Евгений Степанов

НЕАКАДЕМИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ - 2

Вторая Абиссиния.
"Дальняя, загадочная Каффа", осень-зима 1910 - 1911 гг.

В первых "Неакадемических комментариях" автор предупредил читателя, что в дальнейшем он не будет придерживаться строгого хронологического порядка. Тогда, комментируя предысторию первого сохранившегося письма Гумилева Ахматовой, пришлось проследить историю взаимоотношений поэтов от знакомства в 1903 году до венчания в апреле 1910 года. В конце была заявлена тема следующих "неакадемических комментариев" - второе путешествие Гумилева в Абиссинию. Хронологически новые комментарии продолжают предыдущие. Всего семь месяцев отделяет возвращение Гумилева из первого "охотничьего" путешествия по Абиссинии и чуть более трех месяцев от возвращения из свадебного путешествия с Ахматовой в Париж от второй - самой загадочной и продолжительной поездки в Абиссинию, похожей на бегство. От кого и от чего?

До последнего времени казалось, что путешествие это так и останется неразрешенной загадкой, дающей почву для всевозможных домыслов, которыми переполнены все беллетристические биографии Гумилева. Жаль, что участвуют в этом процессе не только многочисленные дилетанты и графоманы (ну с них и взятки гладки!), но и вполне солидные издания - в частности, выходящее под эгидой "Пушкинского Дома" десятитомное "Полное собрание сочинений" Н. Гумилева. Однако справедливости ради должен отметить, что именно в связи с работой над комментариями к эпистолярному наследию Гумилева для этого издания мне, думается, удалось раскрыть некоторые загадки этого путешествия и существенно уточнить свою "Хронику" 1991 года (Николай Гумилев. Сочинения в трех томах. Том III. М. "Художественная литература", 1991). Попутно замечу, что как в основополагающих "Трудах и днях" Лукницкого (Приложение 2 в книге: В.Лукницкая. "Любовник. Рыцарь. Поэт." СПб., "Сударыня", 2005), так и во всех последующих работах описание путешествия Гумилева 1910 года излагается предельно кратко и полностью соответствует "Хронике". Единственное исключение составляют работы А. Давидсона, который, хотя и придерживался общепринятой версии, однако ввел в научный оборот множество неизвестных ранее документов, что в совокупности с публикацией нескольких новых писем Гумилева (решающим является одно), позволили мне радикально переработать "Хронику" 1991 года. Вначале очень кратко о последовательности изложенных там событий.

Сентябрь 1910 года. В конце месяца - как представляется, довольно неожиданно - Гумилев отправляется в путешествие в Абиссинию. На этот раз он никаких попутчиков не искал (краткое описание предшествующего периода см. в "Первых неакадемических комментариях"). Отправная точка - обычная, Одесса. Далее по проторенному маршруту - Константинополь и Порт-Саид. В Порт-Саиде в маршруте появляется "зигзаг", который никем никогда не комментировался, скорее всего, попросту игнорировался или не замечался. Конечная точка морского пути - традиционная, Джибути. С момента вступления на абиссинское побережье, как отмечается всеми (в том числе и Лукницким, а значит, и Ахматовой), пять месяцев, с октября 1910 года до середины марта 1911, - ни единой весточки в Россию. Исключение составляют не письма Гумилева, а чудом сохранившиеся копии писем жены русского посланника в Абиссинии Б.А. Чемерзина, впервые опубликованные А.Давидсоном, но, как следует из "Трудов и дней", ранее проработанные П. Лукницким. Из них следует, что с 19 ноября до конца года Гумилев жил в Аддис-Абебе. В 1920-е годы Лукницкому довелось беседовать и с самим Б.Чемерзиным. Видимо, именно c его слов Лукницкий внес в "Труды и дни" запись, которую ввиду ее важности приведем полностью, точно так, как в оригинале. Следует обратить внимание на большое число нетипичных для "Трудов и дней" вопросительных знаков, однако именно эта запись является источником для всех последующих, более "подробных" рассказов. В скобках <…> Лукницкий указывал всех, от кого он получил соответствующую информацию о Гумилеве.

"1910. С конца октября по январь никому в Россию не пишет. В Петербурге и Царском Селе о нем нет никаких известий. <А. И. Гумилёва, А. А. Ахматова и др.>

1911 Конец января? - февраль. Путь из Аддис-Абебы через пустыню и Черчер в Джибути. <Б.А.Чемерзин>. Примечание. Б.А.Чемерзин сообщает, что в Джибути Н. Г. должен был знать Ато-Иосифа - абиссинского представителя, который мог помогать ему в собирании песен и этнографических предметов, потому что сам, кажется, был поэтом.

1911 Февраль? - март. Путь из Джибути на пароходе в Россию (Александрия - Константинополь - Одесса). <А. А. Ахматова и др.>.

В конце путешествия прислал в Царское Село (матери А.И.Гумилёвой) телеграмму. <А.А.Ахматова>

1911 Март. Проездом через Москву был у В. Я. Брюсова. <И.М.Брюсова>.

1911. 25 марта (здесь и далее выделено Е.С.). (Или не раньше 19 марта). Вернулся из Африки в Петербург и Царское Село. Новых стихов не привез. Приехал больным сильнейшей африканской лихорадкой; разочарованный Африкой, экзотикой, путешествиями, настроенный крайне пессимистично. <А. А. Ахматова, А. И. Гумилёва и др.>

Это все, что до сих пор было известно о путешествии Гумилева, точнее, о первых трех месяцах 1911 года и его возвращении. Про начальный этап, 1910 год, информации обнаружилось больше. В "Хронике-1991" за 1911 год я позволил себе следующую фразу: "Там, где нет информации, рождаются легенды. Одна из них, довольно распространенная, рассказывает, что во время этой поездки Гумилев женился на чернокожей туземке и какое-то время счастливо прожил в ее племени. Легенда получила и стихотворное воплощение в дружеском приветствии А. Кондратьева: "...Трон золотой короля Менелика // Гордо отринув, привез он с собою // Пояс стыдливости, взятый им с бою // У эфиоплянки пылкой и дикой..". Существовали и другие легенды, которые ни доказать, ни опровергнуть невозможно... Исходили они большей частью от лиц, достаточно мало общавшихся с Гумилевым в ту пору, яркий пример - африканские "воспоминания" В.Рождественского ("Николай Гумилев. Исследования и материалы. СПб., 1994, сс.398-426).

Попытаемся все-таки разобраться, что же было на самом деле. Как ни странно, это оказалось возможным. Но прежде чем снова перенестись в Абиссинию, напомним о семи месяцах, разделявших две африканские поездки Гумилева, ведь многие незамеченные ранее ниточки завязывались именно в тот период.

Нельзя сказать, что весна и лето 1910 года прошли однообразно, и Гумилев снова устремился в Африку от скуки. Как раз наоборот. Месяцы эти насыщены множеством важных для жизни поэта событий. Остановимся только на тех, которые могли послужить косвенными причинами "бегства", на том, как менялись планы его путешествия, когда и в каком виде возникла в них Абиссиния.

Как уже отмечалось в первых "Неакадемических комментариях", 2 февраля 1910 года сразу же из Одессы Гумилев направился в Киев, чтобы навестить Анну Горенко, - теперь уже в роли жениха. Вскоре, на Масленицу (в том году она пришлась на 21 - 28 февраля), Анна Горенко сама приехала на несколько дней в Петербург. Тогда она впервые побывала дома у Гумилевых в Царском Селе. 20 марта Гумилев уехал с С.Ауслендером в его имение Парахино на станции Окуловка в Новгородской губернии. Оттуда он писал в Петербург Зноско-Боровскому (ПСС, т.8, №85): "Дорогой Женичка, я уже в Окуловке и шлю тебе отсюда мой лучший привет. Здесь хорошо: солнце светит, птички поют и т.д. Вернусь, наверно, во вторник; в понедельник пойду на тетеревиный ток..." Получив письмо от А. Горенко, Гумилев 23 марта вернулся в Петербург.

Весной и летом продолжается его переписка с В.Брюсовым (от этого периода сохранились только 4 письма Брюсову, других, скорее всего, и не было - разумеется, кроме уничтоженной переписки поэта с невестой). 21 марта Гумилев сообщает Брюсову о выходе своей новой книги стихов и напоминает ему про Абиссинию: "... скоро должна выйти моя книга стихов, посвященная Вам, как моему учителю, и я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы согласились написать о ней в "Аполлоне" <…> Я послал Вам три письма из Египта и Абиссинии. Дошли ли они?.." Дошли два письма (№75 и №81, одно, со стихами, было утеряно). Уже из Киева 21 апреля Гумилев пишет Брюсову: "...пишу Вам, как Вы можете видеть по штемпелю, из Киева, куда я приехал, чтобы жениться. Женюсь я на А.А. Горенко, которой посвящены "Романтические цветы". Свадьба будет, наверное, в воскресенье, и мы тотчас же уезжаем в Париж. К июлю вернемся и будем жить в Царском по моему старому адресу. "Жемчуга" вышли. <…> "Жемчугами" заканчивается большой цикл моих переживаний, и теперь я весь устремлен к иному, новому. Каково будет это новое, мне пока не ясно, но мне кажется, что это не тот путь, по которому меня посылает Вячеслав Иванович. Мне верится, что можно еще многое сделать, не бросая лиро-эпического метода, но только перейдя от тем личных к темам общечеловеческим, пусть стихийным, но под условьем всегда чувствовать под своими ногами твердую почву..."

Первые "Неакадемические комментарии" завершились "таинственным" бракосочетанием Николая Гумилева и Анны Горенко 25 апреля в церкви села Никольской Слободки, Остерского уезда, Черниговской губернии. Почему в сельской церковь, если учесть, что семья Горенко жила в центре Киева? Повторять нелепые легенды о "тайном от родственников" венчании не стоит. Заметим лишь, что в 1910 году к Черниговской губернии относилось все левобережье Днепра, а село Никольская Слободка располагалось как раз напротив Лавры. Сельскую церковь снесли при строительстве киевского метрополитена, станций "Левобережная" и "Дарница". Подарок от жениха невесте - "Жемчуга" с надписью: "А. А. Горенко. Кесарю кесарево" и стихотворение "Баллада".

Вскоре после свадьбы молодожены отправились в Париж и провели там весь май. Примечательно описание этой поездки у Лукницкого, очевидно, со слов Ахматовой: "... Около 1 мая уехал с женой из Киева в Париж <…>. Ехали через Варшаву и Берлин. В Париже остановились на rue Buonaparte, 10. Весь месяц живут в Париже. Посещают музеи (Лувр, Густава Моро, Музей Гимэ - экзотических вещей и др.), средневековое аббатство Клюни, Jardin de Plantes. Примечание. А. А. Ахматова, рассказывая в 20-х годах мне о мае - июне 1910 г., умолчала о Модильяни. (А не Модильяни ли водил А. А. и Н. Г. по музеям Парижа?) Бывают в кафе "Pantheon", "d' Harcourt", "La source", в ночных кабаре. Были в Булонском лесу. <…> Одно из любимых занятий - покупка книг. Здесь написаны стихотворения: "Я тело в кресло уроню", "Нет тебя прелестней и капризней", "Все чисто для чистого взора", абиссинские песни (вошедшие в "Чужое небо"); задуман и начат цикл стихов о Наполеоне. Острая тоска по Африке <…> 1-е числа июня. Вместе с женой вернулся в Царское Село, в дом Георгиевского, по Бульварной ул. Июнь - июль - август. Жизнь в Царском Селе. Бывает на "Башне" у В. И. Иванова..." 10 июня в Павловском парке Гумилев представил жену своим друзьям М. Кузмину, С. Ауслендеру, Е. Зноско-Боровскому, и она впервые читала им свои стихи. 13 июня Гумилев в первый раз привел жену на "башню".

9 июля следует очередное письмо Гумилева Брюсову: "...я стараюсь расширять мир моих образов и в то же время конкретизировать его, делая его таким образом все более и более похожим на действительность. Но я совершаю этот путь медленно, боясь расплескать тот запас гармонии и эстетической уверенности, который так доступен, когда имеешь дело с мирами воображаемыми и которому так мало (по-видимому) места в мире действительности. Я верю, больше того, чувствую, что аэроплан прекрасен, русско-японская война трагична, город величественно страшен, но для меня это слишком связано с газетами, а мои руки еще слишком слабы, чтобы оторвать все это от обыденности для искусства. Тут я был бы только подражателем, неудачным вдобавок; а хочется верить, что здесь я могу сделать что-нибудь свое. "Жемчуга" - упражненья, и я вполне счастлив, что Вы, мой первый и лучший учитель, одобрили их. Считаться со мной как с поэтом придется только через много лет. Я уже женат и живу в Царском, на старой квартире <…> И думаю остаться еще несколько месяцев, пока не потянет куда-нибудь на юг. Пока смутно намечается поездка в Среднюю Азию..."

Средняя Азия возникла не случайно. Заразить своей "тоской по Африке" Ахматову Гумилев не смог. Но хоть куда-нибудь уехать именно с нею он, безусловно, мечтал. Об этом есть у Лукницкого: "... Обдумывает план путешествия в Среднюю Азию или в Африку, штудирует географический атлас Видаль ла Бланша..." Есть и еще одно прямое свидетельство. Из письма М.М.Замятниной к М.А. Бородаевской от 24 июля: "Гумилев мечтал поехать с Ахматовой "не то морем во Владивосток, не то через Самарканд в Китай" (письмо 1910 г. - ГБЛ. Ф. 218, 1349. 12. Л. 3 об.). Легко представить себе реакцию Ахматовой на такие планы, если вспомнить, что даже во время увлеченных рассказов Гумилева знакомым об Африке, Анна Андреевна неизменно и демонстративно выходила из комнаты. Вскоре Гумилев понял, что мечты уехать хоть куда-нибудь вместе - неосуществимы, и в середине августа он проводил жену в Киев к родственникам, сам же 20 августа уехал в Окуловку, где должна была состояться свадьба Ауслендера с сестрой Зноско-Боровского. 22 августа Гумилев был шафером на свадьбе С. Ауслендера, и в тот же день вечером они вместе со Зноско-Боровским вернулись в Петербург. Однако эта краткая поездка не могла утолить жажду странствий у Гумилева, по-прежнему хотелось "чувствовать под своими ногами твердую почву". Тоска по Африке взяла свое - и Гумилев решает начать сборы. Ахматова узнала об этом только в Киеве, получив в начале сентября письмо (не сохранилось), в котором Гумилев написал ей: "Если хочешь меня застать, возвращайся скорее, потому что я уезжаю в Африку".

1 сентября на большом приеме у А. Толстого в присутствии Кузмина, Судейкина, Потемкина, Зноско-Боровского и других Гумилев назначил день отъезда в Африку. На следующий день, 2 сентября, о своих сборах Гумилев пишет и Брюсову, но уже конкретно, с указанием маршрута будущего путешествия. Поразительно, что никто и никогда не воспринял всерьез эту запись, хотя письмо многократно публиковалось. Видимо, потому что слишком уж фантастическими кажутся намерения поэта. Каюсь, в "Хронике" 1991 года я о них даже не упомянул, и мне они показались тогда слишком "прожектерскими". Однако из дальнейшего рассказа станет ясно, что почти все было осуществлено!

"Дорогой Валерий Яковлевич, я Вас очень благодарю за Ваше письмо и приглашенье. Для меня большая честь печататься в изданьях, руководимых Вами. <…> В настоящую минуту то небольшое количество стихотворений, которое у меня было после "Жемчугов" (я летом вообще пишу мало), разобрано разными редакциями. Рассказов я вообще не писал уже довольно давно. Но, конечно, Ваше письмо заставит меня работать, и я уверен, что через очень короткий срок я пришлю Вам ряд стихов, а может быть, и рассказ.

Дней через десять я опять собираюсь ехать за границу, именно в Африку. Думаю, через Абиссинию проехать на озеро Родольфо, оттуда на озеро Виктория и через Момбаз в Европу. Всего пробуду там месяцев пять.

Ваша последняя статья в "Весах" очень покорила меня <…> Кстати, относительно "Аполлона" я хочу Вас предупредить, что хотя я и считаюсь его ближайшим сотрудником, но влиянье (и то только некоторое) имею лишь на отдел стихов, статьи же, рассказы и хронику читаю только по выходе номера <…> Мой адрес прежний; если я уеду, мне будут пересылать все письма..."

Запомним выделенную шрифтом информацию, которая как бы затерялась между строк письма.

В начале сентября Ахматова (точнее, Анна Гумилева, но пока еще не Ахматова) вернулась из Киева в Царское Село. Сборы шли уже полным ходом. 13 сентября Гумилевы устроили у себя прощальный вечер перед отъездом в Африку, а 17 сентября Кузмин записал в дневнике: "В "Аполлоне" был Гумми с седлом. Женю очень долго ждали. Пошли обедать втроем и потом на Негритянскую оперетку, оказавшуюся вздором. Сначала было весело, но потом Потемкин и Гумилев напились, последний удалился в Царское..." На "негритянскую оперетку" Гумилев отправился явно не случайно, скорее всего, он и затащил на нее приятелей. Речь шла об оперетте "Путешествие в страну негров", шедшей в театре "Jardin d'hiver". Афиши гласили: "Гастроль знаменитой негритянской оперетты. Первый раз не только в Петербурге, но и в Европе. Затмевает все до сих пор виденное на столичных сценах". ("Дневник Кузмина", с.681). Трудно пройти мимо такой афиши! И это, видимо, был последний приезд Гумилева в Петербург перед путешествием.

20 сентября, перед самым отъездом, Гумилев написал ответное письмо начинающему поэту А.Г. Архангельскому с разбором его стихотворения (№90). Хотя письмо, казалось бы, не имеет прямого отношения к африканскому путешествию, любопытно, что через три дня после его отправки, 23 сентября 1910 года, Ахматова (тоже письмом) сообщила Архангельскому, что "Николай Степанович Гумилев вчера уехал на 4 мес<сяца> в Африку" (РГАЛИ, ф.3, оп.1, №65).

Таким образом, можно утверждать, что 22 сентября 1910 года началось второе абиссинское путешествие поэта.

От шестимесячного путешествия сохранилось лишь четыре письма (вернее - три открытки и одно сопроводительное письмо, вложенное в бандероль с рукописью; все сообщения очень короткие, поэтому приведем их полностью). Вряд ли их было намного больше, но если и были (матери, кому-то из близких), то все только с дороги туда, которая закончилась в Джибути. Что касается дороги обратно... По имеющимся свидетельствам, между двумя этими точками не написано ни одного письма. Исключение составляет лишь телеграмма, посланная Гумилевым с обратной дороги в Царское Село матери Анне Ивановне. Но это спустя пять месяцев, в марте 1911 года. (Вспомним письмо Брюсову - "...Всего пробуду там месяцев пять...")

Отправился Гумилев во второе абиссинское путешествие так же, как и в первое, из Одессы, но без остановки в Киеве. Судя по сохранившейся открытке Е. Зноско-Боровскому из Константинополя, где-то по пути туда Гумилев задержался. На это указывает почтовый штемпель (кстати, все почтовые штемпели как показания совершенно "беспристрастных и честных" свидетелей пришлось изучать особенно тщательно).

Итак, первое письмо (№91), которое до сих пор во всех публикациях датировалось неправильно. Текст на лицевой стороне художественной открытки с видом какой-то турецкой крепости. В верхней части изображения на открытке имеется полиграфическая надпись: "Vue de Mevlahane Kapou", внизу - две строки, выведенные рукой Гумилева. На обратной стороне - адрес "Аполлона", Мойка, 24, и фамилия адресата. Самый большой интерес для нас представляет штемпель отправителя - на русском языке, принадлежит российской пароходной компании Р.О.П. и Т. Следовательно, дата на нем указана по старому стилю - Константинополь. 7 окт. 10. Повсеместная неверная датировка открытки (24 сентября / 7 октября) связана с путаницей в "стилях" времяисчисления. На самом деле открытка отправлена 7 октября по старому стилю (то есть 20 октября по новому стилю), и, разумеется, не мог Гумилев за два дня добраться из Петербурга до Константинополя! К 24-му сентября он доехал разве что до Одессы. Получается, что там он провел около недели - вероятно, ждал подходящего парохода. Конечно, нужного парохода Гумилев мог дожидаться и в Константинополе, однако русский штемпель свидетельствует, что он, скорее всего, даже не сходил на берег, а отдал письмо на корабле. Российские же почтовые корабельные службы переправили его на пароход, плывущий назад в Одессу. Текст открытки крайне лаконичный:

"Дорогой Женя, прости, поэма через неделю. Кланяйся всем. Твой Н.Гумилев".

Речь идет об окончании начатой Гумилевым еще летом в Петербурге поэме "Открытие Америки". Почти во всех письмах речь идет именно об этой поэме. Она была опубликована в его отсутствие в последнем номере "Аполлона" за 1910 г. (№12).

В следующем послании в Петербург Гумилев отправил законченную поэму С.К.Маковскому, сопроводив ее никогда ранее не публиковавшимся, но исключительно важным письмом (ПСС, №92). К счастью, помимо сопроводительного письма, сохранился и большой конверт со штемпелями и пометками, в который была вложена рукопись поэмы. Вот его полное описание, исключающее всякие домыслы о сроках отправки: на лицевой стороне конверта почтовый штемпель PORT-SAID 26.Х.10 (13 октября по ст.ст.) и номер заказного отправления 2717. (Пометка: recommandee - Заказное). Вся лицевая сторона заполнена адресом, выполненным рукою Н.С.Гумилева: Russie (via Brindizi) (через итальянский порт Бриндизи, так, видимо, было надежнее и быстрее, чем через Турцию). St.-Petersbourg. Redaction de la revue "Apollon". Россия. Петербург. Редакция журнала "Аполлон". Мойка, 24 ЕВБ. С.К. Маковскому (рукопись). Expedie par Nicolas Goumileff, Port-Said P.B. Отправитель Н.Гумилев, Порт-Саид, до востребования. На обратной стороне конверта, рядом с погашенными марками, поперек конверта: N.Goumileff. Почтовый штемпель Петербургской городской почты 22.10.10. То есть заказное письмо, с гарантированной доставкой, шло до редакции "Аполлона" девять дней - не так уж и долго.

Здесь имеет смысл обратиться к довольно любопытному совпадению, связанному с двумя путешествиями Гумилева в Абиссинию. В предыдущих комментариях упоминалось, что Гумилев в ноябре 1909 года отправился в Абиссинию сразу после дуэли с Волошиным. Накануне же новой высадки Гумилева в Порт-Саиде в окружном суде Петербурга 12 октября 1910 года как раз рассматривалось дело о дуэли "поэта Гумилева и беллетриста М. Волошина. Первый обвинялся в вызове на дуэль, второй - в принятии вызова <...> Суд приговорил обоих дуэлянтов к домашнему аресту: г. Гумилева на семь дней, а г. Волошина на один день". Можно было предположить, что свой "домашний арест" Гумилев отбыл в каюте парохода, подходящего к африканскому берегу. Однако, как следует из записей Лукницкого, его отсутствие не зачли в качестве "отбытия наказания". В ноябре 1911 года, в течение недели, Гумилев все же находился под домашним арестом - именно по этому приговору. После отбытия наказания, по свидетельству Ахматовой, Гумилев написал стихотворение "Освобожденье".

В октябре 1910-го Гумилев плыл от Константинополя до Порт-Саида на несколько дней дольше, чем в прошлом году: с 7 по 13 октября. Объяснение мы находим в следующем письме, где Гумилев описывает маршрут плаванья:

"Дорогой Сергей Константинович, я очень извиняюсь за опозданье, с которым я высылаю Вам поэму в ее окончательном виде. Но для последнего номера она все-таки поспеет, не правда ли? В данное время я занят тем, что пишу гимн Аполлону, пошлю его Вам из Порт-Судана или из Джедды. Сейчас мы идем вдоль Кипра, совсем близко от берега; море совсем сине, и уже очень жарко, совсем по-южному. В Бейруте я буду купаться. Как-то Аполлон? Высылайте мне, пожалуйста, вновь выходящие номера в Порт-Саид до востребования. Туда же можно будет и писать. Месяца через два или три я буду там проездом.

Я попросил бы, если это не очень затруднит "Аполлон", выслать мне переводом (почтовым или банковским) в Момбазу (Восточная Африка) 150 или 200 р. на обратный путь. В таком случае все мои получки с Мусагета, Северных Цветов и Русской Мысли, я предоставляю получить Аполлону в счет долга, о чем и напишу, конечно, издателям. Остаток пойдет в виде аванса. Во всяком случае напишите мне туда до востребования, чтобы я знал, чего держаться. Поклон Жене, Кузмину и другим нашим общим знакомым.

Ис<к>ренне Ваш Н. Г у м и л е в.

P.S. В поэме я принимаю заранее все измененья, сделанные Вами вместе с Кузминым или Вячеславом Ивановичем. Я прошу о них".

Таким образом, выясняется, что пароход в 1910 году плыл не прямым рейсом на Порт-Саид (около четырех суток), а огибал все восточное побережье Средиземного моря, делая частые остановки: Измир (вспомните письмо Брюсову (№14) 1907 года), модная ныне турецкая Анталья, остров Кипр, ливанский Бейрут, который, как явствует из письма, Гумилев тогда посетил. Воспоминания о Бейруте по законам поэтической ассоциации (трудно доступной нам, не способным "посмотреть в глаза чудовищ и погибнуть славной смертью, страшной смертью скрипача") позже возникают в знаменитом пророческом стихотворении Гумилева "Заблудившийся трамвай", который - понятно - является чем угодно, только не банальным транспортным средством:

И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, - конечно тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.

В Бейруте Гумилев побывал лишь однажды, во время этого плаванья. Затем промелькнули Палестина, современный Израиль, древняя Яффа и, наконец, уже знакомый по прошлым странствиям Порт-Саид. Так что растянувшееся на неделю плаванье до Порт-Саида вполне объяснимо, письмо же писалось постепенно, параллельно с завершением поэмы, которая к моменту прибытия в Порт-Саид была дописана. В Порт-Саиде Гумилев сошел на берег, отправил поэму с письмом и двинулся далее необычным путем. То, что он отправил письмо не с корабля, как открытку Зноско-Боровскому, следует из почтовых штемпелей. "Вычислить" дальнейший маршрут Гумилева удалось по штемпелям на следующей посланной им открытке, которая осталась неизвестна Лукницкому, ни словом не упомянувшему о сухопутной и речной части гумилевского пути в Абиссинию.

Необычный маршрут морского плаванья, конечно, интересен и сам по себе, тем более что он нашел отражение в творчестве поэта. Но наиболее важным в данном письме для нас является абзац с просьбой выслать деньги. Точное указание на место, куда их надо высылать, подкрепленное "гарантийным обязательством" получать все гонорары от других издательств Аполлоном в счет долга. Здесь опять, как и в письме Брюсову, появляется таинственная Момбаза. При этом никаких сомнений в том, что Гумилев там будет! Напомним, что письмо было заказным, вместе с ним посылалась рукопись поэмы, потеря которой явно не входила в планы Гумилева. О том, что египетская почта работает из рук вон плохо, Гумилев писал Брюсову и раньше (одно из писем со стихами, посланное Брюсову из Африки, пропало). На этот раз Гумилев не желал рисковать рукописью, кроме того, просил о переводе достаточно крупной суммы денег, необходимых на неблизкую обратную дорогу.

Итак, Момбаза. Смею утверждать, что еще никем и никогда имя Гумилева не связывалось с данным географическим пунктом на карте Африки. Речь, безусловно, идет о порте и городе Момбаса, расположенном на коралловом острове в Индийском океане и соединенном с материком дамбами и мостом (сейчас принадлежит государству Кения). В начале XX века там находилось управление Имперской Британской Восточноафриканской компанией. Это был главный порт Восточноафриканского протектората, а затем колонии Кения. Еще в 1897 - 1901 гг., в период интенсивного освоения плодородных внутренних земель, англичанами была построена железная дорога, связавшая Момбасу со столицей современной Кении Найроби и озером Виктория. Отметим также, что находится Момбаса за экватором, в Южном полушарии. Это уже настоящая Черная экваториальная Африка, и вполне понятно стремление Гумилева попасть туда.

Но и помимо Момбасы путешествие было чрезвычайно насыщенным приключениями. Попытаемся извлечь максимум полезной информации из ограниченных средств - прежде всего обратимся к адресованной Вяч. Иванову открытке:

"Многоуважаемый и дорогой Вячеслав Иванович,

опять попав в места, о которых мы столько говорили в прошлом году, я не смог удержаться от искушенья напомнить Вам о своем существовании этой открыткой. Как-то Вам понравилась моя поэма? 4 песнь целиком написана в Средиземном море. Мой поклон Башне.

Искренне преданный Вам Н. Гумилев".

В тексте открытки опять речь идет о поэме "Открытие Америки", о ее "Четвертой песне" - с "гимном Аполлону". Крайне любопытно упоминание про "места, о которых мы столько говорили в прошлом году". Понять, какие места имеются в виду, было бы невозможно без привлечения почтовых штемпелей. На самой открытке изображена пристань главного порта Судана на Красном море в Порт-Судане: "Port Sudan Station. Boat Express ready to Start". ("Порт в Порт-Судане. Скоростное судно готово к отплытию"). Это примерно на полпути от Порт-Саида до Джибути. Казалось бы ясно, почему появилась это открытка. Промежуточная остановка на уже знакомом пути в Абиссинию. Если бы не почтовый штемпель: "SHELLAL - HALFA T.P.O. 5.NO.10". С "5.NO.10" все ясно - это 5 ноября 1910 года (по новому стилю). На письме проставлен еще штемпель Каира, потому что оно пересекло границу и попало в другую страну. Соответственно, новая пересылочная точка - Каир, 7 ноября 1910 года. Как и на предыдущем заказном письме, пометка: через Бриндизи (для гарантии доставки). Все даты указаны по новому стилю - значит, в переводе на старый стиль в Каир письмо попало 25 октября, а отправлено было 23 октября. Однако отправлено откуда? Что за таинственное - "SHELLAL - HALFA T.P.O."? Оказывается, все достаточно просто: "T.P.O.", или "Travelling Post Office", - это до сих пор существующая в Египте и Судане компания Пароходной почтовой службы. Следовательно, мы опять имеет дело с пароходным штемпелем! Ну а "SHELLAL - HALFA" - это рейс парохода по Нилу из Шеллала (Египет) в Хальфу (Судан). Именно с него Гумилев отправил 23 октября открытку Вяч. Иванову. Напомним, что в Порт-Саиде Гумилев был 13 октября, то есть с того времени прошло уже 10 дней.

Стоит взглянуть на карту Африки и напомнить о специфике судоходства по Нилу. В то время (вплоть до постройки современной Асуанской плотины) в нижнем течении Нил был судоходен от устья (Порт-Саид, Думьят, Каир) до Асуана, сразу за которым начинался "первый порог" и чуть выше по течению располагалась первая, построенная англичанами в 1902 г., плотина у острова Филе. Порт Шеллал находился за этой плотиной, открывая второй судоходный участок Нила - до Хальфы, где существовал "второй порог". Сейчас это Вади-Хальфа на территории Судана, в Нубии. Вновь обратимся к записи в дневнике Кузмина: "...Гумми без конца толковал с Вяч. о путешествии... Теперь Вяч. хочет ехать в Нубию и по Нилу...". Иванов никуда не поехал, но, видимо, заразил Нубией и нильским плаваньем Гумилева, который полностью осуществил намерение Иванова. Десяти дней Гумилеву вполне хватило, чтобы добраться от Порт-Саида до Асуана и Шеллала, хотя при желании можно было уложиться и в одни сутки, если воспользоваться действовавшей уже тогда железной дорогой. Но, видимо, Гумилев никуда не спешил... И на этот раз проплыл вдоль всего Нила - от самого устья в Думьяте (тогда писали - Дамьет): "...И каналы, каналы, каналы, // Что несутся вдоль глиняных стен, Орошая Дамьетские скалы // Розоватыми брызгами пен..." (Стихотворение "Египет", ПСС, IV т., №6). Затем от устья до Каира - надо же посетить священный сад Эзбекие! Далее следовали уже знакомые по осени 1908 года Кена (храм в Дендере), Карнак и Луксор. Потом до Асуана - возможно, с остановками, но гадать не будем, хотя времени оказалось достаточно. Из Асуана Гумилев сухопутным путем перебрался в порт Шеллала и сел на другой пароход до Хальфы. Отсюда послал открытку Иванову - именно из тех мест, "о которых мы столько говорили в прошлом году". Можно предположить, что Иванов упоминал Нубию не случайно: перед Хальфой располагается один из самых знаменитых и самый отдаленный от традиционных туристических маршрутов древнеегипетский ансамбль - Абу-Симбел, с четырьмя высеченными в скале 20-метровыми фигурами восседающего на троне Рамсеса II. В наше время, после строительства современной плотины, большая часть этих нильских территорий, включая и Абу-Симбел (его частично перенесли на новое место), затоплена озером Насер. Гумилеву же привелось увидеть этот уникальный ансамбль в первозданном виде.

Карта Египта и Судана - первый отрезок путешествия, от Порт-Саида, по Нилу, через Асуан, в Вади-Хальфу, до Порт-Судана, далее по морю через Джидду до Джибути

Открытка Иванову была послана Гумилевым прямо с парохода, оснащенного почтовой службой "T.P.O.", скорее всего - из Шеллала. За два дня она добралась до Каира, на что указывает соответствующий штемпель, а Гумилев за те же 1 - 2 дня доплыл до Хальфы, попав в Судан и Нубию. Туда он прибыл 24 - 25 октября.

Остается уточнить, почему на открытке изображен Порт-Судан, ведь ранее нами утверждалось, что Гумилев обычно случайные открытки не отправлял. Во-первых, Судан это и есть Нубия, Нубийская пустыня, тянущаяся от Нила до Красного моря. Во-вторых, Порт-Судан главный и единственный морской порт Судана. В-третьих... Это становится понятным благодаря следующей открытке, посланной Е.Зноско-Боровскому через три дня, 26 октября:

"Дорогой Женя, привет тебе и всему Аполлону из Порт-Судана. Пишу это сейчас после купанья за стаканом виски с содовой. Но оказалось, что почта заперта, отошлю эту открытку из Джедды.

---------------

Я уже в Джедде. Здесь очень жарко, очень грязно, удивительно зеленый цвет воды, много акул и могила Евы. Я совершил туда паломничество. Мой привет "Аполлону" и всем нашим друзьям. Через три дня я буду уже в Джибути.

Искренно твой Н. Гумилев".

В то время Хальфа уже была связана с Порт-Суданом железной дорогой, и это расстояние поезд покрывал за один день. Так что, доехав из Хальфы до Порт-Судана, 25 октября Гумилев искупался, сходил в кафе, купил и написал открытку Зноско-Боровскому. Потому-то Порт-Судан оказался и на открытке, посланной Иванову: Гумилев заранее знал, куда направляется. Изображение на открытке представляет собой фото суданского жителя, стоящего рядом с запряженной ослом арбой. Внизу надпись: "Vegetable Man, Port Sudan" (Торговец овощами, Порт-Судан). Корреспонденция отправлена, как и предыдущие, через итальянский порт Бриндизи (так было надежнее и быстрее, чем через Турцию) в редакцию "Аполлона" на Мойке, 24. Однако местом отправления числится Джедда, о чем говорит штемпель 8.11.10 (26 октября 1910 г. по ст. ст.).

Отсюда в открытке приписка про Джедду и акул. Про ловлю акул именно в Джедде Гумилев расскажет в своем "Африканском дневнике" 1913 года (ПСС,VI т., №12). Джедда (сейчас - Джидда) расположена как раз напротив Порт-Судана. Красное море здесь неширокое, чтобы пересечь его, требуется несколько часов. Гумилев, видимо, плыл прямым рейсом до Джибути с короткой остановкой в Джедде, откуда и отправил дописанную открытку.

Через Джидду - порт на восточном берегу Красного моря (в нынешней Саудовской Аравии) двигается масса паломников-мусульман из разных стран в Мекку, поскольку это единственный и ближайший к ней порт. Здесь паломники высаживаются и совершают сухопутную поездку в Мекку, до которой не более семидесяти верст. Для охраны интересов паломников в Джедде находятся консульства многих европейских стран, имеющих подданных мусульман; в их числе было и российское консульство. Служивший в нем незадолго до приезда Гумилева русский консул Ш.М. Ишаев составил описание города и его окрестностей, включая интересующую нас "могилу Евы", тема которой возникнет в одном из стихотворений Гумилева лета 1911 года. "В 1895 году я служил в г. Джедде. <…> Джедда - довольно значительный город <…>, на его рейде часто останавливаются пароходы и суда, ведущие сношения Европы с восточною Африкою, южною Персиею, Индиею и дальним Востоком. Город Джедда расположен на пустынном берегу моря, как в нем, так равно и в окрестностях почти вовсе нет растительности, исключая нескольких финиковых пальм. Джеддинский рейд не отличается благоустройством. <…> Особых достопримечательностей в городе нет, исключая могилу Евы, которая находится за городом, посреди большого кладбища. Могила праматери всех людей имеет в длину до 60 аршин; в головах поставлено что-то вроде мраморной плиты с арабскими надписями и растет финиковая пальма; в ногах растут какие-то кустарники. Над срединой могилы построены два помещения под одною крышею; одно из них считается мечетью, а в другом имеется гробница, к которой приходят паломники и прикладываются. У входа, снаружи, находится выдолбленный в большом камне резервуар, напоминающий собой колоду, из которой поят лошадей; в него наливают воду и его считают Зем-Земом Евы. Здесь живет много шейхов, а еще больше нищих женщин и детей; они собирают подаяния у являющихся на поклонение паломников <…> Как сказано выше, могилу Евы окружает кладбище, на котором, между прочим, похоронен первый русский консул в Джедде действительный статский советник

Шагимардан Мирясович Ибрагимов, умерший от холеры в первый же год своего назначения (в 1892 г.). На его могиле поставлен камень с надписью на русском и арабском языках его преемником консулом г-м Левицким" (Ишаев Ш. Такой далекий Ближний Восток // Эхо веков. №1/2, 1996). Сведения про Джидду найдены и любезно предоставлены автору английским исследователем творчества Гумилева Майклом Баскером.

Открытка же, посланная Гумилевым Е.Зноско-Боровскому 26 октября, была последним его сообщением, сохранившимся от второго абиссинского путешествия. Через 3 - 4 дня, то есть в последних числах октября, Гумилев был уже в Джибути. Писем от него больше никто не получал, и складывается впечатление, что это заранее было оговорено еще в Петербурге. Оттого и не замечено там никаких особых волнений, связанных со столь долгим отсутствием известий от Гумилева - в отличие от более короткой "официальной" экспедиции 1913 года.

Возможно, мы никогда не узнали бы, как прошли следующие пять месяцев путешествия Гумилева - с ноября 1910 года по март 1911-го - и довольствовались бы только отрывочными сведениями Лукницкого, почерпнутыми из неизвестных источников (явно не от Ахматовой). Однако А.Давидсону удалось разыскать все эти источники и опубликовать их. Они подтверждают сведения Лукницкого и позволяют относительно точно восстановить события, охватывающие период с момента высадки в Джибути и до встречи нового, 1911 года в столице Абиссинии Аддис-Абебе. Но как записи Лукницкого, так и находки А.Давидсона не позволяют рассеять туман над первыми тремя месяцами 1911 года. Назовем условно этот третий отрезок пути "Возвращение". Пока нам только известно, что примерно 29 - 30 октября Гумилев сошел с парохода и прекратил всяческие контакты со своими российскими корреспондентами. Лукницкий в "Трудах и днях" описывает этот период так. В скобках <…> он каждый раз указывает, от кого получена информация:

"1910. Ноябрь. Путешествие по Африке. Идет через Черчер в Аддис-Абебу. <Б.А.Чемерзин> .

1910. 19 ноября. В Аддис-Абебе был с визитом и завтраком у русского посланника в Абиссинии Б. А. Чемерзина. <Письма жены Б.А.Чемерзина>.

1910. Декабрь 1910 - начало января 1911. Живет в Аддис-Абебе в "Hotel d'Imperatrisse", а потом в "Hotel Terrasse". Встречается с русским посланником в Абиссинии Б.А.Чемерзиным и его семьей, русским доктором Кохановским, русским офицером Ив. Филарет. Бабичевым и европейскими (главным образом французскими) инженерами, коммерсантами, служащими банка. Вместе с абиссинским поэтом собирает абиссинские песни. В "Hotel Terrasse" был обокраден. <Б.А.Чемерзин>.

Примечание. Б.А.Чемерзин жил в нескольких верстах от Аддис-Абебы (на территории русской миссии), и Н. Г. ездил к нему на муле.

1910. 25 декабря (ст. ст.). Получил приглашение и вместе с Б.А.Чемерзиным участвовал на парадном обеде в честь Лидж-Ясу, наследника абиссинского императора, происходившем в Аддис-Абебе, в Геби (дворце негуса). На обеде присутствовал весь дипломатический корпус, доктора и служащие банка и около 3000 абиссинцев. Обед длился с 10 ч. утра до 1 ч. дня. Обед абиссинских войск продолжался с 5 ч. утра до 6 ч. вечера. <Б.А.Чемерзин и письма его жены>.

1910. Начало декабря (ст. ст.)

Новый год встречал в Аддис-Абебе у русского посланника в Абиссинии Б.А.Чемерзина; здесь встретился с доктором Кохановским. <Письма жены Б.А.Чемерзина>

Подробно о Б.А. Чемерзине и судьбе писем Чемерзиных можно прочесть в книгах А. Давидсона: "Муза странствий Николая Гумилева. М., Наука, 1992" и "Николай Гумилев. Поэт, путешественник, воин. Смоленск, Русич, 2001".

Первое упоминание имени Гумилева содержится в письме от 19 ноября 1910 года. Очевидно, что все даты в письмах Чемерзиной указаны по старому стилю, иначе получалось бы, что Гумилев преодолел расстояние от Джибути до Аддис-Абебы меньше, чем за неделю, что совершенно невозможно.

"...Сегодня у нас завтракал русский корреспондент "Речи" и журнала "Аполлон" (декадентский) Н. С. Гумилев, приехал изучать абиссинские песни. Очень приятно было видеть русского. Он сообщил нам, что приехал одновременно с нашей горничной - женой Дмитрия и заботился о ней, служа ей переводчиком в Джибути и Дире-Дауа".

Налицо точное совпадение со сведениями Лукницкого - значит, источник информации один и тот же. Три недели ушло у Гумилева на путь до Аддис-Абебы, что очень быстро для того времени. Чемерзины опередили его меньше, чем на месяц, хотя выехали из России почти на два месяца раньше. 30 октября в Аддис-Абебе вновь открылась русская дипломатическая миссия, которую возглавил Борис Александрович Чемерзин. Письма же писала, главным образом, его жена Анна Васильевна. Сохранились не оригиналы писем, а их копии в трех тетрадках. Так было принято тогда: перед отправкой письма автор частенько сохранял его копию в тетрадке. Поэтому все письма снабжены точной датой (написания или отправления? - вряд ли почтовые службы отправляли иностранную корреспонденцию ежедневно), но в них не указаны адресаты.

Итак, караван Чемерзиных двигался значительно медленнее, чем Гумилев, видимо, опять, как и в прошлом году, бездействовала железная дорога до Дире-Дауа. Основным транспортным средством служили все те же безотказные мулы. Жена Чемерзина подробно описала караванный путь от Джибути до Аддис-Абебы, торжественный въезд в столицу 30 октября и последующие приемы во дворце наследника (император Менелик тогда уже перестал показываться перед публикой) и в русской миссии. К парадному приему Гумилев опоздал (на три недели), но караванный путь от Джибути до Аддис-Абебы в компании с одной из горничных Чемерзиных он проделал тот же. Следовательно, можно утверждать почти наверняка, что прибыл Гумилев в Аддис-Абебу 18 ноября, а 19-го утром нанес "официальный визит".

Русская миссия располагалась не в самом городе, а в нескольких верстах от Аддис-Абебы. Дом, где обосновались Чемерзины и где вскоре стал бывать Гумилев, пустовал пять лет, после смерти последнего главы российской дипломатической миссии Лишина. Оказался попросту заброшен - туда даже стали захаживать леопарды. Но к приезду Чемермзиных его привели в порядок. По описанию Чемерзиной это был прекрасный прохладный большой дом - восемь громадных светлых комнат, устланных коврами, не считая помещений для прислуги. Дом предназначался только для Чемерзиных, остальные сотрудники миссии жили отдельно. Вот как описала въезд на территорию миссии А.В.Чемерзина: "...Проехав через речку Камбану, мы наконец попадаем в русские владения. Дорога через них идет прекрасная, только что исправленная доктором к нашему приезду. Сначала идет поле с абисс. домами (куле) для ашкеров и переводчиков, но вот ворота миссии, окруженной стеной; мы вступаем в сад, усаженный эвкалиптусами и мимозами, далее поднимаемся по горке, он становится все декоративнее и красивее. К дому ведет аллея, увитая каменьями и обсаженная деревьями и кустами. Дом на холме, перед ним масса невероятная розовых кустов в цвету и высоких кустов пунцовой герани. С левой стороны возвышается холм, весь в зелени, это могила Лишина, посланника, умершего здесь 5 л. назад. Невероятно красиво..."

Здание русской миссии в пригороде Аддис-Абебы, описанное Чемерзиной. Фото А.Кохановского, врача при миссии, с которым Гумилев встречался

Гумилев в русской миссии периодически появлялся, но не был слишком частым гостем, оттого и в письмах Анны Васильевы Чемерзиной после 19 ноября он упоминается лишь дважды. Самая интересная ее запись о Гумилеве имеется в письме от 1 января 1911 года: "...Здесь у нас в Аддис-Абебе проживает временно декадентский поэт Гумилев, окончивший Сорбонну и числящийся теперь на последнем курсе Петербургского университета. В мае мес. он женился на киевлянке, а уже в августе в конце выехал в Абиссинию, и пребывает здесь неизменно. Мы, конечно, не спрашиваем его о причинах, побудивших его покинуть жену, но он сам высказался так, что между ним и его женой решено продолжительными разлуками поддерживать взаимную влюбленность. Вероятно, он скоро уезжает через пустыню и Черчер; решил предпринять этот путь, после тысячи самых невероятных проектов. Видимо, он богатый человек, очень воспитанный и приятный в обращении". Знаменательна оценка, данная Чемерзиной Гумилеву: "он богатый человек, очень воспитанный и приятный в обращении..."

В том же ее письме подробно описывается упомянутый Лукницким "парадный обед в честь Лидж-Ясу, наследника абиссинского императора, происходивший в Аддис-Абебе, в Геби (дворце негуса)..." 25 декабря 1910 года. Этот дворец - первая монументальная постройка в Аддис-Абебе (его возвели в 1894 году индийские зодчие под руководством Хаджи Каваса из Пешавара). Похоже, что парадный прием был приурочен к "Русскому Рождеству". И сведения Лукницкого относительно него точные (подробное описание приема содержится в книге А.Давидсона 2001 года). Далее Чемерзина пишет: "...Борис устроил приглашение Гумилеву, который остался очень доволен всем, что видел..."

Дворец Менелика в Аддис-Абебе, где проходили приемы. Фото А. Кохановского

Следующее упоминание о Гумилеве имеется в письме Чемерзиной от 14 января 1911 года (видимо, другому адресату), однако речь там идет о тех же предновогодних событиях - как в русской миссии праздновали Сочельник и Рождество: "Елка у нас была также, привезли деревцо, напоминающее наши елки, украсили свечами громадными да цветами и лентами; в общем было недурно. Зажигали в Сочельник и на Рождество в присутствии доктора <Кохановского> и русского Гумилева..."

В дальнейшей переписке Чемерзиной имя Гумилева уже не встречается, однако мы имеем твердое свидетельство, что Гумилев оставался в Аддис-Абебе, по крайней мере, до Рождества, 25 декабря. Кроме того, в письме от 1 января она писала, что он "скоро уезжает через пустыню и Черчер", добавляя: "...решил предпринять этот путь, после тысячи самых невероятных проектов...". Таким образом, можно утверждать, что не позже начала 1911 года Гумилев покинул столицу Абиссинии. До возвращения в Россию у него оставалось почти три месяца.

Но и в Аддис-Абебе Гумилев находился около полутора месяцев, вряд ли он провел их, сидя в душной гостинице, где к тому же, по сведениям Лукницкого (полученным не от Ахматовой, а, так сказать, из первоисточника - самого Чемерзина), его обворовали. Прежде чем "выстраивать" дальнейший путь Гумилева, предположим, чем он мог заниматься, оставаясь в городе. Скорее всего, постоянно выезжал из города, и, наверное, не только на охоту. Однако без охоты, конечно, не обошлось, об этом сообщается в похожей на дневниковую записи Гумилева, в главе V "Африканской охоты" (ПСС, т. VI, №14). Гумилев рассказывает о том, что ему приходилось выезжать из Аддис-Абебы весьма далеко: "...Мой друг, молодой и богатый абиссинец лидж Адену, пригласил меня погостить в его имении. - "О, только два дня пути от Аддис-Абебы, - уверял он, - только два дня по хорошей дороге". Я согласился и велел на завтра оседлать моего мула. Но лидж Адену настаивал, чтобы ехать на лошадях, и привел мне на выбор пять из своего табуна. Я понял, почему он так хотел этого, сделав с ним в два дня по меньшей мере полтораста верст. Чтобы рассеять мое недовольство, вызванное усталостью, лидж Адену придумал охоту, и не какую-нибудь, а облаву..."

Гумилев в Абиссинии на муле - 1913 год. Экспедиционное фото Н. Сверчкова

Хотя Гумилев отправился в тот раз в Абиссинию без каких бы то ни было специальных заданий, не так, как в 1913 году - в экспедицию, однако из поездки он привез не только шкуры убитых на охоте зверей, о чем чаще всего почему-то вспоминают. Из африканской поездки Гумилев вернулся 25 марта, а уже 23 апреля вышел №18 "Синего журнала", где целый разворот озаглавлен "Искусство в Абиссинии". Во вводной статье сказано:

"Только что вернувшийся из путешествия по Абиссинии молодой поэт Н. Гумилев привез редкую коллекцию картин абиссинских художников и предоставил последнюю нам, для воспроизведения на страницах "Синего Журнала". Содержание картин приведено ниже. Интересно сопоставить их с помещаемыми в этом номере снимками с картин открывшейся в Петербурге выставки "союза молодежи". Право, по замыслу и по технике рисунка африканцы не только не уступают русским художникам-модерн, но даже превосходят их во многих отношениях. Впрочем, предоставляем читателям сделать должное заключение..." Редакция "Синего журнала" таким своеобразным образом раскритиковала (поместив репродукции картин) русских "художников-модерн" Михаила Ларионова и Наталью Гончарову, которые через несколько лет, в Париже, стали близкими друзьями Гумилева (сохранились их зарисовки поэта - очень симпатичные).

На развороте журнала воспроизводятся семь картин абиссинских художников с пояснением сюжетов (наверняка текст писал сам Гумилев) - действительно, редких и интересных. Известно, что в Абиссинии до сих пор сохранились уникальные древние христианские храмы, особенно в районе расположенного севернее Аддис-Абебы озера Тана (в Гондаре и Лалибэла). Аддис-Абеба (в переводе с амхарского - "новый цветок") - город молодой, основан Менеликом II в 1887 - 1891 гг., так что найти древности там было сложно. Правда, в конце XIX века уже был построен неоклассический собор Св. Георгия (греческие и итальянские архитекторы). Вполне вероятно, что Гумилев совершил "вылазку" в северные "христианские области", где работали местные художники. О том, что он хорошо знал о них сказано в том же "Синем Журнале", в пояснительной заметке: "Существуют две школы (теченья) живописи: гондарская, с большим влиянием европейцев (изящная и с уклоном к реализму), и анкоберская (византийское влияние, живопись чаще всего церковная) - искусство крайне древнее; но памятников старинных почти не сохранилось". Привезенные Гумилевым картины относились к "гондарской школе", так что Гондар (или его окрестности) на берегу озера Тана - вероятное место, которое поэт посещал, живя в Аддис-Абебе. Именно там он мог купить эти картины. В других районах Абиссинии, где Гумилев до того побывал (от Джибути до Аддис-Абебы) они вряд ли встречались. По всей видимости, их приобретение относится именно к этому периоду.

Помимо картин (которыми воспользовался Вяч. Иванов при написании стихотворения "Розы Царицы Савской"), Гумилев привез собранные и переведенные им образцы абиссинской народной поэзии. Эти образцы Вяч. Иванов подверг подробному положительному анализу на заседании ОРХС 13 апреля 1911 года. Скорее всего, и образцы поэзии были собраны Гумилевым тогда же, иначе говоря - путешествие его не было праздной туристической прогулкой.

Живя в Аддис-Абебе, Гумилев общался с семейством Чемерзиных, представителями русской миссии и местным населением. Почти всех, со слов Чемерзина, упоминает Лукницкий, и письма Чемерзиной подтверждают это. Но одно имя ни Лукницкий, ни Чемерзина не назвали, лишь однажды оно вскользь упомянуто Чемерзиной при описании одного из приемов: "...мы остаемся среди русских. Их немного: наш доктор да какой-то бывший офицер, носящий абиссинскую одежду С...". Доктор - это, без сомнений, Кохановский. Личность второго, обозначенного у Чемерзиной литерой "С", "раскрыл" в своих книгах А.Давидсон. Причем не только выяснил его имя, но и убедительно доказал, что к этому человеку было обращено начало знаменитого стихотворения Гумилева "Мои читатели", - стихотворения-завещания, одного из последних (если не самого последнего), написанного поэтом в июле 1921 года, незадолго до ареста.

"Старый бродяга в Аддис-Абебе,
Покоривший многие племена,
Прислал ко мне черного копьеносца
С приветом, составленным из моих стихов..."

Однако, прежде чем рассказать о "старом бродяге" подробнее, попробуем проследить третий отрезок пути Гумилева по Африке.

Собственно, речь идет уже о возвращении, которое, тем не менее, продолжалось три месяца... Итак, Гумилев окончательно покинул Аддис-Абебу в самом начале января. Куда он мог направиться? До сих пор всеми утверждалось, что по "проторенной дорожке" - через Джибути и пароходом до России. Так записано у Лукницкого, потому что это предполагал Чемерзин. Но именно - предполагал (вспомним многочисленные вопросительные знаки в описании Лукницким в "Трудах и днях" этапа возвращения Гумилева). Для Чемерзина такое предположение естественно: Гумилева он больше не видел и другого пути в Россию не знал. Однако, как мы уже выяснили, в начале путешествия, в октябре, Гумилев добрался до Аддис-Абебы по еще не знакомому ему пути (незнакомый участок дороги от Харрара до столицы значительно превышал по протяженности уже знакомый, от Джибути до Харрара) менее чем за три недели. Если бы Гумилев решил возвращаться тем же путем, он во второй половине января мог уже сесть на пароход и не позже середины февраля быть дома. Но появился Гумилев там только в конце марта! По всей видимости, он выбрал совсем другой маршрут. Вот и Брюсову незадолго до отъезда в Африку писал: "Думаю, через Абиссинию проехать на озеро Родольфо, оттуда на озеро Виктория и через Момбаз в Европу. Всего пробуду там месяцев пять...". Конечно, это свидетельство косвенное: планы в таких поездках часто менялись и с Гумилевым, как мы знаем, такое случалось неоднократно. Вероятно, потому никто из исследователей и не рассматривал всерьез подобный вариант.

Члены русской миссии в Аддис-Абебе, возможно, среди них Чемерзины и Кохановский. Фото А. Кохановского

Однако очень существенно, что в недавно обнаруженном письме Гумилева Маковскому, направленному уже с дороги, из Порт-Саида, он пишет: "...Я попросил бы, если это не очень затруднит "Аполлон", выслать мне переводом (почтовым или банковским) в Момбазу (Восточная Африка) 150 или 200 р. на обратный путь <...> Во всяком случае напишите мне туда до востребования, чтобы я знал, чего держаться..."

Карта Абиссинии и Кении - второй и третий отрезки путешествия, от Джибути, через Дире-Дауа и Харер, до Аддис-Абебы.
Возвращение из Аддис-Абебы через Гинир, Каффу, до Момбасы.

Итак, мы имеем, во-первых, предварительное намерение и желание Гумилева попасть в Момбазу, во-вторых - появившуюся у него необходимость добраться туда, чтобы получить деньги на обратный путь. Это уже больше чем косвенное свидетельство. Напомним также, что Гумилева обворовали в гостинице Аддис-Абебы. Конечно, он мог попытаться занять деньги на обратную дорогу у Чемерзиных, однако посвященные ему строчки в письме жены Чемерзина: "он богатый человек, очень воспитанный и приятный в обращении..." <...> "...Вероятно, он скоро уезжает через пустыню и Черчер; решил предпринять этот путь, после тысячи самых невероятных проектов...", - доказывают, что за деньгами к Чемерзиным Гумилев не обращался. Более того, Чемерзина не знает, куда намерен направиться Гумилев, а если бы речь шла о знакомом ей Джибути, скорее всего, она так бы и написала.

Экспедиция Гумилева 1913 года в Африку начиналась в Харраре (сейчас принято писать - Харэр). Далее с проводниками он двигался на юг, через Черчерские горы, Шейх-Гуссейн, до самой южной точки маршрута - Гинира. Затем, кружным путем, опять к северу, до дороги, соединяющей Дире-Дауа с Аддис-Аббебой, по которой Гумилев впервые проехал (как мы утверждаем) в 1910 году. Теперь решающий аргумент - свидетельство самого Гумилева. Приведем последние строки подлинного "Африканского дневника" (ПСС, VI том, с.97). Запись эта сделана Гумилевым еще до начала экспедиции 1913 года, при сборах в Харэре (позже он ее не редактировал и ничего не исправлял):

"...Аулиа здешние мусульмане называют все обладающее силой творить чудеса во славу Аллаха. Есть аулиа покойники и живые, деревья и предметы. Так, на базаре в Гинире мне долго отказывались продать зонтик туземской работы, говоря, что это аулиа. Впрочем, более образованные знают, что неодушевленный предмет не может быть священен сам по себе и что чудеса творит дух того или иного святого, поселившегося в этом предмете..." Самое главное здесь для нас не аулиа, а Гинир!

Следовательно, Гумилев побывал в Гинире ранее, то есть после своего отъезда из Аддис-Абебы в январе 1911 года. Совершенно исключено, что он попал в Гинир во время одной из своих прогулок, когда жил в Аддис-Абебе. Слишком это далеко, чтобы обернуться за несколько дней туда и обратно.

Таким образом, получается, что в 1911 году из Аддис-Абебы Гумилев двигался в южном направлении, к тому же очевидно, что он не стал возвращаться из Гинира тем путем, по которому пройдет с экспедицией через два года. Какой смысл в экспедиции, проходящей дважды по одному и тому же маршруту? Подтверждение находим и в "Африканском дневнике" 1913 года - точнее, черновом его варианте, хранившемся у В.В.Бронгулеева и описанном им в книге "Посредине странствия земного", М., 1995.

Дальнейший маршрут Гумилева (от Гинира) в 1911 году не поддается точной реконструкции. Однако выскажем предположение о возможном участии Евгения Всеволодовича Сенигова (ранее упоминавшегося под литерой "С" - "старого бродяги") в путешествии Гумилева. Еще раз подчеркнем, что честь раскрытия его имени принадлежит А. Давидсону, в книгах которого можно найти рассказы о фантастической биографии этой личности (все сведения о Сенигове цитируются по книге А.Давидсона "Николай Гумилев. Поэт, путешественник, воин", 2001 г.).

Е. В. Сенигов - "старый бродяга в Аддис-Абебе…" . Фото А. Кохановского

В 1911 году Сенигов жил неподалеку от Аддис-Абебы, и его называли "белым эфиопом". В Эфиопии он оказался на рубеже веков - по одной версии, в составе военной миссии, по другой - вместе с несколькими друзьями, которые охотились, собирали этнографические редкости, жили в палатках. Потом все они вернулись на родину, а Сенигов остался. Император Менелик даровал ему небольшое имение и нередко прибегал к его услугам, когда нуждался в переводчике. Что немаловажно, Сенигов в Абиссинии был известен как художник, талантливый самоучка. Его приглашали рисовать портреты знатных людей Абиссинии, самого Менелика и императрицы Таиту. Чешский ученый Чеслав Есьман называл его русским Гогеном и писал со слов очевидцев: "Сенигов рисовал большие композиции на листах грубой бумаги, предвосхищая того Гогена, которого выдумал Сомерсет Моэм". Эти картины Сенигов почему-то уничтожал. Сенигов владел языками нескольких местных народов, жил по местным обычаям, одевался как эфиоп. Ходил босым, от чего знатные эфиопы уже отказывались.

Представителям местной российской власти Сенигов казался подозрительным. Например, А. Орлов, глава российской миссии, доносил в Петербург 10 апреля 1901 года: "Около трех лет уже проживает в Абиссинии лицо, называющее себя русским подданным и поручиком запаса Сениговым. Лицо это ранее проживало в Харраре, а год тому назад перешло на службу к г. Леонтьеву. В настоящее время Сенигов, не довольствуясь скромным вознаграждением, получаемым от Леонтьева, поступил на службу к Расу Ольдо-Георгису, правителю Каффы, куда на днях и уезжает в качестве инструктора войск Раса". Через несколько лет, в июне 1906-го, глава российской дипломатической миссии в секретном донесении министру иностранных дел Извольскому упоминает "одного совершенно абиссинившегося бывшего русского офицера Сенникова, живущего в Каффе, не имеющего не только никаких связей с Россией, но даже враждебно к ней относящегося". Отношения Сенигова с властями Российской империи, очевидно, не улучшились и в дальнейшем. Во всяком случае, в телеграмме, посланной Николаю II в Ливадию на Рождество 1912 года русской колонией в Абиссинии, подписи Сенигова нет. Поэтому не удивительно, что Чемерзина в письме в Россию не называет его полной фамилии.

Е. В. Сенигов с женой-африканкой. Фото А. Кохановского

Журналист Сергей Кулик писал, что на караванной дороге из Эфиопии в Кению в маленьком селении Локинач, возле реки Омо (впадающей в озеро Рудольф, недалеко от озера, в Каффе; это то самое "озеро Родольфо", которое упомянуто в письме Брюсову), ему, уже в семидесятых годах двадцатого века, показали связку книг, принадлежавших когда-то жившему там европейцу, которого называли "белым эфиопом". Одна из книг оказалась русской: "Наши черные единоверцы, их страна, государственный строй и входящие в состав государства племена". Издана И. П. Сойкиным в Петербурге в 1900 году. В левом углу побуревшая чернильная надпись - Senigoff.

В 1923 году Сенигов оказался в России (все эти интереснейшие подробности почерпнуты у А.Давидсона), и в своей автобиографии записал: "...В 1901 - 1918 годах - начальник правого крыла армии раса Вольдегиоргиса и управлял соответствующей провинцией". (Провинция эта - Каффа, крупнейшее древнее государство на юго-западе современной Эфиопии, сейчас южная ее провинция, примыкающая к озеру Рудольф и Кении). Сенигов, "покоривший многие племена" в составе войск раса Вольдегиоргиса, безусловно, был человеком авантюристического склада, но и глубоко художественной натурой. Только о нем мог Гумилев сказать: "...Прислал ко мне черного копьеносца // С приветом, составленным из моих стихов...". Сенигов находился в Аддис-Абебе одновременно с Гумилевым, и они не могли не сойтись! Планируемый Гумилевым маршрут, как он изложил его Брюсову: "...на озеро Родольфо, оттуда на озеро Виктория и через Момбаз в Европу...", - должен был пройти именно через Каффу. Скорее всего, так и прошел. Не исключено, что Сенигов на какой-то части этого пути стал попутчиком Гумилева или, по крайней мере, подробно описал Гумилеву весь маршрут. Но повторяю, это лишь предположение. Главное же: во-первых, Гумилеву необходимо было попасть в Момбасу, чтобы получить там средства на обратный проезд; во-вторых, подобный маршрут вполне соответствует реальным срокам его возвращения в Россию; наконец, в-третьих: "Пальмы, три слона и два жирафа, // Страус, носорог и леопард: - // Дальняя, загадочная Каффа, // Я опять, опять твой гость и бард!.." Эти стихи появились в России летом 1911 года.

Гумилев с проводниками у палатки. Экспедиционное фото Н. Сверчкова 1913 г.

И еще пара соображений по поводу вероятного посещения Гумилевым кенийских саванн и тропических лесов в 1911 году. Наверное, не самых серьезных, однако... Хорошо известно, что в рассказах Гумилева об Африке часто фигурировали жирафы, Достаточно вспомнить смешной шарж Н.Радлова - Гумилев верхом на жирафе! Да и мог ли автор знаменитого стихотворения "Жираф" ("...Ты плачешь?.. Послушай: далеко, на озере Чад // Изысканный бродит жираф", впервые посланного Брюсову в письме (№20) из Парижа 26 сентября 1907 года), много раз уже побывавший в Африке, не стремиться увидеть настоящего жирафа в естественных местах его обитания? Однако, если заглянуть в энциклопедию и посмотреть описание животного мира Эфиопии, окажется, что на всем протяжении от Джибути до Аддис-Абебы, а также севернее столицы и в тех местах, которые охватила экспедиция 1913 года, - жирафы не встречаются. Они проживают лишь в самых южных, примыкающих к Кении районах и, конечно, в самой Кении - в районе озер Рудольф и Виктория. Пробираясь через экваториальные тропические леса Гумилев, между прочим, и подхватил тропическую лихорадку, которая продолжала долго мучить его в Петербурге. В Аддис-Абебе же он был еще здоров. У Лукницкого об этом сказано со слов М. Зенкевича - акмеиста, одного из ближайших друзей Гумилева, которого тот посвятил в часть своих "африканских похождений": "1910 - 1911. В Абиссинии написано стихотворение "Видение" ("Лежал истомленный на ложе болезни") <М. А. Зенкевич>". Можно предположить, что и стихотворение из сборника "Шатер" "Экваториальный лес" про встреченного участника исчезнувшей французской экспедиции - вовсе не фантазия автора, а еще один повод для дальнейших поисков: "Я поставил палатку на каменном склоне // Абиссинских, сбегающих к западу, гор <…> // И однажды закат был особенно красен, // И особенный запах летел от лесов, // И к палатке моей подошел европеец, // Исхудалый, небритый, и есть попросил. // Я спросил, почему он так мертвенно бледен, // Почему его руки сухие дрожат, // Как листы… - "Лихорадка великого леса", - // Он ответил и с ужасом глянул назад. <…> // Через год я прочел во французских газетах, // Я прочел и печально поник головой: // - Из большой экспедиции к Верхнему Конго // До сих пор ни один не вернулся назад". Замеченное многими свойство поэзии Гумилева, особенно наглядно проявившееся в сборнике "Шатер": либо описывать пейзаж и события глазами автора (от первого лица) - и тогда обязательно находятся реальные прототипы поэтических образов, либо давать описание как сон или мечту. Весь "Экваториальный лес" написан от первого лица, как и большая часть стихов в "Шатре". Этот сборник, как и поэма "Мик", требуют нового прочтения. Гумилев еще при жизни издал свой достаточно полный "Африканский дневник", но не прозаический - поэтический! В стихах "Шатра" присутствуют подлинные реалии его африканских путешествий, о которых современники сплошь и рядом слушать не хотели, считая все это произвольным фантазированием, поэтической бутафорией, элементом ложноромантического ориенталистского "колорита". Однако "Шатер" вовсе не "География в стихах", как презрительно назвал его Э. Голлербах в своей рецензии, опубликованной в газете "Жизнь искусства" 30 августа 1921 года (именно тогда, когда поэт был уже расстрелян, но весть об этом еще не стала достоянием гласности). То же определение, увы, повторила и Ахматова в своих "Записных книжках": "Шатер" - заказная книга географии в стихах и никакого отношения к его путешествиям не имеет..." (с. 279). Но ведь и Ахматова могла заблуждаться, невольно впасть в противоречие... Тем более, если вспомнить, как последовательно она доказывала: Гумилев - самый "непрочтенный" русский поэт ХХ века.

Старый порт в Момбасе, откуда Гумилев в 1911 году отправился на Родину.

И последнее... На маршруте 1911 года Гумилев наконец-то пересек экватор - Момбаса находится уже в южном полушарии. Поскольку Гумилев вернулся из путешествия 25 марта, на пароход в Момбасе он должен был сесть не позже 1 марта. От Момбасы до Джибути около недели плавания, а от Джибути до Одессы - порядка двух недель. Таким образом, "таинственные странствия" поэта продолжались около двух месяцев. Вполне достаточно, чтобы добраться до конечной точки - Момбасы. Или до любой точки между Момбасой и озером Виктория, которые связала еще до начала века проложенная англичанами железная дорога. Вероятно, эта железнодорожная линия и была той "финишной ленточкой", которую Гумилев пересек где-то в конце февраля 1911 года.

25 марта Гумилев был в Петербурге, и в первый день после возвращения попросил жену прочитать написанные ею стихи. "Ты поэт - надо делать книгу", -такова была реакция. Псевдоним Анна Горенко себе выбрала в отсутствие Гумилева: Ахматова. И в русской поэзии появилось новое имя. Первые публикации Ахматовой в периодике приходятся на март 1911 года. 26 марта в дневнике Кузмина появляется короткая запись: "Обедал с Женей и Гумил<евым>..." Далее Кузмин пишет про своего портного - можно подумать, вчера только виделись... Сам Гумилев 5 апреля 1911 года сделал доклад о своем путешествии в редакции журнала "Аполлон" (о чем сохранилась достаточно невразумительное сообщение: "Гумилев и русский Парнас", СПб-1992, сс. 101-103). Опубликованная запись Вяч. Иванова больше говорит (и, заметим не лучшим образом) о слушателях доклада, чем о рассказчике, поэтому не будем ее цитировать. Однако в ней нет ничего, вступающего в противоречие с нашей новой реконструкцией второго абиссинского путешествия Гумилева. Она фиксирует лишь то, что путешественника просто не захотели услышать. Так, например, Г. И. Чулков писал 6 апреля 1911 г. жене о том, что Гумилев читал доклад "о дикарях, зверях и птицах"; К. И. Чуковский увидел в поэте в тот день "голую изысканность, - без ума, чувства действительности, без наблюдательности"; М. А. Кузмин отметил в дневнике, что "доклад был туповат, но интересный". Пожалуй, наиболее полно и относительно объективно об этом докладе вспоминал друг Гумилева А. Кондратьев: "...Помню состоявшийся в редакции "Аполлона" доклад Гумилева об одном из его путешествий в Абиссинию и о художниках этой страны. Самая большая из комнат редакции была заставлена привезенною им с собою большой коллекцией картин темнокожих маэстро (по преимуществу на библейские темы). Николай Степанович рассказывал тогда и об охотах своих на африканских зверей, о неудачном подкарауливании льва, о встрече с буйволом, высоко подбросившим поэта в колючие кусты, о столкновениях с разбойничьим племенем адалей и тому подобных интересных вещах. Рассказывал Гумилев о своих охотничьих подвигах очень скромно, без всяких прикрас, видимо, более всего боясь походить на Тартарена. Тем не менее, друзья-поэты изобразили его похождения в нескольких юмористических стихотворениях..." Гумилев предпочел о многом умолчать, чтобы, как писал тот же А.Кондратьев Брюсову, "не напомнить героя нескольких наиболее удачных романов Додэ...".

Вот полный текст стихотворного приветствия А.Кондратьева возвратившемуся Гумилеву (из письма А.Кондратьева к В.И. Кривичу, ЦГАЛИ, 5-1-78, л 4)

ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВЕННАЯ НА ВОЗВРАЩЕНИЕ ГУМИЛЕВА
ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ В АБИССИНИЮ (в 1911 г.)

Братья, исполнимте радостный танец!
Прибыл в наш край из-за дальнего Понта,
Славу затмить мексиканца, Бальмонта,
С грузом стихов Гумилев - африканец!

Трон золотой короля Менелика
Гордо отринув, привез он с собою
Пояс стыдливости, взятый им с бою
У эфиоплянки пылкой и дикой.

Славы Синбадовой гордый наследник,
Рас-Мангашею пожалован в графы,
Он из страны, где пасутся жирафы,
Вывез почетный за храбрость передник.

С буйволом бился он, львов истребитель;
В битвах смирил непокорных адалей;*
В поисках новых неведомых далей
Юным поэтам он лучший учитель.

Перед героем слоны трепетали;
Прятались в нору трусливо гиены,
И преклоняли покорно колена
Ликом к земле припадали адали.

Перьями страуса гордо украшен,
С гривою льва над челом благородным,
Пред крокодиловым зевом голодным,
Грозно отверстым, стоял он, бесстрашен.

И, возвратившись к супруге на лоно,
Ждавшей героя верней Пенелопы,
Он ей рога молодой антилопы
С нежной улыбкой поднес благосклонно.

Обратим внимание, что в этом насмешливом приветствии, написанном сразу же после доклада Гумилева, присутствуют и жирафы - значит, путешественник рассказывал о стране, где они пасутся.

И все-таки в Петербурге Гумилев не нашел единомышленников и слушателей - как и спустя два года, о чем откровенно написал 2 января 1915 года Михаилу Лозинскому, - написал то, что можно поверить лишь самому верному другу: "Дорогой Михаил Леонидович, по приезде в полк я получил твое письмо; <...> Вот и ты <...> видишь и ценишь во мне лишь добровольца, ждешь от меня мудрых, солдатских слов. Я буду говорить откровенно: в жизни пока у меня три заслуги - мои стихи, мои путешествия и эта война. Из них последнюю, которую я ценю меньше всего, с досадной настойчивостью муссирует все, что есть лучшего в Петербурге. Я не говорю о стихах, они не очень хорошие, и меня хвалят за них больше, чем я заслуживаю, мне досадно за Африку. Когда полтора года тому назад я вернулся из страны Галла, никто не имел терпенья выслушать мои впечатления и приключения до конца. А ведь, правда, все то, что я выдумал один и для себя одного, ржанье зебр ночью, переправа через крокодильи реки, ссоры и примиренья с медведеобразными вождями посреди пустыни, величавый святой, никогда не видевший белых в своем африканском Ватикане, - все это гораздо значительнее тех работ по ассенизации Европы, которыми сейчас заняты миллионы рядовых обывателей, и я в том числе. <...> В полку меня ждал присланный мне мой собственный Георгий. Номер его 134060. <...> Филиппку (прозвище маленького Сергея - сына М.Лозинского) просто поцелуй. Жму твою руку. Искренне твой Н. Гумилев". Речь в этом письме шла уже об экспедиции в Африку 1913 года. Все повторилось.

Свое первое "военное" стихотворение Гумилев посвятил родившемуся 20 июля, в день опубликования "Высочайшего манифеста" о всеобщей мобилизации, сыну М. Лозинского (1886 - 1955), в будущем известному математику Сергею Лозинскому (1914 - 1985): "Вот голос томительно звонок - // Зовет меня голос войны...". Михаил Лозинский, ближайший и самый верный друг вплоть до расстрела Гумилева, сохранял не только добрую память об опальном поэте, но и уникальные документы, автографы и письма Гумилева. Понятно, что хранить все это на протяжении десятков лет в условиях советской действительности можно было только с риском для жизни. Сейчас архив по-прежнему находится в семье, у вдовы адресата июльского посвящения 1914 года И.В. Платоновой-Лозинской, и далеко не все из него пока опубликовано. Выражаю благодарность Ирине Витальевне Платоновой-Лозинской за предоставленную возможность воспользоваться имеющимися у нее материалами. Именно документы этого архива позволили существенно уточнить некоторые важные вопросы, связанные с биографией Гумилева - в частности, касающиеся его многочисленных африканских странствий. Лозинский - один из немногих, кому Гумилев поверял свои тайны, однако в 1911 году они не были еще знакомы...

Первым (со слов Ахматовой) произведением, написанным Гумилевым после возвращения из Африки в 1911 году, была поэма "Блудный сын". И тема "блудного сына", очевидно, возникла не случайно. К словам Ахматовой о том, что Гумилев вернулся, "разочарованный Африкой, экзотикой, путешествиями, настроенный крайне пессимистично", полагаю, надо относится с осторожностью. Скорее всего, не Африкой он был разочарован, а тем, как его Африку - приняли. Через неделю, 13 апреля, во время заседания ОРХС, Вяч. Иванов дал высокую оценку образцов абиссинской народной поэзии, записанных и переведенных Гумилевым. Тогда же Гумилев впервые прочитал поэму "Блудный сын". Чтение вызвало оживленные прения и резкую критику со стороны Вяч. Иванова. Важно то, что именно эта полемика послужила первотолчком к разрыву с символизмом и привела к рождению акмеизма.

Уже говорилось, что из африканского путешествия 1911 года Гумилев вернулся с сильнейшей тропической лихорадкой. Приводим фрагмент из письма Гумилева Зноско-Боровскому от 16 апреля (№95): "Дорогой Женя, в субботу приехать не могу, мне крайне надоела моя лихорадка. Приеду в понедельник, тогда, если ты свободен, побродим..." Вероятно, из-за болезни, отправив жену в Париж, Гумилев еще в середине мая практически на все лето уехал к себе в имение Слепнево (так рано и так надолго он ни до, ни после туда не выезжал). В Слепневе Гумилев наконец-то нашел благодарных слушателей. Во-первых, это был "Коля маленький", его племянник, который, наслушавшись рассказов дяди, уговорил Гумилева через два года взять его с собой в африканскую экспедицию. Во-вторых, юные кузины Гумилева Маша и Оля Кузьмины-Караваевы. В начале июня в письме Зноско-Боровскому (№98) Гумилев пишет: "...Я живу здесь очень мило и вряд ли вернусь до августа. Очень повторяю тебе мое приглашенье приехать сюда погостить. <…> Здесь две прелестные кузины, крокет, винт, верховая езда и т.д. Рискни несколькими днями, ты меня этим очень порадуешь..." Со своими кузинами Гумилев виделся почти ежедневно и, как много лет спустя писала Ахматова, "наполнял альбом Кузьминых-Караваевых посредственными стихами..." К счастью, эти альбомы (два - свои у Оли и у Маши) сохранились (они были проиллюстрированы Гумилевым, под каждым стихотворением проставлена дата - все написано в мае - июле 1911 года). Ахматова считала стихи посредственными, для нас же они бесценны. Каждый из альбомов начинается акростихом, посвященным его хозяйке. Машин альбом - таким, с картинкой:

Можно увидеть на этой картинке
Ангела, солнце и озеро Чад,
Шумного негра в одной пелеринке
И шарабанчик, где сестры сидят,
Нежные, стройные, словно былинки.

А надо всем поднимается сердце,
Лютой любовью вдвойне пронзено,
Воли и песен открытая дверца:
О, для чего даже здесь не дано
Мне позабыть о мечте иноверца.

Как раз в Машин альбом было вписано стихотворение про Каффу:

Пальмы, три слона и два жирафа,
Страус, носорог и леопард: -
Дальняя, загадочная Каффа,
Я опять, опять твой гость и бард!

Пусть же та, что в голубой одежде,
Строгая, уходит на закат!
Пусть не оборотится назад!
Светлый рай, ты будешь ждать, как прежде.

Бард Каффы и его слушательницы... Альбомные стихи тем и хороши, что в них можно было писать о самом обыденном, сиюминутном, всегда все называя своими именами. Так и здесь названы все "действующие лица":

Вот троица странная наша:
- Я, жертва своих же затей,
На лебедь похожая, Маша,
И Оля, лисица степей...

Обозначены слепневские окрестности:

Почтив как должно дам прекрасных,
Я предлагаю тост за гласных,
Чтоб от Слепнева до Дубровки
И из Борискова в Слепнево
Дороги всюду были ловки
Как мною оказанное слово.
Чтоб в мире стало по иному
Чтоб было хорошо на свете
И пешему, и верховому
И всем сидящим в трундулете!

Про окрестности и так все было известно, а Каффа как-то не отложилась в памяти. Отчего-то долго считали, что это старинное название Феодосии в Крыму... Тогда при чем тут пальмы и жирафы?.. Перечитывая эти строчки сейчас, понимаешь о какой Каффе писал Гумилев в Машин альбом, гостем и бардом какой Каффы он был за полгода до того. Здесь полностью обнаружилась характерная черта Гумилева: оставаясь поэтом, он не являлся сочинителем небылиц. Да и зачем ему это? Короткая реальная жизнь, которую Гумилеву "позволили" прожить, оказалась настолько насыщена яркими событиями, что не приходилось ничего дополнительно придумывать. В Машином же альбоме тем летом появилось стихотворение "Ева или Лилит": "...Ты об Еве слыхала, конечно, не раз, // О праматери Еве, хранящей очаг, // Но с какой-то тревогой... и этот рассказ // Для тебя был смешное безумье и мрак...". Очевидно, тесно связанное с впечатлениями, о которых Гумилев писал из Джедды: "...Здесь очень жарко, очень грязно, удивительно зеленый цвет воды, много акул и могила Евы. Я совершил туда паломничество..."

Наверное, Маша впоследствии могла бы многое вспомнить, но после событий того лета ее альбом почти не заполнялся. Последняя запись относится к 24 декабря 1911 года. Рядом с ней вклеен оригинал рисунка африканского художника с двумя жирафами под деревьями. Все оставшиеся 50 страниц альбома - чистые.

Хиромант, большой бездельник,
Поздно вечером, в Сочельник
Мне предсказывал: - "заметь:
Будут долгие недели
Виться белые метели,
Льды прозрачные синеть.

Но ты снегу улыбнешься,
Ты на льду не поскользнешься,
Принесут тебе письмо
С надушенною подкладкой
И на нем сияет сладкий,
Милый штемпель - Сан-Ремо!"

Маша была серьезно больна, Гумилев об этом знал и проявлял к ней особенную нежность. 24 декабря она уехала в Сан-Ремо - все надеялись, что там она поправится. Но через пять дней, 29 декабря, Маши не стало...

Странные совпадения случались в жизни поэта - например, Сочельник. В 1903 году накануне Рождества, в Сочельник, состоялось знакомство с Аней Горенко. В 1910 году они впервые могли провести Сочельник вместе, а Гумилев встречает Рождество в Абиссинии у Чемерзиных (как и годом ранее, тоже в Абиссинии!). И наконец, Сочельник - отъезд Маши... "Заблудившийся трамвай" Гумилева 1920 года завершается такими строками:

"...И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить".

Предчувствуя ранний уход Машеньки, Гумилев "так любил и грустил". И не забыл ее... Сейчас же из этой памяти, воплощенной Гумилевым в поэзию, полную любви и грусти, некоторыми его биографами создаются пошлые истории с фрейдистским оттенком.

Машенька была близкой родственницей Гумилева - юной, но не настолько, чтобы относится к ней как к ребенку. Оттого Гумилев мог "исповедаться" ей в свойственной подлинным мужчинам и поэтам страсти к путешествиям - отчасти, конечно, "мальчишеской", рассказать о дорогой его сердцу Африке, не рискуя получить в ответ скучающую высокомерную усмешку.

В отличие от попыток Гумилева поведать о том же, казалось бы, самому близкому человеку - жене. Согласно сведениям, полученным от Ахматовой, по дороге в Африку в 1910 году Гумилев написал известное стихотворение "У камина", которое вошло в сборник "Чужое небо", но впервые было опубликовано летом 1911 года в пятом выпуске альманаха "Северные цветы". То, что оно относится ко второму абиссинскому путешествию Гумилева, сомнений не вызывает. Однако как могла Анна Андреевна доподлинно знать, что стихотворение писалось именно по дороге в Африку? Писем же не было! (В противном случае придется признать исключительный пророческий дар поэта: увидеть все, вплоть до мельчайших деталей, на полгода вперед!) Возможно, ей просто хотелось, чтобы было так... Но если стихотворение написано после путешествия, сразу же вслед за попыткой рассказать обо всем жене? Тогда-то все встает на свои места: и встреча дома ("приехал... настроенный крайне пессимистично", потому что "...таяв глазах злое торжество женщина в углу слушала его"), и "восемьдесят дней шел мой караван" (первые три месяца 1911 года), и "я пробрался вглубь неизвестных стран...":

Наплывала тень... Догорал камин,
Руки на груди, он стоял один,
Неподвижный взор устремляя вдаль,
Горько говоря про свою печаль:
"Я пробрался вглубь неизвестных стран,
Восемьдесят дней шел мой караван;
Цепи грозных гор, лес, а иногда
Странные вдали чьи-то города,
И не раз из них в тишине ночной
В лагерь долетал непонятный вой.
Мы рубили лес, мы копали рвы,
Вечерами к нам подходили львы.
Но трусливых душ не было меж нас,
Мы стреляли в них, целясь между глаз.
Древний я отрыл храм из под песка,
Именем моим названа река,
И в стране озер пять больших племен
Слушались меня, чтили мой закон.
Но теперь я слаб, как во власти сна,
И больна душа, тягостно больна;
Я узнал, узнал, что такое страх,
Погребенный здесь в четырех стенах;
Даже блеск ружья, даже плеск волны
Эту цепь порвать ныне не вольны..."
И, таяв глазах злое торжество,
Женщина в углу слушала его.

P.S. Нам известно, какие три свои заслуги сам Гумилев считал главными в жизни: "мои стихи, мои путешествия и эта война..." (из письма М. Лозинскому, №140, отправленного с мест боевых действий). И тут же упорно добавлял: "мне досадно за Африку..." Казалось бы, момент малоподходящий, чтобы думать об Африке... Но хорошо понимавший Гумилева Лозинский тогда же писал ему на фронт: "...помнишь нашу беседу об автобиографических ямбах...". Речь шла о знаменитых "Пятистопных ямбах", посвященных М.Лозинскому, несколько раз переписавшихся, в 1913-1915 гг., но неизменно начинавшихся строками:

"Я помню ночь, как черную наяду,
В морях под знаком Южного Креста.
Я плыл на юг; могучих волн громаду
Взрывали мощно лопасти винта,
И встречные суда, очей отраду,
Брала почти мгновенно темнота..."

Что ж, это и есть настоящая автобиография поэта... Которая складывается как вопреки обстоятельствам жизни, так и благодаря им. Африканские странствия Гумилева, несомненно, относятся к последнему, то есть "благодаря чему". Оттого нашей задачей было несколько рассеять "темноту", связанную со вторым путешествием Николая Степановича Гумилева в Абиссинию.

Автор благодарит за помощь в работе А.Б. Давидсона и Майкла Баскера.

© E. Stepanov

back

top