Олег Лекманов

АНДРЕЙ БЕЛЫЙ И ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ
В ДНЕВНИКЕ ГЕОРГИЯ КНОРРЕ 1918-1919 гг.

20 октября 1918 г.

Вячеслав Иванов мудрствует в своих сочинениях, но не утратил в себе человека. Прост, мил, внимателен и, вместе, "практичен" и памятлив. Не чурается житейской суеты. Поэтому - любит людей, любит гостей, "соборные действа". К людям внимателен. Он не скажет о себе, как Андрей Белый в "Записках Чудака": "Профессиональные литераторы часто не люди мы" [1]. Или может быть, и он пошутил и хотел сказать "нелюдимы"? Возможно бы: - корректуры Андрея Белого очень небрежны и с массой ошибок.

В произведениях его в последнее время слишком много взрывов. К этому ЧЕЛОВЕКУ близко подойти трудно: он весь окутан дымами взрывов. ЧЕЛОВЕКА не видно. Видна только жестикуляция и глаза, безусловно, ненормальные, с мутноватостью какой-то, но печальные и притягивающие. Такой взгляд бывает у кошачьих пород (мы ведь их сильнейших представителей наблюдаем в клетке, в зверинце), хотя в остальном он может быть (и вроде всего) не похож на кошку.

Когда входишь к нему, - мне все кажется, что вот он схватится за голову (физически) и воскликнет (мысленно): "Господи! Еще одна новая бомба!" Последнее время у него всегда на дверях вывески: "Борис Николаевич принимает, только если назначил сам" и еще в этом же роде, которые почему-то изредка меняются, но только в редакции.

Вот сейчас вспомнил, что впечатление (первое) от Андрея Белого (о чем я писал к Муле) - было: зоологическое. Может быть, он и действительно "Кот в сапогах", иначе, почему мне сейчас опять полезли в голову "кошачьи породы", как только я заговорил о нем?

<…> Дневник - есть изучение себя и мыслей своих в наготе и в скелете. Но тенденция его "разоблачать" - не страшна. Она есть первый и вернейший подход к изучению "искусства облачения". ИСКУССТВО же (всякое) должно быть поистине - облачающим и здесь Вячеслав Иванов прав: он не любит писателей разоблачающих. Андрей Белый не только разоблачает, но и разлагает (уничтожает) человека ("Петербург") и человека уж совсем не видно. У него склонность подсунуть вместо "романа", вместо "картины", - собственное предварительное изучение наготы и скелета, доходящее до такой виртуозности, что иной раз и скелет он разоблачает и возится уже далее - с пустотой.

22 октября 1918 г.

Опять все свободное время провел за корректурой. Когда же начну заниматься "Снами" [2]? Вячеслав Иванов, кажется, заинтересовался и ждет. У меня же ничего почти не написано.

9 ноября 1918 г.

Вчера перекрестился и послал "Записки" с Мулей в печать, даже не просмотрев их как следует в последний раз: нельзя же сидеть над ними и ждать, когда же придет свободное время исправить. Нет свободного времени [3] и нет НАСТОЯЩИХ "Записок", ибо для этого их пришлось бы вновь переписать с начала до конца. Много же у меня храбрости!

Особенно боюсь за расстановку знаков, ибо здесь все для меня еще не установилось. Вячеслав называет это - заниматься высокой материей и считает делом глубоко индивидуальным и придающим языку особый ритм. Совершенно не признает знаков Белого и вообще считает его никуда не годным корректором. Кажется, они снова начинают дружиться в "Театральном отделении", возглавляя (?) его. "Вячеслава Иванова трудно возглавить", - сообщил Белый нам с Мулей третьего дня: "Под исторической секцией он понимает весь театральный отдел" [4].

Были тогда у Анненкова, Белого и Вячеслава. Всех застали.

Анненков - мальчишка. Много мещанства в нем самом и во всех его "творениях". Зазнается и назначает себе цену высокую. "Успехи" по украшению празднеств вскружили ему голову [5]. Но посадить его на место пока еще очень просто [6].

Андрей Белый - витает в теориях, планах, увлекается строительством нового искусства в общегосударственном масштабе и, вместе, горько сетует на необходимость служить и отвлекаться от основной работы жизни своей - "Записок чудака", перед которой, по словам его, - "Петербург" - лишь эскиз. "Записки чудака" это "Петербург", но в мировом масштабе. Витает, говорит, воспламеняется и вдруг - восплачет о бедственном своем положении, о жене, сидящей без денег в Швейцарии [7]. Но ничего не просит.

Вячеслав Иванов - нигде не витает. Он - выматывает, обессиливает человека, если тот связан с ним денежными расчетами. Десять раз переспросит, не может ли тот его "выручить, так как совершенно неизвестно, как удастся обернуться в эту неделю". Но это, впрочем, только система, хоть и ужасная система. Он Мулей явно доволен за его аккуратные платежи.

Вот они ухватились за возможный удачный поворот в Мулиных делах. Выхлопатываемый или увеличенный гонорар весьма щекочет. Впечатление все же такое, что Муля хлопочет, бьется, а они ждут только момента, когда же его можно будет, наконец, побольше высосать. Муленька хорохорится, но, как всегда, хлопочет о других много более чем о себе. Дай Бог успехов ему и - Алконосту.

Белый настолько увлечен невозможностью спокойно творить, - что собирается даже подавать докладную записку, куда следует, о том, что признаются ли писатели - художники самоценными или они для получения прав гражданства должны итти в дворники, грузчики, подметальщики.

"В государстве Платона - поэты изгонялись. Как же думает нынешнее государство?<">

Вот футуристы кричат что они:

- Революционеры! Революционеры!!

Правительство занято и не слушает их болтовню:

- Да, да… Революционеры? Ну - красьте забор.

И эти - с восторгом красят, довольные своими "успехами".

Но вот:

Эти борзые молодцы, кстати сказать, перехитрили самих комиссаров. Им позволили красить заборы, тогда они вооружились пожарными трубами и эдак из-за заборов ухитрились-таки облить из них цветочные кусты на Театральной площади. Развели синьку с мелом и закрасили их цветом автомобильного дыма. Каковы-то они будут весною? [8]

Белый думает с Пастернаком создать какую-то частную коллегию писателей и художников и предложить государству договорно-коллективные отношения. Все - планы [9]. Но мысль в основе - беспокойная. Все писатели чтобы жить - служат у государства, т. е. признают "гетерогенно", следовательно, даже и самым сильным - грозит развращение и уклонение от истинного творчества.

Сейчас он с Ивановым занят созданием громадного журнала "Вопросы искусства", который будет помещать в себе все самое ценное из новых произведений [10]. Он хочет создать для него какую-то трехстепенную формулу. Интересно, что выйдет.

Хотелось бы и мне приобщиться хоть немного ко всему этому. Но как мало у меня для этого данных и сил! Разве уже не наглость, что я выпустил "Записки" отдельною книжкой, хоть они и одобрены в известной мере Вячеславом Ивановым? Я, следовательно, уже - Автор и даже связавший свое имя, хоть и косвенно, через "Алконоста" с именами виднейших писателей. И вместе, я знаю, что только неуч и никогда не встану в ряды настоящих и "имеющих право" <…>

Хотелось бы мне пройти школу и дисциплину Белого. Пропадает ли у этого человека даром хоть одна строка? Сомневаюсь. Плодовитость его изумительна. В иных случаях он может казаться даже неталантливым, но интересен - всегда. Вячеслав Иванов считает его гениальным [11].

Если бы Микеланджело не пригласили создать Сикстинскую капеллу - человечество не имело бы этого гениального творения. Но в это самое время он собирался изваивать горы и пейзажи. Какую потерю надо было бы считать для человечества более значительной?

Эта мысль сидит в Андрее Белом, пока он бегает от Театрального отдела к Пролеткульту и обратно, вместо того, чтобы творить своего 70-ти листного "Чудака".

25 ноября 1918 г.

Вячеслав Иванов находит мое * задание "Китеж - Град" для нынешнего состояния России, ее конкретного исчезновения и видимость лишь зеркального ее отражения в озере и звон колоколов как предвестник чуда ее спасения, ее возрождения - (по его выражению "Святой Руси") в будущем - очень интересным и очень трудным. Советует торопиться и, вообще, "благословляет". Для него под сомнением две первые части: "обреченные" - жизнь кружка и в нем Тихон, и вторая - "Сумерки", где Тихон одиночествует, уходит в себя, он не уясняет общей связи, но и эти части, рассказанные мною несколько более подробно - считает очень интересными. Хотелось бы мне писать… но не спрофанирую ли я задание? Не рано ли? Да и когда мне писать?

31 декабря 1918 г.

Андрей Белый "Глоссолалия" о "Кризисе мысли" в ночных туфлях, поджавши ноги на стуле, машет руками по воздуху. Мгновениями - мир иной, проникновение в рост "духовного мира". Мысль - живая, облеченная чуть ли не плотью. Загорающиеся светом глаза в дыму сигары на фоне красной стены моей "каюты"… Индивидуалист, растущий "от земли", "дичком" вырастающий и вдруг отрывающийся от земли, чтобы привиться к маслине растущей сверху вниз - древо коллективного духа. Процесс отрывания сознания Нитше ("Я - изумительный") и вдруг… сумасшествие Нитше.

Андрей Белый - "я с ума сойду" ("Записки чудака") [12] т. е. я к маслине привьюсь. И вдруг: смешок, человеческий, жалкий, голова, уходящая в тело: извините меня - ну вот видите ли, я ведь тоже только себе человек. Рот мой - космос, но отсюда рождаются новые миры, на которых мы будем через миллионы лет жить, как живем на Земле [13].

25 января 1919 г.

Первые результаты появления книги моей:

АНДРЕЙ БЕЛЫЙ. Прочел книжку неожиданно быстро. Говорил с большим оживлением и без всякого принуждения, насколько искренне - не знаю.

Стержень - очень хорош, современен и интересен. Разработка понравилась менее: не во всех частях. Очень интересно начало и конец (полная противоположность мнения В. ИВАНОВА, который сказал мне: "Если меня спросят, чем вы оправдаете появление Кириллова в литературе? Я должен ответить быстро, коротко и ясно, иначе это будет неубедительно. И я могу ответить: - прочтите роман Тихона с Людмилой. Затем - отдельные тонкости, рассыпанные в книге<">. Конец же ему при чтении (до заключительных строк, написанных позднее) не понравился, т. к. он замолчал и не вставлял никаких реплик. Главным образом не понравилось ему, что уж очень "развенчиваю" Всеволода Николаевича, до сложного, до карикатурности положения).

Для Иванова - центром внимания, как мне и нужно было - Тихон Павлович. Для Андрея Белого - Всеволод Николаевич.

"Вот борт парохода. Он отходит, но я еще сввязываю его борт с собою. Только что бывший рядом со мною. Обернитесь - и вот стоит стул, самовар: окружающая вас действительность каждодневная, но - пароход уже пошел.

Пароход уже пошел - это-то и предмет (?) интереса (?) вашей книги. Про Вас скажут: вот писатель - реалист (не в плохом, конечно, смысле), который описывает все так, как оно есть, но важно то, что он уже сумел зарисовать реально то, чего вчера еще не видели, не умели видеть".

"Мне нравится более всего то, что Вы не принадлежите ни к какой школе, ни к какому направлению. Вы пишете просто "по человечеству" - это очень хорошо!"

"Изложение удивительно просто, естественно. Я завидую Вашей простоте и хотел бы писать, как Вы. Но я не имею права. Я принадлежу к другому поколению писателей и если бы записал так, как Вы - все сказали бы, что это выдумано, - искусственная простота".

Естественно, что я осмелился спросить после всего этого:

- Стоит ли, по-вашему, мне и дальше писать?

- Очень стоит! Стоит, стоит, стоит! Конец Вашей книги говорит, что вы еще вернетесь к Всеволоду Николаевичу. Здесь не может так кончиться. Или ему еще предстоит через некоторое время встреча с собой, или произойдет какая-то катастрофа… Если не к нему самому, то к Вашей теме Вы еще вернетесь.

Очень понравились такие вещи: "Тихон Павлович как ПОРОЖДЕНИЕ ФАНТАЗИИ ВСЕВОЛОДА НИКОЛАЕВИЧА". Выход одного человека из другого. ОТЕЦ - во всех случаях его появления и особенно - ощущение отца в самом себе<"> [14].

"Не совсем понравилось" - ощущение Всеволода Николаевича перед болезнью. Приезд Ксении не оставляет впечатления события и сама Ксения не ясна.

Разговор пришлось прекратить, т. к. мы были с Мулей и очень торопились. Он жалеет (А. Белый), что не мог из-за этого остановиться на отдельных главах, отложив до следующего свидания.

* В тексте, вероятно, описка - "мне".

Примечания:

1. Андрей Белый. Записки чудака // Записки мечтателей. 1919. № 1. С. 43.
2. Подразумевается неосуществленный цикл новелл Кнорре, многочисленные наброски к которому сохранились в его дневнике 1918 г.
3. В этот период Кнорре, чтобы прокормить себя, жену и троих детей был вынужден служить в одном из московских банков.
4. В 1918 г. Иванов числился председателем Бюро Историко-театральной секции Театрального отдела Наркомпроса. О его деятельности на этом посту и привлечении к работе Бюро Андрея Белого подробнее см.: Зубарев Л Д. Вячеслав Иванов и театральная реформа первых пореволюционных лет // Начало. Сборник работ молодых ученых. Вып. IV. М., 1998. С. 184-216.
5. Анненков участвовал в праздничном оформлении столицы к первой годовщине Октября 1917 г.
6. В дневниковой записи Кнорре от 25 января 1919 г. зафиксирована реакция художника Юрия Павловича Анненкова (1889-1974) на "Записки Всеволода Николаевича": "ЮРИЙ АННЕНКОВ.
   МУЛЕ: "Да этот Кнорре прямо замечательный писатель!" (при первом просмотре книги).
   АЛЕНУШКЕ. "Какой талантливый Ваш муж!"
   МНЕ НЕПОСРЕСТВЕННО: "Книга СДЕЛАНА прямо замечательно. Я буду читать еще раза два-три, непременно. Главное, мне страшно понравился Ваш ТОН: ТОН изумительный, Вы понимаете? Есть некоторые провалы, но, в общем, изумительно!"
   (от этого не жди ни серьезного, ни искреннего мнения".
7. Речь идет о первой жене Белого Анне (Асе) Алексеевне Тургеневой (1890-1966), жившей в швейцарском городке Дорнах, центре антропософского движения. Ср., например, в письме Белого С. М. Алянскому (конец сентября - октябрь 1918 г.): "Я получил известие от жены: она страшно нуждается; есть теперь возможность переслать за границу денег, а денег - нет" (Андрей Белый и С. М. Алянский: переписка (Предисловие и публикация Джона Малмстада) // Лица. Биографический альманах. 9. СПб., 2002. С. 74).
8. Речь идет о праздновании первой годовщины октябрьской революции в Москве. "В процессе подготовки к празднику левые искали новые декоративные приемы. У Лентулова и Клюна возникла идея оформления Театрального сквера красочными агитплакатами и сиреневой кисеей, шаром окутывающей кусты. Внутри таких шаров вечером зажигали огни. Деревья того же сквера были выкрашены синей и желтой краской, а неизвестный автор покрасил деревья Александровского сада в красный цвет" (Крусанов А. Русский авангард. Т. II. Кн. 1. М., 2003. С. 79).
9. Этим планам не было дано осуществиться. Напомним, что друг и соратник Бориса Пастернака Сергей Бобров еще в 1916 г. пытался привлечь Белого к деятельности издательства "Центрифуга". Ср. в письме Пастернака Боброву от 1 ноября 1916 г.: "Пришли ли каким-нибудь результатам твои планы относительно Андрея Белого и Центрифуги?" (Б. Пастернак и С. Бобров: Письма четырех десятилетий. Stanford, 1996. С. 84).
10. В итоге такое издание осуществлено не было. Отметим, что Иванов собирался сотрудничать в журнале "Интернационал искусств" (ни одного номера так и не вышло). См.: Лавров А. В. Вячеслав Иванов в неосуществленном журнале "Интернационал искусств" // Лица. Биографический альманах. Вып. 9. СПб., 2002.
11. Разделение ипостасей личности Белого на "талантливую" и "гениальную" восходит к Вячеславу Иванову.
12. "…и мне показалось: схожу я с ума" (Андрей Белый. Записки чудака // Записки мечтателей. 1919. № 1. С. 18).
13. Приводимый Кнорре монолог Белого - импровизация на тему его трактата "Глоссолалия", написанного в октябре 1917 г. Метафору рот/космос находим уже в первой главке "Глоссолалии". В 39 главке упоминается Заратустра. Изображение "юной масличной ветви" встречаем в том фрагменте "Записок чудака", который был опубликован в "Записках мечтателей" (Записки мечтателей. 1919. № 1. С. 15).
14. Легко заметить, что Белый одобряет те сюжетные линии повести Кнорре, которые разрабтывал и он сам. В частности, тема взаимоотношений отца и сына, возникает почти во всех романах писателя. См. об этом подробнее, прежде всего: Ходасевич В. Ф. Андрей Белый // Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: в 4-х тт. Т. 4. М., 1997. С. 43-46.

© O.Lekhmanov

back

top