ИЗ АРХИВОВ ШЕРВИНСКОГО, ДУРЫЛИНА, СИДОРОВА.
Публикация Т.Ф.Нешумовой
Я решилась объединить в этой публикации очень разные тексты из архивов таких непохожих друг на друга людей, какими были С.В.Шервинский и С.Н.Дурылин. В основном, это поэтические приношения их друзей или хороших знакомых, написанные в разные годы, по разным поводам, по-разному сохраненные (в разрозненных листках - у Шервинского, в составе собираемого долгие годы альбома - у Дурылина), но теперь нашедшие успокоение в фондах РГАЛИ. Дополнением к стихотворной публикации служит эпистолярный блок. Он представляет собой выдержки из хранящихся в ОР ГМИИ писем С.В.Шервинского 1913-1914 гг. к А.А.Сидорову. Эти письма интересны тем, что добавляют неизвестные ранее факты к истории становления и распада издательства "Лирика". Готовя эти материалы, я жалела о том, что не успела порадовать ими М.Л.Гаспарова, светлой памяти которого я хотела бы посвятить свою работу.
I.
МИХАИЛ ЛОЗИНСКИЙ - ШЕРВИНСКОМУ.
Дата знакомства М.Л. Лозинского и Шервинского пока точно не определена. Шервинский вспоминал о том, что познакомил их "тогда еще совсем молодой друг Андрей Венедиктович Федоров" (1). В одном из публикуемых ниже стихотворений 1939 года Лозинский пишет, обращаясь к Шервинскому: "С тобой я тридцать лет дружу". Если верить этим словам - датой начала дружбы получается 1909 год, но дата эта кажется маловероятной (в 1909 Лозинскому было 23, а Шервинскому всего 17, а Федорову …3 года). Очевидно, "тридцать лет" - поэтическая гипербола. Вероятнее всего, имя Шервинского вошло в поле зрение Лозинского после 1916 года, когда тот принял участие в брюсовской антологии " Поэзия Армении". В своих воспоминаниях Шервинский рассказывает о том, как в 1944-1945 гг. возвращающийся из эвакуации и тяжело заболевший Лозинский провел сначала в московской квартире Шервинского в Померанцевом переулке, а потом и в его доме в Старках почти целый год (2). Три публикуемых ниже стихотворения (3) - свидетельства этой тесной дружбы двух крупнейших переводчиков ушедшего века.
1.
САЯТ-НОВА (4) ШЕРВИНСКОМУ (5)
Ты - как Сасунский богатырь (6), как великан, Шервинский,
Когда в руке твоей перо, или стакан, Шервинский.
Тобой гордятся и Москва, и Ереван, Шервинский (7).
С тобой я тридцать лет дружу, любезный джан, Шервинский.
Ты - мастер между мастеров, ты - между знатоков знаток,
Ты - многопламенный алмаз, ты - пышнолепестный цветок,
На струнах саза (8) твоего звучат и Запад, и Восток,
Дарами всех земель гружен твой караван, Шервинский.
Ты - армянин, и ты - грузин, ты - франк, ты - шваб, ты - перс, ты - грек,
Твой Джалали (9) отведал струй всех знаменитых в свете рек,
Но мне всего милей, что ты - наш всесоветский человек:
Ты общий друг всех наших стран, кунацких стран, Шервинский.
Саят-Нова сказал: Живи и здравствуй много лет, ашуг(10)!
Тебя приветствуют Закат, и Север, и Восход, и Юг.
И мертвым, и живым певцам ты послужил, как верный друг.
Сегодня на твоем пиру я буду пьян, Шервинский (11).
С армянского перевел М.Лозинский
2.
Publius Ovidius Naso
Sergio Servinio Macro
salutem(12).
Ille ego qui, Getici miserandus littoris exul,
Saevis in terris sub nive conticui,
Nunc ibi spiro tuis labiis mea carmina, Sergi,
Atque resurrecto Mosqua mihi patria est.
а. d. XI. Kal. Maias A.V. C. MMDCC (13)
Эти вдохновенные строки римского поэта, принадлежащие к лучшим из когда-либо им созданных, могут быть достойно переданы по-русски только С. Шервинским. В весьма несовершенном переводе М. Лозинского, которому, в медиумическом трансе, посчастливилось их записать, они гласят:
Я, состраданья достойный, гетского брега изгнанник,
Тот, что в суровых краях скорбно под снегом умолк,
Ныне там снова пою твоими, Сергий, устами.
Так, воскресенному, мне родиной стала Москва (14).
3. (15)
Fragment posthume
de
Jean Raсine.
Phèdre:
Oenone, ce n'est plus le farouche Hyppolite
Qui vers un fol amour mon âme précipite.
Ah, c'est peu de chérir le seigneur de Starki,
Car on est plus que cher, quand on est Chervinski!
Publié par M. Losinski.(16)
II.
ВЕРА МЕРКУРЬЕВА - ШЕРВИНСКОМУ (17)
Поэта и переводчицу Веру Александровну Меркурьеву (1876-1943) познакомил с Шервинским, вероятно, их общий друг А.С. Кочетков. Несколько летних сезонов, начиная с 1935 года, она вместе с Кочетковыми проводила у Шервинского в Старках. Возможно, поводом к написанию публикуемого стихотворения была очередная неудача Меркурьевой в деле издания своих переводов и стихотворений. Так, строчки "Мне ж, обернувшись другом, аграмант/Хитона славы сунет бес и в пост" могут намекать на несостоявшийся выход сборника Меркурьевой, который летом 1935 ей предложил составить, - "обернувшись другом", - для ГИХЛ'а его директор И.К. Луппол (18), ранее, в 1933 году издавший историко-приключенческий роман Шервинского "Ост-Индия", действие которого происходит в Голландии 17 века и ее колониях.
Сергею Васильевичу Шервинскому
Sonetto di proposta (19)
ОН И Я
Он коллекционирует картины,
А я коллекционирую людей.
Весь мой расходец - серебро речей,
Его, увы! банкноты и цехины.
Но угостит порою горче хины
Обоих нас лукавый Асмодей (20), -
Под видом антиквара, - о, злодей!-
Ввернет ему холстовые <так!- Т.Н.> руины,
Шепча: бери же! подлинный Рембрант! -
А дома - полутень, покинув Ост -
Индию, спустится из рамы Йост (21).
Мне ж, обернувшись другом, аграмант (22)
Хитона славы сунет бес и в пост,
И вот - в ладонь вонзится скорпий хвост (23).
20. II. 1936.
III.
ЛЕВ ГОРНУНГ - ШЕРВИНСКИМ (24)
Поэт, переводчик, фотограф, мемуарист, художник-любитель Лев Владимирович Горнунг (1902-1993)(25) познакомился с Шервинским в начале 1920-х годов, когда оба они стали участниками самиздатского журнала "Гермес", выходящего в 1922-1924 г. тиражом 12 машинописных экземляров (26). Шервинский предложил в последний, четвертый номере "Гермеса", подготовленный в июле 1924 г., свой перевод "Бдения в честь Венеры" (Pervigilium Veneris). А Горнунг с самого начала помогал в издании "Гермеса": "переписывал тексты на машинке, иллюстрировал каждый номер; напечатал там несколько стихотворений и был переплетчиком"(27).
В 1936 г. Горнунг вместе с Шервинским изучает и фотографирует архитектурные памятники Коломны, Великого Новгорода, Пскова, Полоцка, в 1938-м путешествует с ним и Ф.А. Петровским по Крыму. Гостя у Шервинских в Старках летом 1936 г., Горнунг знакомится со своей будущей женой, А.В.Петрово-Соловово (28). Очень известны фотографии Анны Ахматовой, сделанные Горнунгом во время ее пребывания этим летом в Старках и путешествия с Шервинским и Горнунгом в Коломну (29).
Одно из стихотворений Горнунга, посвященных Шервинскому, серьезное, - "Кремлевская набережная" (1926) недавно было опубликовано (30). В архиве Шервинского с ним хранится и другое, написанное двадцать лет спустя, шутливое, в причудливой иносказательной форме рассказывающее о, вероятно, очень обыкновенном событии: помощи, оказанной Горнунгом Шервинским (перевозке в Москву их собаки - овчарки Долли) (31).
СКАЗКА
Шервинским
Там, где Кощеево таится в дебрях царство,
Где по-над степью вал воздвигнут от татар,
В сетях стяжательства, корысти и коварства
Царевна мучилась под гнетом черных чар.
Она во образе лягушки безобразной,
Лишась красы лица, утратив стройный стан,
Храня свое добро и много дряни разной,
Шуршала на печи, как божий таракан.
Неслась мольба ее так жалобно-напевна,
Еще б немного дней, и глас ее умолк.
- О свет-Аленушка (32), о Марья-свет-Моревна,
Скучает по тебе свет-Долли - серый волк.
- Я прибыл взять тебя из алчных рук злодеев,
Всю ночь на чудище чугунном мчался я
В тамбовское житье мордовских берендеев
Из града стольного, чрез дикие поля.
- Я прибыл в царство тьмы, чтоб вырвать клад у Змея.
Я отрубил ему и голову, и хвост,
И Змей-Горыныч пал, ослабла власть Кощея,
Но наш обратный путь еще не тих и прост. -
-----------
С утра шумит метель, темнеет полдень хмурый,
Я в розвальнях везу блаженный свой трофей,
Прикрыв его совсем овчинной шубой-шкурой,
Не Эвридику ль так из Ада вел Орфей?
Еще усилие - и тот же зверь треглавый
Несет к концу пути царевну и меня,
И уж виднеются Москвы золотоглавой
Хоромы дивные при ярком свете дня.
Мой подвиг завершен. Москва бы нас встречала,
Но телеграф подвел, и поезд прибыл в срок?!
Пусть у царя был двор и на колу мочала,
О, Господи, не дай начать сей сказ с начала!
О, Родина, прости, - я сделал все, что мог!
11 марта 1946.
IV.
АЛЕКСЕЙ СИДОРОВ - ШЕРВИНСКОМУ И ВОЛОШИНУ (33)
Известный искусствовед, библиофил Алексей Алексеевич Сидоров (1891 -1978) (34), начинавший свой путь как поэт и переводчик, сохранял приятельские отношения с Шервинским всю свою жизнь. В молодости их сближали общие литературные дела (так, оба были участниками коллективного поэтического сборника "Круговая чаша" (М., 1913), искусствоведческие интересы, служба в Музее изящных искусств имени Александра III (35). Летом 1925 г. оба гостили у М.А. Волошина в Коктебеле и являлись активными организаторами театрального праздника, приуроченного к 30-летию литературной деятельности Волошина. Сидоров был основным либреттистом веселого спектакля, а Шервинский - его режиссером.
Обращаясь к Волошину в стихах, не приуроченных к этому празднику, Сидоров был серьезен:
Поймешь ли ты, что значит нам, былое
Забывшим имя и предавшим отчество,
Твое порой младенчески простое
Пророческое одиночество?
(РГАЛИ.Ф. 1458. Оп.2. Ед. Хр.14. Л.49 об.).
Эта же нота звучит в сонете Сидорова - Волошину, эпиграфом к которому взяты строки из стихотворения последнего "Дом поэта". В современных изданиях это стихотворение Волошина принято датировать 25 декабря 1926 г. Дата под публикуемым ниже сонетом Сидорова - август 1925 года - ставит вопрос о правильности принятой датировки стихотворения Волошина. Первая строка эпиграфа воспроизводит известный текст Волошина с небольшим искажением: правильно "Я не изгой, а пасынок России"; далее в сонете упомянуты Голубиная книга - книга народных духовных стихов, в вопросах и ответах повествующая о происхождении мира, человека, сословий и т.д.; Черубина де Габриак - придуманный Волошиным псевдоним поэта Елизаветы Ивановны Васильевой (урожденной Дмитриевой; 1887-1928); а также французские писатели и поэты, пропагандистом творчества которых был Волошин: Жюль Амедей Барбэ д'Оревильи (1808-1889), Поль Клодель (1868-1955) и Вилье де Лиль Адан (о нем см. в прим. 57).
МАКСИМИЛИАНУ ВОЛОШИНУ
СОНЕТ С КОДОЙ
Я не изгой, я пасынок России,
Я в эти дни ее немой укор.
М. В.
Поэт с усталой головою львиной,
Властительный кудесник этих мест,
Мне кажется, тобой избранный крест
Давно означен в Книге Голубиной.
Пускай неудержимою лавиной
Действительность волнуется окрест:
Та рукопись была из букв и звезд,
Подписанная в шутку Черубиной.
Нет! Не забыты эти имена!
По-прежнему пылают письмена.
Бывалый луг поэзии не скошен!
Барбэ - Клодель - Вилье де Лиль Адан
И рядом с ними русский жребий дан.
Неизгладимо вписано: Волошин,
Замаливатель наших древних ран…
VIII 1925
Совсем другой - шутливый и беззаботный тон взят в стихах Сидорова к Шервинскому:
СОНЕТ
С.В. Шервинскому
Ах, не тебе ли, режиссер затей,
Испанского театра и джазбанда,
Подчинена блистательная банда
Уже великовозрастных детей?
Огни поэзии всего святей,
Когда они - простая контрабанда.
- Пускай же длится строчек сарабанда
Твоей канцоны, милый Аристей (36)!
Недаром золотою серединой
Здесь чудодейно слиты воедино
Журчанье пушкинских прозрачных струй
И Карадага профиль исполинский,
Катулл (37), сонет, Полициан (38), Шервинский,
И Любочки лукавый поцелуй!(39)
VII
' 25
Коктебель
V.
АЛЕКСЕЙ СИДОРОВ. ШУТОЧНЫЕ СЦЕНЫ И КУПЛЕТЫ (40)
II (41).
ПАРАЦЕЛЬС один в комнате алхимика говорит:
Какой разительный контраст!
Я - знаменитый Теофраст (42),
Знакомы Гамбург и Марсель
С прозваньем гордым - Парацельс,
Повелеваю я один
Народом сильфов и ундин -
И я - у женщины в плену?
Скорее вечность прокляну!
Единственный остался путь:
В заклятья старые взглянуть.
Порою из моих реторт
На помощь мне приходит черт -
Тебя магически зову,
Лукавый дьявол Вельзевул!
Появляется ВЕЛЬЗЕВУЛ и говорит:
Что повелишь, великий маг,
Владетель колдовских бумаг?
Послушно преклоняет слух
Перед тобою демон мух.
Чертей на свете много есть,
Что не дадут ни спать, ни есть:
Но полчища моих рабов -
Блох, комаров, мокриц, клопов -
Быть может злее и страшней
Всех тысячи двухсот чертей.
ПАРАЦЕЛЬС:
Ты будешь мной освобожден,
Коль оградишь меня от жен
Вооружись для встречи с злом
Меркурия двойным жезлом (43) -
Пока же спрячься у окна:
Мне кажется, идет жена.
Появляется ЮНОНА, жена Парацельса, и ласкается к нему:
Любезный мой бомбастик,
Пузатый головастик!
Я только что спросонок,
Мой милый поросенок!
Довольно смены слушать:
Пойдем скорей покушать.
Ко мне придешь не зря:
Мы будем есть угря,
Потом вослед за ним
Готов большой налим,
Из мелкой же рыбешки
Большой горшок окрошки -
Накормим целый дом:
Скорее же, пойдем!
Парацельс делает отчаянные жесты. Вельзевул, подкравшись сзади, пускает на нее муху.
Ай, какая злая сила
Мне затылок укусила!
Места гаже нет на свете,
Чем у мужа в кабинете!
Как отшельника вериги
Всюду книги, книги, книги!
Пыль, и грязь, и паутина -
Вот ученого картина!
Здесь не подойдешь к окошку -
Не получишь ты окрошку!
Пусть тебя весь свет забудет -
Здесь ноги моей не будет!
Уходит.
ВЕЛЬЗЕВУЛ:
Не правда ли, хорошая работа?
Мне кажется, ты недоволен что-то?
ПАРАЦЕЛЬС:
Ты молодец. Тебя хвалить я рад.
Но ряд не кончен нам сужденных страд:
Ты видишь - в том, напротив нас окне
Покажется порою дама мне;
Необычайно пёстр ее наряд,
В глазах ее - необъяснимый яд!
Какую не возьму из этих книг -
Боюсь - ее возникнет образ вмиг.
Я вижу вновь - лиловые глаза -
На сердце - совершенная гроза!
Ее искал я между эльф и фей,
Но не нашел - так помогай скорей!
ВЕЛЬЗЕВУЛ смотрит вдаль, где сидит Венера:
А! с этою особой я знаком!
Не знаю - впрочем, нам поможет вера:
Она у нас начальствует полком,
Тангейзерова древняя Венера (44).
Делает ей знак. Появляется ВЕНЕРА и говорит:
Давно ждала я приглашенья
От преданных моих друзей!
Такого волшебства свершение
Всего приятней и милей.
ПАРАЦЕЛЬС:
Я заклинаю древней властью,
Вращая Соломонов ключ (45) -
Оставь свои соблазны страстью
И красотой меня не мучь!
Венера смеется. ПАРАЦЕЛЬС обращается к Вельзевулу:
Ты, порожденье Люцифера,
Иль помощи я не найду?
ВЕЛЬЗЕВУЛ:
Давно известно, что Венера
Сильнее всех чертей в аду!
ВЕНЕРА:
В полыни ли, в шафране, в мяте ли
Вы выварите эликсир -
Напрасно все, мои приятели,
Лишь мне одной подвластен мир!
Одной наружностию этою
Не я ль - сильнее всех богинь?
Тебе я искренне советую:
Свои строптивости покинь.
Идет к Парацельсу, чтобы его обнять. Тот в ужасе хватается за книгу и подымает ее перед собою. Венера кружится вокруг него.
ПАРАЦЕЛЬС:
Ужели дьявол не поможет
И формулы солгут слова?
Ученость мировая, тоже
Ты пред Венерою мертва?
О Веритас, моя Минерва,
Тебе был дан мой подвиг первый,
Когда сам ад меня не спас -
Приди ко мне в последний час!
Появляется МИНЕРВА с бутылкой и говорит:
Венера, погоди немного,
Тебе достаточно добыч.
Юнону он согнал с порога -
К чему тебе мой старый сыч?
Ведь ты любить привыкла пылко
Преображая Тартар в рай
Парацельсу:
Вот женщина - и вот бутылка:
Ученый неуч - выбирай!
Парацельс с жадностью хватается за бутылку:
Хвалю тебя, везде едино
Служи Дионису и мне
Узнаешь: veritas in vino
По-русски: истина в вине.
ВЕЛЬЗЕВУЛ, предлагая руку Венере:
Сударыня, в победном Вашем счете
Вам неизвестно ни одной измены.
Когда-нибудь опишет Вольфганг Гете
Страсть Фауста и торжество Елены.
ВЕНЕРА:
Идем. Его по правде жалко.
МИНЕРВА:
Земные страсти - это прах!
ПАРАЦЕЛЬС:
О выбор - ты конечно палка,
И кажется, о трех концах!
II акт
1. КАЗАНОВА поет куплеты:
Нет луны на свете яркой
Как луна святого Марка,
И такого не бывало
Веселее карнавала.
Из-под каждой полумаски
Приключений ищут глазки.
Опасаться вечно надо:
Ожидает бастонада (46).
Только мне не страшно фурий:
Я - Венеции Меркурий.
Знаю я как на ладони
Город славного Гольдони:
Каждой ночью вечно новы
Похожденья Казановы.
2. Дуэт: Юнона и Казанова
ЮНОНА:
Кавалер, я скучаю одна
Ожидаю желанную страсть я.
Вам не кажется - сеет луна
Над толпой семена сладострастья.
КАЗАНОВА:
Мадонна, я клянусь страстями,
Испытанными на земле,
Что вы без маски под очками
Окажетесь еще милей.
(срывает с нее маску)
ЮНОНА:
Казанова, меня не беги,
Я пытаю томительной страстью.
Этой полночью все не строги
На призывы к любовному счастью.
КАЗАНОВА:
Сеньора, мне знакомы страсти
И неги ласки при луне -
Но не у женщин я во власти,
А женщины послушны мне.
(Скрывается).
3. Дуэт: Минерва и Парис
ПАРИС:
Красавица, мою простите смелость
В подобный час,
Но мне необоримо захотелось
Увидеть вас.
МИНЕРВА:
Синьор, но ведь это бесчинно,
Стремительней способа нет!
Молю пощадите невинность
Моих восемнадцати лет.
ПАРИС:
Сударыня, не знаю, что ответить
Но гнев склоня,
Я умоляю дерзость не заметить,
Простив меня.
МИНЕРВА
Учили прощать неизменно
Меня у святых урсулин.
Ах, в монастыре совершенно
Таких не бывало мужчин.
(Убегает).
4. Дуэт: Венера и Зевс.
ЗЕВС:
Прелестная донна Венера,
Примите покорный привет
ВЕНЕРА:
Учтивее Вас кавалера,
Конечно, в Венеции нет
ЗЕВС:
О старость, жестокая старость!
Твоих не избегну погонь!
ВЕНЕРА:
Но в пепле любого пожара
Старанье раздует огонь.
ЗЕВС:
Увы, наступает расплата
Раненько для радостных дел.
ВЕНЕРА:
Ну, полно, оставьте, сенатор,
Иль Ваш кошелек опустел?
ЗЕВС:
Четыре со мной луидора,
Давно я любви не знавал.
ВЕНЕРА:
Не прочь я попробовать скоро -
Да здравствует наш карнавал!
5. МИНЕРВА поет каватину:
В монастыре
За чтеньем книг старинных
Я на заре
Любила помечтать;
Моих желаний
Трепетно невинных
Путем стараний
Прочим не понять!
И ныне здесь,
В веселье карнавала,
Мой разум весь
Охвачен как огнем.
Я в первой вере
Столько не мечтала
О кавалере
С голубым плащом.
Что делать мне?
Мои вопросы втуне
Здесь, при луне,
Томится странно кровь,
Узоры света
Пляшут по лагуне -
- Иль это - это
Жданная любовь?
6. Двойная серенада
ПАРИС:
Синьора, я просить не смею
Вас серенады ждать моей.
Ах, я всецело пламенею
Загадочнейшим из огней.
КАЗАНОВА:
Загадочнейшим из огней
Любви загорелась корона.
Прелестная, выйди скорей,
Склонись мне навстречу с балкона!
ПАРИС:
Склонись на встречу мне с балкона,
Избранница моей мечты!
Дай сопричастным стать закона
Задумавшейся красоты!
КАЗАНОВА:
Задумавшейся красоты
Я сон преисполню лобзанья!
Любовь, наслаждение, ты
Увенчиваешь ожиданье!
ПАРИС:
Увенчивает ожиданье
Сладчайший из земных огней!
КАЗАНОВА:
Тебя я зову на свиданье
Всей силою страсти моей!
7. ВЕНЕРА поет песню в честь Венеции:
Венеция, звезда морей,
Тебе я буду песню петь.
Прекрасней нет страны моей,
Чтоб жить и сладко умереть.
Здесь золотая бирюза
Отрадных дней, часов, ночей.
Венеция, моя звезда!
Венеция, звезда морей!
Теперь пора любить и петь,
Ответить зову ласки "да";
Мы будем пламенно хотеть,
Чтоб длился карнавал всегда -
Наш праздник станет веселей,
И счастьем озарит года.
Венеция, звезда морей,
Венеция, морей звезда!
VI.
АЛЕКСЕЙ СИДОРОВ - ДУРЫЛИНУ (47)
Алексей Сидоров и Дурылин в 1911-1913 гг. были очень дружны. Они регулярно посещали ритмический кружок Андрея Белого при издательстве "Мусагет", бывали в "Обществе свободной эстетики". Дурылин гостил в имении Сидоровых Николаевке, где друзья вместе занимались ритмическими подсчетами, с восторгом читали В.В.Розанова, сочиняли оставшийся недописанным фантастический роман, главным действующим лицом которого должен был стать воскрешенный магом средневековый рыцарь, принужденный при таинственных обстоятельствах преобразиться в московского футуриста (48). Оба стали членами издательства "Лирика", соседствовали на страницах одноименного с издательством альманаха (М., 1913). После женитьбы Сидорова осенью 1913 г. на Т. Буткевич, идеальной подруге юности С.Н.Дурылина, ставшего через несколько лет священником и давшим обет целебата, отношения между прежними приятелями, внешне оставаясь дружественными, стали гораздо более прохладными (это видно по записям о Сидорове в книге Дурылина "В своем углу" (М., 2006, по ук.).
С.Н. Дурылину
О, молодость, ты промелькнула гулко
Над зеленеющею новью пар…
… Из Афанасьевского переулка
Мы вышли на Пречистенский бульвар (49) -
Как наше сердце трепетало прежде -
Ты помнишь? Этому шестнадцать лет…
Сегодня сбыться суждено надежде:
Нам отворяет двери Мусагет (50).
Ты помнишь домик (недалеко Гоголь
Совсем вчера сощурил медный глаз) (51)?
Нас влек туда необозримо строго
Литературной магии соблазн.
Три комнатки квартиры неприметной,
Расписанной под стиль модерн,
Где улыбался нам Эмилий Метнер,
Скептический от теософских скверн (52);
Ах, сердце трепетное закипело
И погрузилось в пламенную дрожь,
Когда стремительно воскинул Белый
Нам на доске ритмический чертеж (53).
Сейчас должно быть не поймут, когда-то
Такой необоримый трепет наш,
С которым на фигуры и квадраты
Поэзию разметил карандаш.
Чтобы, от робости чуть-чуть бледнея,
Мы сообщали старшим опыт свой,
Что равных нет Волошинским спондеям,
Что скверно ямбом пишет Садовской (54);
А сам он нас с улыбкою степенной
На вечер звал в гостеприимный "Дон",
Где Эллис жил, поэт второстепенный,
Фанатик, гений, рыцарь всех Мадонн (55);
А эта - Пресненская мастерская,
Волнение в читаемых стихах
И белых статуй призрачная стая,
И сам хозяин - добродушный Крахт (56) -
Не он ли нам - берет над глазом скошен -
Когда-то сообщил, так, исподволь,
Что завтра прочитает Макс Волошин
Вилье д' Адана - кажется, Аксель? (57)
И мы с такою трепетностью зыбкой
Ты помнишь? Слушали без слов
Агенобарба (58) с детскою улыбкой,
Заклявшего нам Франции певцов -
…Шестнадцать лет! На огненной планете!
Столь многих нет - и мнится чудом мне,
Что мы с тобой у Макса в кабинете
Читаем повести о старине.
Должно быть, это судьбы повелели
И думать радостно, что суждено
В благословенно-горьком Коктебеле
Минувшему быть с будущим - Одно!
Коктебель
2/9-<19>26
VII.
СЕРГЕЙ ДУРЫЛИН - ШЕРВИНСКОМУ (59)
Поэт, философ, театровед, искусствовед, священник Сергей Николаевич Дурылин (1886-1954) познакомился с Шервинским через их общего друга юности А.А. Сидорова. Имя Дурылина отсутствует в воспоминаниях Шервинского, и Дурылин (в опубликованной части книги) "В своем углу" не посвящает Шервинскому отдельных страниц (он лишь бегло упоминается в ней). Публикуемое стихотворение Дурылина - свидетельство особого душевного расположения к Шервинскому и пристального внимания к его творчеству (об ответной симпатии Шервинского говорит одно из публикуемых ниже его писем к Сидорову).
Сергею Васильевичу
Шервинскому
с любовью
Я помню, опершись рукой о столик
О трех давно натруженных ногах,
Читал ты опыты своих буколик (60)
И сладок был Катулл в твоих устах (61).
А ныне песни сладкие Ронсара (62)
Улыбкою не умягчают уст.
Так: юность - парк веселый Фрагонара (63),
А мир за ней - как лес осенний пуст.
Стремительны осенние набеги
На зелень буколических лугов -
И горький строй раздумчивых элегий
Ты принял у Эвксинских берегов (64).
Но пусть стезя весенняя поблекла
И горек передзимний хмель обид -
Покорствуй:
лик судьбовершителя Софокла (65)
Неисследимой скорбию повит.
Коктебель. 27/VIII. 1926 г.
День чтения "Трахинянок" (66)
VIII.
ВЕРА ЗВЯГИНЦЕВА - ДУРЫЛИН - ПАСТЕРНАК
Актриса, поэт и переводчик Вера Клавдиевна Звягинцева (Ерофеева; 1894-1972), по определению Б.Л. Пастернака, "человек с прирожденными способностями" (67). Она была верным другом Дурылина, во время его Томской ссылки и писала ему письма, и присылала книжные новинки, и передавала его письма Б.Л.Пастернаку. В гостях у Звягинцевой Пастернак вписал в альбом Дурылина маленький экспромт:
На счастье Сереже
Среди раздорожья.
Боря
У Веры Клавдиевны
23.V.33.
(Альбом Дурылина - РГАЛИ. Ф.2980. Оп.2. Ед. хр.276. Л.13. Далее: Альбом Дурылина с указ. листа).
Судя по тому, что некоторые свои письма, адресованные Звягинцевой, Дурылин потом включил в книгу "В своем углу" - она была одной из тех людей, с кем Дурылину было нетрудно вести доверительную и сокровенную беседу. Одной из тем этой беседы был Лермонтов, которым Дурылин долгие годы занимался (см. его статьи "Судьба Лермонтова" ("Русская мысль", 1914, №10), "Академический Лермонтов и лермонтовская поэтика" ("Труды и дни". 1916. Тетр.8), недавно переизданный комментарий к "Герою нашего времени" (1940) и др. работы).
1.
С.Н.Дурылину (68)
Порой становится невмочь
Нести одной все эту роскошь:
Любви, стихов и звуков россыпь,
И просишь ближнего помочь:
Услышать тот же самый запах
Восторга, листьев, холодка,
Увидеть рай в кленовых лапах…
А у него своя тоска,
А у него своя отрада; -
И тащишь непосильный груз
Всех красок, всей любви, всех муз,-
- Весь сбор земного винограда.
23 мая 1933 г.
Москва
2.
ЛЕРМОНТОВ (69)
Что это? Смертельный выстрел.
И гроза. Протест стихий.
Как они кончают быстро
Дивные свои стихи.
Так и не случилось встречи.
Суета. Балы. Дела.
И давно на Черной речке
След позёмка замела.
Так и не случилось, Пушкин,
Обменяться блеском слов,
Звуком о звук, краем кружки
Чокнуться за жизнь стихов.
Шла Россия низкой тучей,
В головах стоял туман.
Лермонтов? Богатый внучек,
Офицер и дон-жуан.
Он смотрел на всё волчонком,
Едкость мысли шла на вздор,
Пятигорские девчонки
С ним делили разговор.
Сладкой прелестью обмана
На минуту обольщен,
Он в шпионке иностранной
Увидал свой райский сон (70).
Крылья Демона смыкая,
Ночь Кавказская текла,
Он держал ее руками,
Превращал в сияний клад.
Кто он был? Годами - мальчик,
Горьким знаньем - Агасфер.
Мысль летела дальше, дальше,
Выше человечьих сфер,
Для того, чтобы разбиться
О дурацкий пистолет.
Чтобы глухо стал дивиться
Петербургский высший свет
И чтоб ропот соловьиный
Принял за собачий лай
Лживый Аполлон в лосинах
Император Николай.
1934
октябрь
18
IX.
СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ
Поэт, богослов и мемуарист Сергей Михайлович Соловьев (1885-1942), внук историка С.М.Соловьева, племянник поэта и философа В. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, был рукоположен в сан священника 2 февраля 1916 г. "В Рождество 1920 он принял решение о присоединении к католической церкви - вошел в общину русских католиков восточного обряда<…> Вернувшись в лоно православия в 1921 г., он, однако, в 1924 г. окончательно связывает себя с московской общиной русских католиков" (71). Публикуемое здесь стихотворение было записано в альбом С.Н.Дурылина. Являясь свидетельством определенного этапа духовной биографии С.М.Соловьева, оно ценно и само по себе, и как один из текстов, несомненно послуживших "источниками" стихотворения Б.Л.Пастернака "Магдалина" (1949).
2 ФЕВРАЛЯ (72)
Снова, снова с ладаном и звоном
Остия взвилась передо мной,
И Христос-младенец Симеоном
Принят в руки, кончен путь земной.
В храме холод, но сияет синий
Свод небес в предчувствии весны…
Слышу голос: "Отпущаешь ныне",
Свечи вечные освящены.
Семь годов назад я был поставлен
В алтаре, приявши на ладонь
Плоть Христа… Когда, где будешь явлен
Душу мне сжигающий огонь?
Ближе дым и ближе пенье хора, -
Вот они, воители Христа,
Шествуют, не подымая взора,
Все под тенью черного креста.
Отроки звонят неумолимо,
И идет, как судия на суд,
Полновластный представитель Рима,
Сжав в руках таинственный сосуд!
А над ним колышутся знамёна,
И блестят Марии вензеля,
И с небес взирает царь Сиона.
Как Ему покорствует земля!
Старцы, дети слиты в общем гимне,
Он растет под сводом, как гроза…
Бледные, в одежде темной, зимней
Девочки проносят образа.
Но пройдут два месяца, и те же
Непорочной стаей голубиц
Будут реять, дождь цветочный свежий
Перед чашей рассыпая ниц.
Загремят рыдания органа,
Как любовно бьющаяся грудь…
О, гряди невеста от Ливана,
О, осыпьте лилиями путь.
<19>24 г.
X.
АНДРЕЙ ЗВЕНИГОРОДСКИЙ
Звенигородский Андрей Владимирович (1878-1961) - поэт, литературовед, князь (73). Автор двух книг стихотворений: Delirium Tremens. M. 1906; Sub Jove frigido. М., 1909. О нем как о своем добром знакомом сочинил шутливое стихотворение в начале 1930-х гг. О.Э.Мандельштам. В 1920-е годы Звенигородский бывал в Москве лишь наездами, подолгу живя в своем родном Ардатове. Двойная подпись под стихами - дата и место их создания и дата и место записи в альбом Дурылина.
1.
К ПРОХОЖЕМУ(74)
Меня убили. Закопали в ров.
Вокруг пустынно. Пробегают волки.
В народе обо мне умолкли толки.
И прах мой съеден сонмом червяков.
Меня одело в сладостный покров
Небытие. О крест мой чешут телки
В июньский зной искусанные холки,
И много крот кругом нарыл ходов.
На холмик мой крестьянин бросил зерна.
Растет трава. Свободно и покорно
Я за земной блаженствую чертой.
Мне все легко, что трудно было прежде.
Как в праздничной душа моя одежде
Нездешней вся сияет красотой.
1926 г.(75)
г. Ардатов Нижегородской губ.
Глубокоуважаемому Сергею Николаевичу
Дурылину
с любовью А. Звенигородский
28 октября 1945 г.
Москва
2.
РОССИЯ (76).
Безумная беспечность
На все четыре стороны.
Равнина. Бесконечность.
Кричат зловеще вороны.
Разгул. Пожары. Скрытность.
Тупое безразличие.
И всюду самобытность,
И жуткое величие.
1916 г.
Андрей Звенигородский.
Нижний Новгород.
Глубокоуважаемому Сергею Николаевичу Дурылину на память о нашей первой встрече 17 окт. 1945 г.
Москва
XI.
ИЗ ПИСЕМ С.В.ШЕРВИНСКОГО А.А.СИДОРОВУ 1913-1914 гг.
1. (77)
Пески 12 июля 1913 г.
Милый Алексей Алексеевич,
очень рад был получить от Вас несколько строк, но Вы меня огорчили, не сообщив ничего о себе, как Вы проводите лето, над чем работаете.
Что касается предложения сотрудничества в "Лирике" (78), то я могу лишь благодарить за него и ответить, что я принципиально с удовольствием соглашаюсь на таковое сотрудничество и рад вступить в переговоры с редакцией; очень прошу дать мне более подробные сведения о будущем журнале, какой он будет носить характер, как и когда выходить.<…> (79)
2. (80)
4 августа 1913 года
Очень благодарю Вас, милый Алексей Алексеевич, за Ваше письмо.
Программа "Лирики" меня вполне удовлетворила. От С.Н. Дурылина я еще ничего не получал. Во всяком случае, если до отъезда моего нам не удастся с ним переписаться, то переговорить успеем в октябре. Но я попросил бы Вас как-нибудь познакомить меня с Ю.П. Анисимовым (81); я видел его у Вас, но познакомлены мы тогда не были.
Вы спрашиваете о планах относительно журнала, который мы предполагали с А.А. Блюменау, и об "Круговой чаше" (82). Что касается первого, то я постепенно уничтожаю свои надежды; во 1-ых <так! -Т.Н.> программа нашего журнала совпала бы с программой "Лирики", и существование двух аналогичных органов, так или иначе конкурирующих друг с другом, на мой взгляд, является излишним, так как и один вряд ли может рассчитывать на достаточное количество подписчиков. Лучше основательней работать в "Лирике" вместе, тем более что она уже налажена и материально обеспечена.
3. (83)
Дорогой Алексей Алексеевич!
Хочу с Вами условиться о дне свидания с редакцией "Лирики". Мне было бы очень удобно 5 сентября у Вас в 7 1/2 часов вечера, но не позже, так как мне предписано в 11 часов ложиться в постель. Надеюсь, что этот день и этот час будет удобен и Вам, и Сергею Николаевичу, и Юлиану Петровичу (84). Прошу Вас мне ответить тотчас же, чтобы можно было успеть списаться в случае, если Вам неудобно./…/
27.08.1913. Пески.
4. (85)
Милый Алексей Алексеевич!
Недавно видел я Ваших на эстетике (86), и они мне сказали, что Вы тоскуете по России и жалуетесь, будто мы, москвичи, Вас забыли. Это в корне ложно. /…/
Что нового сообщить мне Вам? Прежде всего, мечты о журнале, для коего я даже взял у Вас материал, мечты эти безропотно и кротко гаснут. Происходит это, гл<авным> обр<азом>, оттого, что все мы, хотевшие отдать свои силы новому начинанию, убедились, что вряд ли мы сможем достаточно предаться делу, т.к. у всех нас неотложные дела и занятия. Если вести журнал, то только хорошо вести; на это у нас положительно не хватило бы сил. Даже наш любезный и свободный Александр Адольфович (87) и тот в этом году занят по горло. Itaque (88) - редакторствовать некому. А это уже вполне достаточное основание, чтобы не вести трудного и ответственного дела. Но бесконечно жаль снова откладывать это на неожиданно долгий срок! У Лирики тоже, кажется, все пока заглохло (в смысле журнальном). Из наших общих знакомых видел я почти всю лирику en bloc (89) на эстетике (90); там был и Сергей Николаевич (91). Его я в первый раз вижу в этом учреждении! У Серг<ея> Ник<олаевича> я недавно был в гостях. Как у него мило и хорошо! Большая божница, старообрядческие картины, старые книги и среди них он сам, такой бесконечно добрый и уютный. Около него положительно чувствуется какой<-то> внутренний отдых. Я просидел у него долго; к нему пришел и Ваш брат, и мы все вместе вели приятную беседу. Недавно был и у Брюсова(92) и познакомился там с Вячеславом Ивановым (93). Он произвел на меня очень умное впечатление <так!- Т.Н.>. Его блестящая речь, насыщенная ученостью и смягченная добродушной улыбкой, невольно запоминается. Он очень интересуется футуризмом, и Вадим Шершеневич (94) читал ему стихи (кстати, мне не понравившиеся). Теперь Москва носится с футуризмом, устраиваются вечера, читаются лекции и доклады. Какие это жалкие, бедные, иссушенные городом футуристы и как жалко их искусство, если только это высокое слово применимо к их детскому лепету или грубой наглости…
5. (95)
5.02.1914 <…>
Вам, вероятно, уже писал кто-нибудь о происходящем в "Лирике", как вследствие дерзкого заявления были исключены Бобров, Асеев и Пастернак и как они теперь считают это постановление незаконным (96). Неизвестно, что из этого всего выйдет. Хуже всего если из-за этого всего распадется только что народившееся издательство! Я, между прочим, официально избран в число "лириков". Еще до всех этих происшествий я отдал в Лирику свою небольшую поэму, "Ян-органист". Если "Лирика" согласится ее печатать, то отдельная маленькая книжечка выйдет постом (97) <..>.
Примечания:
© T. Neshumova
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
