в основе обоих журналов концепции отечественной и мировой культуры должны были преодолевать национальные и государственные границы, служить духовному сближению России и Запада. Поэтому естественно, что Муратов в осуществлении своего замысла рассчитывал на поддержку Горького и даже хотел видеть его во главе нового издания.
В Архиве Горького хранится письмо, которое проливает свет на эту издательскую затею. Вероятно, оно было составлено Муратовым от имени Горького. Горький как будущий редактор журнала должен был его подписать, чтобы один из его сотрудников – начинающий литератор В. Блох мог отправиться с ним в Париж, где надеялся достать денег на издание. «Этот журнал, - говорилось в письме, - будет издаваться на иностранных языках (в начале на двух – французском и английском, позднее на трех или четырех – итальянском и немецком) и будет посвящен русской культуре, искусству, литературе, науке, технике. Цель и назначение журнала в объективной, вне какого бы то ни было направления, форме оповещать европейского читателя о культурной и научной жизни России, как до, так и послереволюционной. Предполагаемое название журнала «La culture russe» (7). Однако Горький отказался подписать это письмо. 29 мая он сообщал об этом В. Ходасевичу: «Не могу подписать такое письмо, ибо не вижу себя редактором журнала, состав сотрудников которого мне не весь известен и «направление» коего совершенно не ясно» (8).
Отказ Горького, видимо, отрезвил Муратова и заставил его отнестись к своей идее более критично. Он понимал, что без участия Горького шансов достать деньги на будущее издание очень мало. 4 июня 1925 года Муратов сообщал в Сорренто: «Дорогой Алексей Максимович, хотел изложить Вам нечто о журнале. Сомневаюсь, признаться, чтобы Блох достал деньги (при всем его желании). С письмом ли, без письма ли – безразлично. Вообще же при такой малой устойчивости (даже узко финансовой) вряд ли что получилось бы. Только неприятностей было бы хоть отбавляй. <…>Шума было бы много (и красного, и белого). А много ли было бы толку? Пожалуй, не пришло еще время для подобной затеи» (9). В июле 1925 года Муратов еще раз приезжал в Сорренто к Горькому, где, вероятно, опять велись переговоры о журнале. Однако денег на издание Муратову достать не удалось, и его замысел так и остался не осуществленным.
В процессе личного, творческого и эпистолярного общения двух столь разных писателей между ними начали выявляться разногласия как художественного, так и идейного, мировоззренческого характера. Это видно, в частности, по отрицательному отношению Горького к статьям Муратова «Анти-искусство» и «Искусство и народ», напечатанным в 1924 году в журнале «Современные записки».
Главная тема этих эссе – кризис культуры в послевоенной Европе. По мнению Муратова, в современной «пост-Европе» происходит постепенная замена подлинного искусства «анти-искусством», или продуктами индустриальной цивилизации с ее пафосом механических сил и скоростей. В индустриальном обществе человек освободил скрытые силы природы, но они вырвались из-под его власти и превратили в раба. Писатель предостерегал современное общество от искусственного «форсирования сил природы», от «механического абсурда» цивилизации, подавляющего человека. В культурологической концепции Муратова прежде всего точные науки являлись врагами искусства и «тиранами естества». Надежду на преодоление кризиса современной культуры писатель возлагал на «народного человека», современного «варвара», еще не испорченного плодами губительной цивилизации и элитарным экспериментальным «анти-искусством».
Для преданного поклонника точных наук Горького было абсолютно неприемлемо отрицательное отношение Муратова к современной науке как «тирану естества» и поработителю сил природы. Одну из главных задач человечества он видел как раз в коренном преобразовании природы, в изменении окружающего человека пейзажа, в индустриализации и механизации труда. Чужды ему были надежды Муратова на «варварство» и «дикарство» «природного», «пейзажного» человека. Разумеется, не мог писатель согласиться и с утверждением автора, что счастье России заключается в ее малой цивилизованности, отсутствии развитой индустрии.
Прочитав статьи Муратова, Горький писал 1 февраля 1925 года М. Пришвину: «А – многим и все более многим хочется жить попроще, некоторые даже до того доходят в этом желании, что – как, например, Павел Муратов – кричат, ревут: «Долой науку, долой «борьбу с природой»!» (10). К сожалению, письма Горького Муратову (за исключением одного) не сохранились. Однако из ответных писем Муратова видно, что Горький прямо высказал ему свое несогласие с основными положениями его культурологических эссе. 2 декабря 1925 года Муратов извещал писателя: «Дорогой Алексей Максимович, давно не сообщал Вам ничего о себе и о Вашей жизни знаю тоже отрывочно. Как здоровье, самочувствие, работа?
Недавно прочитал в «Mercure de France» Вашу новую для меня вещь – «Тараканы». Жестокая штука!
О русских делах и писателях знаю очень мало. От всего того, что слышишь и знаешь, «веет» некоторым азартом жизни (что хорошо, разумеется), но и каким-то страшным холодом. У меня тоже впечатление, что в России «спиритуально» эдак градусов 30 ниже нуля. Человек, как известно, не скотина – все вытерпит, но что он сделает при таком «климате», будет далеко от любезной моему сердцу «середиземноморской» культуры.
В «С<овременных> з<аписках>» будет напечатана моя статья о кинематографе, за которую, пожалуй, не станете меня бранить так, как за «Искусство и народ» (11).
С начала 1926 года Муратов начал активно сотрудничать в эмигрантских парижских изданиях, публикуя в них очерки и статьи о современном искусстве Италии. В письме Горькому от 13 января он объяснял причины своей журналистской деятельности жестоким безденежьем и просил о материальной помощи: «Положение вообще неважное. Отчасти в силу этого я подрядился писать для «Посл<едних> нов<остей>» и «Звена» 7 статей в месяц. Но даст это, конечно, пустяки<…>.
Что же касается чего-нибудь более серьезного, то при таких условиях не очень что-нибудь сделаешь! Мне хочется закончить серию комедий – одну написать в таком роде еще, который Вам не нравится, а другую прямо вроде Островского. Кроме того, мечтаю о романе, написанном в довольно странной форме с подзаголовком «современный роман приключений». Но чтобы писать его, надо время и спокойствие (значит, опять же деньги!)» (12).
Горький искренно сострадал тяжелому материальному положению писателей-эмигрантов, помогал многим из них. Он откликнулся уже на следующий день. А 28 января 1926 года Муратов уже благодарил писателя: «Дорогой Алексей Максимович, получил тысячу лир. Вы меня очень выручили, за что Вам большое спасибо» (13).
Постепенно жизнь все дальше разводила двух писателей. Горький все более утверждался в мысли о бесплодности русской эмиграции, все чаще думал о возвращении на родину. Муратов в идейном и политическом отношении все более «правел». В 1927 году он переехал в Париж, где начал активно печататься в эмигрантской прессе, переходя от сотрудничества в «левых» «Последних новостях» к участию в монархической газете «Возрождение».
После двухлетнего знакомства и переписки жизненные пути Горького и Муратова разошлись навсегда. Однако для нас гораздо важнее тот факт, что этих столь разных людей и писателей соединила, сблизила и подружила Италия, прекрасная солнечная страна, которую они оба безмерно любили.
Примечания:
©N. Primochkina
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
