И.А. РЕВЯКИНА
Италия в путешествиях и поэтическом творчестве И.А. Бунина
В 1915 г., в разгар мировой войны, И.А. Бунин, вспоминая о совсем недавнем времени, таком плодотворном в его творчестве, признавался в свойственной ему "жажде странствовать и работать": "Неизменно проводя лето в деревне <…> не раз бывал в Турции, по берегам Малой Азии, в Греции, в Египте <…>, странствовал по Сирии и Палестине, был в Оране, Алжире, Константине, Тунисе и на окраинах Сахары, плавал на Цейлон…". Затем он подчеркивал: "изъездил почти всю Европу, особенно Сицилию и Италию…". В итоге этого поразительного перечня Иван Алексеевич выделял заветное, "говоря словами Баратынского": ""к вам приходил, родные степи, моя печальная любовь" - и снова "по свету бродил и наблюдал людское племя""…"[1]. Италия была очень притягательна для писателя, его путешествия в разные годы - в 1907, 1909-1914 гг. по северу, югу, срединной части страны, ее средиземноморью - стали важной частью его жизни и творчества. Трижды, в зимние месяцы, Бунин надолго оставался на острове Капри, где очень успешно работал. Там написаны многие из лучших его деревенских рассказов.
В письмах, отражающих странствия Бунина - немало точных и восторженных заметок о неповторимом быте Италии, ее архитектуре, истории, а также и культуре в целом. В марте 1909 г. он писал из Сицилии А.Е. Грузинскому о посещении Палермо: "Городом я все-таки доволен вполне, весь он крыт старой черепицей, капелла Палатина выше похвал, а про горы и море и говорить нечего. Знаменательно, наконец, и то, что прибыл я сюда в тот же день, что и Гете в прошлом столетии". О продолжении путешествия Бунин в начале апреля шутливо сообщал в открытке М.П. Чеховой: "Кланяюсь из Сиракуз, где жил Архимед и где растут папирусы!". Затем И.А. и В.Н. Бунины были в местах недавнего землетрясения, посетили Капри, городки неаполитанского побережья, а около середины апреля находились уже в центре Италии, о чем сообщали родным: "Мы в Риме третий день. Послезавтра поедем в Помпею и опять на Капри.<…> Рим мне очень нравится. Жара. Весело. Нынче слушали в соборе Петра грандиозное служение. Я был поражен. Сейчас сидим в кафе Греко, где бывали Байрон и Гете"[2]. Совсем не случайно в путевых письмах Буниным упоминаются известные писатели, в творчестве которых Италия оставила заметный след. Любя "перемену мест", Иван Алексеевич много читал (об этом не раз вспоминала Вера Николаевна[3]), сопоставлял свои впечатления с опытами других. Показателен его полемичный отклик на один из пассажей недавно появившейся и сразу ставшей знаменитой книги П. Муратова "Образы Италии". В дневнике от 24 января 1914 г. записано: "Вчера из Неаполя ездили в Салерно. Удивительный собор. Пегий - белый и черно-сизый мрамор - совсем Дамаск. Потом в Амальфи. Ночевали в древнем монастырском здании - там теперь гостиница. Чудесная ночь. Необыкновенно хорошо, только никаких муратовских сатиров"[4].
"Всякое путешествие очень меняет человека… - считал Бунин. - Как нужно все видеть самому, чтобы правильно все представить себе <…>. Редко кто умеет передать душу страны…"[5]. Раздражали писателя "любители Италии", которые "бредили треченто, кватроченто". Сокровенные узнавания Италии, открывающие именно "душу страны" - глубоко войдут в творческое воображение Бунина. На их основе он напишет в разные годы стихотворения, наполненные и глубокого - современного! - лиризма, и неотразимой правды сущего. Это стихи разных лет - "После Мессинского землетрясения" (1909, отклик сочувствия на недавнюю национальную трагедию), "Кадильница" и "Колизей" (1916, передающие тревожные и мужественные настроения военных лет), "Белые круглятся облака" (1917, о вечной красоте природы, дающей спасение от социальных бед). Непосредственные итальянские впечатления 1910-х гг., конечно, усиливали любовь писателя к литературе, культуре замечательной страны, побуждали к размыщлениям над ее историей, потому все это вновь и вновь оживало в его творчестве.
Очень успешным стал 1916-й год: тогда были написаны не только один из самых знаменитых рассказов Бунина "Господин из Сан-Франциско", связанный с островом Капри, но и большая часть итальянских стихов. Несомненно, что поэтические произведения, близкие по времени создания "симфоническому" рассказу (так он определялся автором), по-своему дополняли его. Все они вбирали разнообразные наблюдения русского писателя над жизнью Италии разных эпох, а также размышления над судьбами земных цивилизаций.
Новый всплеск итальянской темы прихожится на 1930-е гг. Тогда появятся в жанре кратких рассказов, новом для писателя, "Прекраснейшая солнца", "Возвращаясь в Рим", а также рассказ-очерк "Остров сирен". По поводу первого Бунин писал Г.Н. Кузнецовой в июне 1933 г.: "…с годами, а теперь особенно, я все больше начинаю чувствовать в себе какой-то… Петраркизм и Лаурность… т. е. какое-то воплощение всего прекрасного, женского, во что-то одно во мне … что и правда подобно тому, что я писал в прошлом году о Петрарке - "Прекраснейшая солнца"…"[6]. В 1944 г. в лирическом рассказе-исповеди "Мистраль" писатель признавался, что его, как и раньше, необычайно волнуют "легендарные римские дни": он обозревает "земное: сборища, походы, битвы, полевые работы, браки, рождения, смерти…" и чувствует "бесконечный пролет в пространство тех, римских времен, кажущихся мне и моими собственными…"[7]. Бунинским произведениям на итальянском материале, в прозе и стихах, органично свойственна сопряженность с главным и глубинным в его творческих исканиях. Очевиднее всего, именно потому итальянские стихи не выделялись им, а существовали и печатались как бы в россыпи другого.
Поэтическая Италия Бунина притягательна красотой мира, выражением особой, неповторимой жизни природной среды - в обаянии, мощи, величии различных ее проявлений. Назовем несколько стихов: "Мертвая зыбь" ("Как в гору, шли мы в зыбь, в слепящий блеск заката", 1909), "На Альпы к сумеркам нисходят облака" (1916), "Гор сиреневых кручи встают" (1920). Это ли не ярчайшие примеры пейзажной лирики итальянского колорита!
Надо выделить следующую "ступень" освоения темы. Это такие шедевры "итальянского жанра", как "В горах" ("Поэзия темна, в словах невыразима"), "Кадильница", "Компас", "Капри", "Калабрийский пастух". В них - через "умозрение", созерцание пейзажей - передается сокровенное в философии Бунина: стремление высказать "любовь и радость Бытия", "обреченность" поэта "познать тоску всех стран и всех времен"[8]. Переживания Бунина-путешественника, пытливо всматривающегося в окружающее - людей, памятники культуры, облик городов, становятся в его поэтической картине Италии (хотя и фрагментарной) постижением сути просто земного, повседневного, но и великого в бытии человека, в жизни, исчезающей, уничтожаемой временем, и тем не менее вечной. К этому ряду могут быть причислены и такие, самостоятельные по своим темам стихотворения, однако связанные с названными по принципу изображения: "После Мессинского землетрясения", "Венеция", "Колизей", "Помпея".
Значительны в целом для итальянских стихов возвышенная и героическая интонации авторской мысли. Они выражены по-разному, в частности, изображением великих исторических деяний: в стихотворениях "Джордано Бруно", "Колизей". Однако высокое поэт сопрягал также и с безымянными носителями христианской духовности. С подобным осмыслением не только прошлого, но и современности связаны стихотворения: "В Сицилии", "Кадильница", а также путевая поэма "На пути из Назарета", раскрывающая интерес Бунина к народной - в данном случае - католической религиозности. Напомним духовно-нравственные императивы, высказанные Буниным через реально-символические образы "забытого" сицилийского монастыря с "давно потухшей" кадильницей:
"В горах Сицилии, в монастыре забытом <…>
В разрушенный алтарь пастух меня привел,
И увидал я там: стоит нагой престол,
А перед ним, в пыли, могильно-золотая,
Давно потухшая, давно-давно пустая,
Лежит кадильница - вся черная внутри
От угля и смолы, пылавших в ней когда-то…
Ты, сердце, полное огня и аромата,
Не забывай о ней. До черноты сгори".
Это сказано в атмосфере безумия мировой войны.
По итальянским реалиям можно выделить около тридцати поэтических произведений разных лет - с 1906 по 1947-й год[9].
Хотя итальянская тема у Бунина-поэта не имела начала и конца, определенно задуманного, она открывалась и завершилась достаточно существенно. Начинает ее стихотворение "Джордано Бруно" (1906), а хронологически самым поздним окажется связанное с именем Данте и написанное в 1947 г. Исследователи объясняют "вольнолюбивую мысль" стихотворения о Джордано Бруно, великом ученом и богослове, влиянием событий первой русской революции[10]. Содержит ли такая формулировка вполне ясный и убедительный ответ о тех импульсах, которые вызвали сам поэтический опыт? Не очевиднее ли другое предположение: об особой позиции поэта в этот тревожный момент, которая и явилась откликом на происходящее. Не сказалось ли здесь так свойственное Бунину тяготение к философской проблематике[11]: взрыву стихийной революционности, политическим страстям он мог противопоставлять подвиг духовности, так понимая возможности преображения мира? В поэтическом "портрете" Джордано Бруно Бунин возвеличивал бесстрашие мысли, которая раздвигала границы Вселенной, отнюдь не отрицая ее Божественных начал. Интеллектуальное начало стихотворения не только значительно, оно исторично и точно. Монологи "героя" стихотворения полны реминисценций из трудов Бруно, "цитируют" их:
""Вы все рабы. Царь вашей веры - Зверь:
Я свергну трон слепой и мрачной веры.
Вы в капище: я распахну вам дверь
На блеск и свет, в лазурь с бездну Сферы.<…>
Мир - бездна бездн. И каждый атом в нем
Проникнут Богом - жизнью, красотою.
Живя и умирая, мы живем
Единою, всемирною Душою"".
Трагична участь мыслителя, обогнавшего своих современников, но он оставляет неизгладимый след во времени. Таков финал стихотворения:
"И маленький тревожный человек
С блестящим взглядом, ярким и холодным,
Идет в огонь."Умерший в рабский век
Бессмертием венчается в свободном!..""
Итальянские стихи Бунина удивительно разнообразны по тональности, по жанрам. Если посвященное Джордано Бруно - это своеобразная ода величию человеческого духа, то следующее по времени написания и также являющееся откликом на историческое событие, теперь современности - трагедию землетрясения на юге Италии в конце 1908 г., отличается камерным стилем. Всего восемь строк послания "После Мессинского землетрясения" в подтексте, в реальных деталях-символах заключают не только сочувствие пережившим национальное бедствию, но также поклонение мужеству тех, кто нашел силы противостоять несчастию. Стихи обращены к жителям городка Катании: именно они первыми отозвались на катастрофу, разразившуюся в ближайших Мессинах. Бунин высказал и надежду на возрождение жизни на благодатной земле итальянцев, и тревогу за будущее: ведь Катания - это город, расположенный вблизи Этны, вулкана, не раз грозившего ему уничтожением.
В ином ключе написано другое послание - "Венеция" (1913). Первоначальное название - "В Венеции" с посвящением А.А. Карзинкину, другу-художнику, с которым Бунин немало путешествовал. Стихотворение совмещает акварельную гамму переходов от темных тонов к самым светлым. В целом - это любование повседневностью жизни в прекрасном городе, где поэт благославляет даже неприглядную прозу самого обыкновенного, так сознавая полноту земного существования. Поэта-путешественника не смущают ни толпы "форестьеров", ни темные пятна грязи, ни даже лохмотья бедности:
"Всякий раз, когда вокзал минуешь
И на пристань выйдешь, удивляет
Тишина Венеции, пьянеешь
От морского воздуха каналов.
Эти лодки, барки, маслянистый
Блеск воды, огнями озаренной,
А за нею низкий ряд фасадов,
Как бы из слоновой грязной кости,
А над ними синий южный вечер,
Мокрый и ненастный, но налитый
Синевою мягкою, лиловой, -
Радостно все это было видеть!"
Послание завершается интонацией примирения, которая доступна "сердцу" - "после многих скорбных песен", как подчеркнуто в финальной строке:
"Вот и светлый
Выход в небо, в лунный блеск и воды!
Здравствуй, небо, здравствуй, ясный месяц,
Перелив зеркальных вод и тонкий
Голубой туман, в котором сказкой
Кажутся вдали дома и церкви!.. "
Художник П. Нилус, большой друг писателя, не однажды восхищался богатством его словесной цветовой палитры[12]; он отмечал также рост мастерствоа поэта после опыта его путешествий. Венецианское послание - несомненный пример такого обретения.
В 1916 г., на который пришелся, как это было отмечено Б.К. Зайцевым (одним из первых), "наивысший расцвет стихов Бунина"[13], появился цикл с заголовком "Двенадцать стихотворений"[14]. Из них пять - на итальянские темы, остальные связаны со среднерусскими реалиями (как, например, "старинное, из пушкинских времен" - "Дедушка в молодости") и с путешествием по Востоку ("Аркадия", "Среди звезд"). Цикл открывает стихотворение "Цветы" (потом названо "Капри"). Красота "средиземной" зимы - с цветами на снегу - важный зачин произведения. Каприйский колорит прочитывается в нем достаточно ясно и без непосредственного обозначения. Он в островном - открытом, морском - горизонте за окном "мастерской" поэта, в причудах южной зимы, когда
"То во мгле и дожде, то в сиянии яркой лазури <…>
Все качались, качались дышавшие морем цветы".
Яркость зрительных образов, пейзажная живописность - лишь одна сторона содержания стихотворения, другая раскрывает состояние души: ее тягу к иным землям и странам. Надо выделить, что именно в первом произведении цикла заявлен сюжет духовного странствия сквозь времена и пространства:
"Проносились февральские шквалы <…>
И к Сицилии, к Греции, к лилиям Божьей Земли,
К Палестине
Потянуло меня… И остался лишь пепел в камине
В опустевшей моей мастерской…"
Поэтический сюжет странствий в цикле явно обозначают стихотворения "В Апеннинах" ("Поэзия темна, в словах не выразима"; потом озаглавлено "В горах"), "Помпея" и "Калабрийский пастух". Однако каждое из этих стихотворений содержательно также духовной наполненностью. "В Апеннинах" - шестое в цикле, т.е. срединное; его можно считать кульминационным. Именно оно концентрирует сопряженность вечных тем - творчества, жизни и смерти, прошлого и настоящего - в обще- и религиозно-философском аспектах. Здесь - "возвращение назад" к архаичности дохристианских и христианских времен, и утверждение ценности жизни в непрерывной смене поколений, и неразгаданность вечного существования, а также его поэтического выражения. Ф. Степун, которого восхищало это стихотворение, выделял: "Ничто с такой силою не свидетельствует о подлинной религиозности бунинской музы, как ее связанность с памятью <…> эта изумительная мысль с прекрасной точностью сформулирована <…> в сонете "В горах""[15]. Позднее исследователи творчества Бунина выделяли близость философских медитаций Бунина-поэта некоторым школам ХХ столетия (например, феномелогической[16]), что свойственно и сонету 1916 г.
Следующие в цикле, седьмое и восьмое стихотворения, - "Помпея" и "Калабрийский пастух". Они продолжают именно итальянский путь поэта. Конечно, безошибочно точен, трогательно ощутим местный колорит в каждом из них: неповторимы приметы помпейского "пейзажа", как и знойного калабрийского юга. И тем не менее, над итальянским у Бунина витает дух "Всемирности", приобщенности к вечному - красоте и неизбывности мир. Как вспоминала В.Н. Муромцева (Бунина), в Помпее "нас поразили очень глубокие колеи при входе в этот мертвый город"[17]. Бунин передаст эту достоверную "краску" места, но главная тональность сонета получит пушкинский колорит жизнелюбия:
"Я помню только древние следы,
Протертые колесами в воротах.
Туман долин. Везувий и сады.
Была весна. Как мед в незримых сотах,
Я в сердце жадно, радостно копил
Избыток сил - и только жизнь любил".
В калабрийких реалиях поэт выделит не приметы античного или иного исторического мифа, но именно соединенность настоящего с прошлым, вечное в основах бытия:
"Лохмотья, нож - и цвета черной крови
Недвижные глаза…
Сон давних дней на этой древней нови.
Поют дрозды. Пять-шесть овец, коза.<…>
И тени облаков по выжженным буграм".
Медитации над архаикой и "древней новью" жизни - характерно бунинская пристрастность, в которой открываются основы его мироотношения. В целом в итальянской части цикла поэту дорого так высоко ценимое им у Л. Толстого "обостренное ощущение Всебытия", как будет сказано в итоговой книге о любимом писателе[18].
Бунинское осмысление западного, итальянского, характерно приобщенностью к постижению многообразия культур. Потому в цикле рядом со стихами о средиземноморье появляются и другие, отмеченные палестинскими реалиями. Более того, итальянское предстает также и в диалоге с "родным". В статье "Думая о Пушкине" Бунин отмечал "соприсутствие Пушкина" в своих итальянских опытах - стихотворениях "В Сицилии", "Помпея". Он писал: "А вот другая весна, и опять счастливые, прекрасные дни, а мы странствуем по Сицилии <…>. При чем тут Пушкин? Однако я живо помню, что в какой-то связи именно с ним, с Пушкиным, написал я:
"Монастыри в предгориях глухих <…>
Люблю, люблю вас, келии простые <…>
И глыбы скользких пепельных камней,
Загромоздивших скаты побережий,
Где сквозь маслины кажется синей
Вода у скал <…>
И на ветру благоухает тмин!"
А вот Помпея, и опять почему-то со мною он…"[19]
Эти самопризнания Бунина открывают связь "скитаний его духа" с пушкинской национальной традицией, а собственная "русскость" поэта находит проявление и во "встрече" с "другим", за пределами сугубо национального.
Особым вниманием следует выделить итальянское происхождение ряда стихотворений библейской тематики - "Иаков, "Господь скорбящий", "Тора" и "Новый Завет". Они были написаны в Италии, в пределах одного месяца. Два первых имеют авторскую дату в конце текста: "Капри, 10.III.14", а "Тора" и "Новый Завет" - "Рим, 24.III.14". Ни одно из стихотворений не содержит собственно итальянских реалий, но, по всей вероятности, Бунин не случайно подчеркивал место их создания. Они "итальянские" - вернее, ренессансные, по особому колориту раскрытия библейских и новозаветной тем. Цельный в мощном усилии воли Моисей в стихотворении "Тора" вызывает ассоциации с гениальными созданиями Микельанджело[20], - и прежде всего с его титаническим скульптурным "Моисеем":
"Был с Богом Моисей на дикой горной круче,
У врат небес стоял как в жертвенном дыму:
Сползали по горе грохочущие тучи -
И в голосе громов Бог говорил Ему".
Что касается палитры стихотворения "Новый Завет", то, несомненно, она восходит не к русской иконописи, а к возрожденческой традиции: высокому реализму в изображении Святой Марии с Младенцем. "Пламенные" интонации здесь смягчаются, вызывая память о богатстве оттенков лучших образцов умиротворяющих католических икон о Богоматери. По всей вероятности, в этом ряду стихотворений, написанных весной 1914 г., в момент, когда поэт возвращался в Россию и по сути прощался с Италией, нашли отражение и те впечатления от Ренессансных творений, которые сопровождали его отъезд.
Высокими нотами отмечены обращения Бунина к именам Виргилия и Данте. Стихотворение "У гробницы Виргилия" (написано в начале 1916 г.) исповедально, посвящено сокровенной теме вечного созидания человеческой культуры - без времени и границ. Стилистика "послания через века" раскованно импрессионистическая. Сам Бунин связывал и это свое произведение также с пушкинской традицией: "желанием написать что-нибудь по-пушкински, что-нибудь прекрасное, свободное, стройное…"[21]. Воссоздавая реальную повседневность у гробницы итальянского гения:
"Дикий лавр, и плющ, и розы,
Дети, тряпки по дворам
И коричневые козы
В сорных травах по буграм…"
- русский поэт утверждал, вопреки превратностям и прозе жизни, вечность творчества, бессмертие души:
"Без границы и без края
Моря вольные края…
Верю - знал ты, умирая,
Что твоя душа - моя.
Знал поэт: опять весною
Будет смертному дано
Жить отрадою земною,
А кому - не все ль равно!".
Бунин, творец ХХ века, благодарно определял надвременную значимость открытия Вергилием, поэтом дохристианской Италии, ценности земного - в частности, пастушеского, сельского - во всем разнообразии бытийного существования человека:
"Запах лавра, запах пыли,
Теплый ветер… Счастлив я,
Что моя душа, Виргилий,
Не моя и не твоя".
Знаменитые "Буколики" и "Георгики" Вергилия прославили его именно этим на многие века[22].
Через многие годы своих "встреч с Италией" русский поэт соединил с именем Данте дорогие впечатления собственного жизненного расцвета. В 1947 г. им написано стихотворение, озаглавленное по-латыни знаменитой дантовской строкой: "Nel mezzo del camin di nostra vita" ("Земную жизнь пройдя до половины"). В итогах своего пути поэт хранил и "след" великого духа итальянского творчества: оно питало его духовность, поиски гармонии и мастерства.
Разнообразие "итальянских строк"[23] Бунина выражало его представления о прекрасном - лучшем, должном в духовной жизни, соединяло прошлое и современность великой страны. Итальянские стихи воплощали понимание русским поэтом единстваа мировой культуры, а также связь "времен" в непрерывной человеческой истории.
Примечания:
© I. Reviakina
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
