Татьяна Нешумова
Невидимый трилистник: Черубина де Габриак, Д. С. Усов, Е. Я. Архиппов
Специалистам прекрасно известно, что сбережением наследия русской поэтессы Елизаветы Ивановны Васильевой (урожденной Дмитриевой, прославившаяся под псевдонимом Черубина де Габриак;1887-1928) (1) мы во многом обязаны ее другу, поэту и библиографу Евгению Яковлевичу Архиппову (1882 (по новому стилю 1883)- 1950)(2), "верному хранителю русских "подземных классиков""(3). Значительный корпус писем Черубины к нему был введен в научный оборот на страницах недавнего выпуска "Герцыковских чтений"(4). Тонкости сложного эпистолярного романа Черубины и Архиппова еще не становились предметом отдельного исследования. Это связано, не в последнюю очередь, с тем, что внимание приковывали к себе ее взаимоотношения с фигурами первого литературного ряда - Гумилевым и Волошиным, а также с тем, что полная научная публикация давно известного исследователям корпуса писем Черубины к Архиппову, хранящаяся в РГАЛИ, пока не осуществлена. Не ставится такой задачи и в настоящей работе. Цель ее иная. "Эпистолярным свидетелем" этого романа был третий человек - один из самых близких друзей Архиппова, поэт, переводчик, литературовед Дмитрий Сергеевич Усов (1896-1943). Наша задача - путем публикации стихотворений Усова и Архиппова, посвященных Черубине, а также фрагментов их писем о ней и к ней - сделать более объемным взгляд на историю этого человеческого треугольника.
Имя Дмитрия Сергеевича Усова известно сегодня лишь узкому кругу литературоведов(5), а более широкая аудитория встречает его, уже пережившего пять лагерных лет (1935-1940), на страницах одной из ташкентских глав "Воспоминаний" Н.Я. Мандельштам(6). За последние четверть века имя Усова несколько раз появилось в филологических комментариях к некоторым мемуарам и дневникам, была опубликована одна его статья и несколько стихотворений(7).
Литературным наставником Усова был писатель С. Н. Дурылин. Другом юности и соучеником по пятой московской гимназии - Павел Антокольский, будущий вахтанговец и знаменитый поэт.
Знакомство Усова с Архипповым следует отнести к 1915 году, когда оба стали сотрудниками московского альманаха "Жатва"(8). Их заочно познакомил бессменный редактор и совладелец "Жатвы", сосед Усова по арбатскому дому, поэт Арсений Альвинг (настоящее имя - Арсений Алексеевич Смирнов). Сохранилось письмо Усова к нему с просьбой сообщить адрес и отчество Архиппова: "Меня влечет к нему, даже не знаю почему; чувствую нечто близкое и нужное и ценное для меня". Альвинг послал Архиппову, жившему с 1906 г. во Владикавказе, некоторые стихи Усова, сопроводив их небольшой характеристикой: "19 лет. Большие коричневые глаза и голос красивый, тихий. Т<олько> ч<то> кончил гимназию, первокурсник-филолог з<ападно>евр<опейской>. литературы (<его учитель - профессор>М.Н.Розанов) - Гофман особенно <любим>. Любимый язык - немецкий. Отлично знает его. Разобрался в творчестве И<ннокентия> Ф<едоровича Анненского> около года назад. (Я Д<митрия> С<ергеевича> знаю уже три года). Милый до крайности. Чистый, верящий, настоящий. В числе лиц, что смыкаются вокруг Его <т.е. И.Ф.Анненского - Т.Н.> имени - Д<митрию> С<ергеевичу> нужно дать хорошее место. И кажется, он самый молодой среди нас. Я долго не хотел простить ему некоторых срывов (большого желания печататься, хождения по литераторам), но момент прощения моего в этом смысле почти совпал с тем, что он перестал все это делать. Я его очень искренне полюбил и буду глубоко не рад, коли он разменяет то, что ему отпущено, на пустое (вряд ли!). Стихотворное дарование его из хороших. Я боюсь еще сказать, что большое. Но вроде этого кажется. Молод ведь как!"(9)
В автобиографии Архиппова "Золотая маска" есть запись, говорящая о том, что и для него общение с Усовым составило одну из вех духовной жизни: "С 1915 года - линия незримых встреч и свиданий с Дмитрием Сергеевичем Усовым" (РГАЛИ. Ф.1458.Оп.1.Ед.хр.39 Л.18). Дружественная переписка, прерванная после революции, возобновилась в 1920-м (к этому времени Усов оказался в Астрахани, Архиппов же с 1916 г. проживал в Новороссийске) и продолжалась вплоть до смерти Усова в Ташкенте в 1943 году.
Юношеские тетради Усова, подписывавшего свои школьные стихи псевдонимом "Димитрий Болконский", сохранились в бумагах Павла Антокольского (РГАЛИ. Ф.1031). На страницах этих тетрадей среди стихотворений 1914 года находятся несколько текстов, связанных с именем Черубины де Габриак.
Шум "аполлоновской" славы Е. Дмитриевой, "эпохи Черубины", наступившей в русской поэзии осенью 1909 г., дошел до Усова, как представляется, с опозданием: с февраля 1908 г. он вместе с матерью и отчимом, приват-доцентом Московского университета, посланным в двухлетнюю заграничную командировку, жил в Германии. Семья Усовых вернулась в Москву к августу 1911 г. Вероятно, не раньше этого времени пятнадцатилетний поэт, следивший за всеми поэтическими новинками, прочитал аполлоновские подборки Черубины де Габриак. В его юношеском рукописном сборнике мы находим и стихи с посвящением "Черубине де Габриак", и другие - с эпиграфом из ее стихов ("Как и ты - я вне жизни живу"). В этом же сборнике Усова есть стихотворение с посвящением "Е.И. Васильевой", что не может не свидетельствовать, во-первых, о личном или заочном знакомстве и, во-вторых, о посвящении Усова в тайну псевдонима Черубины. Среди русских стихотворений есть и немецкое - одно из самых откровенных и чувственных среди его стихов к Черубине.
Е.И.Васильевой(10)
Я так еще молод. И каждый звук
Мне что-нибудь новое значит.
И в звуке стихов, и в движении рук
Я слышу, как девушка плачет.
Ты, Господи, знаешь, что я - с Тобой,
И строю Твою часовню,
И словом режу туман голубой,
И раздвигаю шиповник.
Я раны шипов и гвоздей люблю,
И в чашу сбираю слезы,
И кровью в алтарный герб вкраплю
Твою предвечную Розу.
Черубине де Габриак(11)
Сложены руки над книгой твоей.
Все старо.
Не алеет сердце от острых мечей -
Сердце мертво.
Но я верю в чудо, когда, по ночам,
Стою на мосту,
И смотрю в морозный дневной туман,
Смотрю в пустоту.
И еще надеюсь и сквозь дым пламенею,
Когда в ночь твою
Вижу на смуглой девичьей шее
Злую змею.
И опять гроба, катафалки тьмы…
Сердце мертво.
Но по мглистым дням и неделям зимы
Идет Рождество.
An Cherubina de Gabriak(12)
Im Zimmer war es hell von blauen Hyacinthen;
Der Sommer spante aus sein sonnendunnes Netz.
Da warst du im April, das Haar geturmt von Hinten
Wie eine Konigin vom schweren Velasquez.
Die Hande fromm und dunn, fast wie bei einer Nоnne,
Ein inkrustiertes Kreuz (es war ein Souvenir).
Da flammte mir das Herz, wie eine rote Sonne,
Und alles stand in Blut, in seiner alten Zier.
Ich wollte einen Kuß auf deine Augen brennen.
Doch du bliebst unbewegt und lispeltest nur kaum,
Und als ich schuchtern dich "St.Ignaz" horte nennen-
Da kam das Blut in Nacht: es war ein Fiebertraum.
Последнее стихотворение, как мозаика, сложено из ключевых образов программных текстов Черубины ("Двойник" и "Святой Игнатий"). Оно словно выросло из ее строк "Никогда я еще не бывала/В низких комнатах старых домов". Усов подхватывает эту тему: не бывала, но вдруг оказалась ("тут ты была в Апреле"). И в его стихотворении появляется видение "девушки", "случайной царевны", чья набожность сомнительна и несомненна одновременно, "черты рук" которой до боли знакомы, чей "робкий шепот" вызывает желание "обжечь ей глаза поцелуем" (эти слова "Двойника" прямо повторены), приходящей "во время …новолуний", во "сне между снов". Тревожный красный цвет стихотворения - эхо черубининского "огненного" "Красного плаща".
К одному из своих стихотворений Усов берет эпиграф из неопубликованного тогда стихотворения Черубины 1909 г., посвященного Иоганнесу фон Гюнтеру. Иоганнес фон Гюнтер - человек, которому открыла свою тайну Черубина(13), сотрудник журнала "Аполлон". Мы не знаем, как стихотворение, посвященное ему, стало известно Усову. Естественно предположить, что он был знаком с Гюнтером и узнал этот текст от него. Причиной знакомства Усова и Гюнтера - если таковое имело место - могла быть общая сфера их литературных интересов: и тот, и другой переводили русские стихи на немецкий язык, а одной из первых публикаций Усова была заметка о современной русской поэзии в немецких переводах, опубликованнная в московской газете на немецком языке "Moskauer Deutsche Zeitung". Но возможно, знакомство с Черубиной обошлось и без посредничества Гюнтера: 2 февраля 1914 года состоялось официальное открытие русского отделения Всеобщего Антропософского Общества, призванного распространять учение Рудольфа Штайнера. Усов, интересующийся русско-немецкими связями, мог познакомиться с Черубиной - "теософской богородицей"(14) - как с официальным гарантом этого общества (в 1921 г. он намекнет на ее антропософскую ипостась: "О Черубина, силой мудреца//Ты помнишь и Мадрид, и тихий Дорнах(15)").
Так или иначе, именно весна 1914 года проходит в жизни Усова под знаком Черубины. В день окончания гимназии, 30 мая 1914, написано еще одно стихотворение:
Темные венки
Суждены избранным, но безвинным.
Ч. Де Габриак.
Твой путь далек. И камень межевой,
Пугающий во мгле зловещим, тусклым зраком, -
Не верь ему: под строгим Девы знаком
Растет твой стих - тревожный и простой.
Познай века в их темном покрывале,
Сними их цепь; корону и печать,
Чтобы из гроба - новое поднять;
Твоя любовь - в кольце святой печали.
Здесь - долгий путь. А в небе - Дева-Мать.(16)
Стихотворение отвечает усталому и потерявшемуся сознанию от лица знающего Истину на языке самой Черубины. Интересно это произведение именно тем равноправным синтезом стилизуемого и стилизующего голосов, которое станет одним из принципов поэтики Усова, избегающей прямого цитирования, но отсылающей к ключевым для стилизуемого голоса словам. Вот простой перечень слов-сигналов, характерных для Черубины (цитаты из ее стихов даны курсивом), и органично используемых Усовым : "века" - "угаснувшие века", "усталые века"; "В кольце святой печали" - "Моя любовь в магическом кольце"; "Далек" - "какая грусть в далеких очертаньях"; "Тревожный" - "в руках моих, полных тревоги"; "но никем до сих пор не угадано, почему так тревожен мой взгляд" ;"Печаль" - "мне на лицо легла печаль"; "Сними их цепь" - "и мне не снять железной цепи, в которой звенья изо лжи". При этом для стихотворения характерны и второе лицо поэтического обращения ("твой", "твоя"), и троекратное повторение повелительной формы глаголов ("не верь", "познай", "сними"), и особая композиция, когда внушаемую мысль повторяют дважды, чтобы внедрить в искаженное и болезненное сознание, но повторяют не тавтологически, а добавляя на втором витке существенные нюансы смыслов: "Твой путь далек" - "Здесь - долгий путь" и "под Девы знаком" - "А в небе Дева-Мать". Странную для молодого и безвестного поэта позицию друга-наставника в отношении к состоявшейся старшей поэтессе, по нашему мнению, помогает выбрать Усову ощущение мощнейшей поэтической традиции, наследником которой он себя ощущает - мы имеем в виду голоса Владимира Соловьева и Райнера Марии Рильке.
Усов знал, по крайней мере, и еще одно "доаполлоновское" стихотворение Дмитриевой - "Когда выпадет снег!"- ты сказал и коснулся тревожно…", написанное ею в Париже в июне 1907 (Архиппов упомянул в перечне известных ему стихотворений Черубины присланный Усовым отрывок из этого текста)(17).
Для Архиппова, не читавшего, по-видимому, приведенных выше юношеских стихотворений Усова к Черубине (так как их не сохранилось в его огромном собрании автографов Усова), тем не менее, была очевидна диалогическая развернутость друга в сторону Черубины. В своей работе "De poetae Demetrii Ussowi carminibus atque fragmentis" он выделяет стихотворение Усова "Моя кровь" "как прекрасный созвучный ответ Черубине, исполненный в ее тонах" (18), держа в памяти, конечно, ее стихотворение "Наш герб". Полемическим ответом на другой ее программный текст - "Святому Игнатию" - было стихотворение Усова "Мой святой". (См. приложение).
В корпусе стихотворений Усова, так или иначе связанных с Черубиной, есть и один недатированный сонет, в котором нет прямых отсылок к ее текстам, но, тем не менее, несомненно узнается ее образ:
Глубокий взор неумолимо строг,
И волосы овал лица ласкают,
И Божье Имя губы повторяют,
И в восковых руках - мартиролог.
И платье черное, и чуткий шаг Тревог
Все зеркала покорно отражают,
И все мечты один венок свивают
Старинному гербу, где вписан рог.
Но только служба отойдет во храме -
Как Вы одна в гостиной с образами
Ведете долгий, долгий разговор,
И Ваша страсть от Вас самой укрыта -
Пока не вспыхнет затаенный взор
Под темными глазами иезуита (19).
О том, что Черубина не очень внимательно отнеслась к стихотворениям Усова, есть глухое упоминание в одном из его позднейших писем Е. Я. Архиппову (24.02.1922): "Ч. де Г.(20) не хотела смотреть на меня так, как Вы…". Эта фраза написана в благодарном отклике Усова на серьезный разбор его собственных стихотворений, предпринятый Архипповым в дружеском письме-статье. Архиппов увидел в Усове поэта еще в 1915 г.: "Стихотворения Ваши ценны для меня более всего своим серьезным мистическим уклоном, "тайно образующим" Ваше сердце. …В Ваших пьесах есть сочетание сфер Новалиса и Влад<имира> Сол<овьева> - это лучшие дары в Ваших стих<отворен>иях. Внешняя сфера таинственности у Вас очень густа и плодотворна. Такой наклон к таинственному, чуткую настороженность к тишине я встретил еще у одного из лунных наших поэтов Б. Дикса "(21). В 1922 г. Усов скорректировал мнение Архиппова: "Я понимаю: в то время я (через Черубину) был под особенно сильным влиянием Вл<адимира> С<ергееви>ча - и потому, - вероятно, бессознательно избирал для посылки Вам те стихи, в к<оторы>х это влиятие ощущалось всего сильней".
Из этой же переписки мы знаем, что Усов присылал Черубине стихи не только свои, но и своего старшего друга С.Н.Дурылина и бережно хранил в памяти, все, ею отмеченное и одобренное(22).
Какие из юношеских стихов Усова читала Черубина и что ему отвечала - мы не знаем. Тихий и спокойный голос молодого поэта пока не был ею вполне расслышан. Он еще не набрал своей настоящей силы, к тому же услышать другого помешали интенсивные события ее собственной внутренней жизни. Известно, что 1914-1915 годы - поворотные для Черубины: она сама писала, что есть "тонкая грань между Черубиной 1909-1910" (образ которой и жил в сознании молодого Усова) "и ею же с 1915 года и дальше"(23).
После 1914 г. имя Черубины исчезает из бумаг Усова на семь лет. В 1921 г. он узнает о ней уже от Архиппова, переписка с которым, прерванная во время революции и гражданской войны, возобновилась в 1920 г. К этому времени, Усов, закончивший университет, уже второй год преподавал в Астрахани. До нашего времени сохранились лишь его письма, ответов Архиппова почти нет - они, по всей видимости, исчезли во время ареста Усова в феврале 1935 г. В стихотворении, посвященному Усову, Архиппов, вспоминая, писал:
Ты помнишь: в двадцатом и первом
как письма Твои я ловил.
В потоке, хлеставшем по нервам,
лишь Ты был мне близок и мил.
…Я так никогда не стремился
к губам поднести письмо.
Наш Эрос в пламени бился,
и толпа протирала бельмо… (1927)(24)
Известно, что в 1921 г. Архиппов от бывшего своего ученика Ю.С. Перцовича, который стал затем учеником Черубины(25), узнал, что та после революции оказалась в Краснодаре. Не будучи лично знакомым с ней, Архиппов написал письмо Черубине и получил ответ. Глубокий, заинтересованный и полный неподдельного интереса и тепла тон писем Архиппова вызвал в Черубине желание вступить в дружеский диалог. И именно Архиппову Черубина послала свою "Исповедь", а он, в свою очередь, составил из ее писем рассказ о ее жизни, собрал и сохранил стихи.
Удивительно, что очень откровенный с Архипповым во многих вопросах, Дмитрий Сергеевич не очень спешил делиться с другом всем, что тогда знал о Черубине. Затаенность эта могла быть вызвана и просьбами самой Черубины не распространять ее стихов (ср., например, такую просьбу в письме к Архиппову: "Никому не показывайте мои стихи"(26)), и тем чувством избранности, которое возникало у ее собеседников (с каждым были "свои" потаенные для других отношения - ср. в письмах к Архиппову: "Мне только хочется, чтобы то, что я Вам пишу, было тоже только для Вас!" или "У меня для Вас свой лик, и никто не должен его знать"(27)), и - почти несомненно - глухой болью воспоминаний о пережитом в юности неразделенном чувстве. В черновике своего второго письма Черубине Архиппов, отвечая, по-видимому, на ее вопрос, пишет: "Дм<итрий> Серг<еевич> - ваш ученик по своим стихотворениям - мне оч<ень> немного помог в уяснении Ваших отошедших в веках и настоящих аспектов. Он, наоборот, хотел определить размер моих знаний о Вас, и когда убедился, что их почти нет, он скрыл все свои знания о Вас. Только в этом году сказал, что Corona Аstralis(28) передана Вам"(29).
О том, что Черубина в Краснодаре и о начале переписке с ней(30) Архиппов написал Усову. Тот удивленно спрашивал: "И что делает там Черубина? Как она попала туда?"(31) А Черубина, в свою очередь, просила Архиппова: "Напишите мне, что Вы знаете теперь о Дим<итрии> Серг<еевиче> - как он и чем он живет? Много ли пишет и есть ли у Вас его стихи?"(32)
Получая от Черубины ее новые стихотворения, Архиппов присылает их Усову, а тот переписывает то, что есть у него. "Дорогой Евгений Яковлевич, 18-го августа получил <… > стихи Ч.<…> За стихи Ч. самая большая искренняя благодарность. Для меня драгоценней всех: "Последний дар небес…" и "Где б нашей встречи…". А в стихотворении "Дни идут, ползут…"(33) я вижу влияние двойное: 1) Блока "Дали слепы, дни безгневны" 2) (простите!) моего стихотворения, которое очень нравилось Е. И-не, вот два отрывка из него: "Дни темны, скудны и мелки в годах, словно часовые стрелки на больших часах…", "И в душе поет весенний радостный набат; в синем небе словно звенья белых кавалькад", "Ты, как ангел светлый счастья, сходишь с полотна…" (34). Подчеркнутое Е. И-на считала особенно удачным. Остальные недосланные 4 стихотворения Ч. Вам уже отправлены" (35).
Перцович, навещавший в 1921 то Евгения Яковлевича, то Елизавету Ивановну, писал Архиппову о Черубине и о поэтическом кружке "Птичник", сложившемся вокруг нее в Краснодаре. Все это становилось известно через Архиппова Усову, который, будучи практически выключен в это время из литературной жизни, просил друга: "Дорогой Евгений Яковлевич, я был бы Вам так благодарен, если бы Вы написали мне о следующем: <…> II) То, что можно, из писем Ю. Перцовича о Ч. де Г. III) Точные сведения об их кружке, участниках, работе - etс. IV) О Екатеринодарском университете. Нет ли возможности и мне завязать сношения с кружком (путем, например, присылки своих стихотворений?)" (письмо от 15.10.1921)(36); "Мне хотелось бы, чтобы хоть часть моих стихов, посланных Вам (новых, не 1914) узнала Черубина. И еще: Вы давно обещали мне написать о тех ее стихах, к<оторы>е я прислал Вам летом - этого я жду" (письмо от 17.12.1921)(37). Архиппов послал Черубине и стихи Усова, и стихи своей хорошей знакомой, поэтессы В.А.Меркурьевой (Кассандры). Прочитав их, Черубина отвечала: "И вся она<В.А.Меркурьева - Т.Н.> (и Вы, опять Вы, Евгений, и Ваше отношение к ней) стала мне близкой. И как всегда - боль (не зависти, а горечи!!) - вот поэты именем Бога, а - я? Я - нет. Я - рассыпающиеся жемчуга… И радость - радость - есть Кассандра, есть поэты, как Д. С. Усов (он становится все больше)"(38) В другом письме: "Я рада всему, что пишет Дим<итрий> Серг<еевич>. Через Вас шлю ему привет. Я хочу, чтобы он был поэтом"(39).
И уже в апреле 1921 г., Черубина посвящает Архиппову стихотворение ("И все зовут, зовут глухие голоса")(40), которое Усов называет "узорном, прекрасным"(41).
Еще до начала переписки с Черубиной Архиппов написал статью о ее поэтическом мире - "Couronne Mystique"(42). В одном из первых писем он рассказывал об этом труде Черубине: "…там я позволяю себе цитировать стих<отворен>ия Д. С. Усова…"(43). Списки этой статьи были посланы и Черубине, и Усову, который тоже работал над своим "этюдом" о ней(44) (мы не знаем, было ли случайным совпадение тем критических статей обоих друзей или они договорились о параллельной работе).
Судьба послала в лице Архиппова Черубине человека, который был готов к самому нетривиальному разговору с ней, человека, область интересов которого - от прочувствованного мистицизма до тончайших движений поэтических материй - совпадала с ее собственными поисками ("и мне стало страшно от точек совпадений наших не жизней, душ"(45)), человека, который искал высокого и одновременно романтического собеседника, который в романических отношениях ценил не цели, а пути, человека, для которого поклонение избранным кумирам на протяжении всей жизни было одной из форм духовной деятельности (до и одновременно с Черубиной такими кумирами в жизни Архиппова были никогда им не виденный И.Ф.Анненский и друг юности, философ В.Ф.Эрн). Сама форма эпистолярного диалога, не отягощенного "презренной прозой" жизни, устраивала обоих: исповедальность, но не до полного обнажения, мифологизирущее конструирование своего "я" и своей "истории" в глазах собеседника, который за каждым написанным словом видел целую вселенную и принимал все сказанное как данность. "Живая" любовь была и в жизни Архиппова (он к началу переписки с Черубиной уже второй раз женат), и в жизни Черубины, но Архиппов, как и когда-то гимназист Усов, повторял вслед за Черубиной: "Как и ты, я вне жизни живу". А она радовалась: "Так только в детстве бывало, во сне"(46)
По стихам Архиппова, обращенным к Черубине в 1922 г., можно понять, что он, видимо, все-таки думал о встрече, но не нашел у Черубины поддержки:
Я издали следил тяжелый гребень крылий,
свиданий ждал в костре сожженья,
люциферического пенья
душа ждала как звездной были.
Но встречный ты остановила бег(47),
через пространства, души и обители,
и, призрачных корон хранители,
земной мы не сожгли свой век(48).
Черубина захотела создать опыт абсолютно "идеальной" связи ("Может быть, нарочно я обогнула Ваш город, чтобы внешним прикосновением не нарушить созданной встречи"(49)), но иногда мечтала о единственном, но реальном, долгом вечере разговора.
В письмах же Усова к Архиппову весны 1922 г. уже вполне можно различить тот сложный комплекс чувств, который не мог не вызвать начинающийся эпистолярный роман его друга и Черубины. Вместо активного участника событий в этом романе ему была отведена роль свидетеля, наперсника. Черубина интересовала Усова и как поэта, и как филолога, но к чисто литературному интересу не могла не примешиваться нотка тщательно скрываемой ревности и уязвленного самолюбия: "Получил… статью о Ч. де Г. Вы спрашиваете, какое последнее письмо <Черубины> Вы мне присылали? От 24/VI (Иванов день), начинающееся словами: "Очень запоздалое письмо. Но не значит, что не было мыслей о Вас" (50). Всего я получил 5 писем, когда накопится побольше - пришлите, если будет можно … Большой радостью было для меня увидать строчки из моих сонетов вкрапленными в Вашу великолепную работу… В одном я только немного разочаровался: М<аксимилиан> Вол<ошин> и Ч. де Г. Я ожидал стилистических и эйдологических сопоставлений (а их немало, и они интересны!). Но зато в наших работах совсем не будет скрещений! Я позволю себе цитировать Вашу работу (manuscr[iptum] (51)), только скажите, каким годом ее пометить - 20 или 21? Мне больше всего дала глава "Ступени". Я не знаю только, почему Вы не оттенили резче "мотив покорности" у Черубины, он есть несомненно, а выделить его, - по-моему, чрезвычайно важно(52). Я вполне понимаю, что она сама считает Ваши слова о ней "желаемой правдой"(53) - при всей моей любви к Ч. - я должен сказать, что Вы возводите ее так высоко, как она того - может быть - и … не заслуживает"(54). В последней реплике Усова мы видим объективное стремление академического историка литературы отвести поэтической личности Черубины адекватное место в литературном процессе, контрастирующее с восторженным поклонением Архиппова, для которого, видимо, и не существовало "объективности" в отношении к поэзии: все сохранившиеся его работы красноречиво свидетельствуют о сознательно декларируемом субъективизме, сложном мистическом восприятии мира и поэтического слова (Усов писал Архиппову: "Вы - Чурленис критики"). (Заметим в скобках, что Архиппов, при всей его литературной экзальтации, тем не менее, смог вписаться в перестроенную революцией педагогическую систему, работая до конца своих дней школьным учителем, и даже получил орден Ленина).
Статья Архиппова стала предметом обсуждения в "Птичнике", но тон или характер обсуждения чем-то задели Архиппова, что видно из письма к нему Усова: "Какое нелепое обращение с "Couronne Mystique" в Екатеринодаре! И, действительно, занятия в кружке, по Вашей передаче, нечто весьма хаотичное, толчкообразное, неплодное… Неужели Е.И. не могла придать всему этому более серьзного и упорядоченного движения?"(55)
Подробный разбор статьи Архиппова, предпринятый Усовым, затерялся, и он вынужден был в следующем письме пересказывать сам себя: "Я могу лишь в общих чертах припомнить сказанное мною о I главе Вашей работы, п<отому> ч<то> писал под настроением, к<оторо>е сейчас трудно восстановить. Вот "тезисы":
1) Вся работа есть то самое, что Вы называете в предисловию к "Миртовому венцу" "интуитивной записью" образов, рожденных сопереживанием. И едва ли образы "Couronne Mystique" не значительнее образов лирики Черубины. Лирика Ч. представлена более, нежели она есть.
2) В драгоценной ризе, которую представляет собой работа (в данном случает в ее I-й главе) есть несколько небольших изъянов. Они касаются частью стиля, частью самих образов, рожденных интуицией критика. Вот они:
а) "пепел Испании и Католической Тайны" - "Католич<еская> Тайна" представляется мне чем-то слишком отвлеченным; по-моему, можно было (именно Вам!) найти другое более точное и исторически обоснованное определение.
b) "Новый Калиостро, явившийся из Атлантиды в мир… через густую вуаль поклонницы Св<ятого> Игнатия(56)" - я не могу принять этого образа! Это - совершенно неправильное наложение красок, из коих каждая была бы прекрасной и радующей глаз; но все вместе - диссонанс. И потом это - простите! - исторический и стилевой абсурд.
c) В I-й главе особенно назойливо интонируется мотив Атлантиды: "Память об Атлантиде"… "пенно поглощенная Атлантида"… вышеприведенная цитата. К чему? Как раз у Черубины, по-моему, атлантической памяти нет, и из русских поэтов новейшей формации она, если есть, то только у Вяч. Иванова и Ф. Сологуба (ни в коем случае не у Бальмонта!)(57) Это была бы весьма благодарная тема для целого экскурса. Разработайте ее!"(58)
В начале 1920-х Усов задумал книгу о русских "проклятых" поэтах: "придавая этому яркому, но не достаточно определенному верлэновскому термину следующее значение: 1. глубина и трагизм творчества. 2. известная немощность в литературном проявлении(59). 3. пребывание данного автора в изысканном кругу "поэтов для немногих". Для России я подвожу под эту рубрику: К. Случевского, Инн. Анненского, Черубину де Габриак, кн. А. Звенигородского, гр. В. Комаровского (Incitatus), И. Эренбурга, Лозину- Лозинского и Арс. Альвинга"(60). Книга такая написана, по всей вероятности, все-таки не была.
С каждым письмом эмоциональная интенсивность в переписке Черубины и Архиппова возрастала. "Ваши письма всегда поднимают меня на новую высоту, и я знаю, что не готов духовно к Вашей доброте, как не готов и к дружбе. Сознание, что не оправдал и не оправдаю открывшегося пути к Вам всегда со мною. А как я хотел этого пути - поэтического, литературного и духовного общения. Может быть, лучше бы было, если бы это сознание не посещало бы меня! Но вероятно, таково мое восприятие: лучшее, что я встречаю в жизни, - является всегда в сопровождении боли и боязни. Это не робость, это те неумолимые требования к себе, которые поднимаются в душе, едва лучшее и прекраснейшее соприкасается со мною"(61). Архиппов страдает от сомнений, боясь поверить, что он достоин той сладостной и безоглядной откровенности, на которую, как ему кажется, решается в письмах Черубина. Ему страшно обмануться в своих надеждах, страшно предположить, что в той нежной дружбе, которую предлагала Черубина, может вспыхнуть любовь. Еще до появления в жизни Архиппова Черубины он обменялся с Усовым потаенными признаниями в своих эротических идеалах и практиках, в своей "Исповеди" он рассказал Усову о "вечном предпочтении влюбленности перед любовью", - объясняя: "Последняя для меня всегда тяжела, душна, она сковывает, обязывает, отнимает меня у себя, заставляет принадлежать. Это - почти ужас"(62). Но, несомненно, как бабочка на свет, он стремился к Черубине, не боясь и приветствуя боль земной неразделенности чувства. А тон писем Черубины мог ранить его именно надеждой на разделенность. Не в силах понять все это вполне определенно, он спрашивал мнения Усова. Тот писал 24(11) февраля 1922: "…Как относится Ч. к Вам? Попытаюсь сказать, как, по-моему. Она очень ценит Вас. Она не хотела бы иссякнуть для Вас. Ей дорого, что Вы берете ее так серьезно и глубоко, и что Вы способны отделить ее житейский образ от облика Черубины. Ей по душе, что Вы священственно относитесь к каждой крупице настоящей духовной жизни; что Вы видите в поэтах (и в людях) только вечную основу; плохое и внешнее для Вас - легкий, мутный налет, который минует Ваш разглядывающий взор. Вы глубоко религиозны. Вы чтите тайну. И - Вы любите Черубину де Габриак, как немногие ее любят! Вот за что и она тепло, сердцем, полюбила Вас"(63). "Вы ведь сами - светящийся, хрупкий, седой и целомудренный, с очертаниями мыслей, которые находят друг на друга и друг от друга отсвечивают. Вы ищете большой глубины и напряжения, нежели поэты могут дать Вам. Всякое Ваше критическое построение - это кристаллическая надстройка над зерном самого стихотворения. Вы - Чурлянис критики. Вы напоминаете мне одну средневековую легенду: женщина принесла частицу Св.Даров в улей. Пчелы из воска возвели над ней капеллу так, что причастие оказалось на алтаре, где ему и подобало быть. Ваше сердце - это улей, полный сотами, золотыми, несравненными…(64) Благо тому, кого Вы пожелаете принять в свою галерею, чей портрет Вы сочтете достойным рамы. Он от этого станет еще живее и ярче"(65).
Отношение Усова в эти месяцы к Архиппову и Черубине исполнено благоговейной любви: "Пасху мы встретили просто и скудно. На заутрени я вспомнил Вас и Черубину де Габриак. "Вы - две иконы в храме души моей". Вы - седой патриарх, в митре, в узорчатой, бесконечно переливающейся ризе, с раскрытой книгой в руке и строго благословляющим перстом; она - без ризы, смуглый Ангел в огненно-красном одеянии, на фоне темных гор с мечом. Евгений и Елисавета - Вас я поминаю в каждой молитве, и вписываю в каждое "за здравие""(66).
Весной 1922 наступает эмоциональная кульминация отношений Черубины и Архиппова. Он, вероятно, был немало взволнован и смущен такими ее словами: "Вы мне давно обещаны судьбой, потому что Вы - Евгений. Уже с 15 лет я спрашивала, шутя, с другими имена под Новый год. Не каждый год я спрашивала, но всегда, когда это бывало, только одно имя выпадало мне "Евгений". - И даже здесь в 1920 году. Но Вы - первый Евгений, с которым я встретилась, больше даже мимолетных знакомств не было… Вы хотите быть таким предначертанным Евгением моей переписки?"(67) Или: "Мой дорогой друг, вчера пришло Ваше письмо от 17/III, такое грустное, что мне показалось, что мои руки наполнились горькими, увядающими фиалками - моими любимыми цветами. И так душа потянулась к Вашей - такая странная мечта - мне кажется, что если наши души соприкоснутся, возьмут друг друга хоть на миг полным отданьем, то обе они станут еще ярче, еще тише… и крылатые. Точно у Вас мои крылья, а у меня - Ваши.
<...> Мой милый друг, хочется сказать, мой рыцарь, если Вам не смешно это название, невидимо будете всегда со мной, есть много пропастей, есть много чудовищ, мне нужна защита, и я тоже буду около Вас, если Вам больно, если рана слишком смертельна, думайте, что Черубина - рядом. Я положу руки на лоб и нежно поцелую Ваши глаза - раньше у меня были красные губы, - но теперь они бледные, и я могу поцеловать Ваши глаза, развеять хоть на миг Вашу тоску. Помните о моих цветах, - темно-лиловый, как земная фиалка, как облачение католического епископа - это с детства мой цвет, все "лиловое" всегда отдавали мне. И я люблю этот цвет совсем особой любовью. До последних лет, когда жизнь все смяла, я носила только три цвета - лиловый, черный и белый. Теперь у меня есть случайные платья - синее и др. Но мне в них душно. И камень мой - аметист, на среднем пальце левой руки у меня большой аметист. Кроме аметистов я ношу лишь жемчуг и рубины. Потому что цвет темно-красной розы так трепетен на фиолетовом. Берете мои цвета? И скучаю о моей комнате в П<етербур>ге, затянутой темно-лиловыми розами"(68).
В мае 1922 г. Черубина уехала в Петербург. Летом она познакомилась с Щуцким (69), о котором написала 3.03.1923 Волошину: "В мою жизнь пришла любовь, м<ожет> б<ыть>, здесь я впервые стала уметь давать. Он гораздо моложе меня, и мне хочется сберечь его жизнь. Он и антропософ и китаевед. В его руках и музыка, и стихи, и живопись"(70). Естественно, тон ее писем к Архиппову стал сдержаннее. Усов, продолжающий "быть в курсе" их взаимоотношений, писал другу в ноябре 1922 г.: "Перечел ее 5 петербургских писем к Вам. Милый мой! Я не хотел бы сделать Вам больно, но знаете что? Это всё - наваждение. Не поддавайтесь Вы этому мареву. Бойтесь Черубины. Она, ведь, и у меня взяла много живых соков, а что она дала, в конце концов? "Усталость снов". И Вас она, я знаю, долго томила. Реже пишите ей, если можете! У меня сейчас после трудной полосы болезни такой хрустально-трезвенный взор, как у проснувшегося, и я говорю вам: не отдавайте Вы призраку последнюю кровь Вашего устающего сердца! Сберегите ее, и дышите, и радуйтесь жизни, как всякий человек. Жизнь так трудна, что дай Бог нам свою-то долю пронести, как следует, не возроптать и вернуться… Милый, простите за эти, м<ожет> б<ыть>, жесткие слова. Верьте: они написаны только от нежности к Вам и еще обиды за Вас, такого большого и такого маленького, томящегося по "картонной Мадонне"(71)… Будьте спокойны! Пишите: жду!"(72).
Это письмо и выразившийся в нем взгляд на Черубину, как на призрака, заманившего в свои сети очередную жертву, которому необходимо противостоять, в гораздо большей степени характеризует писавшего, нежели тех, о ком он пишет. Обида за своего друга и представление о поведении Черубины как об умело проводимой игре на грани литературы и жизни, наплывая на горькие воспоминания о юношеских страданиях, не могли не искажать взгляда Усова. Вместе с тем, для нас несомненно, что он писал искренне, как несомненно и то, что Черубина, измученная всю жизнь преследовавшими ее болезнями, при всех физических трудностях ее существования, бедности, вечной угрозе быть арестованной за дворянское происхождение, антропософские занятия и службу в Осваге Добровольческой армии во время гражданской войны, искренне жаждала отдохновения от бед в переписке с Архипповым, который так же искренне был готов к деятельному поклонению, решив стать биографом и библиографом Черубины.
Вспоминая этот год своей жизни в мистической автобиографии "Золотая маска", Архиппов, отрешаясь от какой бы то ни было конкретики, записал: "1922… Соединение Закатного звона Иннокентия Анненского и глухого, жуткого, подводного и китежного звона Черубины де Габриак. Звон преследующий наяву"(73).
Спустя полгода, весной 1923, Усов собирался уезжать из Астрахани в Москву: "Милый мой! Пожалуйста, не думайте, что я могу Вас забыть, где бы то ни было и с кем бы то ни было. И я - не Черубина. А знаете: она (Вы упорно пишите "Она") - любила Вас; и просто, как женщина. И надеялась, что Вы будете с нею и вдруг окажетесь под властью ее прихотей и повелений. А когда она увидела, что Вы - с другою(74), она оставила Вас. Это так. И не надо жалеть об этом. Я скажу вам: Черубину надо брать до какой-то одной черты; дальше - не нужно. И вот, мне кажется, что Вы до этой черты дошли, овладели ею (да, да, овладели)"(75). Тот контраст в отношениях Усова и Архиппова к Черубине, который в предыдущих письмах только намечался и который здесь заявлен с максимальной отчетливостью, вытекал из разницы мужских психотипов друзей, которым как нельзя лучше соответствовали маски итальянской комедии дель арте: Арлекина и Пьеро. Циничное, "арлекинское" обнажение мужского импульса, с намеренно подчеркнутым, утрированным мотивом овладения женщиной - в ситуации, когда об этом не могло быть и речи - не могло не утешать, при всем своем отстоянии от жизненной правды, постоянно мучающегося и радующегося этим мукам Пьеро.
Определившийся взгляд на Черубину, столь красноречиво выраженный в цитируемых письмах, нашел поэтическое воплощение в стихотворении Усова, посвященном ей и являющимся одним из звеньев его венка сонетов. Причем прояснение взгляда в стихотворении случилось еще раньше, чем в реальной жизни, как это часто бывает. Осенью 1921 г. Усов написал Архиппову: "Я начал свой венок сонетов. Он называется "Любимые поэты". Уже написал магистрал и 5 сонетов (Андерсен, Рабле, Стерн, Владимир Соловьев, Мёрике). Будут еще: Инн<окентий> Анн<енский>, Черубина, Шекспир, Эдгар По, Гофман, Вийон, Рильке, Данте"(76). К концу 1921 г., венок сонетов был дописан и послан Архиппову. Тот спросил Черубину, присылать ли его. Ее ответ: "Я хочу стихов Кассандры, я хочу венок сонетов Д.С. Усова"(77)
Глухих, как Смерть, крылатых и узорных
Стихов, тяжелых тяжестью свинца,
Печальный ряд я слышу без конца,
Лишь вспомню о твоих ресницах черных.
Печать раздумий, злых и непокорных,
Хранит агат старинного кольца(78)…
О Черубина, силой мудреца
Ты помнишь и Мадрид, и тихий Дорнах.
Как много душ и жизней прожитых
В твоих страницах, страшных и святых.
Мне верится, что ты и Херувима,
Сведя с небес, могла склонить на грех…
Средь тех, кто были бы тобой любимы -
Я не могу найти, кто выше всех.(79)
Стихотворение свидетельствует о том, что для Усова в тот момент в облике Черубины главными были ее женские чары, тайна и загадка ее женского обаяния. Но это - оказалось лишь одной из стадий постижения Усовым ее личности, поскольку, в отличие от Архиппова, ему суждено будет встретиться с реальной Васильевой. Изменится его взгляд на личность Черубины. Мифологический ее облик отступит, гендерное затушуется, и постепенно станет вырисовываться объемность ее духовной сущности. И тогда суждения ее станут для Усова безусловно авторитетными, свет, исходящий от ее личности, несомненным. Для его взора "чары" Черубины отступят перед духовной силой и светом личности.
Архиппов в 1922 г. так же посвящает Черубине стихотворение. Оно - полная антитеза "трезвому" прищуру сонета Усова:
Черубине де Габриак
Твое лицо теперь закрыто для меня
Через незримые истлевшие пространства,
как запланетная стрела штейнерианства,
возник разрез подземного огня.
Я издали следил тяжелый гребень крылий,
свиданий ждал в костре сожженья,
люциферического пенья
душа ждала как звездной были.
Но встречный ты остановила бег,
через пространства, души и обители,
и, призрачных корон хранители,
земной мы не сожгли свой век.
Тень маски помню на твоем лице,
склоненную над рыцарской решеткой.
Ты сердца стук сковала в траур четкий,
себя укрыв в "магическом кольце"(80).
Не взглядом, ни кольцом, - обменами
опальных крыл мы тайно скованы.
Нам разделенные свиданья уготованы
за близкими, за скорыми изменами.
Мы обменялись сном спирального полета,
чтобы зажегся крест нетленного свиданья,
чтоб звездные принять в себя страданья
для Иоаннова киота(81).
Сохранилось еще одно стиховторение Архиппова, где упомянута Черубина, приблизительно его можно датировать 1923-1925 гг.:
ПАРАСТАС
Что мне осталось с Вами,
милые книги, сказать?
Оставлю портрет свой в раме
и пустую кровать…
Вот на столе мое тело
и проступивший тлен.
Перед вечностью оробелый
я разомкнул Ваш плен.
Обступите меня, укройте,
спасите мои мечты!
Стихов стихирой воспойте
жестокий постриг высоты.
В бестелесной хрустальной дали
стану я различать
горечь Грааля Печали
и Черубины печать.(82)
Летом 1923 г. Усов возвращается в Москву, поступает на работу в Государственную Академия Художественных Наук. С 1924 г. переписка его с Васильевой ведется напрямую. Вот упоминания о Черубине в его письмах к Архиппову в хронологическом порядке:
6. I. 1924 в разборе венка сонетов В.А. Меркурьевой "Облако" Усов среди понравившихся ему строк называет те, за которыми, по его мнению, угадывается веяние Черубины: "Те руки, на которых нет кольца" и "И капли слез, что высохли навеки".
После пасхи 1924: "1.По-моему, Черубине не надо было ничего рассказывать в "отвлеченных чертах", а, наоборот, совсем просто и прямо!
В Великую среду 1923 года: "А я получил 2/IV письмо от Черубины (написано и оправлено 22 III). Небольшое; запечатано красносургучной печатью с надписью "Jeudi". Почерк ее стал совсем прямым, стоячим. Прежде я помню его идущим вкось. О Вас следующее:
… "Уже кое-что знала <- обо мне. Д.У.> от Евгения Яковлевича, которого я очень полюбила. Может быть, Вы мне сообщите, чтo с ним? Наша переписка прервалась - он не ответил мне на последнее письмо, еще, кажется, перед Рождеством. Потом я болела, да и трудная вещь - переписка в это время. Во всяком случае, очень, очень горячий привет ему от меня".
Письмо мало выпуклое, почему я его и не воспроизвожу. Я просил ее кое-что перевести для моей антологии из Рильке (то, что, по моему пониманию, должно быть переведено именно Черубиною). Она пишет: "Я попробую". Просит прислать стихи и переводы и спрашивает, чем я живу "внутри". Вообще, письмо, невзирая на его краткость и сжатость, чем-то согрето; очень простое и ясное. Вы видите, что она вовсе не "забыла" Вас, как Вы думали. По-моему, Вам надо ей написать. Я тоже буду писать ей на праздниках. Я всё же рад, что она меня не забыла!"(84)
3. "Балладу о дороге туда и обратно"(85) хочу послать Черубине и ждать её суда: здесь Её слово будет для меня решающим словом" (86).
21 /VIII.1924: "Непременно пишите Черубине".(87)
27 /VIII. 1924: "…я получил письмо от Черубины (15 VIII <1>924). Письмо небольшое, но очень насыщенное и очень тёплое. Прежде всего, вот что относится до Вас: "напишите мне о забывшем меня Е. Я. Архиппове, а ему, при случае, передайте мои лучшие мысли о нем".
Пишу отдельные выдержки из этого письма:
"Труден жребий лирического поэта, для этого надо быть Блоком или подобным, надо иметь постоянно цветущую душу. Лирик должен гореть личным, так же пламенно любить, как не любить".
На мой вопрос о её занятиях медиевистикой и об её отношении к О. А. Добиаш-Рождественской(88):
"Нет, от науки я отошла, я глупа для неё, но я очень люблю Добиаш (лично не знаю), особенно её книгу о культе Св. Михаила"(89). Советует мне читать Мейринка(90) - "Das grune Gesicht" (читал) и "Der weisse Dominicaner". " Я очень его люблю…" "А знаете ли Вы другого - почти забытого (или неизвестного?) поэта Julius Mosen(91)? Его поэма "Ritter Hahn"(92) для меня золотой щит, в котором отражено незаходящее Солнце".
Конечно, я всеми силами постараюсь раздобыть эту вещь!
Затем Ч. сообщает, что С. Маршак жив. Я спрашивал, что принадлежит ей в книге "Театр для детей"(93).
"Трудно сказать, что его, что моё в книге. Но совсем моё "Цветы маленькой Иды" и "Молодой король"".(94)
25.X.1924: "О Черубине я знаю только, что наводнение её не коснулось. "Мы пережили только красоту наводнения", - писала она (не мне). Я не писал ей давно. Очень хотел бы знать о Б.А. Лемане(95), но создается такое впечатление, будто у них размолвка"(96).
В октябре 1924 г. Черубина прочитала машинописную книгу стихотворенеий Архиппова "Дымы лучей" (1923 г.)(97): "Прочла "Дымы лучей" - есть там два совершенно пленительных стихотворения: 1) "Мое сердце будет мучиться…" 2) "Томиться, сгорать и упасть…".
И много и в других мне близко и нужно, но часто одна какая-нибудь строчка отводит меня от всего стихотворения… У Вас всегда точно падают концы. И Вы по-латински употребляете род<ительный> пад<еж>… От ваших стихов пахнет лавандой… В них странные перебойные ритмы. Я их люблю. Думаю, они несовременны совсем и их мало кто услышит сейчас.
Прекрасен конец: "И подан сердцу знак - не биться" или "страстной костер четверга"".(98)
Вслед за ней Архиппов посылает Черубине машинописный сборник своих стиховторений "Крест и стрелы", для которого выбирает эпиграф из Черубины: "Всякий поэт должен стать крестоносцем"(99). Ответное письмо Черубины он вклеивает в свою книгу:
7.XI.<19>24.
СПб.
Далекий друг!
Только сегодня отвечаю Вам, и лишь вчера я получила Вашу книгу.
Была ей так рада: напишите, когда ее надо вернуть обратно и… неужели у Вас лишь один экземпляр?! И нет второго для меня?! Мне кажется, я имею на него право - ведь из всех поэтов, к которым Вы говорите, жива я одна?! Или, м.б., я прошу слишком многого? Тогда, простите…
Я отметила карандашом то, что полюбила.
Вот некоторые строфы:
"Сожженные цветы падут перед портретом
Пред лебединым царственным лицом.
Тебя не встретил я на свете этом,
Но жду: Тебя увижу в том…"
- "Среди каких хрустальнейших планет
Ты якорь-розу кинул?"
-"Люциферического пенья
душа ждала, как звездной были".
- "И словно Дантова рука
сжимает медленное сердце"-
Эти две строки прямо пленительны, и я все время их повторяю.
Сказать обо всем сборнике: он - восковой. И похож на венок, лежащий на могиле нашей эпохи поэзии. Сейчас его услышат люди лишь с утонченным от одиночества слухом.
М. б., я говорю жестоко?! - Но у всех нас та же судьба…
Технически меня не удовлетворяют частые род<ительные> падежи, стоящие перед определяемым словом (Латинская форма):
агонии блистанье,
губ тепла и т.д.
Но все это придирки.
Теперь отвечаю на вопросы Вашего письма, - отвечаю, увы, для историографа ужасно неутешительно.
1. Я ничего не помню о "Зиланте", (увидела его впервые в Екатеринодаре) там стихи ("Я ризы…") были помещены без моего ведома(100).
2. Я не веду списка моих стихов, и все мои тетради потеряны, т.е. больше 2/3 моего творчества.
3. Моих учениц (!) нет со мной. Здесь только Лия Маршак(101), но я ее не вижу.
4. Пожалуй, всего один связный доклад у меня и был: о Григории Паламе(102). Остальное все попутные замечания во время занятий, напр., сейчас для такой цели штудирую "Мысли" Паскаля.
5. Я плохо помню (стыдно это!) посвященные мне стихи, но самые мои любимые:
1. Corona astralis. М.Волошина.
2. Одни стихи С. Маковского(103):
Пусть гибка твоя рапира
И грозит надменно речь.
Отдаю все правды мира
За мечту возможных встреч
и т.д.
3. Стихи Л.П. Брюлловой(104):
Ветры бродят духами бездомными
И полям неявленное снится.
О тебе одной с глазами темными
О тебе мне хочется молиться
и т.д.
4. Стихи одного не известного Вам молодого поэта:
У Твоих лазоревых ступеней
Зори золотые пят касались.
Медный крест, творя святое слово,
Ты, как меч, надела на меня
и т.д.
Но все это мне близко субъективно, п<отому> ч<то> что-то во всех этих стихах взято от моей души.
Не забывайте меня.
Шлю радость!
Ч."(105).
Черубина делает на книге "Крест и стрелы" надпись:
Пусть пламя слов падет на грудь
Умершим,
И знамя свеч укажет путь
Воскресшим!
Ч. 1924. XI. СПб.(106)
Весной 1925 года Усов командирован от Государственной Академии Художественных Наук на пару недель в Ленинград. Собираясь в эту поездку, он писал Архиппову12.III.1925: "К 22-му Марта должен буду ехать туда и я, и пробуду до 5-го Апреля. У Черубины буду, конечно. Кто такой "Ю.К.Щ." - совсем не знаю. О муже её знаю, что его зовут Всеволод Николаевич (Васильев)(107), что он инженер, с рыжими усиками, "очень тихий человек" (А. С. Петровский(108)), "светлый и радостный, совсем мальчик" (Ч.де Габриак), сокращенно - "Воля", товарищ Б. А. Лемана по гимназии. Много времени провел на юге, в Ташкенте, на границе Индии и на Кавказе, куда Е. И. к нему ездила. В Екатеринодаре тоже был. Сейчас занят где-то на Волховстрое. Член Антропософич<еского> О<бщест>ва, переводчик "Теософии" Штейнера (1915 г.). Больше ничего о нем не слыхал. В Москве проживает его сестра, Клавдия Николаевна(109), теософка. Её знает Алиса Гуговна(110). Непременно спрошу через неё о нем, но вряд ли удастся узнать что-нибудь действительно интересное".
Апрель 1925: "Черубине… я написал тотчас по приезде в СПб.".(111)
12.IV.1925. "Из мест, которые я особенно выделил бы в самом Петербурге, назову: арку Ламотта (т<ак> наз<ываемый> порт "Новая Голландия" ) - указание Ч. Де Г. и её предпочтение". Усов сообщает, что был на спектакле "Конек-Горбунок в театре Юных зрителей, по "рекомендации Е. И. В."(112), и обещает написать "о Ч. де Г. - отдельное письмо", прибавляя "только дайте мне его написать хорошо"(113). К сожалению, пока это "отдельное письмо", написанное после первой встречи Усова с Васильевой, не разыскано. Черубина тоже писала об этой встрече Архиппову(114). По тому, насколько чутко прислушивался Усов к любому слову Черубины, видно, что на этом этапе его духовного пути роль Черубины - не из последних.
В сентябре 1925 - во время второй своей поездки в Ленинград, Усов вспоминает о Черубине, но не видится с ней, так как она навещала в это время мужа, жившего в Ташкенте.
19 IX 1925. "Ч. д Г. еще не вернулась… Из книжных приобретений в Петербурге средства позволили мне только одно: библиографическую редкость - докторскую диссертацию О.А. Добиаш-Рождественской "Культ св. Михаила в латинском средневековье". Книга эта была ею самой отбита на ремингтоне и затем литографирована. Об этой работе с любовью упоминала Ч. де Г.
… Зато посылаю вид Английской Набережной, где живет Ч. де Г. и вид Арки де-ла-Мота, которую она очень выделяет"(115)
Осенью 1925 года Черубина получает от Архиппове новую машинописную книгу его стихотворений "Дальняя Морена". Возвращая ее, она пишет:
4.X.< Рукою Архиппова:1925. Петербург>
Дорогой друг!
Я совсем больна, я сижу и не могу встать и Ваша книжечка стихов легла радостью в руки. Я ее скоро Вам пришлю, но еще не сразу.
Она очень, очень хороша. Точно отчеканился Ваш стих и отпали ненужные слова и туманность для понимания. Я не могу сравнить Ваши стих с живым растением, но они похожи на что-то сделанное из серебра и хрусталя. Особенно хороша "Россия" и "Томление"(116). Я еще подержу книжечку - можно? Пока лежу и могу писать лишь лежа(117). Я только не люблю таких оборотов, как "рук терему", "смерти погони", - но это придирки.
Я хочу написать Вам нехорошее письмо, мне хочется плакать и жаловаться; - сердце все одевает тоской. - У нас снег и холод. Я хочу, чтобы было тепло, я хочу, чтобы со мной кто-нибудь был очень ласков и сказал бы мне, что моя жизнь прожита не напрасно, что я не совсем плохая, что я могу умереть спокойно.- Я очень хочу умереть, а после смерти я хочу писать стихи. - Видите, мой друг, какая я капризная и ненужная. Но Вы просите писать Вам, а Вам я могу давать лишь себя. Я ищу Вам "Шатер"(118) - но не знаю - найду ли.
И о портрете спрошу, но я плохо выполняю поручения - простите меня"(119).
"Дальнюю морену" Черубина отсылает обратно, вписав на 1-й ее странице свое стихотворение "Е.Я.Архиппову" ("Опять, как в письме, повторяю я то же…")(120).
Летом 1926 года Усов во второй раз навестил Е.И.Васильеву в Ленинграде. Она извещала Архиппова: "Приехал Д.С. - звонил сегодня по телефону, и завтра будет у меня. Мы всегда говорим о Вас"(121)
18 июня 1926 г.: В Понедельник 14-го <…> я был у Черубины. У неё другая, большая комната в той же квартире; скоро она переедет в другую квартиру в том же доме. По-моему, она выглядит несколько здоровее и крепче, чем в прошлом году. Она собирается издавать в московском "Узле"(122) книгу стихов. Посылаю Вам два стихотворения её, которых у Вас, м.б., нет? ("Херувим" и другое, о Н.С.Г.(123))
Наша беседа приняла, между прочим, такой оборот. Она усумнилась, что людям может быть от неё нужно. В частности, - мне. Я сказал ей, что в моём отношении к ней нет и тени какого бы то ни было "коллекционерства", что я всегда видел и вужу в ней высокое, целостное, духовное начало, которое для меня питающее, плодотворяще и дает опору. Всё это ей, кажется, стало внятно. Я позволил себе сказать, что несомненно и с Вами обстоит не иначе, ибо - impliсite(124) - подозрение на "коллекционерство" у Неё, может быть, падает частично и на Вас; как мне кажется, по крайней мере. С нею, вообще, очень трудно стало разговаривать. Трудно подойти к существенному, а, подойдя к нему, очень трудно убедить её в чем бы то ни было. Она в каком-то смысле смотрит мимо всего.
Вот еще Вам мой совет относительно Неё (основанный исключительно на моем диагнозе её общего настроения): пишите ей больше о себе, говорите с ней на языке людей, а не на том, на котором обращаются к божеству. Она, все-таки, живая женщина, и не надо уводить её "в небеса отвлеченных конструкций". М.б., она и сама этого не хочет.
И еще одно: если Вы будете говорить с ней именно на эти темы - при них не упоминайте меня.
В каком-то издательстве ей предложили написать детскую книгу о Леонардо да Винчи, и она теперь в большом раздумье, как она будет делать это.
В начале июля она едет в Рязанскую губернию, на возвратном пути проведет недели две в Москве. Вероятно, будет и у меня.
Я посвятил ей одно стихотворение из цикла "Петербургских стансов", которые я здесь сейчас пишу. Она его очень одобрила. Посылаю Вам его" (125)
Вот это стихотворение:
Елис. Васильевой
То вечный свет, сошедший к нам на срок,
Весною раскрывающийся, белый,
То затемнённый день иных пределов,
Переступивший призрачный порог.
И сумеречным холодом дыша
На той черте небес и дали водной -
Нигде себя не ведает душа
Такой развоплощённой и свободной.
14 июня 1926
22.VI.1926: "Только что отправил Вам письмо, где посылал стихи Вс. Рожд<ественского> и Ч. де Г. <…> Посылаю Вам список оды М. Лозинского(126). По моему, это всё очень в Вашем духе. Ч., которой я читал, в высшей степени одобрила<…>, Ч. де Г. подарила мне Псалтырь 1822 г. с надписью: "1926. Спб. Троица XC, 11. От Елис. В."
Соотв<етствующий> стих псалма гласит: "Ибо Ангелам своим заповедает о тебе, сохранят тебя на всех путях твоих". Подчеркнуто (Её рукою) красными чернилами.
Я был у неё в Троицын день. Мы много говорили о времени.
В начале июля она будет в Москве, I день.<…> Очень прошу Вас: перепишите для меня из стихов Ч. стих<отворен>ие: "Два крыла на медном шлеме…"(127) Она сказала, что оно у Вас есть"(128).
Начало осени 1926 г. Усов собирался провести в имении "Узкое" - тогда санатории ЦЕКУБУ. "… На время отдыха в "Узком" Ч. присоветовала мне прочесть большой роман Диккенса "Большие ожидания"(129), а Кузмин(130) - его же "Наш общий друг"(131). Одно из этих двух я и возьму". <…> На книжечку Смирнова(132) о Ренье(133) потому грустно смотреть, что моя-то работа о Ренье никогда уж не увидит света"(134).
8 июля 1926: "4-го Июля в Воскресенье в 4 ч. дня у нас в Староконюшенном была Елисавета Ивановна. Она один день (проездом) провела в Москве. Она едет в Рязанскую Губернию вместе с Ю. К. Щуцким. Она думает побывать в Сарове, и если путь её будет лежать через Ардатов, она посетит Андрея(135). Пожалуйста, напишите ему срочно впечатляющее и вразумительное письмо о ней! (Я это уже сделал). Иначе я боюсь, что он не сумеет воспринять и оценить, как должно, её посещения, а оно вряд ли повторится еще в его жизни.
Потом Е.И. проведет некоторое время в Кашире у своей подруги Л. И. Трапезниковой(136).
Елизавете Ивановне очень понравилось у нас в Староконюшенном: и то, что стены окрашены в темный жолтый <так!ТН> свет, и то, что в окно видна зелень (большой каштан на дворе) и то, что всё кажется, "как будто в имении." Она говорила мне после, что и А<лиса> Г<уговна>(137) ей очень понравилась.
По совету Е.И., хочу прочесть на отпуске роман Диккенса: "Большие ожидания", но увы - не могу его нигде достать. Не найдется ли в Новороссийске?
… Июльский адрес Ч.: Нижнее Мальцево, М<осковская> Каз<анская> ж<елезная> д<орога>. Химический завод, инженеру А.Д. Лебедеву(138). Для Е.И.В."(139)
Возвращаясь в Ленинград через Москву, Черубина вспоминает об Усове(140), но они не видятся.
<После 18 ноября 1926г.>: "Ч.де Г. теперь служит в Библиотеке Академии Наук, с её "любимыми старыми книгами""(141).
1926: ""Крестом и мечом" у меня есть(142); если это у Вас дубликат - тогда пришлите его при случае (я, м<ожет> б<ыть>, подарю Черубине, а вернее, поставлю в шкаф в Староконюшенном)".
В 1927 г. Черубина познакомилась с серьезной работой Усова - переводом первой песни "Поэтического искусства" Буало, завоевавшим первое место в конкурсе переводчиков ГАХН(143).
План издания книги Черубины в кооперативном издательстве "Узел"(144), организованном московскими писателями, многие из которых были хорошими знакомыми Усова (он не только знал об этом, но, возможно, и помогал наладить контакт), не успел осуществиться, так как 24 апреля 1927 года Васильева была арестована за "активную борьба с рабочим классом при царском правительстве и при белых", ненадолго выпущена, затем повторно арестована 1 июля того же года и "выслана этапом в Екатеринбург. Получив приговор о высылке из Ленинграда ("минус 6 городов") на три года, она выехала 1 августа к мужу в Ташкент"(145). Усов извещал об этих событиях Архиппова 3 июля 1927 года: "Ch. De G. - incarcérée(146), давно; и я очень советую Вам больше не писать, пока сами не получите от нее письма. В Москве становится душно"(147).
Архиппов занят в это время составлением полного свода стихотворений и библиографии Черубины. 15 мая 1927 он сообщал Волошину: "Собрал все стихи Черубины, получился том в 351 лист". На какие-то его библиографические вопросы Черубина отвечала в письме из Ташкента от 22 декабря 1927 г.: "Я не помню, что было послано в "Узел" - мне жаль, п<отому> ч<то> я хотела бы исполнить Ваше желание. М<ожет> б<ыть>, Дим<итрий> С<ергеевич> Вам напишет? О нем уже год ничего не знаю, адреса его не помню"(148).
В 1928 г., еще при жизни Черубины, вышел 1 том словаря "Писатели современной эпохи", подготовленный сотрудниками ГАХН в 1926-1927 гг. Усов был одним из деятельных авторов этого издания. Еще в 1926 г. он сообщал Архиппову о своем намерении написать статью о Черубине, "если позволит"(149). Очевидно, согласие было получено, и статья эта, во многом написанная со слов Черубины, увидела свет(150). Мы не знаем, успела ли увидеть Черубина это издание.
22 декабря 1928 г. Усов писал Архиппову: "Я получил письмо от Лидии Павловны Брюлловой-Владимировой (адрес ее: Л<енинград>, Набер<ежная> Красного Флота, дом 74/2, кв.5 б). Е<лизавета> И<вановна> скончалась 6.XII. от рака желудка. Подробностей она пока не сообщила, но хотела не терять связи с Вами и со мною. Я сообщил ей Ваш адрес".(151)
Среди бумаг Архиппова сохранился очень важный документ: черновик его письма Усову, написанный сразу после известия о смерти Черубины. Запись эта драгоценна, так как позволяет хоть как-то представить тон писем Архиппова к другу (повторяем, что писем Архиппова к Усову практически не сохранилось!). Это строчки о потаенной, мистической жизни, в них много темнот, к восприятию которых мы, как читатели, не можем быть вполне готовы. Близкий друг Архипповых, Вера Меркурьева о реальных событиях жизни Евгения Яковлевича спрашивала всегда только у его жены Клавдии Лукьяновне, поясняя: "Евгений ведь никаких "фактов" мне не сообщает"(152) (л.48). Вот эта запись: "4.XII.28.† Черубины.
Я не могу говорить ни о каких предчувствиях. Но вспоминаю сейчас 1-ую неделю декабря и 2-ую нед<еделю>, то <так!-Т.Н.> я помню сон, резкое повторение "звона", и, наконец, навязчиво и досадно стучавшие в висках строки:
О не спеши туда,
где жизнь светлей и чище(153).
Несколько раз хотел отвлечься, спрашивая себя: зачем это?
"Звон" был вот какой (в передаче на словах):1. Резкое обновление дня, часа, жизни.<зачеркнуто:2 - Т.Н.> Обновление незримой молнией. 2. Резкий и новый воздух. 3. Не могу сидеть.<зачеркнуто - Т.Н.> Соборная площадь. 4.) Бьет колокол страшным китежным звоном. 5. ) Город странно пуст и преображен. 6.) Я выхожу из себя. Я - новый человек. 7.) И сейчас же странное задыхание.
В те же дни обдумывал среди повседневной тяжести ex libris:
Колонка с ангелом. Смыт<так!-Т.Н.> дворец, около колонны пласты песка, черные клубящиеся тучи. Стрелы молний. … А в душе строчки Ч. об ангеле с крылом. Смотрю на воображаемый чертеж и думаю: "Вероятно, я не увижу дворца. Или это не я, а кто-то другой? Кто?
………
Темно.
Дожди днем и ночью.
Ровная распластавшаяся тяжесть
………
Крепко, как тогда на вокзале, хочу быть с Вами.
Из письма к Д.С.
13.XII."(154).
Позже, в его автобиографии появится запись: "1928… Работа над "Собранием стихотворений Черубины ле Габриак" … Начата еще зимой".
Проходят годы, но имя Черубины не исчезает из писем Усова. 20 июня 1932 г. он пишет Архиппову: "Мое большое желание - получить от Вас сюда во Влахерскую еще несколько стихотворений Ч. де Г. самых последних лет, которые могли бы быть мне неизвестны. И опять-таки пусть они будут переписаны совсем просто (не надо тратить времени и сил на издание). Как все-таки мало мы о ней знаем!". Тем же летом, разбирая стихи Архиппова, Усов замечает: ""Не томлюсь, не ищу" - совершенно женское стихотворение. И здесь Вы, конечно, невольно вторите голосу Черубины, каким мы слышали его в самые последние годы. И она, конечно, узнала в нем себя", в другом месте этого же письма он вспоминает слова Черубины о привязанности Архиппова к определенному словопорядку (родительному определительному) из ее старого, цитировавшегося выше письма и добавляет: "И она была права: чтобы расслышать ваши стихи - в наши дни нужен исключительно тонкий слух"(155).
В письме от 11.IX.32, выполняя просьбу Архиппова, Усов посылает ему "скудный список стихов Ч. де Г.". 13 IV 34 спрашивает Л.В. Горнунга "А как обстоит дело с переснятием портрета Черубины?"(156).
В феврале 1935 г. Усова, как и всех почти специалистов, принимавших участие в составлении нового немецко-русского словаря, арестовали. Он получил пять лет. В 1937 г. его жену высылают из Москвы в Киргизию. Освободившись весной 1940 г., Усов отправился к ней. В начале 1941 г. ему удалось устроиться на работу в Ташкентском педагогическом университете. Наступила война. Усов жил очень тихо, почти ни с кем не общаясь, не расходуя и без того малых сил. Больное с детства сердце, измотанное годами непосильного труда и разлуки с близкими людьми, не выдержало: 29 апреля 1943 г. он умер от порока сердца в возрасте 46 лет. Судьба распорядилась так, чтобы Ташкент стал местом последнего успокоения и Черубины, и ее друга. Жена Усова, Алиса Гуговна, писала Архиппову: "Похоронили Д<митрия> С<ергеевича> на православном кладбище, в очень хорошем месте, недалеко от церкви, с видом на горы. Может быть, это недалеко от Ел<изаветы> Ив<ановны>"(157).
Архиппову стало не с кем вспоминать Черубину. В июне 1935 г. он написал стихотворение:
Черубине де Г.
И к сердцу призраки плывут издалека.
"Бронзовый поэт"(158)
Ландыши воду пьют
Жадно, забвенно, истленно.
Запахов горек уют.
Призраки снова плывут,
Призраки сердца и плена.
Взгляды взлетали легко
В звездные рушились ночи….
Близко ли ты, далеко?
Сердцем огонь высоко
Поднят в зажженные очи.
Близок ли час мой, далек,
Жадно сжимаю рукою -
(Помнишь ли Дантов намек?) -
Сердце мое - уголок
Перед Айдесской рекою.
Имя твое пронесу,
Имя твое повторяю.
Гари сквозь полосу,
Смерти через косу…
Сжигая, сгорая, горю!..(159)
В той же тетради, в причудливом обрамлении трех эпиграфов, разделенных названием стихотворения,- продолжение темы Черубины:
Прекрасная рука! Разжала ты
и держишь сердце на ладони тесной.
Петрарка
Осень в парке
О, Черубины тень - светящая Агата!(161)
Лучше этой мертвой
В свете нет живых!
К.С.(162)
Парча и багрянец склоняются к реке.
Редеют горькие просветы вдалеке.
И душу мне объемлет тишина,
Огромная, как страшная луна.
Она затмила все: и лето, и цветы,
И одеянье звезд, каким одета ты.
Шафран и золото склоняются к реке,
Как горечь губ к угаснувшей руке.
Как тишина летит! Как багрянец поет!
И снова сноп лучей по озеру идет…
А я всё здесь ещё, на гравии аллей
Ищу твоих блистательных путей
И именем Твоим, безмерно чуждый миру,
Я поднимаю каменную лиру.(163)
____________________________
ПРИЛОЖЕНИЕ. Стихотворения, упомянутые в статье.
Д.Усов
1.Мой святой
(Димитрий Солунский)
- Так мирен тяжкий шум его парчовой ризы.
На праведной груди - Нерукотворный Спас.
Венцы Солунских гор молитвенны и сизы,
А небо с радугой - святой иконостас.
И венчик у лица спокойного спокоен.
С сияющим копьём, сияющий, как царь,
на образе моём стоит священный воин
на страже райских врат - заступник и вратарь.
Когда придет пора, когда нагрянет битва,
Когда прольется кровь на множество цветов -
Возникнет у души, как щит, его молитва,
И броней золотой замкнется цепь крестов.
И за победой вслед взойдут лучи Софии,
Как новый, синий день на храмовой стене.
И древний багрянец державной Византии
Мой радостный святой с небес протянет мне.
1914
Е.Архиппов
Россия(164)
Памяти Владимира Францовича Эрна
Когда спадет гнетущая личина
с лица, закрытого кровавым покрывалом,
и загорится крест за дьявольским провалом,-
Ты вся возжаждешь звездного почина,
и на челе поруганно-усталом
проступят знаки ангельского чина.
Ты затомишься вся, сорвав багряный полог,
по белоснежным лилии атласам,
и теургическим примером старым расам
раскроется твой день божественен и долог.
Тогда склонись к незримой церкви гласам,
И горний снег прими, живителен и колок.
Омыв угарный лик в небесном плеске крылий,
Сойди и воцарись, принявшая постриг,
Чтоб белоснежный плат развился и настиг,
Навеки исцелив от пытки адской были…
О, помолись тогда, чтобы Господь воздвиг
Самодержавие Креста и Лилий.
Томление
К.А.(165)
Но в даль отбытья, в даль летейской гребли.
Б.П.(166)
М.О.Гершензону(167)
Еще растет и шелестит и стелется
за днем и ночью кольчатая сеть…
Но ведь придет же смуглая владелица,
и разобьется сердца клеть.
Смотри, смотри, вот солнце катится
За страшный гребня гор…
Но в зареве сейчас означится
Светил звучащий хор.
Скажи, возможно ль в час последнего смятенья
сердец молитвы переплесть
и радостно принять в обете воскресенья
кольцо зимы и смерти лесть?
Ты видела, как с неба жар упал стремительно -
О, как жестока пепельная твердь!..
Ужель так больно, так томительно
родиться через смерть?..
Примечания:
Автор приносит благодарность Н.А. Богомолову и Е.А. Калло, ознакомившимся с работой в рукописи и сделавшим ряд ценных замечаний.
© T. Neshumova
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
