Самуил Шварцбанд
К истории создания "Двенадцати" и хронотоп текста
26 марта 1910 г., в начале так называемого кризиса символизма, А.Блок, за-писывая конспект выступления Вяч.Иванова, отметил: "...Символ должен стать ди-намическим - обратиться в миф... Я задаю вопросы... Замечание Вяч.Иванова. Сим-волизм хочет говорить правду, парнассизм - под знаком la reve <фр. грезы - С.Ш.>. "А что такое правда?" - спросил Кондратьев. И Гумилев делает замечание" [1].
Блоку был близок главный пафос раннего акмеизма: "Отказ от мистики, возвращение на землю, ценность вещества и материала, разграниченность явлений различных типов (в противоположность символистской всеобщей соотнесенно-сти)" [2]. Более того, овеществление идей, как и вочеловечивание человека, с каждым годом, начиная с первых стихотворений "Ямбов" (1907) и "Страшного мира" (1909), становилось все решительнее и необоримее.
8 апреля 1910 г. А.Блок в своем докладе говорил: "Я стою перед созданием своего искусства и не знаю, что делать. Иначе говоря, что мне делать с этими мирами, что мне делать и с собственной жизнью, которая отныне стала искусством, ибо со мной рядом живет мое создание - не живое, но и не мертвое, синий призрак. Я вижу... ясно различаю... или слышу... Но все - призрак" [3], а 10 мая 1910 г. писал:
Как тяжело ходить среди людей
И притворяться непогибшим,
И об игре трагической страстей
Повествовать еще не жившим.
И вглядываясь в свой ночной кошмар,
Строй находить в нестройном вихре чувства,
Чтобы по бледным заревам искусства
Узнали жизни гибельный пожар!
Через год, 9 июня 1911 г., А.Блок констатировал: "Надоели все стихи - и свои... Пришла еще корректура... Скорее отделаться... - и не писать больше лирических стишков до старости..." (ЗК, с. 182).
Разочарованность в литературе отозвалась в Блоке и разочарованностью в театре. Неудача с постановкой пьесы "Роза и Крест" (1913) завершила творческие искания поэта в драматургии: "Было ясно, - метод психологический и реалистический, который применялся Станиславским, не давал того результата, был непримирим с характером произведения, с его романтизмом и символизмом" (Н.Эфрос) [4].
На смену шло новое увлечение - кинематография (напомню, в дословном переводе с греческого "кинематография" - это "движущееся письмо". Интерес Блока к кинематографу несомненно был связан с его разочарованием в театре. В "Записных книжках" 1910-1917 гг. А.Блок отметил многочисленные посещения кинематографа, но, к сожалению, названия кинолент не указал. Некоторые из записей представляют определенный интерес: "Стихи. Тяжко, тупики все... вечером в кинематографе... бродил с тоской долго" (с. 200), "Ночная тревога - до восторга - после кинематографа" (с. 206), "Вечером тревога. Кинематограф. Наши улицы. Ветер" (с. 222), "Вечером поздно мы в кинематографе и гуляли - измученные, в тревоге..." (с. 226), "...заходим в кинематограф. Потом я брожу тоскливо" (с. 231), "Вечером в кинематографе. Опять - тревога" (с. 257). Задолго до написания "Двенадцати", Блок выбирал удивительные лексемы, сопровож-дающие слово "кинематограф" - тревога, тоска, вечер, ветер. Думается, что именно эти первоначальные ощущения 1910-х годов создавали ясные и осмысленные ассо-циации поэтики словесного искусства с кинематографом в 1918 г., которые не могли не реализоваться в творчестве.
Созданный в официальном советском литературоведении миф о Христе как о "союзнике красногвардейцев", позволял объявить "Двенадцать" и "первой революционной поэмой", и "гимном Октябрю", в то время как произведение Блока не тем, не другим не являлась ни по генезису, ни по своему художественному пафосу.
Поэтому я вынужден воспользоваться материалами двадцатилетней давности [5], возможно оказавшимися недоступными для новейших комментаторов - О.П.Смолы (при участии И.С.Приходько) [6].
1.
Черновик "Двенадцати" представляет из себя "19 четвертушек бумаги обыч-ного формата, исписанные с одной только стороны карандашом - за исключением 2 и 3 страниц. Эти страницы, заключающие в себе сводную редакцию 1 главы, написаны чернилами и имеют две карандашные вставки... Нумераций страниц нет. Бумага - четырех цветов: плотная с желтоватым оттенком, на которой написаны главы I, II, IV, V, IX и конец XII... плотная белая от прежних обложек с главой II, белая более тонкая, на которой набросаны главы VI, VII, VIII, и XII (без конца) и, наконец, белая линованная с главами X и XI" [7].
19 листов черновиков хранятся с дополнительной страницей, на которой присутствует название - "Двенадцать", но мы в дальнейшем будем указывать нумерацию листов без учета первой страницы.
По ряду причин П.Н.Медведев пришел к выводу о том, что следует установить такую последовательность черновиков в зависимости от сорта использованной бумаги: "белая плотная - белая тонкая - линованная - желтоватая" [8]. Другими словами, сперва была написана глава II, затем - главы VI, VII, VIII, и XII (без последних стихов), после - главы X, XI, и завершилась работа написанием глав - I, IV, V, IX и концовки главы XII.
Черновики поэмы были собраны вместе и пронумерованы в соответствии с существующей в печатном варианте последовательностью, что в настоящий момент чрезвычайно запутывает вопрос об истории создания "Двенадцати". Одна-ко в установлении действительно вероятностной последовательности возникнове-ния черновиков кроются, на наш взгляд, ответы на "вечные вопросы" блоко-ведения.
В 56-й записной книжке Блок зафиксировал: "8 января. Весь день - "Две-надцать"... - Внутри дрожит..." (ЗК, 382). Отметим, что Блок записал название задуманного произведения, заключив его сразу же в кавычки и написав с большой буквы. Значит, запись была сделана уже после того, как он приступил к обдумы-ванию замысла. Однако, как справедливо заметил Л.И.Тимофеев, эту запись можно "понять и как запись не о начале работы, а о ее продолжении. 55-я же записная книжка до нас не дошла. Так что сказать с полной уверенностью, что ранее у Блока не было записей о поэме... нельзя" [9].
Все исследователи обратили внимание на неосуществленный замысел, запи-санный в дневнике от 7-го января [10]. Но связывали его только с образом Христа. Заметим, что в 56-й записной книжке этот же замысел будет обозначен названием книги Э.Ренана "Жизнь Иисуса" (ЗК, с. 382) [11].
Нельзя не обратить внимания на тесную взаимосвязанность замысла пьесы о Христе с пометой в верхнем левом углу на л. 15. В дневниковом замысле Христос и апостолы упоминаются попеременно: "Жара... Симон с отвисшей губой удит... Входит Иисус... Грешный Иисус. Красавица Магдалина. Фома (неверный) ...Анд-рей (Первозванный)... Апостолы воровали... Их стыдили... "Апостол" брякнет, а Иисус разовьет... Иисуса арестовали. Ученики, конечно, улизнули" (VII, cc. 316-317). К концу записи на первое место выступают апостолы: "Симон" ссорится с мещанами, обывателями и односельчанами. Уходит к Иисусу. Около Иисуса оказываются уже несколько других (тоже с кем-то поругались и не поладили; буб-нят что-то, разговоры недовольных). Между ними Иисус... Тут же - проститутки" (VII, с. 317).
Первая строчка угловой записи на черновике X гл. синонимична фразе: "Меж-ду ними Иисус" - "И был с разбойником". Отчеркнув ее, Блок ниже на том же черновике записал: "Жило двенадцать разбойников" [12].
Конечно, хронологическая последовательность замысла в дневнике, повторенного в записной книжке, и пометы на черновике X гл. не могут быть случайными. Более того, подобная помета в середине творческого процессa [13], по нашему мнению, уже не несла никакой нагрузки.
Дело не в том, что уже был определен количественный состав патруля, намечен "драматический сюжет" и даже образ Христа в негативном виде проступает в черновиках. Дело даже не в сорте бумаги.
Числительное "двенадцать" присутствует во II, VII, XI и XII главах. Кроме того в пометах на лл. 11 (гл. VII) и 15 (гл. X). Уже 8 января название нового замысла появилось в записной книжке: заключенная в кавычки номинация не оставляет никаких сомнений в ее характере. Значит, в записную книжку название замысла могло попасть только из черновиков.
Во II и VII главах все уже определено: и имена героев (Ванька, Катька и Петька), и "состав преступления" ("Или Катьку пожалел?"), и полилог как структурное свойство повествования. К тому же на черновике начала VII главы, которая "принадлежит к числу отнюдь не ранних" [14], написано и подчеркнуто: "Двенадцать (человек и стихотворений)". Несомненно, что эта помета содер-жательна не в сюжетном, а в структурном плане. Таким образом, из черновика VII главы взять название 8 января Блок не мог.
Остаются главы II, X, XI и XII. Сюжет в последних главах един, а строго последовательная разработка "шествия" - не вызывает сомнений. Так что помета Блока по отношению к черновикам этих глав была, несомненно, более раннего происхождения.
Поэтому, хотя в черновиках XI и XII глав упомянуто числительное "две-надцать", но появилось оно уже после того, как Блок пометил на л. 15 "Жило двенадцать разбойников". Так что, работу над новым замыслом Блок мог начать или с гл. II, или с гл. X.
Почему, на наш взгляд, он начал писать с гл. X, укажем потом. Необходимо сказать, почему Блок не мог начать писать поэму с гл. П. .
Во-первых, черновик II гл. написан на плотной белой бумаге, из которой делались поэтом обложки. Одно это уже настораживает: Блок был чрезвычайно аккуратен, и только при крайней необходимости мог начать писать не на писчей бумаге, а на обложечной.
Во-вторых, как отметил П. Медведев, "непосредственно перед набросками II главы, имеются следующие строки, написанные химическим карандашом :
Товарищ, винтовку держи, не трусь.
Сразим мы пулей Святую Русь.
Эти 4 строки выправлены затем же черным карандашом, которым на той же странице сделаны наброски II главы" [15].
Конечно, запись химическим карандашом, встречаемая в черновиках един-ственный раз, подсказывает о разновременности данных четырех строк и черновых набросков. По отношению же к черновикам на других листах единственный на-бросок, выполненный химическим карандашом, ничего не говорит...
В-третьих, правка черным карандашом, которым написаны другие наброски, не позволяет отнести набросок гл. II к первоначальным рукописям.
Об этом свидетельствуют и варианты отдельных строк II главы. Особенно долго работал Блок над первым двустишием. И хотя последовательность редакций первой строки полностью определить уже невозможно, характерен сам поиск поэ-та. Приведем один из первых вариантов:
Кустарник, ночь, порхает снег,
Всех их двенадцать человек.
Блок по-иному пытался записать первую строку: "Ночь. Перепархивает снег...", "Холодный вечер. Порхает снег..." Зато вторая строка долго оставалась неизменной. Однако контекстуально словосочетание "всех их" синонимично, веро-ятно, смыслу слова "только", т.е. "их только двенадцать человек", а не больше. Создается впечатление, что указание на количество идущих повторное - их столько, сколько и было.
С другой стороны, "всех их" напоминает "все двенадцать" (гл. XI). А внешний образ идущих ("В зубах - цыгарка... На спину б надо бубновый туз!") является определенной иллюстрацией к слову "разбойников" в помете на гл. X.
Все вместе взятое позволяет считать, что гл. II не была первым черновым наброском поэмы, а значит, название задуманного произведения с л. 15 было перенесено в записную книжку, где Блок зафиксировал 8 января (после Жизнь Иисуса - в оригинале по-французски): "Весь день - "Двенадцать". - Около 4 часов - контора Известий " (ЗК, с. 382).
В черновике гл. X (л. 15) есть и ряд деталей, которые, на наш взгляд, одно-значно решают вопрос: первым по времени возникновения следует считать черно-вик, находящийся на листе 15.
Что это за детали? Во-первых, имя героя:
- Ох, вьюга какая, Спасе !
- Где ты Спаса видел, Вася ?
Имя "Вася" мы единственный раз встречаем в рукописях поэмы и как раз на этом листе. Характерно, что оно не было зачеркнуто Блоком даже тогда, когда были написаны строки:
Али руки не в крови
Из-за Катькиной любви ?
Нам неизвестно, когда рукопись подверглась правке. Но следует отметить, что первоначальный текст не содержал "драматического конфликта":
От чего тебя /он спас/ упас
Золотой иконостас ?
/Или думать ты оставил,/
- /Поп брюхатый чорта славил/
/Напились они, попы,/
/Нашей крови, как клопы/
Инвектива против попов показательна. Не случайно на следующем листе Блок стал писать: "И идут без Имени и Слова..." Даже, если предположить, что глава X правилась и дописывалась сразу, то и тогда стихи на л. 16 воспринимаются как прямое продолжение рассказа об идущих. Характерно, что впоследствии с л. 17 на л. 16 были перенесены строки:
В те глухие переулки,
Где одна пылит вьюга,
Да в сугробы пуховые,
- Ин не вынешь сапога.
И, видимо, только после того, как Блоку стало ясно количество глав, на л. 16 появилась помета: XI глава. К тому же, перенеся эти строки, Блок вставил еще 6: "В очи бьется..." до " Лютый враг...".
Однако, судя по переносу ряда строк с л. 17 на л. 16, XII глава писалась одновременно с X и XI главами. И почти сразу в черновиках появился образ Христа. В самом низу л. 17 есть строки, последовательность которых не вызывает сомнений в характере шествия :
Впереди идет Христос.
Позади - голодный пес,
Впереди - Исус Христос.
Вот почему неожиданная рифма "пес - Христос" должна была вызвать жела-ние у Блока тут же обосновать появление этой строки:
Впереди - сугроб холодный,
- Кто в сугробе - выходи!
Только нищий пес голодный
Ковыляет позади -
Здесь же мы встречаем впервые и звукоподражательные элементы :
Трах-тах-тах! - И только эхо
Откликается в домах...
Только вьюга долгим смехом
Заливается в снегах...
Трах-тах-тах! Трах-тах-тах!
Установить точный хронограф работы Блока не представляется сегодня возможным. Однако последовательность появления черновиков не должна вызы-вать сомнений. Поэтому, можно констатировать :
1. До 8 января включительно у Блока возник замысел нового произведения, название которого было зафиксировано вместе с первыми черновыми набросками.
2. Первоначально "шествие" двенадцати составляло сюжет задуманного. При этом характер разговора идущих сперва был только "установочным": "отвле-кающие речи" ("Ох, вьюга какая, Спасе!") снимались сперва антирелигиозной инвективой ("Поп брюхатый чорта славил"), а затем - сопричастностью к пре-ступлению ("Из-за Катькиной любви").
3. Составные части "шествия": <пес - двенадцать - Христос> - были определены сразу.
4. Черновики X и XI глав написаны на линованной бумаге (лл. 15-16), ко- торую Блок использовал первой, а затем появились черновики XI и XII (без концовки) глав на белой тонкой бумаге (лл. 17-18).
Подобная последовательность написания глав, в отличие от предложенной П.Н.Медведевым, соответствует записи Блока, который через неделю после начала работы над замыслом удрученно зафиксировал: "Мои "Двенадцать" не двигаются. Мне холодно" (ЗК, с. 384).
Действительно, если бы первой писалась гл. II, то непонятно, что могло бы стать "тормозом" творческого процесса, ибо все темы замысла (шествие, измена Катьки, угроза расправы над изменщицей, свобода "без креста") уже присут-ствуют. По крайней мере, концепция П.Н.Медведева позволяет считать, что замы-сел уже к 8 января для Блока был ясен. А это плохо согласуется с заметками Блока ("9 января.... Выпитость" - ЗК , с. 383; "10 января. ...Двадцать лет я стихи пишу" - ЗК, с. 384; "11 января.... Музыка какая..?" - ЗК, с. 384; "13 января.... Тоска к вечеру. Бродил, бродил..." - ЗК, с. 384; " 14 января.... Выпитость к ночи" - ЗК, с. 384), а также и с "обратной" последовательностью написания первых глав, о чем в 1921 г. свидетельствовал К.И.Чуковский [16], с видом черновых набросков I, II, V глав в сравнении с последними.
В то же время пометы на черновиках X и VII глав указывают на "стратегию творчества": сперва общее замечание ("был" и "жило"), а затем частное - струк-турное: " Двенадцать (человек и стихотворений)".
По всей вероятности, последняя помета (л. 11) была сделана до наступления тех двух дней, о которых упоминает К.И.Чуковский [17], т.е. между 8 и 27 января.
Если считать, что по 8 января включительно появились наброски Х-ХП (без концовки) глав, то с 9 по 27 была написана только VII глава. При этом в отличие от П.Н.Медведева, мы считаем, что сперва был написан разговор (л. 12), а потом уж Блок вставил его в "раму" общего действия (л. 11).
На л. 12: "резко выделяются три строки, написанные на значительном расстоянии одна от другой:
Загубил я девку зря.
Эй, товарищ дорогой!
Он опять развеселился.
Можно видеть в этих строчках основные вехи диалога Петрухи" [18].
Хотя с полной уверенностью утверждать и нельзя, нам кажется, что в работе над черновиком VII главы Блок пришел к окончательному выбору имен героев, а, возможно, работа над лл. 12 и 11 заставила его пересмотреть черновик и X главы, в которой и появились строки :
Али руки не в крови
Из-за Катькиной любви.
По крайней мере, первоначальный вариант реплики товарища согласуется с инвективой в гл. X:
Ишь, стервец, завел шарманку,
Верно душу наизнанку
Вздумал вывернуть, буржуй?
Поскули еще, холуй!
Может быть, этим обстоятельством объясняется то, что в разговоре на л. 12 Катька не упомянута, хотя ритмически в строку "Эту девку пожалел" ее имя укладывалось.
Характерно, что имена героев в наброске на л. 11 окажутся рядом:
- Что, Петруха, нос повесил,
Или Катьку пожалел?
Анафорическое начало черновика на л. 11 по отношению к черновикам XI гла-вы (л. 16) - "И опять идут..." - "... И идут..." - показательно. В то же время раз-работка разговоров во время шествия (VII и X главы) привела к стилизованной стилистике того, что "он развеселился" :
Эх, эх! Позабавиться не грех!
Запирайте этажи,
Нынче будут грабежи!
Если мы правильно угадали последовательность возникновения черновиков, то "стратегия" помет оказывается вполне объяснимой. На первом черновике (8 января - л. 15) - одна, на черновике VII главы (до 27 января - л. 11) - другая, а между ними четыре листа с набросками: временная и пространственная дистанция достаточна.
Как сообщил П.Н.Медведев, приблизительный срок работы над замыслом - "около двух недель" - был указан ему женой поэта, которая помнила "незабы-ваемые дни создания поэмы" [19]. В то же время К.И.Чуковский в 1924 г. отмечал: "Он начал писать с середины, со слов: "Ужь я ножичком полосну, полосну!" Потом перешел к началу и в один день написал почти все: восемь песен, до того места, где сказано: "Упокой, Господи, душу рабы твоея... Скучно!"" [20]. Однако в черновиках этих глав сохранились следы, позволяющие кое-что уточнить.
Во-первых, VIII глава написана на тонкой белой бумаге и, в частности, поэтому примыкает к предыдущим черновикам, следуя за ними.
Во-вторых, на такой же бумаге написан и черновик VI главы, который после "разбойной" песенки, по своему характеру сближенной с "весельем" ("Эх, эх! Позабавиться не грех!") и разговором ("Потяжеле будет время"), содержит дейст-вия идущих.
Обе главы в творческой лаборатории Блока, видимо, являлись переходными от "шествия" к "драматическому сюжету". И только тогда, когда Блоку стало ясно преступление Петрухи ("Али руки не в крови...", "Загубил я..."), он смог пре-ступить к разработке "драматического сюжета". Определение "состава преступ-ления" - убийство Катьки во время патрулирования - вот момент начала твор-ческого взлета вдохновения поэта.
Теперь воплотить ясный по смыслу замысел не составляло для Блока труднос-тей. Конечно, это не значит, что все было написано сразу и без последующей до-работки. Но "мертвая" точка была перейдена именно здесь.
В черновиках, написанных на бумаге с желтоватым оттенком (лл. 1-3, 7-9), последовательность написания установить трудно. Хотя можно, например, заме-тить, что гл. IX возникла после гл. I [21], а гл. Ш "выросла" из черновиков гл. II.
По всей вероятности, запись цитированных 4 строк гл. II (л. 4), сделанная химическим карандашом, на плотной белой бумаге, следует оценивать как сти-хотворную помету Блока, возникшую при работе над гл. I. Впоследствии Блок на этом же листе и стал писать гл.II.
Такая последовательность (гл. I - "помета" - гл. II) объясняет, почему Блок не до конца использовал бумагу с желтоватым оттенком. Не случайно только после написания одного из вариантов в гл. II он решил обособить ряд образов в отдель-ной главе. Первоначально Блок собирался дать развернутый внешний облик идущих :
В зубах - цыгарка, примят картуз,
На спину б надо бубновый туз!
А под пальтишком...
Вслед за констатацией "Холодно, товарищи, холодно!" снова следовала характеристика:
Щелкнуло затвором
Австрийское ружье.
Намотал на шею
Крепче свой платок.
Если "платок" возник по ассоциации с уже написанными строчками ("Замотал платок на шее" - гл. VII), то из "австрийского ружья", по нашему мнению, могла "вырасти" целая глава, которая после плотной бумаги была написана снова на бумаге с желтоватым оттенком. О том, что этот сорт бумаги был последним в работе Блока свидетельствует и тот факт, что "обложка" для поэмы была сделана из нее. Таким образом, последовательность использования сортов бумаги 27 и 28 января была следующей :
1. На тонкой белой бумаге были написаны гл. VI и VIII.
2. Затем на бумаге с желтоватым оттенком - сперва гл. IV и V, потом - I.
3. Сделав стихотворную помету на плотной белой бумаге химическим каран-дашом, Блок после написания (или во время написания) I главы приступил к разработке гл. II.
4. И только потом "корпус" поэмы пополнился гл. III, написанной на бумаге с желтоватым оттенком, из которой поэт сделал и "обложку" для черновиков.
Нумерацию глав Блок делал красным карандашом. Цифровая последователь-ность была установлена не сразу: так например, сперва на листе с гл. I стоял номер "IX", что дало повод П.Н.Медведеву, считать IX главу уже написанной [22]; гл. V была сперва обозначена как гл. IV, собственно, у IX главы был другой - неопо-знанный - номер; наконец, гл. X имела два - потом зачеркнутых - обозначения: IX и VIII. Однако можно предположить, что нумерация глав отражает этапы твор-ческой истории поэмы.
Выскажем ряд соображений.
Сперва (под пометой " IX ") на л. 1 (гл. I) по центру Блок написал :
Стоит буржуй на перекрестке
И нос упрятал в воротник.
Затем он густо зачеркнул набросок. И тут же стал разрабатывать ситуацию на перекрестке: старушка, барыня в каракуле, плакат и - снова - буржуй. Слева по-явились наброски "времени" и "обстоятельств" (вечер, снег, ветер). Внизу - на полях - снова строки о старушке. Справа - "ветер", доносящий разговор прости-туток, разговор, концовка гл. I и под ней сперва "вития ", а потом - "поп".
Судя по первому листу гл. I, композиционно она была оформлена только по-том, когда Блок чернилами на лл. 2-3 устанавливал сводную редакцию. Но то, что номер присутствует именно на л. 1, а не на 2 или 3, свидетельствует: разметка глав производилась не на окончательном тексте "сводных редакций". Вот почему "пер-вичное" месторасположение гл. I, отмеченное сперва номером "IX", было после или гл. VIII, или гл. X. Может быть, поэтому Блок гл. X, ранее помеченную тоже номером "IX", сделал из-за этого гл. VIII. И только "возвратив" первую главу на "свое место", Блок на л. 15 зачеркнул цифры "IX" и "VIII" и поставил настоящий номер - "X".
Место гл. V сразу тоже не было найдено. По крайней мере, сперва у нее был другой близлежащий номер - "IV".
"Чехарда" с нумерацией глав позволяет, на наш взгляд, сделать вывод, что ко времени проставления цифр, по всей вероятности, еще не все главы были напи-саны. Это соображение, с одной стороны, поддерживает нашу гипотезу о том, что гл. IX появилась последней, а с другой - подчеркивает, что последовательность сюжетов, установленная в окончательном тексте ("драматический сюжет" - "шествие") даже в момент написания гл. I-VIII была не совсем ясной для самого Блока.
Другими словами, 27 и 28 января Блок следовал своей "структурной помете", создавая цикл из 12 стихотворений. И только в процессе написания глав с "драма-тическим сюжетом" и поисков местоположения отдельных стихотворений у него появилась мысль о более тесной взаимосвязанности черновых набросков. И раз-рабатывая композицию "Двенадцати", Блок не мог не придти к жанрово иной орга-низации материала. А это, в свою очередь, потребовало от него дополнительной работы.
Подводя итоги рассмотрению последовательности создания черновиков поэ-мы, построим возможный аналог написания глав :
1. До 8 января включительно - на линованной бумаге (лл. 15-16) Блок сделал наброски X и XI глав, а затем перешел к тонкой белой бумаге, набросав на лл. 17-18 две другие главы XI и XII (без концовки).
2. До 27 января Блок был занят обдумыванием "цикла" из двенадцати сти-хотворений. Тогда же появились и наброски гл. VII на тонкой белой бумаге (лл. 11-12).
3. 27 и 28 января сперва были написаны на белой тонкой бумаге черновики VIII и VI глав (лл. 10 и 13), затем Блок перешел к работе на листах с желтоватым оттенком, на которых были написаны IV и V главы (лл. 8-9), вслед за ними на лл. 1-3 появились наброски I главы. Разрабатывая I главу, Блок сделал стихотворную помету химическим карандашом на белой плотной бумаге (л. 4), а после допи-сывания на полях компонентов I главы приступил к разработке гл. II (лл. 4-6). Затем возвратился к работе на бумаге с желтоватым оттенком и на л. 7 появились наброски III главы. 28 января на бумаге с желтоватым оттенком была написана концовка гл. XII и выставлена дата окончания работы.
4. Определяя последовательность "стихотворений" и проставляя нумерацию, Блок на бумаге с желтоватым оттенком (л. 14) написал гл. IX и на отдельном "ти-тульном" листе написал название: "Двенадцать". Судя по записи о "пуделе" и сви-детельству К.И.Чуковского (в своем дневнике 12 января 1921 г. он записал: "Был третьего дня у Блока... Он показал мне черновик "Двенадцати"... Первую часть - больше половины он написал сразу, а потом, начиная с "Невской башни" "пошли литературные фокусы"" [23]) это могло быть сделано Блоком и 29 января.
Вместе с тем, сами "литературные фокусы" по своей истории и "чехарде" с местоположением главок более всего походили на кинематографический монтаж.
2.
Ю.М.Лотман и Б.М.Гаспаров первыми обратили на структурную взаимосвязь кинематографа с "Двенадцатью", хотя и не до конца провели сопоставление: "чер-но-белое оформление, - писал Гаспаров, - вызывает еще один ряд ассоциаций - с немым кинематографом, которым Блок усиленно интересовался в 1900-е годы. Су-дя по репертуару петербургского кинематографа этого времени, Блок мог воспри-нимать его как еще одну разновидность низкого массового искусства (pendant к балагану)" [24]. А в примечании ученый указал: "Сопоставление поэмы "Двенад-цать" с кинематографом разработано Ю.М.Лотманом в работе: Б.М.Гаспаров, Ю.М.Лотман, Игровые мотивы в поэме "Двенадцать", в кн.: "Тезисы I Всесоюзной (III) конференции "Творчество Блока и русская культура XX века", Тарту, 1975. Ср. в этой же работе сопоставление единственного красного цветового пятна на черно-белом фоне (красный флаг в финале) с аналогичным приемом в "Броненосце "По-темкине" Эйзенштейна (рисованный красный флаг)" [25].
Однако дело было вовсе не в ассоциациях или в "черно-белом оформлении". 10 сентября 1918 г., отвечая на приглашение А.Санина написать сценарий, Блок писал ему: "Готового для экрана у меня нет ничего, но я не раз думал писать для него; чувствую, однако, всегда, что для этого надо найти в себе новую технику. Кинема-тограф, по-моему, ничего общего с театром не имеет... " (VIII, с. 515).
Ю.М.Лотман, ссылаясь на свою давнюю работу в соавторстве с Б.М.Гаспаровым, считал: "В "Двенадцати" перед нами - целый парад народной праздничной теат-ральности. Прежде всего, поэма несет на себе отпечаток святочного карнавала. Как отмечал Б.М.Гаспаров, "первое (и последнее) заседание Учредительного собрания состоялось 5 января (старого стиля); непосредственно перед этим город был переполнен соответствующими плакатами. Таким образом, действие происходит около этой даты (может быть, в течение нескольких дней) - то есть в дни святок. Это обстоятельство, во-первых, более конкретно объясняет роль темы Христа в поэме, а во-вторых, накладывает на все происходящее в поэме отпечаток святочного карнавала: приход ряженых с интермедиями музыкально-драматического характера на популярные мотивы и с широким привлечением примет злобы дня (нередко в парадоксальном сопоставлении), кукольный балаган, раек с прибаутками-зазываниями раешника, характерное сочетание сакральных и кощунственных элементов и, наконец, заключительное общее шествие, - все это полифонически переплетается, создавая сложную и в то же время сотканную из примитива карнавальную структуру" [26].
Однако, кажется, оба исследователя, увлеченные теорией карнавала, ошибались. Во-первых, действие "Двенадцати" начинается после разгона (в 5 часов утра 6 января 1918 г.) Учредительного собрания, и при том с наступлением вечера - вечера Рождества Христова, когда ни о каком святочном шествии речь не могла идти. Пол-ный православный богословский энциклопедический словарь (1898) определял: "Святки, так наз.-12 дней с 25 декабря по 6 января, иначе говоря "святые дни" или "святые вечера" и служат воспоминанием дней Рождества и Крещения Спасителя. Церковь с первых времен христианства начала чтить эти дни; об зтом могут свидетель-ствовать слова Ефрема Сирина, Амвросия Медюланского и Григория Нисского. Воспрещается пост, коленопреклонения и совершение таинства брака. На самом деле... современным гражданским законом воспрещено накануне дня Рождества Христова и в продолжение всех святок "производить по улицам пляски и петь соблазнительныя песни" [27].
Замечу и то, что при наличии у Блока упоминаний разных религиозных празд-ников (Пасха, Рождество, Спас Преображения, Крещение и т.д.) святочные дни нигде им не фиксируются. Напомню также, что 6 января 1918 г. Блок записал: "Интелли-генция и революция... - К вечеру - циклон. - Слухи о том, что Учредительное собрание разогнали в 5 часов утра. (Оно таки собралось...)" (ЗК, с. 382). Отношение Блока к Учредительному собранию общеизвестно: "Инстинктивная ненависть к пар-ламентам, учредительным собраниям и пр. Потому что рано или поздно некий Милюков произнесет: "Законопроект в третьем чтении отвергнут большинством"... К чорту бы все, к чорту!" (VII, с. 315-316). Стоит ли удивляться тому, что, записав о разгоне Учредительного собрания, Блок здесь же отметил: "Легкость, поток идей - весь день" (ЗК, с. 382).
О том, что время у Блока "рассчитано по календарю" (Пушкин - С.Ш.), свиде-тельствует сам текст - сперва плакат вызывает недоумение старушки ("На что такой плакат..."), а затем ассоциацию субъекта текста по содержанию самой надписи:
"Вся власть Учредительному Собранию"...
...И слова доносит:
...И у нас было собрание...
Таким образом, начальная временная характеристика действия в поэме однознач-на: вечер 6 января (после того, как было разогнано Учредительное собрание), т.е. при наступлении праздника Рождества, а не в дни Святок, которые уже прошли. Вне вся-кого сомнения, наступившее Рождество и обусловило в сознаниии Блока и образ Хрис-та, появившийся в конце поэмы. С точным определением времени действия - в один из главных православных праздников - связаны и все евангельские ассоциации: двенадцать, "предательство" Ваньки, убийство Катьки, перекресток (от "креста") и т.д. Столь же определенно можно говорить и о том, что время действия в "Двенад-цати" охватывает вечер и ночь одного дня, а не в "течение нескольких дней", как посчитал Б.М.Гаспаров..
Так что время действия вполне определяемо. А вот художественное пространство "Двенадцати", к сожалению, не интересовало исследователей.
Современники неоднократно свидетельствовали, что при выборе места и обста-новки, в которых протекает действие во многих произведениях поэта, Блок обычно опирался на реальные впечатления.
Так например, пивная из "Первого видения" в в пьесе "Незнакомка" А.Блока "помещалась на углу Геслеровского переулка и Зелениной улицы" [28], а топография в стихотворении "Незнакомки" полностью соответствовала местности возле вокзала в Озерках.
В 5 томе новейшего полного собрания сочинений А.А.Блока составитель исто-рико-литературного комментария к О.П.Смола (при участии И.С.Приходько) огра-ничился общей и абсолютно "глухой" констатацией: "Действие поэмы происходит на улицах революционного Петрограда в первые дни января 1918 г., о чем косвенно свидетельствует упомянутый в первой главе поэмы плакат с лозунгом... Такие плакаты эсеры вывесили на улицах города 3 и 4 января 1918 г." [29].
Комментатор указал и на такие общеизвестные факты как разгон Учреди-тельного собрания в ночь на 6 января (декрет ВЦИК'а был издан после того "в ночь с 6 на 7 января" - с. 372), согласовал он с историческими данными и количество красногвардейцев в патрульных командах (12 + командир - с. 373, указав: см. "Гражданская война и военная интервенция в СССР", М., 1983, с. 298), наконец, вскользь упомянул и о башне городской думы ("невская башня" - подсказка С.А.Есенина: в тексте, напечатанном 3 марта 1918 г. в эсеровской газете "Знамя труда", сперва было "Над старой башней тишина" - с. 375).
Однако, исходя из понимания "Двенадцати" как поэмы о революции, "первой" и "октябрьской", символика произведения была уложена в "прокрустово ложе" советской аксиологии. При этом, естестственно, в комментариях не нашлось места работам даже таких известных литературоведов как Д.Е.Максимов и Е.Г.Эткинд, Ю.М.Лотман и Б.М.Гаспаров. Ничего не было сказано и об истории текста, кроме цитирования известных воспоминаний К.И.Чуковского, "записных книжек", днев-никовых записей Блока при некритическом следовании за рассуждениями П.H.Медведева..
Казалось бы, что в "Двенадцати" тема и идея пути "имеют основополагающее значение" [30], однако шествию красногвардейцев-апостолов противопоставляется, с одной стороны, "лет" лихача, а с другой - статика буржуя на перекрестке. Вме-сте с тем, будучи одной из формообразующих составляющих, само по себе шествие патруля было не абстрактным ("на улицах революционного Петрограда"), а стано-вилось благодаря "невской башне" абсолютно конкретным.
Характерно, что на перекрестке, образованном Невским проспектом и улицами Думской (или улицей Перинной) и улицей Михайловской (ныне ул. Бродского), одна является продолжением другой, до революции действительно стоял един-ственный на Невском проспекте городовой.
Блок внимательно следил за событиями. Строчки "И больше нет городового - Гуляй, ребята, без вина!" - также исторически точны. 5 декабря 1917 года на афишных тумбах было расклеено воззвание "Ко всем гражданам Петрограда", в котором комиссар по борьбе с алкоголизмом и азартом И.Балашов приказывал: "Всякие самочинные действия... будут преследоваться беспощадно... Продажа ви-на... воспрещается" [31].
Реальное пространство поэмы избрано Блоком не случайно: в гостинице "Евро-пейская" (ул. Михайловская) первый этаж был отдан под "дешевые нумера". Маршрут Ваньки с Катькой следовал до гостиницы ("Ванька с Катькою летит...") и обратно ("...Опять... несется вскачь..."). Таким образом, на одной линии были рас-положены Городская дума и гостиница "Европейская", а на другой - Невский проспект. Впрочем, и ежедневный маршрут Блока - с Офицерской улицы в Зимний дворец, - где он работал над материалами Чрезвычайной следственной комиссии о последних днях императорской власти, пролегал через Невский проспект и перекресток был избран Блоком вполне точно:
Исторические документы о маршрутах следования патрульных групп зимою 1918 г. свидетельствуют о том, что формирование их происходило в Смольном, а затем, проходя Невский проспект, они по мостам уходили в окраинные районы города.
По отношению к "статике" буржуя, который в гл. I и IX "стоит на перекре-стке", Блок задал два пересекающихся движения: лихача и двенадцати.
Благодаря этому, во-первых, разновременные события (гл. II и гл. IV) при дви-жениях обоих компонентов смогли совместиться в гл. VI:
... Опять навстречу несется вскачь,
Летит, вопит, орет лихач...
...Стой, стой! Андрюха, помогай!
Петруха, сзаду забегай!..
Во-вторых, пространственные указатели "навстречу" и "сзаду" при временном параметре "опять" точно проецируют движения по отношению к неподвижной "точке зрения" (на перекрестке).
Несомненно, что "убийство Катьки" явилось причиной осмысления простран-ства и времени (где и когда произошло преступление). Поэтому ничего нет уди-вительного в том, что Блок в дальнейшем разрабатывал точную схему взаимо-действия временных и пространственных параметров.
В этом смысле характерен был поиск "точки зрения" в черновиках гл. II - в самом начале главы Блок отметил: "Винтовок черные ремни"а затем в концовке главы сперва Блок написал: "Вдали - огни, идут - огни", затем зачеркнул слово "вдали" и поставил слово "Кругом". Внизу написал еще один вариант, который был зачеркнут:
Идут - одни, горят - огни.
Ниже следовала строчка, также потом зачеркнутая: "А где они, а чьи они?" И только потом написал окончательный вариант: "Оплечь - ружейные ремни". В результате в беловом тексте появилось двустишие:
Кругом - огни, огни, огни...
Оплечь - ружейные ремни...
Усиленная повторением эта строка о "ремнях", по нашему мнению, была важнейшей для понимания "точки зрения". Действительно, если вспомнить, что в гл. VII у двенадцати "За плечами - ружьеца" и совместить направление движения в последующих главах "вдаль", то оказывается, что Блок разрабатывал детальное указание вектора движения патруля по отношению к "точке зрения": сперва с перекрестка двенадцать виделись фронтально - встречь ("черные ремни" и "оплечь - ... ремни"), а затем сзади - в спину ("За плечами - ружьеца").
Таким образом, пространство поэмы было спроектировано на конкретный пере-кресток, на котором была выбрана "статичная" точка зрения. Благодаря перпен-дикулярности движений лихача и патруля Блок смог совместить на нем реальное столкновение их. В то же время, задав вектор движения двенадцати "встречь" и "в спину", Блок смог в дальнейшем расположить последовательность компонентов "шествия" - по отношению к наблюдателю (двенадцать - пес - Христос).
29 января, переписывая I главу, Блок осознал образ буржуя, стоящего "на виду" в самое неподходящее время. По крайней мере, этому не противоречит знаменитая запись Блока: "29 января. Азия и Европа. Я понял Faust'a. Knurre nicht, Pudel. Война прекращена, мир не подписан. - Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг. Этот шум слышал Гоголь... Сегодня я - гений" (ЗК, с. 387).
Отметим, что запись о "Фаусте" - первая. Исследователи обратили внимание на "метафорическое действо" превращения одного образа в другой [32] посред-ством сцепления разных элементов с одним и тем же:
Стоит буржуй, как пес голодный...
И старый мир, как пес безродный...
При одном и том же сравнении ("как пес") "буржуй" и "старый мир" приравни-вались и становились взаимозаменяемыми. В то же время "пес" как часть общего сравнения отныне мог представлять (замещать) и "буржуя" и "старый мир".
Отсутствие "я" субъекта повествования в поэме стало камнем преткновения для критики, в результате чего "поиски сколько-нибудь ощутимого образа лирического героя в поэме остаются до сих пор малопродуктивными" [33]. Следствием этого же стало и то, что своеобразным "вечным вопросом" нашей критики "остается и проблема понимания облика Христа в поэме, находившая самые различные истолкования" [34].
Однако "вечный вопрос" советского литературоведения был надуман: черно-белое оформление поэмы, отмечаемое всеми исследователями, казалось бы должно было вызвать "еще один ряд ассоциаций - с немым кинематографом". Но разра-ботка Ю.М.Лотмана и последующее указание Б.M.Гаспарова на "великого немого" не получили продолжения. Жаль... Ведь именно в этой догадке стили-стического выбора художника и крылись все правильные ответы на смыслы образов, компо-зиции, роли субъекта текста.
Б.М.Гаспарову достаточно было бы описать стилистику поэмы в терминах "не- мого киноматографа", а не в балаганно-карнавальных определятелях (1 глава "...разбивается на эпизоды, соответствующие выходу каждой куклы", "...комический кульбит, вызывающий иронический комментарий балаганщика", "...кукольно-балаганная стилистика возникает... в последней, 12-й главе" [35]), и ...все стало бы на свои места.
Прочитать поэму "Двенадцать" в системе "немого кинематографа" - не трудно, ибо как только читатель оказывается в блоковском "кинозале", где перед ним возникают "кадры", "титры", "комментарии" (на экране) и он слышит "по-яснения" и "музыкальное сопровождение" автора-тапера, - так сразу же логика субъекта повествования становится ощутимой и непротиворечивой.
Предположив, что субъект повествования выступает одновременно как "режи-ссер", "оператор", "тапер" и один из "статистов", мы тем самым в "исполнении" (чтении) поэмы определяем стилистическую и образную поливалентность сло-весного материала.
Перекресток - это не только место действия, но и место, с которого велись "съемки": вот почему к символике двенадцати (апостолов и разбойников) добавляется символ "распятия" - перекресток. А перпендикулярность векторов движения лихача и патруля преобразует наше зрение, позволяя в образе "буржуя" (единственная неподвижная фигура в I и IX главах) увидеть "остраненный" образ "режиссера" и "оператора".
Б.М.Гаспаров справедливо отметил, что в образе буржуя "проступают черты автопортрета". Видимо, помня о ненависти Блока ко всему "буржуйскому", уче-ный счел этот образ карикатурно сниженным - "автопародией" [36].
Действительно, резко отрицательное отношение А.Блока к "буржую" в совет-ской критике стало "общим местом", однако следует помнить об амбивалентном характере многих дефиниций, характерных для поэта.
Приведу запись А.Блока от 13 июля 1917 г.: "Буржуем называется всякий, кто накопил какие бы то ни было ценности, хотя бы и духовные. Накопление духовных ценностей предполагает предшествующее ему накопление матерьяльных. Это - "происхождение" догмата, но скоро вопрос о genesis'е как ему и свойственно, выпадает, и первая формула остается как догмат. Этот догмат воскресает во всякой революции, под влиянием напряжения и обострения всех свойств души. Его явление знаменует собой высокий подъем, взлет доски качелей, когда она вот-вот перевернется вокруг верхней перекладины. Пока доска не перевернулась - это минута, захватывающая дух, если она перевернулась - это уже гибель. Потому догмат о буржуа есть один из самых крайних и страшных в революции - ее высшее напряжение, когда она готова погубить самою себя. Задача всякого временного правительства - удерживая качели от перевертыванья, следить, однако, за тем, чтобы размах не уменьшался. То есть довести закочевавшую страну до того места, где она найдет нужным избрать оседлость, и вести ее все время по краю пропасти, не давая ни упасть в пропасть, ни отступить на безопасную и необрывистую дорогу, где страна затоскует в пути и где Дух Революции отлетит от нее" (ЗК, с. 377-378, курсив - С.Ш.).
Поэтому, как только мы осознаем, что место, на котором "стоит буржуй" - небезопасно, a его облик задан "странной реалией" - воротником, так сразу же возникает сомнение в его "буржуйском" сущности. При этом позиция субъекта повествования (как "персонажа") оказывается по-разному определенной мимоидущими, ибо "человек", "бродяга", "бедняга", "буржуй" - это одно и то же лицо, присутствующее при событиях на перекрестке в качестве соглядатая, "режиссера" и "оператора". Следует указать и на то, что ряд "анонимных" фраз произносит автор, хотя он этого нигде и не оговаривает (вспомните многократные "балаганные" речения: "вон", "а это кто?", "бац", "ай" и т.д.).
Такой же авторский характер присутствует и во всех репликах "Проходи!" самообращения "Гляди в оба!", "Холодно, товарищи, холодно!" и т.д.
Поэтому гл. III, центральная часть гл. VIII и гл. IX могут быть, по нашему мнению, восприняты как авторское вмешательство, по своей сути "таперское", осно-ванное на музыкальном (частушечном, романсовом и т.д.) сопровождении "кино-ленты".
И наконец, "кинематографическая структура" ряда глав определяет "съемки" шествия. При этом выбор "операторской позиции" произведен Блоком в соответствии с собственным видением.
"Вечный вопрос" об облике Христа - политический, а не художественный. Христос с "красным флагом", идущий впереди двенадцати, увиден только субъектом повествования. Для двенадцати - впереди "неопознанный объект":
Кто еще там ? Выходи!..
...Кто в сугробе - выходи!
...Эй, откликнись, кто идет?
...Кто там машет красным флагом?
Приглядись-ка, эка тьма!
Кто там ходит беглым шагом,
Хоронясь за все дома?
Все равно тебя добуду,
Лучше сдайся мне живьем!
Эй, товарищ, будет худо,
Выходи, стрелять начнем!
Они - "слепы", для них впереди - враг. Не случайно Блок в знаменитой концовке подтвердит "слепоту" идущих: "за вьюгой невидим". В то же время для субъекта повествования абсолютно ясно, что с "красным флагом" - ветер! А с "кровавым флагом" - Христос! Зрячесть субъекта повествования задана в тексте (в "съемках") однозначно: "в белом венчике из роз".
Современники, а вслед за ними и критики объективировали образ Христа, сделали его реальным для всех окружающих, в то время как он был образом субъективным, то есть авторским:
"Впереди 12-ти не шел Христос:
Так мне сказали сами хамы".
З.Н.Гиппиус была права: "хамы" могли засвидетельствовать, что впереди них Христос не шел!
Но для автора (субъекта текста, режиссера, оператора, персонажа) "движущегося письма" (= кинематографа) Александра Блока данное свидетельство не имело никакого значения: "Разве я "восхвалял"? Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы мятели на этом пути, то увидишь "Иисуса Христа" (VII, с. 330).
Примечания:
©S. Schwarzband
| 
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
