Евгений Степанов

НЕАКАДЕМИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ - 3

Новое о Гумилеве

Небольшое вступление и два посвящения.

По независящим от автора причинам, третьи "Неакадемические комментарии" вышли с задержкой на один номер. Но, как говорится, всё что ни делается - все к лучшему. Из-за этой задержки и благодаря счастливому стечению обстоятельств, во-первых, в работу удалось внести ряд существенных дополнений и исправлений. Во-вторых, наконец-то вышел из печати злополучный 8 том "Полного собрания сочинений Н.С. Гумилева", с эпистолярным наследием поэта [1], что позволяет автору продолжить свои "Неакадемические комментарии", ссылаясь в дальнейшем непосредственно на "академические комментарии" этого тома. Ну а в третьих...

В первоначальном варианте я не обратил внимания на два знаменательных "юбилейных" события, связанных с биографией поэта и его африканскими странствиями. Поэтому мне особенно приятно напомнить о них именно в "юбилейном", 20-м номере журнала, выходящем в июне 2007 года.

Третья Абиссиния - "Есть музей этнографии в городе этом...".

Экспедиция 1913 года - новые материалы

Предыдущие "Неакадемические комментарии" были посвящены второму путешествию Гумилева в Абиссинию - самому продолжительному и загадочному. Следующее его официальное и последнее путешествие в литературе описано подробно, а потому, не желая повторяться, я не планировал вновь обращаться к "африканской" теме. Однако случилось непредвиденное: в феврале 2007 года, через несколько десятилетий, впервые рядом оказались два документа, два так называемых "Африканских дневника" поэта, писавшиеся параллельно в 1913 году и долгое время считавшиеся утраченными. Один дневник появился у меня очень давно, а второй - никогда полностью не публиковавшийся - попал в мои руки впервые. Судьбы этих дневников складывались (и продолжают складываться!) весьма своеобразно, они уже успели обрасти легендами. Совместное же их прочтение позволило многое увидеть по-новому, оттого "африканская" тема в моих "Комментариях" неожиданно потребовала продолжения.

Сначала напомним читателю о том, что предшествовало третьей поездке Гумилева в Африку, события самого путешествия и его результаты, ссылаясь на достоверные и надежные источники. Их, кстати, не так много. Оттого, наверное, в описывающей литературе преобладают либо сплошные компиляции, либо безудержные фантазии. Постараемся их по мере сил устранить.

Итак, возвратимся мысленно к окончанию второго путешествия Гумилева по Абиссинии. Казалось, после столь бурного полугодового приключения можно бы и успокоиться или, по крайней мере, в следующий раз направить стопы в иные уголки земного шара. Справедливости ради, отметим, что одна такая поездка вскоре состоялась. Весной 1912 года Гумилев с женой отправились в Италию. Отметим, что непосредственно перед отъездом в Италию, в только что созданном Гумилевым издательстве "Цех поэтов", тиражом 300 экземпляров, вышел премьерный для издательства и первый для поэта сборник стихов - книга Анны Ахматовой "Вечер". Выехали Гумилев с Ахматовой из Петербурга 3 апреля, а вернулись в Россию в середине мая. (Здесь и в дальнейшем - все даты указаны по старому стилю. - E.C.) Вряд ли путешествие это было обычной "туристической" поездкой. Во многом связано оно с трагическим событием, описанным в предыдущих "Комментариях", - смертью 29 декабря 1911 года в Сан-Ремо Маши Кузьминой-Караваевой. Первую неделю супруги провели в Сан-Ремо и Оспедалетти (ближайшее к Сан-Ремо курортное местечко на побережье Средиземного моря, в 10 км к западу от Сан-Ремо), где жили родственники Маши Кузьминой-Караваевой. Потом, конечно, отдали дань традиционным итальянским достопримечательностям, причем Гумилев ездил как с женой, так и в одиночку: заданного им "бродяжнического ритма" Ахматова выдержать не могла. Из Сан-Ремо пароходом уехали в Геную, далее Пиза и Флоренция. Оттуда Гумилев в одиночку отлучился на неделю в Рим и Сиену. И опять вместе - Болонья, Падуя и Венеция. Во время этой поездки Гумилев получил несколько экземпляров только что отпечатанного в издательстве "Аполлон" собственного сборника "Чужое небо" (один из них тут же отправил А.Блоку). А из Италии он привез почти половину следующего сборника, вышедшего уже в военное время, - "Колчан". В Россию Гумилев с Ахматовой возвращались через Вену и Краков, 17 апреля они были в Киеве. Оставив жену у родственников, Гумилев вернулся в Петербург, а потом, как и в прошлом году, уехал на лето в Слепнево. Ахматова часть лета провела в Подольской губернии на Украине, у родственников. Остаток лета они пробыли вместе, в Слепневе [4]. 18 сентября (по ст. ст.) в родильном приюте Императрицы Александры Федоровны на 18-й линии Васильевского острова у них родился сын Лев.

Однако не это радостное событие повлияло на дальнейшее. Спустя всего несколько дней, 25 сентября, Гумилев подал прошение о зачислении его в число студентов историко-филологического факультета Императорского С.-Петербургского университета. Ранее он уже поступал в университет: в 1908 году, по настоянию отца - на юридический факультет, затем, осенью 1909 года, перевелся на историко-филологический факультет, но занятия посещал лишь в первые месяцы, да и то изредка. Какие - неизвестно. Отвлекали "дела" - "Аполлон", дуэль с Волошиным, первое путешествие в Абиссинию, свадебное путешествие в Париж, вторая Абиссиния. Сразу после возвращения 4 мая 1911 года Гумилев подал прошение и с 7 мая был уволен из университета. И вот 12 октября 1912 года он вновь был зачислен в университет и приступил к занятиям, которые посещал регулярно, вплоть до весны 1914 года, о чем говорит удивительным образом сохранившаяся "Запись студента" (так тогда называли "Зачетную книжку") [5]. В осенний семестр 1912 г. Гумилев прослушал следующие лекции: "Введение в языковедение" (И. А. Бодуэн де Куртенэ), "Русская история" (С. Ф. Платонов), "История новейшей философии" (А. И. Введенский), "История западноевропейской литературы" (Д. К. Петров), "Клеман Маро" (В. Ф. Шишмарев), "История русской литературы" (И. А. Шляпкин), "Избранные места из Ливия" (Холодняк), "Чтенье Ксенофонта" (Придик), "Чтенье научного текста" (Ларанд), "Просеминарий по старо-испанскому" (Д. К. Петров). Изучал и сдал зачеты по греческому и латинскому языкам. Помимо занятий в университете, Гумилев принимал активное участие в работе студенческого кружка романо-германистов при историко-филологическом факультете, которым руководил профессор Д. К. Петров. В рамках кружка Гумилев пытался создать собственное литературное объединение "Кружок изучения поэтов", к которому примкнули О. Мандельштам, В. Гиппиус, В. Пяст, М. Лозинский, В. Шилейко, К. Мочульский и др. Тогда же официально утвердился акмеизм: 19 декабря в "Бродячей собаке" состоялась лекция С. Городецкого "Символизм и акмеизм", декларировавшая появление нового литературного течения. После поступления Гумилева в университет они с Ахматовой сняли небольшую комнату по соседству, в Тучковом пер., д. 17, кв. 29, на мансарде. Знаменитый портрет Ахматовой работы Н.Альтмана и ее "Эпические мотивы" - связаны как раз с "Тучкой", так они называли это свое временное пристанище.

Представляется вполне естественным, что в университетских рассказах Гумилева часто всплывала Африка, но подробности об этом мы вряд ли бы когда-нибудь узнали, если бы в начале 1980-х годов автору публикации неожиданно не попал бы в руки считавшийся пропавшим "Африканский дневник" (подробная, почти "детективная" история появления, публикации и вторичного исчезновения этого "Дневника" изложена в "Примечаниях" [6]). Начинается "Африканский дневник" с описания того, как в университетских стенах возник замысел экспедиции:

"Однажды в декабре 1912 г. я находился в одном из тех прелестных, заставленных книгами уголков Петербургского университета, где студенты, магистранты, а иногда и профессора пьют чай, слегка подтрунивая над специальностью друг друга. Я ждал известного египтолога, которому принес в подарок вывезенный мной из предыдущей поездки абиссинский складень: деву Марию с младенцем на одной половине и святого с отрубленной ногой на другой. В этом маленьком собраньи мой складень имел посредственный успех: классик говорил о его антихудожественности, исследователь Ренессанса о европейском влияньи, обесценивающем его, этнограф о преимуществе искусства сибирских инородцев. Гораздо больше интересовались моим путешествием, задавая обычные в таких случаях вопросы: много ли там львов, очень ли опасны гиены, как поступают путешественники в случае нападения абиссинцев. И как я ни уверял, что львов надо искать неделями, что гиены трусливее зайцев, что абиссинцы страшные законники и никогда ни на кого не нападают, я видел, что мне почти не верят. Разрушать легенды оказалось труднее, чем их создавать. В конце разговора профессор Ж. спросил, был ли уже с рассказом о моем путешествии в Академии наук..."

Кого только не называли этим профессором Ж. - Радлова [7], Тураева [8], Анучина [9] и прочих! Однако по опыту знаю, что Гумилев в документальной прозе, если по каким-либо причинам не приводил полного имени или названия (например, по цензурным соображениям, в "Записках кавалериста - многочисленные географические пункты или фамилии), первую букву всегда указывал точно. Так что профессора Ж. найти было несложно. Это, без сомнений, профессор Жебелев Сергей Александрович (1867-1941), ученый-секретарь историко-филологического факультета (на котором Гумилев как раз и учился!) и проректор университета [10]. Предложение профессора обратиться в Академию наук смутило Гумилева:

"...Я сразу представил себе это громадное белое здание с внутренними дворами, лестницами, переулками, целую крепость, охраняющую официальную науку от внешнего мира; служителей с галунами, допытывающихся, кого именно я хочу видеть; и, наконец, холодное лицо дежурного секретаря, объявляющего мне, что Академия не интересуется частными работами, что у Академии есть свои исследователи, и тому подобные обескураживающие фразы. Кроме того, как литератор, я привык смотреть на академиков как на своих исконных врагов. Часть этих соображении, конечно, в смягченной форме я и высказал профессору Ж..." Опасения Гумилева были напрасными. Именно С.А.Жебелев рекомендовал Гумилева директору Музея антропологии и этнографии при Императорской Академии наук Василию Васильевичу Радлову (1837-1918). "...Однако не прошло и получаса, как с рекомендательным письмом в руках я оказался на витой каменной лестнице перед дверью в приемную одного из вершителей академических судеб...". Радлов принял поэта доброжелательно и предложил организовать экспедицию. Первый задуманный Гумилевым маршрут через Данакильскую пустыню для исследования неизвестных племен был отклонен из-за дороговизны. Второй маршрут был принят Музеем антропологии и этнографии имени Императора Петра Великого Российской Академии наук. Началась подготовка к экспедиции, которая заняла около четырех месяцев.

Об этом подробно рассказано в работах А. Давидсона [11]. Он же впервые ввел в обращение хранящуюся в архиве Академии наук переписку Радлова, связанную с хлопотами о снаряжении экспедиции: письмо в Правление Добровольного флота о предоставлении свободного проезда [12]; письмо в Главное Артиллерийское управление о получении оружия [13]; письмо знакомому Гумилева по прошлой поездке, главе русской миссии в Аддис-Абебе Б.А. Чемерзину о содействии в получении права беспрепятственного проезда по стране и об оказании прочей помощи экспедиции [14]. 26 марта 1913 года Гумилеву был выдан "Открытый лист" (в архиве сохранилась его копия [15]), гласивший: "Открытый лист Ник. Степ. Гумилеву и Ник. Леонид. Сверчкову, отправляющимся в Абиссинию для научных исследований".

На все запросы вскоре были получены положительные ответы. Артиллерийское управление выделило экспедиции 5 винтовок Бердан с 1000 патронами [16]. Директор-распорядитель Добровольного флота О.Л. Радлов сообщил в Музей этнографии "о согласии своем предоставить бесплатный проезд на пароходе Добровольного флота от Одессы до Джибути и обратно, с оплатой продовольствия за собственный счет" [17]. Одновременно О.Л. Радлов направил распоряжение в Одессу [18] (публикуется впервые):

4 апреля - 1913, №2322
В Управление делами Добровольного Флота в Одессе.
Правлением разрешен бесплатный проезд на пароходе Добровольного Флота от Одессы до Джибути и обратно, с оплатой продовольствия за собственный счет, Н.С.Гумилеву и Н.Л.Сверчкову, командируемым Музеем Антропологии и Этнографии в Абиссинию для собирания этнографических коллекций и для обследования местных племен.
Сообщая о таковом постановлении Правления, уведомляю, что означенные лица предполагают выехать из Одессы с отходящим 10-го Апреля пароходом "Тамбов" и возвратиться в Одессу в начале Августа месяца.
Директор-распорядитель /О.Л. Радлов/
Секретарь /подпись неразборчива/

Естественно, позже всего пришел ответ от Черемзина из Абиссинии. Любопытно, что его письмо было отправлено из Аддис-Абебы в тот же день, когда путешественники садились в Джибути на поезд до Дире-Дауа (послание на бланке Российской императорской миссии в Абиссинии) [19]:

27 апреля 1913 г.
Милостивый государь Василий Васильевич!
В ответ на письмо от 26 марта 1913 г. за № 122 имею честь уведомить Ваше Высокопревосходительство, что правительство Эфиопии, предупрежденное мною о предстоящем приезде Н. С. Гумилева, выразило готовность оказать ему полное содействие в осуществлении его намерений.
Кроме того, мною поставлен в известность о том же вице-консул наш в Джибути.
Желательно, однако, иметь точные сведения о времени, когда г. Гумилев предполагает прибыть в Джибути и Абиссинию, ввиду чего я позволю себе просить Вас уведомить меня об этом.
Б. Чемерзин

Просьба сообщить "точные сведения о времени, когда г. Гумилев предполагает прибыть в Джибути" выглядит достаточно бессмысленной. По мнению А.Давидсона, Радлов был уверен в благоприятном ответе Чемерзина и не стал дожидаться ответа из Абиссинии.

Хотя Гумилеву и обеспечили бесплатный проезд на пароходе, фактически он и на этот раз отправился в путешествие за свой счет. Об этом говорит еще один сохранившийся документ, датированный тем числом, когда Гумилев с Колей Маленьким (домашнее прозвище племянника Гумилева Николая Сверчкова) рыскали по городу Харрар и его окрестностям, фотографируя и скупая предметы местного быта для будущей музейной коллекции [20]:

22 мая 1913 г.
В Историко-филологическое Отделение
Императорской Академии Наук
Прошу разрешения Отделения на командирование Н. С. Гумилева в Африку для обследования племени Галасов и собирания среди них коллекций и вместе с тем прошу на связанные с этим расходы ассигновать пока 600 рублей, из коих 400 рублей выдать здесь лицу, которому доверит г. Гумилев, а 200 рублей перевести 1 июля через Лионский кредит по следующему адресу. Afrique, Abyssinia, Dire-Daua, Banc of Abissinia - через Индо-Китайский Банк в Джибути, Mr. Nicolas Goumileff.
Директор Радлов

Имеется и лаконичный "бюрократический" ответ на эту просьбу Радлова - протокол заседания Историко-филологического отделения [21]: "Директор Музея антропологии и этнографии академик В. В. Радлов читал нижеследующее". Далее приводится текст Радлова и принятое решение: "Положено сообщить о командировке Н. С. Гумилева в Правление для зависящих распоряжений". В дальнейшем выяснится, что деньги так и не были переведены и на обратную дорогу Гумилеву пришлось одалживать приличную сумму у Чемерзина. Возможно, с этим и связана задержка путешественников в Абиссинии до начала сентября. Радлов в распоряжении, посланном в Одессу, называл другую дату возвращения экспедиции - начало августа. Именно тогда Гумилев мог прибыть уже в Джибути, но вместо этого долго дожидался перевода денег из России, а потом, так и не дождавшись, обратился к Чемерзину.

Со стороны руководства Музея и Академии экспедиции была оказана максимальная поддержка. Срок в четыре месяца, от первого обращения в декабре 1912 года до отъезда из Петербурга 7 апреля 1913 года, можно считать минимально необходимым для сборов. Касаясь отъезда Гумилева, хочу заметить, что не следует, видимо, принимать слишком всерьез "страшный" рассказ Георгия Иванова о болезни поэта. Сравним его со спокойной записью самого Гумилева в "Африканском дневнике": "...Приготовления к путешествию заняли месяц упорного труда. Надо было достать палатку, ружья, седла, вьюки, удостоверения, рекомендательные письма и пр. и пр. Я так измучился, что накануне отъезда весь день лежал в жару. Право, приготовления к путешествию труднее самого путешествия. 7 апреля мы выехали из Петербурга, 9-го утром были в Одессе..."

Но, прежде чем отправиться вслед за Гумилевым в Одессу, отметим несколько редко упоминаемых, но важных событий, случившихся накануне отъезда из Петербурга [22]. 28 марта 1913 года Гумилев написал письмо Брюсову, оказавшееся - не по вине Гумилева - последним в их многолетней переписке. Гумилеву, во-первых, важно было еще до отъезда услышать мнение Брюсова об акмеизме, а во-вторых, он просто по-дружески известил его о своих планах [23]: "... Дорогой Валерий Яковлевич, я с громадным интересом прочел Вашу статью о футуристах <...>. В конце Вашей статьи Вы обещаете другую, об акмеизме. Я хочу Вас просить со всей трогательностью, на которую я способен, прислать мне корректуру этой статьи до 7 апреля. В этот день я уезжаю на четыре месяца по порученью Академии Наук в Африку, в почти неисследованную страну Галла, что на восток от озера Родольфо. Письма ко мне доходить не могут. И Вы поймете всё мое нетерпенье узнать Ваше мненье, мненье учителя, о движеньи, которое мне так дорого. Я буду обдумывать его в пустыне, там гораздо удобнее это делать, чем здесь..." Ответ Брюсова последовал, но не в письме, а в статье "Новые течения в русской поэзии. Акмеизм" в "Русской мысли", № 4 за 1913 год, вышедшей после отъезда Гумилева и прочитанной им только после возвращения. Понятно, почему переписка прекратилась: "...Акмеизм <…> тепличное растение, выращенное под стеклянным колпаком литературного кружка несколькими молодыми поэтами, непременно пожелавшими сказать новое слово. Акмеизм <...> ничем в прошлом не подготовлен и ни в каком отношении к современности не стоит. Акмеизм - выдумка, прихоть, столичная причуда <…> а для развития иных молодых поэтов проповедь акмеизма может быть и прямо вредна …".

Накануне отъезда Гумилев дебютировал как драматург: 25 марта в Троицком театре (Троицкая, 18) состоялась премьера его "африканской" пьесы "Дон-Жуан в Египте". Несколько прошедших спектаклей были замечены, появились отзывы в газетах [24]. Последнее датированное событие перед отъездом: в университете 1 апреля на практических занятиях в просеминарии Гумилев получает зачет у профессора Д.К.Петрова по старо-испанскому языку. Помимо многообразных литературных занятий Гумилев продолжал учебу, на весенний семестр он опять записался на курсы языковедения, русской истории, истории русской и западноевропейской литературы, а также на два новых - по психологии (А. И. Введенский) и древне-северному языку (Ф. А. Браун). Об этом есть пометки в упоминавшейся "зачетке" [5].

Итак, сдав зачет по старо-испанскому, провалявшись в жару один день в постели, Гумилев пишет в дневнике: "7 апреля мы выехали из Петербурга, 9-го утром были в Одессе...". Оттуда Гумилев сразу же написал Ахматовой [25]: "Милая Аника, я уже в Одессе и в кафе почти заграничном. Напишу тебе, потом попробую писать стихи. Я совершенно выздоровел, даже горло прошло, но еще несколько устал, должно быть, с дороги. <...> Я весь день вспоминаю твои строки о "приморской девчонке", они мало того что нравятся мне, они меня пьянят. Так просто сказано так много, и я совершенно убежден, что из всей послесимволической поэзии ты да, пожалуй (по-своему), Нарбут окажетесь самыми значительными. Милая Аня, я знаю, ты не любишь и не хочешь понять это, но мне не только радостно, а и прямо необходимо по мере того, как ты углубляешься для меня как женщина, укреплять и выдвигать в себе мужчину; я никогда бы не смог догадаться, что от счастья и славы безнадежно дряхлеют сердца, но ведь и ты никогда бы не смогла заняться исследованием страны Галла и понять, увидя луну, что она алмазный щит богини воинов Паллады. <...> Любопытно, что я сейчас опять такой же, как тогда, когда писались "Жемчуга", и они мне ближе "Чужого неба". Маленький до сих пор был прекрасным спутником; верю, что так будет и дальше. Целуй от меня Львеца (забавно, я первый раз пишу его имя) и учи его говорить "папа". Пиши мне до 1 июня в Дире-Дауа (Dire-Daoua, Abyssinie. Afrique), до 15 июня в Джибути, до 15 июля в Порт-Саид, потом в Одессу". С письмом перекликается описание Одессы в "Африканском дневнике", которое по не совсем понятным причинам в ПСС-6 было изъято из текста и перенесено в комментарии (основанием явилось то, что Гумилев в рукописи этот фрагмент перечеркнул редкими вертикальными линиями (однако не вычеркнул!) - видимо, предполагая его впоследствии либо доработать, либо переставить в другое место, но явно не изымать). Поэтому в дальнейшем все ссылки на "Африканский дневник даются по публикации во 2 томе Сочинений 1991 года (Африканский дневник. СС.257-283):

"...Странное впечатление производит на северянина Одесса. Словно какой-нибудь заграничный город, русифицированный усердным администратором. Огромные кафе, наполненные подозрительно-изящными коммивояжерами. Вечернее гуляние по Дерибасовской, напоминающей в это время парижский бульвар Сен-Мишель. И говор, специфический одесский говор, с измененными удареньями, с неверным употребленьем падежей, с какими-то новыми и противными словечками. Кажется, что в этом говоре яснее всего сказывается психология Одессы, ее детски-наивная вера во всемогущество хитрости, ее экстатическая жажда успеха. В типографии, где я печатал визитные карточки, мне попался на глаза свежий номер печатающейся там же вечерней одесской газеты. Развернув его, я увидел стихотворение Сергея Городецкого с измененной лишь одной строкой и напечатанное без подписи. Заведующий типографией сказал мне, что это стихотворение принесено одним начинающим поэтом и выдано им за свое.

Несомненно, в Одессе много безукоризненно-порядочных, даже в северном смысле слова, людей. Но не они задают общий тон. На разлагающемся трупе Востока завелись маленькие юркие червячки, за которыми будущее. Их имена - Порт-Саид, Смирна, Одесса..." [26].

11 апреля 1913 года в одесской газете "Южная мысль", №487, года была помещена короткая заметка "Морские вести". В ней сказано: "Вчера ушел из Одессы на Дальний Восток пароход Добровольного флота "Тамбов" под командой капитана М.И. Снежковского. На пароходе в числе пассажиров выехали в Джибути, командированные антропологическим и этнографическим музеем Императорской академии наук: Н.С. Гумилев и Н.Л. Сверчков. Последние едут в Абиссинию для производства научных исследований. Пароход "Тамбов" вышел из Одессы с полным грузом"

Приводим несколько ранее не публиковавшихся документов, рассказывающих о плавании, которые полностью подтверждают каждую запись Гумилева в "Африканском дневнике". Дела Русского Добровольного флота - Судовые журналы [27], Рейсовые донесения [28] и др. - хранятся в Петербурге, в ЦГИА. Для наглядности сопоставим документы по рейсу парохода "Тамбов" с выписками из дневника Гумилева:

Гумилев: "...10-го апреля на пароходе Добровольного флота "Тамбов" мы вышли в море..."

Рейсовое донесение: "10 апреля, в день, назначенный по расписанию для отхода парохода в рейс на Дальний Восток, в 7 ч. веч. я ушел из Одессы, приняв на пароход пассажиров: Каютных, до Джибути - 2 (это, безусловно, Гумилев и Сверчков); до Владивостока - 1 (как удалось уточнить, Н.А.Дьячков, сошел в Коломбо); и разных грузов: до Джибути 100 мест весом 610 пудов... Всего 30727 мест весом 277772 пуда на сумму фрахта 81781 руб. 56 коп."

Гумилев: "... Какие-нибудь две недели тому назад бушующее и опасное Черное море было спокойно, как какое-нибудь озеро. Волны мягко раздавались под напором парохода, где рылся, пульсируя, как сердце работающего человека, невидимый винт. Не было видно пены, и только убегала бледно-зеленая малахитовая полоса потревоженной воды. Дельфины дружными стаями мчались за пароходом, то обгоняя его, то отставая, и по временам, как бы в безудержном припадке веселья, подскакивали, показывая лоснящиеся мокрые спины. Наступила ночь, первая на море, священная. Горели давно не виденные звезды, вода бурлила слышнее. Неужели есть люди, которые никогда не видели моря?.."

Рейсовое донесение: "...Переход Черным морем совершен при хорошей погоде, спокойном море и слабом ветре... От Одессы до Константинополя пройдено 345 миль за 35 1/2 часа, ср. скорость 9,7 миль в час..."

Гумилев: "... 12-го утром - Константинополь. Опять эта никогда не приедающаяся, хотя откровенно-декоративная красота Босфора <...> Мы прошли мимо эскадры европейских держав, введенной в Босфор на случай беспорядков. Неподвижная и серая, она тупо угрожала шумному и красочному городу. Было восемь часов, время играть национальные гимны. Мы слышали, как спокойно-гордо прозвучал английский, набожно - русский, а испанский так празднично и блестяще, как будто вся эта нация состояла из двадцатилетних юношей и девушек, собравшихся потанцевать. Как только бросили якорь, мы сели в турецкую лодчонку и отправились на берег. <...> В Галате, греческой части города, куда мы пристали, царило обычное оживление. Но как только мы перешли широкий деревянный мост, переброшенный через Золотой Рог, и очутились в Стамбуле, нас поразила необычная тишина и запустение. <...> По узким и пыльным улицам среди молчаливых домов, в каждом из которых подозреваешь фонтаны, розы и красивых женщин, как в "Тысяче и одной ночи", мы прошли в Айя-Софию. <...> Мрачный сторож надел на нас кожаные туфли, чтобы наши ноги не осквернили святыни этого места. Еще одна дверь, и перед нами сердце Византии. Ни колонн, ни лестниц или ниш, этой легко доступной радости готических храмов, только пространство и его стройность. Чудится, что архитектор задался целью вылепить воздух. <...> На стенах еще видны тени замазанных турками ангелов. Какой-то маленький седой турок в зеленой чалме долго и упорно бродил вокруг нас. <...> От его объяснений стало скучно, и мы вышли. Заплатили за туфли, заплатили непрошеному гиду, и я настоял, чтобы отправиться на пароход. Я не турист. К чему мне после Айя-Софии гудящий базар с его шелковыми и бисерными искушениями, кокетливые пери, даже несравненные кипарисы кладбища Сулемания. Я еду в Африку и прочел "Отче наш" в священнейшем из храмов. Несколько лет тому назад, тоже на пути в Абиссинию, я бросил луидор в расщелину храма Афины Паллады в Акрополе и верил, что богиня незримо будет мне сопутствовать. Теперь я стал старше. В Константинополе к нам присоединился еще пассажир, турецкий консул, только что назначенный в Харрар..."

Из Константинополя Гумилев отправил открытку с видом Константинополя и "Сонетом" в Москву О.Н. Высотской [29]. (Подробности - в Примечаниях [6]).

Рейсовое донесение: "...В 7 ч. утра 12-го апреля подошел к Кавакам, исполнил карантинные формальности и принял лоцмана. Перешел в Коммерческий порт (в Галат), где стал на якорь в 8 1/4 утра... Принял на пароход: Каютных до Джедды 7 взрослых, 5 малых (это - паломники в Мекку); до Джибути 1 (это - турецкий консул); палубных до Джедды - 24 (паломники); и разного груза... В 4 ч. 20 м. веч. того же 12-го апреля снялся с якоря..."

Гумилев: "...Мы в Порт-Саиде. Там нас ждало разочарование. Оказалось, что в Константинополе была холера, и нам запрещено было иметь сношение с городом. Арабы привезли нам провизии, которую передали, не поднимаясь на борт, и мы вошли в Суэцкий канал. Не всякий может полюбить Суэцкий канал, но тот, кто полюбит его, полюбит надолго. Эта узкая полоска неподвижной воды имеет совсем особенную грустную прелесть..." Несмотря на карантин, Гумилев успел отправить Ахматовой открытку с видом проплывающего по Суэцкому каналу парохода [30]. В ней нам интересна одна фраза: "...Милая Аника, представь себе, с Одессы ни одного стихотворения. Готье переводится вяло, дневник пишется лучше...". Безусловно, подразумевается "Африканский дневник".

Рейсовое донесение: "...Плаванье Мраморным морем совершил при хорошей погоде... 15-го апреля в 11 ч. 25 м. ночи открыл огонь маяка "Дамиетта", а в 5 1/2 ч. утра 16-го апреля я благополучно прибыл в Порт-Саидский рейд. От Константинополя до Порт-Саида пройдено 808 миль, в 85 ч. 15 м. со ср. скор. 9,47 миль в час. В 7 ч. утра прибыл карантинный врач, и после его съезда и получения практики, приступили к приемке угля, проводил которую карантин, так как имел сообщение с Константинополем, который считается не благополучным по холере... 17-го апреля в 7 ч. 45 м. прибыл в Суэц, стал на якорь на рейде. Переход канала совершил благополучно без швартовки в 14 ч. 45 м. В 8 ч. 30 м. утра снялся с якоря. В Суэцком канале имел хорошую погоду. 18-го апреля вошел в Красное море. С полудня 19-го апреля, чтобы к рассвету подойти к Джедде, шел уменьшенным ходом".

Гумилев: "...Эти тихие часы на Суэцком канале усмиряют и убаюкивают душу, чтобы потом ее застала врасплох буйная прелесть Красного моря. Самое жаркое из всех морей, оно представляет картину грозную и прекрасную. <...> Здесь часты миражи, и я видел у берега несколько обманутых ими и разбившихся кораблей. Острова, крутые голые утесы, разбросанные там и сям, похожи на еще неведомых африканских чудовищ. <...> Ночь еще более чудесна и зловеща. Южный Крест как-то боком висит на небе, которое, словно пораженное дивной болезнью, покрыто золотистой сыпью других бесчисленных звезд. На западе вспыхивают зарницы: это далеко в Африке тропические грозы сжигают леса и уничтожают целые деревни. В пене, оставляемой пароходом, мелькают беловатые искры - это морское свеченье. Дневная жара спала, но в воздухе осталась неприятная сырая духота. Можно выйти на палубу и забыться беспокойным, полным причудливых кошмаров сном. Мы бросили якорь перед Джиддой, куда нас не пустили, так как там была чума. Я не знаю ничего красивее ярко-зеленых мелей Джидды, окаймляемых чуть розовой пеной. Не в честь ли их и хаджи, мусульмане, бывавшие в Мекке, носят зеленые чалмы. Пока агент компании приготовлял разные бумаги, старший помощник капитана решил заняться ловлей акулы..." Рассказ про ловлю акулы был опубликован Гумилевым [31]. Это единственный опубликованный фрагмент "Африканского дневника", тексты, практически, совпадают. В Джедде тоже был карантин, поэтому там сошли на берег только паломники, Гумилев же наблюдал за описанной в "Дневнике" ловлей акулы, которую организовал старший помощник капитана Э.А. Яновский.

Рейсовое донесение: "...20-го апреля в 5 ч. 40 м. утра открыл берег Джедды, а в 9 ч. 40 м. я стал на якорь на внешнем рейде Джедды. Переход до Джедды при хорошей погоде совершил в 73 1/4 ч., сделав 643 мили со сред. скоростью 8,78 мили в час. Сдав груз, пассажиров и приняв грузом для Джибути 2965 английских фунтов стерлингов золотом <...> в 5 1/2 ч. вечера снялся с якоря..."

Гумилев: "...Закат в этот вечер над зелеными мелями Джидды был широкий и ярко-желтый с алым пятном солнца посредине. Потом он стал нежно-пепельным, потом зеленоватым, точно море отразилось в небе. Мы подняли якорь и пошли прямо на Южный Крест. <...> Через четыре дня, миновав неприветливый Баб-эль-Мандеб, мы остановились у Джибути. <...> Мы съехали с парохода на берег в моторной лодке. Это нововведение. Прежде для этого служили весельные ялики, на которых гребли голые сомалийцы, ссорясь, дурачась и по временам прыгая в воду, как лягушки..."

Рейсовое донесение: "... 23-го апреля в 4 ч. 15 м. пополудни стал на якорь на рейде Джибути. От Джедды до Джибути пройдено 690 миль за 70 ч. 45 м. со сред. скоростью 9,75 миль в час. Расход угля за плаванье 5234 пудов. <...> Ввиду того, что Джедда считается неблагополучным по чуме, груз в Джибути выгружался в карантине, своей командой, уплатив за выгрузку 610 пудов - 3 руб. 05 к. Сдав груз и пассажиров, в 7 ч. вечера того же 23-го апреля я ушел из Джибути..."

Рейс "Тамбова" продолжался еще более месяца. Были остановки в Коломбо, Сингапуре, Нагасаки, и только утром 27 мая пароход достиг Владивостока. Владивосток упоминается здесь потому, что вскоре после свадьбы, перед тем как сбежать на полгода в Абиссинию, "Гумилев мечтал поехать с Ахматовой "не то морем во Владивосток, не то через Самарканд в Китай" [32]..

В ЦГИА сохранилась любопытная "Кассовая книга" рейса парохода "Тамбов" [33]. В ней есть раздел: "IV. Содержание ресторанной части и продовольствия пассажиров. За период плавания до Джибути там имеется лишь одна запись: №17. Уплачено Кают-компаниону за продовольствие пассажира I класса от Константинополя до Джибути по билету №3710 за 11 1/2 суток по 3 р. 15 к. в сутки = 36 р. 23 к." Запись, несомненно, относится к турецкому консулу. Как, где и чем питались наши путешественники, остается загадкой. Предоставляя им бесплатный проезд, пароходство оговорило: "без продовольствия".

Вечером 23 апреля, во вторник, Гумилев со Сверчковым сошли на африканский берег. "На плоском берегу белели разбросанные там и сям дома. На скале возвышался губернаторский дворец посреди сада кокосовых и банановых пальм. Мы оставили вещи в таможне и пешком дошли до отеля. Там мы узнали, что поезд, с которым мы должны были отправиться в глубь страны, отходит по вторникам и субботам. Нам предстояло пробыть в Джибути три дня..." То есть надо было ждать субботы, 27 апреля.

Из Джибути Гумилев отправил два письма. В письме Ахматовой [34], 25 апреля, он опять пишет про дневник: "Дорогая моя Аника, я уже в Джибути, доехали и высадился прекрасно. Магический открытый лист уже сэкономил мне рублей пятьдесят и вообще оказывает ряд услуг. Мое нездоровье прошло совершенно, силы растут с каждым днем. <...> Мой дневник идет успешно, и я пишу его так, чтобы прямо можно было печатать <...> С нами едет турецкий консул, назначенный в Харрар. Я с ним очень подружился. Он будет собирать для меня абиссинские песни, и мы у него остановимся в Харраре. <...> Целую тебя и Левика..."

26 апреля, в пятницу, отправил красочную открытку с фотографией танцующих мужчин одного из местных племен Льву Яковлевичу Штернбергу [35] (1861-1927), главному хранителю Музея этнографии, курировавшему проведение экспедиции: "...Мы уже в Джибути. Завтра едем в глубь страны. <...> Путешествие обещает быть удачным. Русский вице-консул Галеб оказал мне уже ряд услуг. Из Харрара, когда соберу караван, напишу подробное письмо, а пока извиняюсь за открытку..."

В своих работах А.Давидсон, описывая "Африканский дневник", отмечает прозорливость Гумилева, предсказавшего большое будущее Джибути - тогда это было отнюдь не очевидно [36]. Дальнейшее путешествие Гумилева прекрасно описано им самим в дневнике и прокомментировано А.Давидсоном, побывавшим в тех же местах. Хочется отметить лишь один момент, на который ранее не обращали внимания. Между тем он служит аргументом в пользу выдвинутой мной версии "Второй Абиссинии". Гумилев всегда мыслил "практически", опираясь на личный опыт, на то, что видел сам и знал не понаслышке. В начале второй главы дневника имеется фраза [37]: "... За Джибути - будущее. <...> Но окончательно она созреет, когда будет достроена железная дорога, соединяющая ее со столицей Абиссинии Аддис-Абебой. <...> На юге Абиссинии гораздо больше обычных здесь предметов вывоза: воловьих шкур, кофе, золота и слоновой кости. Жаль только, что ею владеют французы, которые обыкновенно очень небрежно относятся к своим колониям и думают, что исполнили свой долг, если послали туда несколько чиновников, совершенно чуждых стране и не любящих ее. Железная дорога даже не субсидирована..." Думается, упоминание о юге Абиссинии появилось здесь не случайно, а как воспоминание о прошлом путешествии: ведь трасса Джибути - Аддис-Абеба никак не может считаться югом Абиссинии!

В субботу, 27 апреля, путешественники сели на поезд. Хотя официально железная дорога от Джибути до Дире-Дауа начала работать в 1902 году, Гумилеву за две предыдущие поездки не удалось ей воспользоваться. Видимо, по той же причине, которая заставила их и в этот раз сойти на станции Айша, где предполагалась задержка - по крайней мере, на восемь дней. Но наши путешественники остались на станции Айша, и стали ждать оказию. Описание следующих дней дают записи в дневнике: "... Днем мы пошли на прогулку; перешли невысокий холм, покрытый мелкими острыми камнями, навсегда погубившими нашу обувь, погнались за большой колючей ящерицей, которую, наконец, поймали, и незаметно отдалились километра на 3 от станции. Солнце клонилось к закату; мы уже повернули назад, как вдруг увидели двух станционных солдат-абиссинцев, которые бежали к нам, размахивая оружием. "Мындерну" (в чем дело?), спросил я, увидев их встревоженные лица. Они объяснили, что сомалийцы в этой местности очень опасны, бросают из засады копья в проходящих, частью из озорства, частью потому, что по их обычаю жениться может только убивший человека. Но на вооруженного они никогда не нападают. После мне подтвердили справедливость этих рассказов, и я сам видел в Дире-Дауа детей, которые подбрасывали на воздух браслет и пронзали его на лету ловко брошенным копьем. Мы вернулись на станцию, конвоируемые абиссинцами, подозрительно оглядывающими каждый куст, каждую кучу камней. На другой день из Джибути прибыл поезд с инженерами и чернорабочими для починки пути. С ними же приехал и курьер, везущий почту для Абиссинии. <...> К этому времени уже выяснилось, что путь испорчен на протяжении восьмидесяти километров, но что можно попробовать проехать их на дрезине. <...> Дорога, действительно, была трудна. Над промоинами рельсы дрожали и гнулись, и кое-где приходилось идти пешком. <...> Через несколько часов мы встретили паровоз и две платформы, подвозившие материалы для починки пути. Нас пригласили перейти на них, и еще час мы ехали таким примитивным способом. Наконец, мы встретили вагон, который на следующее утро должен был отвезти нас в Дире-Дауа. Мы пообедали ананасным вареньем и печеньем, которые у нас случайно оказались, и переночевали на станции. Было холодно, слышался рев гиены..." Это была ночь с 29 на 30 апреля.

"Африканский дневник", каким мы его знаем, исправно и подробно заполнялся еще примерно три недели - пока путешественники проживали в относительно комфортных, гостиничных условиях. В нем рассказано, как составлялся караван - покупались мулы, нанимались слуги, искали переводчика. При внимательном чтении удалось в точности восстановить всю его хронологию. Это важно для перехода к так называемому "Второму африканскому дневнику", который, однако, оказался вовсе не дневником! Хронология эта ни разу не приводилась; в моей "Хронике-1991" она не точна. Поэтому еще раз перелистаем страницы "Африканского дневника", и все расставим на свои места. Итак, узловые моменты для точной датировки. Ниже в скобках указаны страницы публикации в "Африканском дневнике" в издании Гумилев-1991-2.

Хотя и с приключениями, но 30 апреля путешественники добрались до Дире-Дауа: "... в восемь часов утра перед нами в роще мимоз замелькали белые домики Дире-Дауа..." (с.269). Путь до вокзала в Дире-Дауа вместо десяти часов занял более трех суток.

"...Как быть путешественнику, добросовестно заносящему в дневник свои впечатления? Как признаться ему при въезде в новый город, что первое привлекает его вниманье? Это чистые постели с белыми простынями, завтрак за столом, покрытым скатертью, книги и возможность сладкого отдыха. Я далек от того, чтобы отрицать отчасти пресловутую прелесть "пригорков и ручейков". Закат солнца в пустыне, переправа через разлившиеся реки, сны ночью, проведенною под пальмами, навсегда останутся одними из самых волнующих и прекрасных мгновений моей жизни. Но когда культурная повседневность, уже успевшая для путника стать сказкой, мгновенно превращается в реальность - пусть смеются надо мной городские любители природы - это тоже прекрасно..." От себя добавлю - потому что был стол, где можно было спокойно расположиться и записать дневные впечатления. Один такой момент успел запечатлеть Коля Маленький...

После "сладкого отдыха" на следующий день, 1 мая, начались экспедиционные хлопоты: "... Я решил взять слуг в Дире-Дауа, а мулов купить в Харраре, где они много дешевле. <...> Потом наняли на завтра верховых мулов и со спокойным сердцем отправились бродить по городу. Дире-Дауа очень выросла за те три года, пока я ее не видел..." (С.270) Заметьте, Гумилев пишет: "за те три года"; действительно, последний раз он был здесь осенью 1910 года, в начале "Второй Абиссинии". Это еще одно доказательство того, что в 1911 году обратный путь Гумилева проходил не через Дире-Дауа, а следовательно - и не через Джибути!

Дневник свидетельствует, как 1 мая Гумилев наблюдал сильный дождь в Дире-Дауа: "Днем прошел ливень, настолько сильный, что ветром снесло крышу с одного греческого отеля, правда, не особенно прочной постройки. Под вечер мы вышли пройтись и, конечно, посмотреть, что сталось с рекой. <...> Ее нельзя было узнать. <...> Наутро мы отправились в Харрар". Итак, Харрар (намеренно сохраняю написание географических названий и местных терминов, как оно приводится у Гумилева; сейчас принято - Харэр, или Харар, Дыре-Дауа и т.д.): "Дорога в Харрар пролегает первые километров двадцать по руслу той самой реки, о которой я говорил в предыдущей главе <...> Не дай Бог путнику оказаться на ней во время дождя. Мы, к счастью, были гарантированы от этой опасности, потому что промежуток между двумя дождями длится около сорока часов <...> Ожидали приезда в Дире-Дауа харрарского губернатора дедъязмача Тафари..." Гумилев был одним из первых европейцев, познакомившихся c будущим императором Абиссинии Хайле Селассие I (и сфотографировавших его) [38]. Далее:"... Дорога напоминала рай на хороших русских лубках: неестественно зеленая трава, слишком раскидистые ветви деревьев, большие разноцветные птицы и стада коз по откосам гор. <...> Через два часа пути начался подъем <...> Я посмотрел на часы: подъем длился полтора часа. Мы были на Харрарском плоскогории. Местность резко изменилась. <...> Мы проехали второе озеро Оромоло, вдвое больше первого, <...> и через пять часов очутились перед Харраром. Уже с горы Харрар представлял величественный вид со своими домами из красного песчаника, высокими европейскими домами и острыми минаретами мечетей. Он окружен стеной, и через ворота не пропускают после заката солнца..." В Харрар путешественники прибыли 2 мая вечером.

"... Внутри же это совсем Багдад времен Гаруна-аль-Рашида. Узкие улицы, которые то подымаются, то спускаются ступенями, тяжелые деревянные двери, площади, полные галдящим людом в белых одеждах, суд, тут же на площади, - все это полно прелести старых сказок..." (С.274).

"... Мы остановились в греческом отеле, единственном в городе, где за скверную комнату и еще более скверный стол с нас брали цену, достойную парижского Grand Hotel'а. <...> В Харраре я встретил знакомых. <...> Кто думает, что в Абиссинии легко купить мулов, тот очень ошибается. <...> В три дня нам посчастливилось купить четырех..." Кроме мулов, в течение трех дней, с 3 по 5 мая, Гумилев с Колей искали переводчиков, побывали в местном театре и 6 мая отправились назад в Дире-Дауа.

"... Мы вернулись в Дире-Дауа, взяли весь наш багаж и новых ашкеров и через три дня были уже на обратной дороге..."

Во время этого короткого пребывания в Дире-Дауа было послано последнее (из сохранившихся, а скорее всего, и вообще последнее) письмо в Россию - Л.Я.Штеренбергу [39]. Оно датировано 7 мая, Гумилев сообщает о дорожных приключениях, четырех приобретенных в Харраре мулах, нанятых слугах и переводчике из католической миссии и об ожидании разрешения на проезд по стране. Описывает и предполагаемый маршрут, который в общих чертах был выдержан. Не предполагая будущей задержки из-за финансовых осложнений, Гумилев четко указывает, когда и куда надо перевести деньги на обратную дорогу (что так и не было исполнено), называет срок возвращения - конец августа, как ранее было согласовано с пароходством.

После этого, как и намечалось, Гумилев отправляется в Харрар. Собственно, день выходa из Дире-Дауа можно считать фактическим началом экспедиции: "...Ночевали на половине подъема, и это была наша первая ночь в палатке. <...> Утром встали в шесть часов и двинулись дальше. <...> Нам сказали, что наш друг турецкий консул находится в отеле в двух часах езды от Харрара <...> мы решили заехать в этот отель, отправив караван вперед..."

Это было 10 или 11 мая.

Вечером Гумилев с Колей обосновались в районе Харрара относительно надолго - почти на месяц. На следующий день Гумилев присутствовал на торжественном приеме по случаю въезда консула в Харрар: "... Консул, я, кажется, забыл написать, что это был генеральный консул, был достаточно величествен в своем богато расшитом золотом мундире, ярко-зеленой ленте через плечо и ярко-красной феске. <...> Мне досталось место по правую руку консула, по левую ехал Калиль Галеб, здешний представитель торгового дома Галебов. Впереди бежали губернаторские ашкеры, позади ехали европейцы, и сзади них бежали преданные мусульмане и разный праздношатающийся люд. В общем, было человек до шестисот. <...> На следующий день, согласно прежде полученному и теперь подтвержденному приглашению, мы перебрались из отеля в турецкое консульство..." (С.279). (13 - 14 мая.)

Задержка в Харраре произошла из-за отсутствия нужных документов, и их получение, как во все времена, было связано с затянувшейся почти на месяц проволочкой: "...Чтобы путешествовать по Абиссинии, необходимо иметь пропуск от правительства. Я телеграфировал об этом русскому поверенному в делах в Аддис-Абебу и получил ответ, что приказ выдать мне пропуск отправлен начальнику харрарской таможни нагадрасу Бистрати. Но нагадрас объявил, что он ничего не может сделать без разрешения своего начальника дедъязмача Тафари. К дедъязмачу следовало идти с подарком..." Гумилев преподнес будущему императору Абиссинии и Эфиопии ящик с вермутом: "... Дедъязмач поднялся нам навстречу и пожал нам руки. <...> Он был сын раса Маконена, двоюродного брата и друга императора Менелика, и вел свой род прямо от царя Соломона и царицы Савской. Мы просили его о пропуске, но он, несмотря на подарок, ответил, что без приказания из Аддис-Абебы он ничего сделать не может. К несчастью, мы не могли даже достать удостоверения от нагадраса, что приказ получен, потому что нагадрас отправился искать мула, пропавшего с почтой из Европы по дороге из Дире-Дауа в Харрар. Тогда мы просили дедъязмача о разрешении сфотографировать его, и на это он тотчас же согласился. Через несколько дней мы пришли с фотографическим аппаратом. Ашкеры расстелили ковры прямо на дворе, и мы сняли дедъязмача в его парадной синей одежде. Затем была очередь за принцессой, его женой. Она сестра Лидж Иасу, наследника престола, и, следовательно, внучка Менелика. <...> Дедъязмач проявлял к ней самое трогательное вниманье. Сам усадил в нужную позу, оправил платье и просил нас снять ее несколько раз, чтобы наверняка иметь успех. <...> Принцессу мы сняли с ее двумя девочками-служанками.

Мы послали в Аддис-Абебу новую телеграмму и принялись за работу в Харраре..." (С.280).

Последняя страница третьей главы "Африканского дневника" дает однозначный ответ на вопрос, что представлял собой так называемый "Второй африканский дневник", как и с какой целью он заполнялся. После того как путешественники расположились в турецком консульстве и выяснилось, что дальнейшее движение по маршруту пока невозможно, они решили начать выполнять экспедиционные задачи в Харраре и его окрестностях. Задачи у каждого были свои. Видимо, Коле поручили составить энтомологическую коллекцию, то есть собирать насекомых Абиссинии, Гумилев же занимался сбором этнографических предметов. В данной части дневника "художественно" описываются эти сборы:

"...Мой спутник стал собирать насекомых в окрестностях города. Я его сопровождал раза два. Это удивительно умиротворяющее душу занятие: бродить по белым тропинкам между кофейных полей, взбираться на скалы, спускаться к речке и везде находить крошечных красавцев - красных, синих, зеленых и золотых. Мой спутник собирал их в день до полусотни, причем избегал брать одинаковых. Моя работа была совсем иного рода: я собирал этнографические коллекции, без стеснения останавливал прохожих, чтобы посмотреть надетые на них вещи, без спроса входил в дома и пересматривал утварь, терял голову, стараясь добиться сведений о назначении какого-нибудь предмета у не понимавших, к чему все это, харраритов. Надо мной насмехались, когда я покупал старую одежду, одна торговка прокляла, когда я вздумал ее сфотографировать, и некоторые отказывались продать мне то, что я просил, думая, что это нужно мне для колдовства. Для того, чтобы достать священный здесь предмет - чалму, которую носят харрариты, бывавшие в Мекке, мне пришлось целый день кормить листьями ката (наркотического средства, употребляемого мусульманами) обладателя его, одного старого полоумного шейха. И в доме матери коваса при турецком консульстве я сам копался в зловонной корзине для старья и нашел там много интересного. Эта охота за вещами увлекательна чрезвычайно: перед глазами мало-помалу встает картина жизни целого народа и все растет нетерпенье увидеть ее больше и больше. Купив прядильную машину, я увидел себя вынужденным узнать и ткацкий станок. После того, как была приобретена утварь, понадобились и образчики пищи. В общем, я приобрел штук семьдесят чисто харраритских вещей, избегая покупать арабские или абиссинские. Однако всему должен наступить конец. Мы решили, что Харрар изучен, насколько нам позволяли наши силы, и, так как пропуск мог быть получен только дней через восемь, налегке, т. е. только с одним грузовым мулом и тремя ашкерами, отправились в Джиджига к сомалийскому племени Габаризаль. Но об этом я позволю себе рассказать в одной из следующих глав" (с.280-281).

Так заканчивается третья глава "Дневника". Все упомянутые в рассказе предметы нашли отражение во "Втором Африканском дневнике", который позволяет точно датировать описываемые события - 17-18 мая. Однако, впервые публикуя его полностью, во избежание путаницы в будущем, необходимо внести существенное уточнение. На самом деле существует (и изначально существовал) только один "Африканский дневник", история которого [6], как и история якобы "Второго африканского дневника" [40], подробно изложены в Примечаниях к настоящей публикации. Второй дневник - по сути две небольшие, слегка обгоревшие, разлинованные ("в линейку") тетрадочки, без обложки, форматом 10,5 х 7,5 см. Так как не было возможности ознакомиться с оригиналом, пришлось "реконструировать" эти тетрадки по фотокопии, опираясь, с одной стороны, на их содержание и проступающие сквозь некачественную бумагу записи на обороте страниц, а с другой стороны, на вид обгоревших краев страниц - именно это позволило четко разделить записи на две тетрадки. Сколько страниц было в каждой тетрадке первоначально, сказать невозможно. Но реконструкция показала, что первая состоит из пяти двойных сложенных листов, т. е. - из 10 страниц, а вторая тетрадка включала в себя, по крайней мере, семь двойных сложенных листов, т. е. - 14 страниц. Использовались эти тетрадки исключительно как записные книжки для кратких прикладных записей, которые делались сразу же по ходу событий. Заполнялась, по большей части, лишь одна сторона листа, так как из-за плохого качества бумаги чернила проступали на его оборотной стороне (что сильно помогло при "расшифровке"). Три документа (дневник и две записных книжки) велись Гумилевым одно время параллельно, а после начала похода основной документ - "Африканский дневник" - был убран в ящик с бумагами или оставлен в Харраре и, скорее всего, в таком виде дошел до наших дней. Маловероятно, что Гумилев продолжил его. Поэтому частые высказывания исследователей о том, что остальная часть рукописи утрачена, автором публикации не поддерживаются. Особняком стоит короткая, на двух страницах, четвертая глава дневника (с.281-283), посвященная истории Харрара. В ней Гумилев дважды вспоминает свое прошлое путешествие в Абиссинию, пребывание в Аддис-Абебе и посещение Гинира (см. "Вторые неакадемические комментарии"). Записана она либо перед, либо сразу же после похода в Джиджигу, проходившего в конце мая. Однако предполагавшегося описания этого похода не последовало - вполне вероятно, потому, что на это не хватило времени, далее Гумилев продолжать "чистовые" записи не стал. Вся последняя шестистраничная тетрадка (три двойных листа формата школьной тетради) "Африканского дневника" исписана полностью, и никаких обрывов предложений нет. На последней странице осталось немного свободного места, как в конце каждой из предыдущих глав. Заметим, что главы 2 - 4 имеют заглавия, а первая глава начинается без заголовка, прямо с текста. По манере написания видно, что записи делались примерно в одинаковых условиях, в одно время, и, скорее всего, до похода в Джиджигу.

Первую записную книжку предлагается называть в дальнейшем - "Деловая записная книжка". Главное в ней - опись приобретаемых путешественниками предметов, составленная в "режиме реального времени". Хотя мне не пришлось самому держать в руках до сих пор хранящуюся в Музее антропологии и этнографии в Петербурге опись приобретений экспедиции, но, судя по книге А. Давидсона [41], музейная опись, фактически, является чистовым вариантом части "Деловой записной книжки". В основном совпадает даже нумерация предметов. Отдельные пункты слегка расширены, но в первоисточнике много и того, что отсутствует в "чистовике", - например, место и дата приобретения. Дается также транскрипция местного наименования каждого приобретенного предмета. Эти транскрипции, как правило, делались чуть позже основной записи, со слов местных жителей, в записной книжке они чаще всего вписаны над строкой. Не меняя ничего в самих записях и давая их полностью, будем придерживаться некоторого порядка. А именно: вначале идет порядковый номер приобретения, как в оригинале, затем описание, далее - стоимость в таллерах (так у Гумилева, хотя сейчас принято писать "талер") или пиастрах. Гумилев иногда записывал стоимость полностью, иногда - сокращенно, т. (таллер) или п. (пиастр). Почему он расплачивался всюду талерами и пиастрами? В Абиссинии эти монеты были в ходу с давних времен, они пришли из Европы и Ближнего Востока. Серебряный талер традиционно чеканился в Австрии для торговли с Африкой и Ближним Востоком и содержал 23,4 грамма серебра. На нем было изображение австрийской эрцгерцогини Марии Терезии (1717-1780). 1 талер составлял 16 пиастров, а по своей "покупательной способности" примерно соответствовал тогдашнему рублю. В конце пункта, в скобках, указывается данная Гумилевым транскрипция. Нужно оговориться, что фонетическая точность не гарантируется, потому что догадаться "по смыслу", как звучит название, невозможно, и записи эти иногда допускают различное прочтение. В примечаниях к отдельным пунктам дано описание того же предмета в музейной рукописной описи Гумилева, по [41]. В музее эта опись значится как "архив к коллекции 2156".

Первые четыре страницы датированы точно - 17 и 18 мая, это позволяет предположить, что 2-3 дня, с 14 по 16 мая, когда путешественники жили в пригороде Харрара у турецкого консула, Гумилев составил компанию Коле Маленькому в ловле насекомых.

ПЕРВАЯ - "ДЕЛОВАЯ ЗАПИСНАЯ КНИЖКА"

Страница 1, "обложка"

Харрар

17 мая 1913 г. эксп[едицией] Гумилева приобретены в доме старого певца при мечети, харраритянина, за шесть таллеров следующие вещи, по общему в доме утверждению, все чисто местные. Посредниками служили переводчик эксп[едиции] Феликс и ковас [42] турецк[ого] консульства Муми (харрарит).

1) деревянная палица харраритов, больше не в употреблении, 1 т[аллер]. Будчь [43]

2) бубен, в который ударяют, когда поют духовные песни у себя дома, 2 т[аллера]. Карáбо [44]

3) ступка, при ней пестик (надписано сверху - кабалла) с камнем на конце и ложка для катá (опьяняющих листьев) (сверху - чад мокачь), 1 1/2 т[аллера]. [45]

4) деревянные башмаки, надеваемые после омовения для молитвы, 1 т[аллер]. нараиф (м.б. - караиф).

5) три (зачеркнуто - два) веера из листьев банана, больше не выделываются (даром). Зимбисигайя (сверху приписано - муха лист банана) (возможно, имеется в виду - лист банана для отмахивания от мух, или лист банана звучит как "муха", или это полный перевод слова "зимбисигайя", так как написано над ним).

6) чернильница (сверху - гибет), при ней два пера (калам - сверху), 1/2 т[аллера]. [46].

7) Доска (снизу - ýха) для обучения детей грамоте (даром) [47]

(Действительно, в сумме получается - 6 таллеров).

РАЗВОРОТ 1, правая сторона, страница 3

Харрар

18 мая 1913 г. эксп[едицией] Гумилева приобретены в доме старухи хараритянки (у Гумилева описка - харатитянки) за 13 тал[леров] сл[едующие] в[ещи] [48]:

8) холщевой мешок (сверху - лебебкай), в нем набор инструментов для переплетания, четыре деревянных и три орнамента для тиснения из кожи носорога, 3 т[аллера] [49].

9) пять старых пустых переплетов (сверху - джедди), один портфель для бумаг, один пергаментный транспарант. 1 т[аллер] [50].

10) детская погремушка , 4 п[иастра], елеля

11) глиняная ваза с плетеной покрышкой для украшения комнат, 3 т[аллера], мудай

12) плетеная ваза с ракушками для вещей и украшения, 2т[аллера], гуфта мудай (сверху - женское головное покрывало ваза; скорее всего, разъяснение слов: гуфта - это женское головное покрывало, а мудай, как и выше - ваза)

13) плетеная корзина (сверху - дáрат), обшитая кожей, 1 т[аллер].

14) корзина с цветным узором (сверху - дарат), 1/2 т[аллера].

15) корзина белая, 1/2 т[аллера], дарат

16) корзина одноцветная, 1/2 т[аллера], дарат

17) деревянная подставка для раскрытой книги, 1 т[аллер] 1/2 (снизу, в две строки, одна под другой: кита дуфан, книга дерево; очевидно, значения слов: кита - это книга, а дуфан - дерево) [51]

(в сумме получается - 13 таллеров).

Разворот 2, правая сторона, страница 5

(на левой стороне разворота рукой Гумилева написано одно слово - "экспедицией")

18) деревянное раскрашенное блюдо (сверху - габатá), на котором невеста на свадебном празднестве подает жениху напиток и сласти, 1 т[аллер]. [52]

19) женское платье (сверху - ироз) с вышивками ручной раб[оты], 1 т. 1/2 .

20) прядильная машина (сверху - мальфáта): пять кольев, рукоятка, барабан на валу, подставка, железный стержень (подчеркнуто Гумилевым). 2 т[аллера]. [53].

21) детская одежда (3 пиастра), камиз

22) недоделанная чашечка (сверху - гет) для кофе из глины, 1 п[иастр].

23) кувшин из обожженной глины (сверху - афляля) для воды (3 пиастра).

24) разрисованный лист (сверxу - абакай) со стихами из Корана для школьных наград (2 таллера) [54].

25) кувшин из обожженной (сверху - маслаулати) черной глины для кофе, 3 п[иастра].

26) кувшин из глины (сверху - афляля) для воды, 2 п[иастра].

27) ткацкая машина, полный набор (10 т.) [53].

28) кожанное ожерелье (сверху - картас) абиссинской работы, но употребляемое и харраритами, по утверждению некоторых, приготовлено, чтобы положить куда писанные заклинанья. 8 п[истров].

29) головной убор (сверху - имамат) харраритянина, имеющего право на титул шейха, т[о] е[сть] имевшего виденья под деревом, где живет Аулиа. 2 т[аллера]. [55]

Разворот 3, правая сторона, страница 7

Харрар

приобретены 18 мая 1913 г. у заезжего сомалийца следующие вещи, употребляемые племенем Хабрацаль в центре и на западе (зачеркнуто - юге) Сомалийского полуострова (по возможности, сохраняю орфографию написания местных этнонимов в том виде, как указано в соответствующих местах, не приводя "к общему знаменателю"; например запись название этого племени у Гумилева встречается как "Габарацаль", "Габаризаль", "Габарауаль"):

(позицию 30, переходя на другую страницу, Гумилев пропустил)

31) плетеный и обшитый кожей сундук для хранения одежды. 4 т[аллера]. Ахват

32) лук (сверху - каисо, после зачеркнутого - говойя) с веревочной тетивой, при нем колчан (сверху - гобойя, после зачеркнутого - гунет) с пятью отравленными и тремя не отравленными (сверху - дар) стрелами (сверху - фаллат) и с приделанными к нему двойными ножнами для кинжалов. 8 т[аллеров]. (На левой стороне разворота, страница 6, напротив этого пункта, рукой Гумилева дополнение к нему). Из лука стреляют, держа его перпендикулярно земле и рогами от себе (Sic! - видимо, описка Гумилева, надо - к себе); стрелу держат правой рукой между указательным и средним пальцами [56].

33) пара сандалий 1 т[аллер] кабо | (что означает вертикальная черта рядом с названием - не понятно).

34) плетеная и шитая бисером сумка для мелких вещей 3 т[аллера], гунет

35) щит (сверху - чаша) из кожи носорога (сверху - дик). 5 т[аллеров].

36) кожанный расшитый пояс (сверху - дереб, после зачеркнутого - бистум) вождей на войне, надевается на голое тело, 7 т[аллеров].

37) две деревянные ложки 1/2 т[аллера], фандар

38) две подставки (сверху - барки) для головы во время сна, 1/2 т[аллера].

39) тыквенный сосуд (сверху - убо) для масла, в плетеной корзине (сверху) 1/2 [таллера].

40) деревянный кувшин (сверху - уиса) с крышкой, для воды. 1 т. 1/2.

41) кнут (сверху - дчеда), которым мужчина ударяет невесту перед

Разворот 4, правая сторона, страница 9

(продолжение)

тем как стать ее мужем; если мужчина ударит им другого мужчину, то платит пеню в пять лошадей. 4 т[аллера]. [57]

42) плетеное блюдо, на котором подают гостям еду. 1 т[аллер], дáба

43) веер для мулл 1 т[аллер] мраваха (вместо зачеркнутого - мрауаха)

44) нож с серебряными украшениями. 3 т[аллера].

45) кожанное украшение, которое носят на шее. 1 т[аллер].

46) Кардаста - кожанное украшение, сработанное в Джигджига пятью габарауальцами ремесленниками (сверху - 8 пиастров).

47) Булауаха - нож с орнаментом на ножнах (сверху -2 таллера).

48) Хелькада - серебряные серьги сработаны в Джигджига здешним ремесл[енником] на формочках (над зачеркнутым - инструментах) (не продажных), сделанных кузнецами пустыни. Серебро добывается из монет. (Сверху - 4 таллера).

49) Херенга - медная ладанка с местным крученым шнурком и с бумагой против своих внутренних болезней. 3 таллера.

50) Катунка - серебряное кольцо с зеленым камнем. 1 т. 1/2

51) Медное крученое кольцо крайне распространенные (сверху - 3 пиастра).

52) Кальян из тыквы (три предмета) 3 пиастра.

53) Херзи - серебр[яный] амул[ет] для руки. 2 т[аллера].

54) Дуби - деревянный подойник с орнаментом (держат между колен). 1 т[аллер].

55) Хедо - деревянная чашка для еды и каламшишь - плетенка с трехугольниками как крышка.

Разворот 5, левая сторона, страница 10

56) Осфи - для прокалыванья во время плетения корзинок, сделаны кузнецом, 2 за 1 пиастр.

57) Джемали гога (табак кожа) - желудок быка (после зачеркнутого - барана) для ношения нюхательного табаку, употребл[яется] лишь старухами. 2 п[иастра].

58) Амарти - кольцо, молодые девушки носят на шее на шнурке; это обычная (сверху - традиция) у коту - подарок жениха невесте; после свадьбы не носят. 1 п[иастр] [58].

59) Гуме, два медные браслета для женщин, медь европейская. 5 п[иастров].

60) Гуме - железный браслет, мужчины коту носят его выше локтя, женщины и ниже. 1 п[иастр]

(Далее нумерация исправлена рукой Гумилева, и над перечеркнутым числом 61 неразборчивая пометка его рукой. Так как нумерация на следующей странице опять начинается с №61, видимо, Гумилев просто пометил собственную ошибку. Сами записи покупок на этой страницы - "однородны", и приписка про базар относится ко всей странице.)

61) (61 - перечеркнуто) Фарор - сер[ь]ги только для женщин котý; 2 п[иастра]

- все куплено у женщин продавщиц на базаре.

(приписка чуть ниже, сделанная явно в другое время, когда заполнялась правая, "походная", сторона разворота; видимо, имеется в виду шейх Абдул Кадир, могила которого расположена рядом с гробницей Шейха Гуссейна - см. ниже)

Кадир пришел раньше Ш[ейха] Г[уссейна].

Разворот 5, правая сторона, страница 11 [59]

61) Доильщица коров - (лони). Элемту - подойник с крышкой деревянной, галла коту. Деревня в пустыне Аниа. 4 пиастра.

62) Фалáка - деревянная ложка в пустыне Аниа. 4 пиастра.

63) Муга - смола, которую смешивают с сажей и получают чернила; при ней надпись, имя продавца и страны, писано сверху вниз. Деревня в Аниа близ Уаби.

64) Вилка (над зачеркнутым - Машина) для отделения зерен хлопка от волокон (рогатка и две палки с ремнями). 12 пиастр. Тыга. (Дега [60] близ Гинира).

(Далее посередине вписан подзаголовок)

65) Глинянный сосуд с орнаментом, ойте, галла арусси. 1 пиастр.

66) Колокольчик для верблюдов Дауана, дерев[янный] колок[ольчик], Гинир.

67) Палка священника ассмуса, растет в таком виде; прежде, кто видел хозяина, тот получал желаемое; первый носил Кадир, который принимает разные формы. (Как раз напротив этой записи, на левой стороне разворота, пометка про Кадира - Кадир пришел раньше Ш[ейх] Г[уссейна]).

68) Деревянная обтянутая кожей корзина Сода, мера для кофе на таллер. 8 п[иастров]. Арусси.

69) Зонтик Гольга, делают галла Джимма, употребляется каллу (учеными) и женщинами. 6 п[иастров].

70) Ваза для масла глиняная и оплетенная, галла Арусси. 2 п[иастра].

На этом заканчивается часть "Записной книжки", описывающая все трофеи, собранные как в Харраре, так и во время полуторамесячного похода.

Далее в первой записной книжке следуют несколько страниц с разными отрывочными, собранными во время похода, сведениями (географическими, этнографическими, историческими). Последние два листа (страницы 17 - 20) оторваны от тетрадки, но в описании они даны как "развороты".

Разворот 6, страницы 12-13

Этот разворот записной книжки оставлен чистым, без записей.

Разворот 7, правая сторона, страница 15

Галласы разделяются на три народа: галласы - коту (земледельцы), живущие в провинции Харрар; галласы Шоа; галласы Арусси.

Разворот 8, правая сторона, страница 17

Чины [61]

1) Негуса Негаст -
2) Негус - Уагалиум (для императорской фамилии). Рас - Дедъязмач - Фитуерари - Кенъязмач (начальник правого крыла)
- Геразмач (нач[альник] левого крыла)
- Баламбарас - Баша (сотник).
Малканья (нач[альник] 5 дворов) [62] .
Бит-Уодед (первый любимец) [63]
Рас Талама, фит[аурари] Телагун
и т.д. вместе.

________________________________________________________________

Страны

1) Гондар - ученые. 2) Тигре - воины, охотники, буяны. 3) Годжам - дурной глаз, колдуны. 4) Уоло - мусульмане и лошади. 5) Шоа. 6) Гураге - кузнецы и гончары, изобретатели. 7) Камбата - рабы. 8) (?) Мафино (? мирико). 9) Шангаля. 10) Уоллага, галла язычники, золото гомм.

Разворот 9, левая сторона, страница 18

11) Лека (зачеркнуто - или Клива) гомм, галла. 12) Каффа - слоны и смирные люди. 13) Уаламо - рабы (сверху неразборчиво, похоже на "оказали службу") и красивые женщины и крепкие толстые материи. 14) Сидамо - кофе, мед. 15) Арусси. 16) Бали. 17) Сомали. 18) Данакили. 19) Харрар. 20) Джимма.

(отчеркнуто Гумилевым)

________________________

Галласы - Харрар, Джимма, Уолага, Арусси, Бали, Шоа, Лека.

________________________

Апамур, ехать из Смирны
с американской компанией (возможно, запись относится к обратной дороге)

Разворот 9, правая сторона, страница 19

Предварительный эскиз начального участка "Плана путешествия", без названий, полный вариант которого изображен на листе хранящейся в Музее этнографии описи привезенных предметов. Показаны железная дорога до Дире-Дауа, Харрар на возвышенности, ответвление в Джиджигу и дорога через реку Уаби до Гинира, с разделением на области дега и кола (см. ниже). Смотрите ниже их воспроизведение. Именно этот рисунок М.С. Лесман мог принять за "план дороги к Большой пирамиде", смотрите комментарий [40].

Страница 20

Последняя страница первой записной книжки, не заполнена, только просматривается точка обозначения Харрара на нанесенном с противоположной стороны листа эскизе схемы похода.

На этом первая, "Деловая записная книжка", заканчивается". Как видно из ее содержания, она использовалась постоянно: есть записи, дублирующие "Африканский дневник", есть, возможно, связанные с обратной дорогой.

Теперь займемся второй записной книжкой. Но прежде, чтобы легче было ориентироваться, представим все карты: два схематических эскиза, нарисованные Гумилевым, и одну - современную карту Эфиопии с нанесенным на нее маршрутом экспедиции.

Вторую записную книжку предлагается называть в дальнейшем - "Дорожная записная книжка". Главное в ней - расписанное по дням, составленное в режиме "реального времени", краткое описание полуторамесячного похода по Абиссинскому нагорью. Но само описание похода начинается с 3-й страницы. Лист "обложки" резко отличается. Во-первых, записи на нем, с двух сторон, сделаны "вверх ногами" - относительно дальнейшего описания похода, а во-вторых, это - разнородные и разновременные пометки, представляющие достаточный интерес. Логичнее было бы этому листу находиться в первой записной книжке, однако на фотокопии четко видно, что подшит он именно как обложка второй записной книжки.

ВТОРАЯ - "ДОРОЖНАЯ ЗАПИСНАЯ КНИЖКА"

Страница 1, "обложка"

(Хозяйственные записи перемежаются историческими заметками)
(вверху перечень ящиков, которые надо брать с собой в поход)

1 - верх	3 ящ[ика] для дел
1 - платье	Негативы
1 - книги и для коллекций	Проявители
1 - караван	Аптека
1 - еда

(Строка с разрядкой, не очень понятная, крупным и жирным шрифтом)

Аума            добрые духи          Шейх         Абадир

Джиш (злые духи, см. комментарии [56]).

(Через небольшой интервал - строка, касающаяся трав, снадобий и пищи)

Кат, дурра, гамади, ходжа (напиток из жареных листьев кофе) [64]
в 7 лет заставляют девушек (?) (предположительно, так как продолжает строку и начинается с маленькой буквы, упоминание девушек как-то связано с напитком).

(Через небольшой интервал - строки с отрывочными историческими сведениями)

В 1000 г. основан Харрар.

Галла - коту = земледелец.

600г. эмир Али из Йемена пришел в пустыню, хотел подняться на плато, но остался и смешался с сомалами Исса и абиссинцами мусульманами.

Данакиль = óдиали

(Далее, крупно, на всю строку)

Еда из дурра: буддена<жа?>

Затем крайне любопытный перечень планируемых трат (в рублях). Деньги у путешественников, когда делалась эта запись (в конце похода), явно заканчивались, но Гумилев предполагал, что требуемая сумма, как было оговорено еще в Петербурге, переведена в Дире-Дауа. Поэт ошибался, и из-за этого планы переменились, ему пришлось на лишний месяц задержаться в Абиссинии. Обратите внимание на план (неосуществленный) попасть в Аддис-Абебу.

В записной книжке - всего три строки.

(Слева непонятное арифметическое вычисление, деление "в столбик" - "150" на "18"; получилось "8" с остатком - внизу произведение "8 х 18 = 144, см. воспроизведение странице ниже). Правее "расчетов" важная запись:

Дорога 50;	пароход 50;	отель 25
Дорога 50;	100 до Аддис-Абебы (Выделено мною - E.C.)

"Бухгалтерия" в "Записной книжке" этим завершается.

Разворот 1, левая сторона, страница 2 (перевернутая, оборот первой страницы)

(вверху, небольшой "словарик", все эти названия встречались в первой записной книжке)

Кардаста - амулет
Буляуаха - нож
Катунка - кольцо
Хелькадá - серьги
Херенга - талисман против болезни
Хедо - дерев[янная] чашка
Каламшишь - плетенка
Дуби - дерев[янный] подойник для доенья.

(отчеркнуто Гумилевым)

___________________________________________________________________

(Далее, последняя запись про Харрар, видимо, имена правителей или шейхов той местности, где пролегал маршрут экспедиции.)

Харрар

Абадир - Харрар
Абдургадир - Боке (Черчер)
Нура-Гуссейн - Арусси

Собственно, "Дорожная записная книжка" начинается со следующей страницы.

Разворот 1, правая сторона, страница 3

1) (4 июня ст.ст.) Вышли в 12 через Тоомские Ворота [65].
Остановились у дома Нагадраса [66], по приглашению мальчика переводчика зашли попрощаться, затем удрал Абдулай, и мы пошли на землю Горикьяна [67] . Переночевали, поужинав курицей и китой [68] в прованском масле, которая чудесна.

2) (5 июня ст.ст.) Вышли в 11. Утром Коля собрал много насекомых. Дорога прямо на запад, та же что и в Дире-Дауа. Много трещин, в дождливое время рек (слово "рек" зачеркнуто наклонной чертой). Вначале дорога совсем красная, потом река Амаресса, озеро Оромайя и Адели (оба соленые) [69]. Забавное запрещенье стрелять птиц. Мул хромает, я шел почти все время пешком. По обе стороны были поля маиса в изгороди молочаев, кое-где посеяна трава.

3) (6 июня ст.ст.) Вышли в 10, ост[ановились] в пять; первую половину на юг, вторую на запад; в половине пути видели Гара Мулата [70] к северу километров 15 от нас; пробивались сквозь заросли молочаев, рубя их; дорога была завалена колючками, во многих местах местность дега [60]; рощи древовидных молочаев, редкие поля дурро; остановились у реки Уотер (ручья) у подножья горы Голя; убили утку, ночью стреляли по гиене. Страна называется Метá, начальник кенъязмач Уольде-Мариам Абайнех с 1000 солдатами.

4) (7 июня ст.ст.) Начинаются леса; мы прошли гору Голя и остановились на горе Уолджиро; ссора с геразмачем Каймо и судья.

5) (8 июня ст.ст.) Все леса; гора Фурда; много фотографий вечером проявлены; первые гурезы и дуккуля [71].

6).(9 июня ст.ст.) Леса; лес; остановились к [видимо, пропущено - "вечеру"] (продолжение далее)

Разворот 2, правая сторона, страница 5

у деревни Беддану (Пинии) (в скобках, видимо, либо название местности, либо другое название деревни), где живет геразмачь Мазлекие, дядя перев[одчика], много насекомых.

7) (10 июня ст.ст.) День провели на месте; были в гостях у жены геразмача; обед в английской палатке, беседа; русский доктор [72]; дитя и падчерица (из сказок Гримма).

8) (11 июня ст.ст.) Шли 6 часов на юг; пологий спуск в Аниа; дорога между цепью невысоких холмов; колючки и мимозы; странные цветы - один словно безумный с откинутыми назад лепестками и тычинками вперед; отбились от каравана; решили идти в город; поднимались над обрывами полтора часа; спящий город. Встречный вице-губернатор доводит до каравана и пьет с нами чай, сидя на полу.
Город основан лет тридцать назад абиссинцами, называется Ганами (по-галласски - Утренний, т.е. Хороший), в нем живет начальник области фитаурари Асфау с 1000 солдатами гарнизона; домов сто. Церковь Святого Михаила; странные камни; с дырами, и один на другом; есть даже три друг на друге, одни напоминают крепостцу с бойницей, другие сфинкса, третьи циклопические постройки. Тут же мы видели забавное приспособление для дикобраза (джарта); он ночью приходит есть дурро, и абиссинцы поставили род телеграфной проволки или веревки консьержа, один конец которой в доме, а на другом повешено деревянное блюдо и пустые тыквы. Ночью дергают за веревку, в поле раздается шум, и джарт убегает. В дне пути к югу есть львы, в двух днях носороги.

Разворот 3, правая сторона, страница 7

9) (12 июня ст.ст.) Вышли в 12 ч[асов] дня. Большой, но нетрудный спуск. Деревни все реже и реже. Начинается барха (пустыня) и кола [73] . Высокие молочаи и мимозы. Дикая кошка, индюки, леопард. Прошли воду, остановились в пустыне в 5 ч[асов]. В маленькой деревушке, которую мы прошли, таможня. Чиновники бежали за нами и не хотели принять разрешения, требуя такового от нагадраса Бифати. "Собака не знает господина своего господина". Мы прогнали их.

10) (13 июня ст.ст.) Вышли в 10 ч[асов]. Жара смертельная. Ашкеры бунтуют. Успокаиваю их обещаньем кормить их в пустыне. Идем среди колючек. Потеряли дорогу. Ночь без воды и палатки. Боязнь скорпионов.

11) (14 июня ст.ст.) Вышли в 6 часов. Шли без дороги. Через два часа цистерна с проточной водой. К 12 ч[асам] разошлись искать дорогу, все колючки, наконец условный выстрел. Пришли к галласской деревне. Стали просить продать молока, но нам объявили, что его нет. В это время подъех[али] абиссинцы (два конных, пять слуг), ашкеры Ато Надо, которые просились ехать с нами в Ганами. Они тотчас вошли в деревню, проникли в дома и достали молока. Мы выпили и заплатили. Галласские старухи были очарованы. Абиссинцы не пили, была пятница, они старались для нас и, отыскивая нас по следам, заехали в эту трущобу. Мы не знали дороги и схватили галласа, чтобы он нас провел. В это время прибежали с пастбища мужчины, страшные, полуголые, угрожающие. Особенно один прямо человек каменного века. Мы долго ругались с ними, но наконец они же, узнав, что мы за все заплатили, пошли нас провожать и на дороге, получив от меня бакшиш, благодарили, и мы расстались друзьями.

Разворот 4, правая сторона, страница 9

(продолжение записи за тот же день)

Остановились в 4 часа у воды. Вечером история. Накануне у нас пропал бурнус, и по абиссинскому обычаю мои ашкеры должны были платить за него. Они пересмотрели все свои вещи и, наконец, принялись за вещи приставшего к нам по дороге ашкера, отбившегося от своих хозяев нагади, шангаля [74]. Тот пришел жаловаться к нам и предлагал идти к судье. Ему резонно поставили на вид, что в бархе судей нет. И в то время как одни его держали, другие вспороли его мешок. Первой вещью там оказался наш бурнус. Вор хотел бежать, его схватили и связали. Пришедшие наши друзья абиссинцы ссудили нам кандалы, и вора заковали. Тогда он объявил, что у него украли 6 таллеров. Мне следовало платить, и я объявил, что раскладываю эти деньги на своих ашкеров. Тогда вора обыскали и нашли деньги в его поясе. Это всех возмутило.

12) (15 июня ст.ст.) Вышли в 6 часов. Часам к 11 покупали масло у начальника деревушки (городá). Купили подойник [75]. В доме живут телята и верблюжата. Потом долго не могли найти воды и шли до 4 1/2 ч. Всего десять часов. Устали страшно. Купались в цистерне аршин глубиной. Заснули на камнях без палатки, ночью шел дождь и вымочил нас.

13) (16 июня ст.ст.) Шли 1 1/2 ч[аса]. Потом абиссинцы застрелили антилопу, и мы долго снимали с нее кожу. Прилетали коршуны и кондоры. Мы убили четырех, с двух сняли кожу. Стрелял по вороне. Пули скользят по перьям. Абиссинцы говорят, что это вещая птица. Вечером проявляли.

Разворот 5, правая сторона, страница 11

14) (17 июня ст.ст.) Абиссинцы потеряли своих мулов и пошли их искать. Мои ашкеры требуют их ждать, т[ак] к[ак] только они знают дорогу. Я соглашаюсь ждать до 12 ч[асов]. В страшную жару выходим. Идем до 5. Барха похожа на фруктовый сад. Здесь она становится светлее и реже. Остановились у деревни у входа. Чтобы коровы не бросались все сразу в ворота и не ломали их, перед ними вырыта большая яма. Мы вошли в деревню из шести только соломенных хижин (женщины и дети носят куски кожи вместо одежд). Посетили школу. Купили ложку и смолы для чернил [76]. (см. №63 в "Деловой записной книжке"). Учитель страшный жулик. Учился у сомалей. Дети на каникулах, п[отому] ч[то] падеж скота. Впервые видел молитву Шейх (Нура) Гуссейну [77].

15) (18 июня ст.ст.) На утро профессор получил рубашку, чтобы показать дорогу, но долго хотел убежать, и мы его били. Абиссинцы догнали нас. Шли четыре часа и остановились без воды и палатки.

16) (19 июня ст.ст.) Спуск к Рамису, который начинается в Мете и в этом месте впадает в Уаби. Мы перешли его вброд и через полчаса красивого пути достигли Уаби, которая разлилась. Кричали и стреляли, чтобы спугнуть крокодилов, потом пустились вплавь. Крокодилы кружились тут же и пугали мулов, которые начали тонуть и нестись по теченью. Со всех сторон гремели выстрелы. С Коли, мул которого опрокинулся, крокод[ил] сорвал гетру; другого мальчика он схватил за шаму. Мокрые мы вылезли и долго голые сушились на берегу. Потом ловили рыбу. Поймали 14 белых, двух черных с усами. Клев чудный. Под вечер подъем 2 ч[аса] трудный. Спим в пустыне без палатки.

Разворот 6, правая сторона, страница 13

17) (20 июня ст.ст.) Вышли в 6, шли до 11 (сверху - на запад), все барха; встретили гиганта галласа, в Арусси они все такие. Он за деньги показал воду, продал масла. Мука кончилась. Отдыхали, пили ужасное кислое молоко. В 4 вышли, шли до 6 1/2 ; жгли мула. Спим в палатке.

18) (21 июня ст.ст.) Вышли в 6, шли на запад 2 ч[аса], потом убили амбарайли (антилопу) и по обыкновению остановились снимать шкуру и есть. Подошли галласы, старик с мальчиком и юноша с ребенком, что должно изображать их ашкеров. Старику дали хребет зверя. Потом искали насекомых, сняли шкуры с двух попугаев. Фасика писал сказку.

19) (22 июня ст.ст.) Удалились (сверху - была дега) от каравана, чтобы посетить деревню. Там долго торговались, ничего не купили. По дороге видели свиней, убили маленькую, сняли шкуру; вечером шли опять всего 5 часов.

20) (23 июня ст.ст.) Уже видно Шейх Гуссейнову гору; перешли большой овраг, очутились в коле, равнине. Шли 6 часов. Абиссинцы поехали в Гинир; мы расстались.

21) (24 июня ст.ст.) Идем по равнине; дичи масса; убили шакала. Остановились после 3 часов хода, потому что галласы зарезали двух быков на кладбище и пригласили нас есть. Вечером ходили на охоту; убили громадную птицу, видели оленей. У меня лихорадка и почки. Пить нечего.

22) (25 июня ст.ст.) Шли 8 часов. Несли гнилую птицу. Остановились перед городом по ту сторону обрыва.

Разворот 7, правая сторона, страница 15

Этот лист, по фотокопии, вырван из записной книжки, однако, на другой, видимо, ранее сделанной копии, видно, что он вшит в тетрадку. На левой стороне разворота, страница 14, есть две приписки со схемой, комментирующий записи. Они приведены в соответствующих местах ниже.

23) (26 июня ст.ст.) Шли три часа до города; остановились на окраине под двумя молочаями. Пришли два галласа, которые советовали гнать других. Аба Муда прислал провизии. Мы пошли к нему, он принял нас в доме с плоской крышей, где были три комнаты, одна отгороженная кожами, другая глиной. Была навалена утварь. Хотел войти осел. Муда подражает абиссинским вождям и важничает. Потом после дня ужасной жары пошли смотреть гробницу Шейх Гуссейна.

(Напротив этого места, на странице 14, схема дома Аба Муда. Вверху, над схемой - автограф Н.Сверчков, видимо, схему рисовал он.)

Н.Сверчков.

Схема - план прямоугольного дома с одним входом на востоке, обозначены две отгороженные комнаты: северо-западная обозначена - глина; юго-западная обозначена - кож. На остальном пространстве показана "наваленная утварь" - два прямоугольника и какие-то значки или цифры (без ссылок).

Это огороженное высокой каменной стеной кладбище с каменным домиком привратника из Джиммы снаружи. Сняли обувь, камни кололись. Выбеленные снаружи домики не штукатурены внутри. Лучший дом круглый гроб Ш[ейх] Г[усейна], потом есть гробница его сына, дочери, шейх Бушера (сын шейха Магомеда) (зачеркнуто - отец Ш.Г. шейх Ибрагим Маламайя), шейх Абдул Кадир и знатные галласы. Вечером писали историю Ш[ейх] Г[уссейна] с хаджи Абдул Меджидом и Кабир Аббасом.

Напротив этого места, на странице 14, ниже схемы дома Аба Муда, шесть строк текста, дополняющих описание гробницы Шейх Гуссейна:

Есть зеленый пруд, вырытый Ш[ейх]. Г[уссейном]. с целебной водой. Ш[ейх]. Г[уссейн]. выпил и заболел. В гробницах волхают, (? - обрывочно и неразборчиво, видимо, нечто вроде - колдуют) рулон (над зачеркнутым - клочки) одежды, чтобы иметь детей; чтобы нет одежду - клочок материи; но надо - узбу (? но похоже на: лошадь - узду). узнать арабский язык - перо (видимо, это как-то связано с упомянутой ниже рукописной книгой Шейх-Гуссейна).

(продолжение основной записи на странице 15)

24) (27 июня ст.ст.) Утром пошли в обрыв смотреть место чудес. Видели пещеру, где он жил, и там беременну[ю] женщину и змею и святилище. Потом еще две пещеры во второй дыре, где пролезает только безгрешный; пролез А. М. (это либо Аба Муда, либо, вероятнее, Абдул Меджид) и я.

(Напротив этого места на странице 14 две дополнительных строки.)

Камень, где топтался мул.
Тамбур - ставший камнем.

Разворот 8, правая сторона, страница 17

(продолжение того же дня)

Потом камень на дне обрыва, где Ш[ейх] Г[уссейн] молился, когда к нему пришел его любимый ученик и слетел с высоты 40 саженей. Потом после тяжелого сна фотографировали книгу и город.

25) (28 июня ст.ст.) Вышли в 11, в три встретили коровий водопой, но не остановились и потом выяснилось, что воды долго нет и мы шли до 8 ч[асов], т. е. до дега. Последний час был подъем в темноте. С утра ничего не ели, все больны. Путь Ю[го]. 3[апад], погода облачная, дождя нет.

26) (29 июня ст.ст.) Шли четыре часа; зашли в деревню купить молока, осматривали избы. Купили машину для очищения хлопка (12) [78]. Потом пришел старик абиссинец с сыном, ему дана эта деревня, принес теля (см. [64]). Потом повел к себе и, закрывая нас полой от дурного глаза, поил молоком. Остановились кормить мулов.

27) (30 июня ст.ст.) Шли 10 часов до Гинира; местность унылая - дега. (Сверху приписка - Искали золото в реке). Остановились за городом; у Фасики друг начальник рынка; мы обедаем у двух сирийцев дома Галеба.

28) (1 июля ст.ст.) Отдыхаем, покупаем провизию, вечером я с Фасикой, возвращаясь из города, заблудились. Расспрашивал Уаккине об Уолла [79].

29) (2 июля ст.ст.) Греки обедают у нас провизией нагадраса [66], базар; покупаем вещи.

30) (3 июля ст.ст.) Заказали молоть муку; ждем.

31) (17/4 июля) [80] Идем 6 часов на запад; к югу горная цепь отделяет нас от Гобба [81]; унылая дега, много шакалов.

32) (5 июля ст.ст.) Идем четыре часа, потому что Фасика болен; остановились в лощине; едим пару уток.

Разворот 9, правая сторона, страница 19

33) (6 июля ст.ст.) Идем четыре часа до спуска к Уаби; по дороге ловили крысу; везде абиссинские поселения; базар без деревни; начальник в будке; объявление о беглом рабе; красавицы; женщина с зобом; купили глиня[ную] и плетеную вазу из-под масла [82].

34) (7 июля ст.ст.) Спуск к Уаби 4 часа; переправа; дождь; хлопоты с мулами; заплатили 4 талера, шли час от воды ища травы.

35) (8 июля ст.ст.) Встали в 2 ночи, чтобы выйти из Кола до жары. Шли 6 ч[асов] и остановились отдыхать. Потом шли от трех до пяти подъем в Дега; масса нагади. Остановились у строящегося абиссинского города. У галла взамен соли взяли молока [83].

36) (9 июля ст.ст.) Идем 5 ч[асов] по деге, деревень мало, дров нет. Днем капал от 1-3 дождь, ночью ливень. В деревне нам приготовили ганфо. Фасика убил утку, которую жарил я.

(До этого момента записи делались чернилами, далее - карандашом.)

37) (10 июля ст.ст.) Идем пять ч[асов] на северо-восток; убили двух уток; много снимали в деревне, в стороне служанка Ш[ейх] Г[уссейна] (видимо, комментарий к фотоснимку).

38) (11 июля ст.ст.) Шли 5 ч[асов]. На востоке город дедзача Кабада Тыго в горах (оставлено свободное место для названия гор). Много дуккуля [71]. Вечером пришел бык и лизал осла. Ибрагим говорит, что хозяин быка умрет; Могамет, что быки любят пот.

Разворот 10, правая сторона, страница 21

39) (12 июля ст.ст.) Идем 6 часов. Остановились в пустой деревне, жители выселились на время дождей в кола, т[ак] к[ак] слишком много грязи и быки тонут. Уаккине болен. Спим в доме.

40) (13 июля ст.ст.) Сидим на месте, т[ак] к[ак] Уак[кине] болен. Видел галласа фермера. Ходили за медафьелями (дикими козами), их масса, но они не подпускают. Я ранил одну, и мы два часа бегали за ней. Пошел дождь, мы спрятались в бурнус галласа. Пропал револьвер.

41) (14 июля ст.ст.) Шли 5 ч[асов] по дега, много покинутых деревень, в одной пережидали дождь сидя на кровати. 2 часовой спуск в Война-дега [84]. Уже видно Иту.

42) (15 июля ст.ст.) Через три часа прелестной дороги с павианами и тота палатка, из нее выходит белый m-r Rey [85], мы садимся и решаем ночевать, чтобы завтра вместе пройти таможню - у него кобылы, у меня разрешение. Вечером ему приносят еды от жены Ато Мандафры, едим вместе. Мул кашляет.

43) (16 июля ст.ст.) На утро (запись на этих словах обрывается).

На этой же странице, ближе к ее правому краю, слегка наискосок, добавлено:

всего 975 к.
без Дир[е-Дауа] Хар[рара].

Это, скорее всего, пройденное расстояние - 975 км - примерная длина всего "кольцевого" маршрута путешествия, без разъездов между Дире-Дауа и Харраром.

Фактически на этой недописанной фразе о 43-м дне записи прекращаются. Однако на левой стороне данного разворота кратко обозначены еще несколько дней, прокомментировать которые попытаюсь после описания "Дорожной записной книжки".

Разворот 10, левая сторона, страница 20

(Записи обрывочные, идут с верхней части страницы, в обратном порядке)

53. (26 июля ст.ст.) Дорога

52. (25 июля ст.ст.) Пришли в Лагахардим.

51. (24 июля ст.ст.) Ушли от монаха.

50. (23 июля ст.ст.) Сидим у монаха.

49. (22 июля ст.ст.) Подходим к монаху.

48.

Разворот 11, левая сторона, страница 22

На развороте приведен записанный рукой Гумилева (по-французски) какой-то рецепт. Скорее всего, от лихорадки.

60 grammes d'eau de rose (розовая вода - С.Е.)
60 grammes de fleurs d'ozoin (что-то цветочное)
3 1/2 grammes de teinture de benjoin (спиртовой раствор бензойной смолы)

Смешать, взбалтывать перед употр[еблением] утр[ом] и веч[ером] на вате.

Далее в "Дорожной записной книжке" осталось несколько (не менее трех листов) чистых страниц. Совершенно очевидно, что на одной из этих страниц, на четной стороне, и как на первой странице ("обложке") - "вверх ногами", был записан автограф стихотворения "Дездемона", вырванный В.Г. Данилевским при продаже "Дневника" В.В. Бронгулееву [40]. Текст этого автографа приведен в примечаниях, так как, скорее всего, он не имел отношения к экспедиции и был туда вписан позже, уже в Петербурге [86].

На этом "Дорожная записная книжка" заканчивается.

Теперь вернемся к развороту 10. На левой его стороне и наверняка "задним числом" Гумилев продолжил записи, перечисляя дни в обратном порядке, то есть самая последняя запись под номером "53" начинает страницу, а завершается перечисление номером "48". Почему? Дни с 44-го по 47-й не заслуживали даже упоминания?

Не исключено, что Гумилев ошибся, когда делал эти записи, приняв последний, 43-й день, за 48-й: цифры 3 и 8 легко перепутать. Хотя вряд ли. Составленный "наоборот" список он закончил 48-м днем, без записи слов - "На утро". Но если предположить, что порядок дней соответствует действительности, тогда получается, что никакого движения просто не было. Почему? Одна версия у автора возникла: в последней записи за 42-й день говорится, что завтра надо будет пройти таможню (вместе с мистером Реем): "...завтра вместе пройти таможню - у него кобылы, у меня разрешение..." Один раз, на 9-й день, путешественники столкнулись с таможней: "...В маленькой деревушке, которую мы прошли, таможня. Чиновники бежали за нами и не хотели принять разрешения, требуя такового от нагадраса Бифати. "Собака не знает господина своего господина". Мы прогнали их..." Таможенная служба в этот раз, видимо, "сработала". Возможно, успели донести о "злоумышленниках"? Поэтому прогнать чиновников не удалось... Тогда становится понятным отсутствие записей в течение нескольких дней - чиновники могли задержать путешественников и до "выяснения" посадить их на пять дней в местную кутузку. Фиксировать же это в "Записной книжке" Гумилев не стал.

Судя по записям, после того как их выпустили, последние зафиксированные дни прошли спокойно. Упоминается какой-то монах. Вряд ли это название населенного пункта или горы, как показалось вначале - слово "монах" написано трижды, и каждый раз со строчной буквы. Видимо, это был какой-то реальный монах, с которым Гумилев общался около трех дней. Ведь Абиссинию называли "страной черных христиан", так что монаха там легко можно было встретить, и после всех злоключений захотелось пообщаться с "христианином".

Сразу за эпизодом с "монахом" следует указание на обозначенный на "Плане путешествия" Лагахардим. 53-й день отмечен одним словом: "Дорога". Если, согласно нашему предположению, в пути случилась непредвиденная задержка, это влияет только на датировку последней записи - "Дорога". Двигаться дальше путешественники начали либо 21-го (в случае описки), либо 26 июля 1913 года (что для дальнейшего не очень принципиально), как раз в указанный 53-м день. Дорога домой. Откуда начался путь и как он протекал, можно сказать совершенно определенно, несмотря на то, что на современных географических картах не удалось найти название Лагахардим. Достаточно взглянуть на хранящийся в Этнографическом музее составленный Гумилевым "План путешествия" и сравнить его с эскизом плана в записной книжке, где все упомянутые в "Дорожной записной книжке" узловые точки обозначены. Итак, дорога началась в Харраре, далее - упоминаемая в "Африканском дневнике" краткая поездка в Джиджигу. Названы все области, которые пересекали путешественники: Мета, пустыня Анниа, Бали, Арусси, Черчер, река Уаби. Климатические зоны - дега и кола. Населенные пункты: Харрар, Беддану, Ганами, Шейх-Гуссейн, самая южная точка Гинир и конечный пункт - Лагахардим, перед рекой Гаваш. Нанесенный Гумилевым на схеме Лагахардим дает однозначный ответ на вопрос о пункте под номером 53 - "Дорога". Несомненно, имеется в виду железная дорога от Джибути до Дире-Дауа, по которой 27 апреля путешествие начиналось. Дорога строилась от Джибути до Аддис-Абебы, окончательно ее строительство завершилось только в 1917 году. В описываемое же время, как видно из гумилевского плана (на нем железная дорога изображена именно так, как принято на картах обозначать эти объекты - линией с поперечными черточками), дорога эта была доведена только до река Гаваш (ныне - Аваш) и конечной (скорее всего, временной) станцией вблизи реки был именно Лагахардим. (Просмотренный сайт, посвященный истории строительства железной дороги от Джибути до Аддис-Абебы подтверждает это: http://en.wikipedia.org/wiki/Addis_Ababa-Djibouti_railroad ). Добравшись до Лагахардима, путешественники со всем своим багажом сели в поезд и отправились в Дире-Дауа. Хотя, видимо, вначале Гумилев надеялся попасть прямо в Аддис-Абебу - вспомним планируемые траты на перевернутой "обложке" второго дневника. План этот был нарисован после завершения похода. Любопытно сравнить его с эскизом в "Деловой записной книжке". Эскиз делался на самом маршруте, судя по его виду - в Гинире. На нем - ни одной надписи, но так же обозначена железная дорога, доведенная только до Дире-Дауа. Тогда Гумилев еще не знал, куда она продлена. Вернулись путешественники в Дире-Дауа, скорее всего, не позднее 27 июля. Там Гумилев должен был получить из России деньги - на обратный путь и чтобы рассчитаться с проводниками (об этом он писал еще в начале мая Л.Штернбергу). Гумилев явно торопился на пароход, который должен был отправиться в начале августа.

Здесь его ждало разочарование. Все связанные с этим документы приводит в своей работе А. Давидсон [87]. Кратко напомню, как развивались события. В письме из Аддис-Абебы в Петербург Б. А. Чемерзин писал В. Радлову [88]: "...8 августа г. Гумилев, в бытность свою в Хараре, перед выездом в Россию, обратился ко мне с просьбою о высылке ему 140 тал. <...>, без коих он, ввиду задержки обещанных ему Академией Наук денег, не мог выехать в Россию...". Деньги Чемерзин ему выслал, но получить их Гумилев скоро не смог. Видимо, он, отправив письмо Чемерзину, сразу же переехал в Джибути. В своем ответе Чемерзину (уже после возвращения Гумилева в Россию) Радлов писал [89]: "...по получении письма Вашего Превосходительства от 27 октября с. г. за № 102 мною был приглашен в Музей Н. С. Гумилев, который сообщил мне, что уже месяц тому назад деньги им были переведены в Миссию через Лионский кредит. Задержка в высылке денег произошла оттого, что г. Гумилеву пришлось ждать около трех недель в Джибути..." Из Джибути Гумилев со своим напарником и всеми трофеями отплыли в конце августа - начале сентября. Возвратились домой 20 сентября 1913 года.

26 сентября Гумилев и Коля Сверчков передавали привезенные коллекции в Музей антропологии и этнографии (см. в Приложении).

Последний документ, который хочется привести, тоже "денежного характера". Как мы помним, уезжал Гумилев в Африку за свой счет. По возвращении, уже 8 января 1914 года, он обратился к руководству Академии наук [90]:

"По командировке Музея антропологии и этнографии имени Петра Великого мною приобретены среди племен Сомали, Харрари и Галла этнографические коллекции и сделаны фотографические снимки, за которые следует получить 400 (четыреста) рублей.
8 января 1914 г.
Н. Гумилев".

Так что на этом путешествии материально поэт явно не обогатился. Но не за этим же он туда направлялся, в отличие от своего предшественника - Артюра Рембо [91].

...Есть музей этнографии в городе этом
Над широкой, как Нил, многоводной Невой,
В час, когда я устану быть только поэтом,
Ничего не найду я желанней его.

Я хожу туда трогать дикарские вещи,
Что когда-то я сам издалека привез,
Чуять запах их странный, родной и зловещий,
Запах ладана, шерсти звериной и роз.

И я вижу, как знойное солнце пылает,
Леопард, изогнувшись, ползет на врага,
И как в хижине дымной меня поджидает
Для веселой охоты мой старый слуга. [92]

О "дикарских вещах" привезенных поэтом, смотрите в Приложении.

Этнографические материалы, привезенные экспедицией Н. Гумилева в 1918 году, успели каталогизировать и опубликовать в брошюре, выпущенной крошечным тиражом уже после революции. Ниже приведено полное описание выставленных тогда коллекций из Абиссинии и Сомали. В нем против точно соответствующего "Деловой записной книжке" экспоната указан его номер по списку Гумилева - например, в последнем разделе "Харрари" вслед за экспонатом "1. Палица" проставлено (ЗК-1), то есть в "Деловой записной книжке" Гумилева он записан под №1.

В последующих изданиях, посвященных Музею этнографии, имя Гумилева либо было изъято, либо искажено. Например, в альбоме 1973 года [93] во вводной статье, сказано:

"Музей располагает обширным собранием предметов быта и культуры народов Эфиопии (около трех тысяч предметов), привезенных в конце XIX - начале XX века русскими путешественниками А. Н. Гудзенко (1897), Н. С Леонтьевым (1893, 1899-1900), А. И. Кохановским (1913), Н. А. Гумилевым (1913) (Sic! - выделено мною - E.C.) и другими. Это предметы из рога, дерева, глины, кожи, одежда и украшения, музыкальные инструменты, оружие, церковная утварь. Интересно прекрасное собрание живописи - картины религиозного и светского содержания (дар А. И. Кохановского)". Заметим, что в музее хранится нисколько не менее богатое собрание живописи, привезенное Н.С. Гумилевым из путешествия 1910-1911 гг. (см. "Вторые неакадемические комментарии"). Правда, переданы эти экспонаты были позже Е. Кругликовой (коллекция 5376 - 4 картины) и, возможно, П. Н. Лукницким или В. К. Лукницкой. Мне неизвестно, все ли они атрибутированы как привезенные Гумилевым. Если нет, это необходимо сделать, опираясь хотя бы на их частичное воспроизведение в "Синем журнале", №18, за 1911 год.

Подробное описание хранящейся в музее коллекции и оценку ее значения для науки дал в своих книгах А.Давидсон [94]. Он указывает: "Наименования предметов, как и географических названий, могли быть записаны Гумилевым неточно, на слух, разумеется, лишь при поверхностном знании местных языков. Все же описания зачастую сделаны тщательно, особенно если учесть, что Гумилев не имел специальной этнографической подготовки. Если же что-то и не соответствует данным сегодняшней науки - это только естественно. Гумилев работал в начале столетия, а мы приближаемся к его концу..."

Все коллекции Гумилев сдал 26 сентября 1913 года. Они значатся по отделу Африки под номерами 2154, 2155, 2156. К ним приложены и подробные описи Гумилева всех предметов, которые хранятся поныне. Вот, например, как выглядит опись, зарегистрированная под номером 2154:

От кого - по командировке Музея антропологии и этнографии имени Петра Великого
Время поступления - 26 сентября 1913 г.
Собиратель - Н. Гумилев
Способ приобретения - покупка
Стоимость - тысяча рублей за всю коллекцию, на эту приходится треть
Местность - Харрарская возвышенность
Народ - харрари
Состав коллекции - предметы быта и культа
Документы - список собирателя
Число - №-№ 36
Число предметов - 46
Регистратор - Н. Гумилев

Эта коллекция состоит, в основном, из предметов, купленных Гумилевым во время вынужденной задержки в Харраре в мае 1913 года.

Опись 2155. Местность названа "северо-западная часть Сомалийского полуострова". Число предметов - 48. Коллекция собрана во время недельного похода в Джиджигу в конце мая 1913 г. и частично куплена у людей из свиты того сомалийского вождя, который приехал в Харрар приветствовать турецкого консула.

Опись 2156. Местность - "Харрарское плоскогорье, Мета, Анниа, Бали, Арусси". Народ - галла (коту и арусси). Число предметов - 34. Регистратор - Н. Гумилев. Коллекция собрана у народов коту и арусси, принадлежащих к группе народов оромо, непосредственно во время похода в июне 1913 г.

Помимо этого, в музее хранится коллекция 2131, не купленная у Гумилева, а переданная им в дар тогда же, в 1913 году. Состоит из предметов абиссинского быта. Много лет спустя появилась коллекция 5376 - четыре абиссинские картины, привезенные Гумилевым в 1911 году. В 1936 году музей приобрел их у художницы Е. С. Кругликовой, которая получила их когда-то от Гумилева.

Из документов, переданных Гумилевым музею, наибольший интерес представляет синяя тетрадь с разрисованной им обложкой. Она значится как "архив к коллекции 2156". На обложке тетради надпись: "Галласские, харраритские, сомалийские и абиссинские вещи, собранные экспедицией Н. Гумилева 1913 г. от 1-го мая до 15-го августа". На обложке рисунок Гумилева - голова африканца, белый человек в тропическом шлеме, фигурки зверей и череп. Плюс надпись, сделанная другим почерком: "Н. Сверчков". Тетрадка эта почти в точности соответствует "Деловой записной книжке". На 14-й странице нарисована приведенная выше схема путешествия, на 15-й и 16-й - даны пояснения к ней. Сам маршрут конспективно, но подробно описан в "Путевой записной книжке". Данная тетрадка послужила основой музейных описей и составлена по материалам "Деловой записной книжки" еще до возможных консультаций Гумилева с музейными специалистами.

Не меньшую ценность представляют почти две с половиной сотни негативов - тоже результат работы экспедиции. Фотографировали вдвоем, а опись составлял Николай Сверчков, никак не систематизируя снимки - перечисляя их, должно быть, в том порядке, в котором они лежали перед ним. Поэтому необходима тщательная атрибуция всех фотографий, расположение их согласно хронологии путешествия, с последующим воспроизведением всех фотографий в альбоме. Сейчас, после публикации всех сохранившихся документов, это не составляет особого труда. Снимки охватывают весь период экспедиции, начиная от Константинополя, съемок на пароходе "Тамбов", и кончая походом, а возможно, и обратной дорогой. Среди них есть уникальные - например, вполне вероятно, самые ранние фотографии будущего императора Хайле Селассие I, 225-го потомка царя Соломона и царицы Савской (занимал трон с 1930-го по 1974 год). Появление такого альбома и станет публикацией полного "Африканского дневника" поэта и путешественника Николая Степановича Гумилева.

Далее представлено факсимильное воспроизведение обложки "Путеводителя по Музею антропологии и этнографии" 1918 г., предваряющие "Путеводитель" предисловия ко второму и первому изданию (1912 г.), "План размещения африканских коллекций" и раздел "Абиссиния и полуостров Сомаль".

Предисловие ко 2-му изданию.

Со времени выхода в свет 1-го издания настоящего путеводителя (1912 г.), составленного бывшим мл. этнографом Я. В. Чекановским, в размещении некоторых коллекций Африканского Отдела произошли значительные изменения, вызвавшие необходимость пересмотреть путеводитель заново. Вследствие этого бывшая заведующая Африканским Отделом Е. Л. Петри, приготовляя к печати 2-ое издание путеводителя, сделала в нем соответствующие дополнения, оставив при этом основную часть его неприкосновенной. При печатании путеводителя нынешний заведующий Африканским Отделом В. И. Иохельсон сделал, кроме того, мелкие редакционные поправки, добавочные описания некоторых племен и предметов и другие незначительные вставки.

Предисловие к 1-му изданию.

По условиям развития Музея рост Африканского Отдела происходит крайне неравномерно.

Первая африканская коллекция поступила в Музей в 1838 г. от консула Френа (Frahn) из Каира. В течение следующих сорока лет, до 1879 г., африканская коллекция увеличились лишь на небольшую коллекцию капитана Гарро и на несколько предметов, полученных путем обмена.

В 1879 г. в Музей поступили коллекции Вильгельма Юнкера, благодаря которым Африканский Отдел сразу занял место, достойное тогдашних первоклассных музеев. В течение следующих 15 лет, однако, когда начался усиленный рост европейских музеев, в Африканский Отдел поступил один только предмет, и Музей Академии Наук отстал не только от столичных, но и от второстепенных немецких музеев.

С 1894 г. начинается систематический рост Африканского Отдела. Однако вследствие недостатка средств для снаряжения собственных экспедиций, Музей вынужден пополнять свои коллекции предметами, покупаемыми обыкновенно из третьих или даже из четвертых рук, и то в размерах, не соответствующих росту западно-европейских музеев. Таким образом, академическому Музею до сих пор не удалось вернуть себе то значение, которое он имел для африканской этнографии тридцать лет тому назад.

Дальний восток африканского материка представлен в Музее коллекциями из Абиссинии и из области хамитических племен галла и сомали.

Абиссиния, в тесном смысле этого слова, занята племенами тигре, амхара, шоа, говорящими на архаических семитических наречиях и являющимися потомками древних переселенцев с Аравийского полуострова.

В материальной культуре абиссинцев можно отличить целый ряд арабских злементов. Это особенно ясно проявляется в одежде.

IIIк. 22 - 23. Коллекции Гудзенко, Леонтьева, Кохановского и др. (1)

Одежда. 1. Верхняя одежда монаха и монахини. 2. Верхняя одежда чиновного люда и абиссинских воинов на парадных обедах. 3. Рубашка женщин г. Харара и его окрестностей. 4. Мужская и женская рубашка зажиточных абиссинцев, из индийской ткани. 5. Почетная бархатная накидка, которая дается воинам за храбрость. 6. Головная повязка из львиной гривы - знак отличия за храбрость. 7. Шапка пастухов горных местностей. 8. Патронташ начальника, вышитый шелками. 9. Сандалии арабской работы.

Украшения. 10. Бисерные подвески. 11. Бусы. 12. Браслеты мужские и женские, абиссинские, галлаские и отчасти индийской работы. 13. Двойной браслет, носимый воинами, убившими не менее четырех врагов. 14. Мужское шейное украшение в виде амулета. 15. Женские шейные и нагрудные украшения. 16. Серьги. 17. Серьги, носимые храбрыми воинами, убившими много врагов или львов. 18. Кольца. 19. Кольца для ног. 20. Гребни. 21. Шпильки для волос: костяная - мужская, серебряная - женская. 22. Уховертка. 23. Прибор для извлечения заноз. 24. Флакончики для мускуса и для антимония.

Предметы культа. 25. Свечи. 26. Наконечник священнического посоха. 27. Колокольчик. 28. Колокольчик, употребляемый в храме при пляске. 29. Ладан. 30. Евангелие в кожаном футляре.

31. Музыкальные инструменты. - Предметы обихода. 32. Любимое у абиссинцев кушанье из теста с маслом и перцем. 33. Сахар. 34. Табак. 35. Плетеный кружок, на котором продают нюхательный табак, и табакерка. 36. Деревянная ложка с резьбой. 37. Ножи. 38. Курильница для окуривания тела. 39. Треножники для огня. 40. Модели сосудов для омовения, для воды, масла и приготовления кушанья. 41. Точеные деревянные флаконы для сохранения благовонного масла. 42. Большие корзины, сшитые из соломенного валика. 43. Тыквенные сосуды для питья воды и меда. 44. Корзина для хлеба. 45. Сито. 46. Зонтик, употребляемый священниками и женщинами. 47. Дорожный кожаный кувшин. 48. Дорожный футляр для бутылки. 49. Головные скамеечки. В левом углу шкафа: 50. Седло с чепраком и сбруя, украшенная серебром (дар негуса Менелика д-ру Кохановскому).

Шк. 24 - 25. (2)

Оружие и пр. 1. Щиты. 2. Сабли. 3. Кинжалы. 4. Ножи. 5. Различные инструменты. 6. Серпы. 7. Седло. 8. Сбруя.

Население полуострова составляют галла и сомали. Первые занимают центр, а последние расселены на побережье и оттесняют все глубже внутрь страны своих западных соседей. Сравнительно с галла, сомали выказывают более тесную связь с жителями южной Аравии.

Для материальной культуры этих племен характерны: головные скамеечки, деревянная посуда, ульеобразная хижина, меч, круглый щит, арфа и отчасти кожаная одежда и кальян.

Шк. 26 - 27. Коллекции Седова, Мягкова, Кохановского, Гумилева и др. (3)

Галла.

Оружие. 1. Щиты. 2. Пороховница. 3. Кинжалы. 4. Булава.

Одежда. 5. Мужская накидка из козлиной кожи. 6. Сандалии. 7. Женский пояс. 8. Травяной головной убор. 9. Мужская шляпа. 10. Шапка из конской кожи. Украшения. 11. Кольца. 12. Кольца для пальцев ног. 13. Браслеты. 14. Головные шпильки.

Утварь. 15. Мешок для зерен. 16. Головные скамеечки. 17. Веретено. 18. Веревка. 19. Корзинка. 20. Деревянная коробка для духов. 21. Соль. 22. Роговые чашки.

На нижней полке справа: 23. Фетиши: фигуры из обожженной глины, изображающие верхушки хижин, предков и животных. Справа у стекла: 24. Мера для кофе, соли и зерна (ЗК-68). Внизу шкафа: 25. Ткацкий станок с неоконченной работой (ЗК-27). 26. Барабан. 27. Кандалы.

Витрина 27 А. (4)

Верхнее отделение: Сомали (коллекции Кохановского, Воробьева, Гумилева).

Оружие. 1. Луки (ЗК-32). 2. Колчаны (ЗК-32). 3. Стрелы с отравленными наконечниками (ЗК-32). 4. Щиты (ЗК-35). 5. Кожаные ножны; прикрепляются к колчану (ЗК-32). 6. Кожаный пояс вождей; носится на войне одевается на голое тело (ЗК-36). 7. Нож с серебряными украшениями и ножны к нему (ЗК-44, 47).

Предметы одежд и украшений: 8. Сандалии (ЗК-33). 9. Веер (ЗК-43). 10. Серьги. 11. Гребень. 12. Головная скамейка (ЗК-38). 13. Сундук для хранения одежды (ЗК-31). 14. Сумка для мелких вещей (ЗК-34).

Утварь. 15. Ложки (ЗК-37). 16. Кувшины для воды (ЗК-40). 17. Плетенные из разноцветной соломы блюдо и покрышка (ЗК-42). 18. Деревянный подойник, орнаментированный; держится во время доения между колен (ЗК-54). 19. Циновка. 20. Серп для травы. 21. Амулет; носится на руке выше локтя (ЗК-60). 22. Ладанки (ЗК-49). 23. Кнут из кожи гиппопотама; кнутом этим жених ударяет невесту в знак своего господства над ней (ЗК-41).

24. Музыкальные инструменты.

Нижнее отделение: Харари (Колл. Гумилева). (5)

1. Палица (ЗК-1). 2. Бубен (ЗК-2). 3. Переплетные принадлежности (ЗК-8). 4. Мешок для хранения переплетных инструментов (ЗК-8). 5. Резец (ЗК-8). 6. Разглаживатель (ЗК-8). 7. Орнаменты из кожи носорога для выдавливания рельефа на сырой коже и пестик для выдавливания (Харар славится своими переплетами) (ЗК-8). 8. Переплеты, портфель и транспарант (ЗК-9). 9. Разрисованный специальными художниками лист, который раздается школьникам в награду в день окончания школы (ЗК-24).

Одежда: 10. Женское платье и детская одежда (ЗК-19, 21). 11. Головной убор шейха (ЗК-29). 12. Браслеты (ЗК-59). 13. Браслет, который жених дарит невесте (ЗК-58).

14. Игрушка (ЗК-10). - Предметы обихода, среди которых: 15. Ваза для украшения комнат; две - четыре таких вазы ставятся в нише на высоте человеческого лица (ЗК-11). 16. Корзинка, в которой женщины хранят предметы своего туалета (ЗК-12). 17. Табакерка из бычьего желудка для нюхательного табаку, употребляемая старухами (ЗК-57). 18. Деревянное раскрашенное блюдо, на котором невеста обносит угощение (ЗК-18). 19. Прялка (ЗК-20). 20. Грузовое седло.

Примечания и дополнения

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И СОКРАЩЕНИЙ

Африка-1...2 - Африка. Энциклопедический справочник в двух томах. М., "Советская энциклопедия", 1986-1987.

Африканский дневник - Публикация "Африканского дневника" во 2 томе, Гумилев-1991-2.

Бронгулеев-1988 - Бронгулеев В.В. Африканский дневник Н. Гумилева // Наше наследие, 1988, №1. С.79-87.

Бронгулеев-1995 - Бронгулеев В.В. Посредине странствия земного. Документальная повесть о жизни и творчестве Николая Гумилева. Годы: 1886-1913. М., Мысль, 1995.

БСЭ-1...30 - Большая Советская Энциклопедия, тт. 1 - 30. М., Советская Энциклопедия, 1970-1978.

Гумилев-1991-1...3 - Гумилев Николай. Сочинения в трех томах, тт.1-3. М., Художественная литература, 1991.

Давидсон-1992 - Давидсон Аполлон. Муза странствий Николая Гумилева. М., Наука, 1992.

Давидсон-2001 - Давидсон Аполлон. Николай Гумилев. Поэт, путешественник, воин. Смоленск, Русич, 2001.

ЗК Ахматовой - Записные книжки Анны Ахматовой (1958 - 1966). "Giulio Einaudi editore", Москва - Torino, 1996.

Неакадемические комментарии-1...2 Степанов Е.Е. Неакадемические комментарии 1-2 в журнале: Toronto Slavic Quarterly, №№17-18.

ПСС-I...VIII - Гумилев Н.С. Полное собрание сочинений. М., Воскресенье, тт.I-VIII, 1998-2007.

РГВИА - Российский Государственный военно-исторический архив.

СПбОА РАН - Санкт-Петербургское отделение Архива Российской Академии Наук

Хроника-1991 - Степанов Е. Е. Николай Гумилев. Хроника / В кн.: Николай Гумилев. Сочинения в трех томах, т. 3. М., Художественная литература, 1991.

ЦГИА - Центральный государственный архив в Санкт-Петербурге

Шубинский-2004 - Шубинский Валерий. Николай Гумилев. Жизнь поэта. СПБ., Вита Нова, 2004.

Эфиопские термины - Словарь эфиопских терминов /Эфиопские хроники XVII-XVIII веков. М., Наука, 1989, с.351-356.

Примечания:

1. Гумилев Н.С. Полное собрание сочинений. Письма. М., Воскресенье, т. VIII, 2007
2. Toronto Slavic Quarterly, №17
3. Сайт, посвященный 1000-летию Харэра - http://2007harar.com/index.html ; сайт с программой юбилейных мероприятий - http://2007harar.com/schedule.html . Жаль, что в юбилейной программе пока не нашлось места нашему герою. Может быть, эта публикация позволит когда-нибудь восполнить этот пробел. Ведь нашлось место в Харэре другому поэту - Артюру Рембо. Сохранился дом поэта, сейчас там музей. Вполне возможно, что Гумилев его посещал. Известен его перевод стихотворения Рембо "Гласные" (Николай Гумилев. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Советский писатель. Ленинградское отделение, 1988).
4. Хроника-1991. - С. 374-375.
5. РГВИА, ф.3549, оп.1, д.284. Судьба документов часто складывается необычно. До 1988 года пакет с фотографией абитуриента и документами, которые Николай Гумилев собирал в июле 1914 года при поступлении в действующую армию, хранился в фонде 5-го Драгунского Каргопольского полка (ф.3557, оп.2, д.19), никогда не имевшего к Гумилеву никакого отношения. Среди десятков тысяч ни разу никем не востребованных хранящихся в РГВИА дел времен Первой мировой войны. Попали документы туда случайно, когда Гумилев, получив весной 1916 года младший офицерский чин прапорщика, переводился из Лейб-Гвардии Уланского полка (там он полтора года служил рядовым-вольноопределяющимся) в 5-й Гусарский Александрийский полк. Как оказалось, одно время полк этот входил, как и 5-й Драгунский Каргопольский полк, в I бригаду 5-й Кавалерийской дивизии. Видимо, при разборке дел в Штабе дивизии документы и попали не по адресу. В подшитой к "Делу", наряду с другими документами, "Записи студента" перечислены все учебные курсы, которые прослушал Гумилев за 4 семестра, вплоть до весеннего, 1914-го года.
6. Первая публикация "Африканского дневника" Гумилева в журнале "Огонек", №№14 и 15 за 1987 год, в разгар "гумилевского бума", имеет свою предысторию. Года за два до нее речь не могла идти даже об упоминании имени Николая Степановича Гумилева, тем паче о публикации его произведений. Однако всегда существовало "племя" людей, которым имя Гумилева было не безразлично, кто по крохам собирал его книги, автографы, любые документы, биографические сведения. Я примкнул к нему поздно, но мне повезло - быстро наладились отношения с "собирателями" и теми, кто еще помнил поэта, не предавал его имени. В городе Бежецке я случайно познакомился с удивительным человеком - Виктором Семеновичем Анкудиновым (23.03.1913, Бежецк - 21.03.1985, Бежецк), другом и одноклассником тогда еще опального Льва Николаевича Гумилева. По его рекомендации я получил возможность общаться с сыном поэта. Знавшие Льва Николаевича подтвердят, насколько неохотно он шел на разговоры о своих родителях, но благодаря "нестандартности" полученной рекомендации, в наших беседах, протекавших в домашней атмосфере, частенько звучало имя отца, Лев Николаевич часто читал его стихи, почти все их знал наизусть. Лев Николаевич вообще был хорошим чтецом - как-то потрясающе прочитал наизусть поэму А.К.Толстого "История государства Российского от Гостомысла до Тимашева", делая акцент на рефрене: "Земля у нас богата, порядка в ней лишь нет...". Звучало очень актуально на фоне очередной травля - после публикации "Памяти" С.Чивилихина. Он тогда вообще избегал всяческих общений. Но я отвлекся. Главное, что было очевидно - судьба наследия отца Льва Николаевича глубоко волнует. В силу специфики собственных научных изысканий и занятий он с особым пиететом относился и к одной из "странностей" Николая Степановича Гумилева - страсти к путешествиям. О путешествиях вообще говорили много. Тема эта мне тоже была близка, я сам люблю "бродяжничать". Лев Николаевич много рассказывал о своих добровольных скитаниях - поездках в научные экспедиции. И в одном из таких разговоров как-то коснулись "больной" темы. Стало очевидно, что в то время Лев Николаевич был убежден - отцовский экспедиционный "Африканский дневник" пропал бесследно... Однако покинем на время уютную комнату в коммунальной квартире на Большой Московской улице Ленинграда...
   Думаю, не погрешу против истины, сказав, что среди множества почитателей и исследователей творчества и биографии Н.С. Гумилева тогда лишь единицы серьезно работали в архивах, изучали старые журналы и газеты, разыскивали уцелевших свидетелей событий, все это фиксировали и сохраняли. Одной из "копающих" особенно глубоко на этом "гумилевском поле" до сих пор остается Нелли Максимовна Иванникова. Именно она поделилась со мной "конфиденциальной информацией", когда узнала о моей первой командировке в Кишинев (после увольнения из обрыдлого "почтового ящика"). По ее сведениям, там - предположительно - проживал сын Н.С. Гумилева (не от Ахматовой) - некто О.Н. Высоцкий (тогда мы еще не могли знать, что он Высотский, а не Высоцкий!) По приезде в столицу Советской Молдавии, еще не устроившись в гостиницу, прямо с вещами, я сразу же бросился к окошку адресно-справочного бюро - так велико было нетерпение! Написав на бланке фамилию "Высоцкий", предполагаемый год рождения, я получил вполне ожидаемый ответ - такого не значится. Уходить сразу не хотелось, и я стал выспрашивать хоть каких-нибудь Высоцких (задерживая очередь), но тут - оцените поистине захватывающий сюжет самой жизни! - ко мне вдруг обратилась стоявшая вслед за мной женщина: "Не Орест ли Николаевич Высотский вам нужен? Такой живет в соседней со мною квартире..." Я слегка обалдел от такого вопроса, однако терять было нечего, и мы с соседкой Ореста Николаевича поехали на окраину Кишинева, в местные "черемушки", на улицу Федько. Звонок в дверь. Никто не отвечает. Моя "спасительница" уверила, что Орест Николаевич - в городе, живет с женой, и любезно предложила оставить у нее вещи и заехать вечерком. Что я и сделал. (Жаль, что не запомнил и не записал ее имени, однако пользуюсь возможностью выразить ей свою искреннюю благодарность.)
   Итак, вечером того же дня 1986 года (когда, напомню, произносить вслух имя Николая Гумилева еще не рекомендовалось, но за это уже не карали) я снова оказался у дверей квартиры Высотских. И был вполне готов к тому, что, даже если мне удалось разыскать того самого Высотского - сына Николая Степановича, он может отказаться со мной разговаривать. Дверь мне открыл весьма бодрый мужчина. Я не знаю, что сыграло тогда свою роль - скорее всего, эффект полной неожиданности, - однако на прямо поставленный вопрос, он тут же ответил мне, что: да, он сын Гумилева... Затем, разумеется, начались проблемы. В первую короткую встречу отвечал на вопросы в основном я: откуда узнал про него, зачем приехал в Кишинев и т.д. и т. п. В разговоре всплыло имя Льва Николаевича Гумилева, я упомянул, что знаком с ним. Об отношениях между братьями мне ничего не было известно, Лев никогда не говорил, что у него есть брат. Условились, что я заеду на следующий день. Как принято в таких случаях, Орест Николаевич неопределенно сказал, что у него, возможно, есть что-либо по Гумилеву, надо поискать. Было ясно, что меня станут "проверять", и, действительно, Орест Николаевич после моего ухода позвонил в Ленинград, Льва Николаевича дома не застал, но его жена Наталья Викторовна подтвердила "подлинность и надежность" моей личности. После первого посещения Высотского очевидным являлось только то, что второй сын Гумилева существует, но до меня к нему с "таким вопросом" никто никогда не обращался. И я, признаться, не слишком рассчитывал найти у Высотского хоть что-нибудь интересное на следующий день.
   Однако во время второй встречи, после повторной проверки моей "надежности" (мне пришлось еще раз самому, в присутствии Ореста Николаевича, позвонить в Ленинград и поговорить с Натальей Викторовной), на письменном столе появилась стандартная, с тесемочками, папка. И вот я ее открыл... Сверху - стопка листов из ученической тетради в "линеечку", исписанных знакомым гумилевским почерком. На первом же листе бросается в глаза строка: "Однажды въ декабръ 1912 г. я находился в одном из..." Почти сразу мне стало ясно - это и есть "бесследно" исчезнувший "Африканский дневник" Николая Степановича Гумилева. Тем, кто занимался такого рода поисками, ничего объяснять не надо, тем же, кто не занимался, объяснить, что я чувствовал в тот момент, невозможно. 11 листов. Первый - двойной, но на нем из двух страниц исписана только одна, с двух сторон. Затем идет семь одинарных, исписанных с двух сторон страниц. И, наконец, маленькая тетрадочка из сложенных вместе трех двойных листов, полностью исписанных с двух сторон. В отдельных местах текст записан под диктовку Гумилева Николаем Сверчковым (это выяснилось уже в Москве, при доскональном изучении рукописи). Всего - 28 рукописных страниц. Вполне читаемых, никак не похожих на черновик, хотя и с исправлениями. В этот же вечер мне было разрешено переснять рукопись (к тому времени я набил руку на пересъемках в самых неподходящих условиях). В папке, кроме рукописи дневника, оказалось много фотографий - уникальных оригиналов, тогда еще совершенно неизвестных. Главным образом - фотографии родственников Гумилева: его родители, сестра Шура (Александра Степановна Сверчкова) и ее дети - Маруся и Коля Маленький, племянник и африканский спутник Гумилева в 1913 году. Помимо этого были фотографии Ольги Николаевны Высотской с сыном Орестом. Из фотографий самого Гумилева только одна неизвестная, но уникальная - второй вариант "тройной фотографии": Гумилев, Ахматова, посередине маленький Лев, апрель 1915 года. Ахматова и Гумилев на ней поменялись местами (изображение сильно повреждено). Фотография недавно впервые опубликована мною в газете "Информпространство", 2006, №7(85). Издание почти недосягаемое, но имеющее сайт в Интернете - http://www.informprostranstvo.ru/N7_2006/history_7_2006.html
   Из автографов Гумилева в папке был только один, однако тоже непосредственно относящийся к теме данных "Комментариев": посланная из Константинополя в Москву, в апреле 1913 года, открытка матери Ореста Ольге Николаевне Высотской, с сонетом "В ночном кафе мы молча пили кьянти...". Во второй вечер у Высотских я не столько изучал документы, сколько расспрашивал, как они попал в Кишинев, о его матери и пр. Убежден, что полученные тогда от Высотского ответы (записанные мною в сохранившуюся тетрадь) и есть его подлинная история. Спустя несколько лет, когда Орест Николаевич "вышел на арену" и начал давать многочисленные интервью, его ответы существенно отличались от тех, что он диктовал мне тогда. Это и понятно - человек начал создавать романтическую легенду, увенчанную, уже после его смерти, выходом книги "Николай Гумилев глазами сына" (Орест Высотский. Николай Гумилев глазами сына. М., Молодая гвардия, 2004). Пользоваться ею в качестве сколько-нибудь достоверного источника информации, на мой взгляд, совершенно бессмысленно. При жизни Высотский успел опубликовать лишь одну главу из книги - заключительную - в журнале "Кодры. Молдова литературная", 1991, №9, с.160-182, - изумляющую версию, не имеющую никакого отношения к действительности (в книге, к счастью, все же слегка переработанную).
   Поэтому привожу выписки из своей тетради с данными биографического характера по интересующей нас теме, с некоторыми дополнениями из других источников:
   Орест Николаевич Высотский родился 26 октября (по н. ст.) 1913 года в Москве. Его мать - Ольга Николаевна Высотская (18.12.1885, Москва - 18.01.1966, Тирасполь). Отец Ольги Николаевны служил в ведомстве по народному образованию, затем был директором Ярославской гимназии, где училась и его дочь. Семья имела имение в Курской губернии в 5 верстах от Суджи, в селе Куриловка, жили там до 30-х годов. Дом сохранился, Орест показывал его фотографию. Краткая "Автобиография" О.Н. Высотской (без упоминания Гумилева) опубликована в "Ежегоднике Пушкинского дома" за 1970 год (Наука, 1971). Ольга Николаевна была близка к театральным кругам Москвы, затем Петербурга. В Москве познакомилась с Б.К.Прониным. Участвовала в спектаклях, поставленных Н.Н.Евреиновым, В.Э. Мейерхольдом, участвовала в спектаклях "Дома интермедий", "Старинного театра", студии В.Мейерхольда и др. 31 декабря 1911 года на Михайловской площади, д.5, в Петербурге открылся учрежденный Б.Прониным подвал-кабаре "Бродячая собака". О.Н. Высотская была постоянной посетительницей, и именно там, 13 января 1912 года, на заочном чествовании К. Бальмонта (25 лет поэтической деятельности) она познакомилась с Гумилевым. Орест Николаевич показал мне полный текст ее неопубликованных воспоминаний. Вот выписки из них: "...Когда стали приходить посетители, Алиса Творогова (приятельница Высотской) сказала мне: "Смотри! Кто это расписывается в "Свиной книге?" Кто-то новый..." Когда этот кто-то отошел - я посмотрела: Н.Гумилев. И рядом было написано кем-то из его приятелей: "Великий Синдик Гу - поставил точку на лугу". Гумилев возглавил новое направление в поэзии: Акмеизм. Поэты читали стихи, выходя один за другим на эстраду: Гумилев, Городецкий, Гюнтер и другие. После всех выступлений Зноско-Боровский познакомил меня и Алису с Гумилевым. Николай Степанович устроился за нашим столиком. Он рассказал нам о своей поездке в Абиссинию. Летом я получила из Константинополя от Гумилева открытку с посвященным мне сонетом. Этот сонет был потом напечатан в сборнике "Колчан"..." (Открытка опубликована в томе писем ПСС-8, №126).
   Короткий роман между ними имел последствия: 26 октября 1913 года у Ольги Николаевны, в Москве, родился сын Орест. Судя по всему, о его существовании сам Гумилев так никогда и не узнал. Замуж О.Н.Высотская ни разу не выходила, отчество сына - по усыновившему его ее родному брату Николаю Николаевичу Высотскому. О своем происхождении Орест узнал только в 1937 году. В том же году Ольга Николаевна познакомила его с братом. По прозвучавшему в Кишиневе его собственному признанию, мать ему практически ничего не рассказывала о Гумилеве. Сказала лишь: долго была уверена, что Николай Степанович остался за границей. О том, что Гумилев расстрелян, Ольга Николаевна впервые случайно услышала только в 1924 году, когда жила в Курской губернии. Поэтому, повторюсь, содержание опубликованной недавно книги Ореста Высотского "Николай Гумилев глазами сыны" представляет собой, в большей своей части, либо вольный пересказ всевозможных слухов и чужих воспоминаний, либо неудержимый полет фантазии автора. Что касается Ольги Николаевны, то в воспоминаниях она пишет: "В 1913 году я по семейным обстоятельствам уехала из Петербурга. Вся моя дальнейшая театральная жизнь проходила в провинции".
   Этот момент Орест Николаевич смог уточнить: из Москвы Ольга Николаевна с сыном в 1914 году уехала на Кавказ, в Пятигорск. Позже они перебрались в свое имение в Курской губернии. До 1930-го года их не трогали, но в мае 30-го "раскулачили", дом отобрали, и Ольга Николаевна уехала к своему дяде в Вязники Владимирской области, а после его смерти, в 1960 году переехала в Молдавию, в Тирасполь. Однако с Ахматовой О.Н. Высотская была хорошо знакома. Вот выписка из "Записных книжек" Ахматовой (ее рассказ о "романах" НСГ): "...а от бедной милой Ольги Николаевны Высотской даже родил сына Ореста (13 г.). Все это не имело ко мне решительно никакого отношения. Делать из меня ревнивую жену в 10-х годах очень смешно и очень глупо..." (с.361). Далее многозначительная короткая запись на с. 426: "Кому R Выс<отской>, Липкину...". "Реквием" - это не случайно. Вот выписка из "Записок об Анне Ахматовой" Лидии Чуковской (М., Согласие, Т. 1, 1997, с.35-36), запись от 21 июля 1939 г.: "...Мы ждали какую-то даму, с которой должны отправиться вместе (отправлялись мы в "Кресты"...) ...Пришла ожидаемая дама. Тоненькая, старенькая, все лицо в мелких морщинках. Углы узкого рта опущены. Не поздоровавшись со мною и даже, видимо, не заметив меня, она сразу сообщила Анне Андреевне о Г. (о чьем-то аресте - чьем, не помню). Анна Андреевна закрыла лицо ладонями. Маленькие детские ладони. Нам пора было идти. "Познакомьтесь: Ольга Николаевна, Лидия Корнеевна", - вдруг сказала Анна Андреевна на лестнице... А дальше все такое знакомое, как узор на обоях. С той разницей, что с каждым разом "змея" все короче (тюремные очереди в 1939 г. были несравненно короче, чем в 1937-1938 гг. Не сутками мы в них стояли, а лишь часами). И вот уже все позади... Ольга Николаевна встретила знакомую и отошла. И Анна Андреевна вдруг зашептала, наклоняясь ко мне: "Ее сын - Левин брат... Он только на год моложе Левы. У него совсем Колины руки..." И чуть дальше (с.38) Лидия Корнеевна передает слова Ахматовой: "...Ем я теперь только тогда, когда меня кормит Ольга Николаевна. Она как-то меня заставляет..."
   Так что появление дарственной надписи Ахматовой на своем сборнике стихов "Из шести книг", показанной мне тогда в Кишиневе Орестом Николаевичем, неслучайно: "Ольге Николаевне - нам есть что вспомнить...". Как мне рассказывал Орест Николаевич, он, действительно, сидел в "Крестах" в соседней камере со Львом Николаевичем. В первый раз Льва арестовали в октябре 1935 году, но менее чем через месяц выпустили. Вторично он был арестован 11 марта 1938 года, в присутствии Ореста. За Орестом пришли 4 апреля того же года. Лев "отмотал" 5 лет, Орест пробыл в тюрьме менее полутора (1938-1939 гг.). По суду в сентябре 1939 года его оправдали за недостаточностью улик (случалось и такое!). Сам он считал, что в дальнейшем это дало ему индульгенцию от повторных послевоенных арестов, как и проживание вдали от центра страны. До войны Орест Николаевич окончил Лесотехническую академию в Ленинграде, работал в лесном хозяйстве. Когда учился в аспирантуре в конце 50-х годов, жил в коммуналке у Льва.
   В Кишиневе Орест Николаевич во время моего приезда проживал с женой Ольгой Александровной вдвоем. Он рассказал мне о потомках Гумилева по своей линии. Трое взрослых детей разбросаны по стране: старшая дочь Ия (по мужу - Сазонова,1934 г.р.) жила тогда в Новой Каховке, имела дочь и внучку; сын Николай (1941 г.р.) жил в Крыму, военный, майор, у него сын Алексей; младшая дочь Лариса (1952 г.р.) жила в Тирасполе, замужем за Колодзейским, у нее две дочки и сын. Я не в курсе их дальнейшей, постсоветской судьбы, это меня мало интересует.
   
   
   О. Н. Высотский в описываемые времена. Фото Е.Степанова.
   "Африканский дневник" и прочие документы Николая Степановича Гумилева оказались в Кишиневе у Ореста Николаевича следующим образом. Пока Лев Николаевич сидел, в начале 1950-х старшая сестра Николая Степановича (по отцу) Александра Степановна Сверчкова, жившая в Бежецке, незадолго до своей смерти (28 мая 1952 года) переслала в Молдавию хранившиеся у нее семейные бумаги и фотографии. Помимо перечисленных бумаг, Александра Степановна прислала в Кишинев и свои воспоминания. Переписать их полностью я смог во время следующих приездов к Оресту Высотскому. Затем копия, с согласия Высотского, была передана мною Виталию Петрановскому для публикации в сборнике воспоминаний ("Жизнь Николая Гумилева". Воспоминания современников. Л., 1991, с.5-20). Воспоминания Александры Степановны записаны на листках из школьной тетради (с косой разлиновкой, для начальных классов, что немудрено - А.С. Сверчкова всю жизнь проработала в школе учительницей). Всего 8 полностью исписанных листов. Первые 8 страниц на двух двойных листах, остальные 10 страниц - на пяти одинарных. Никакого общего заголовка и датировки на листах нет. Первая страница начинается с надписи сверху: "Пра-пра дедушка Яков Алексеевич Викторов". Далее идет сплошной текст, но кое-где между строк есть вставки с именами описываемых лиц. Полной уверенности в том, что вставки сделаны рукой А.С. Сверчковой, у меня нет. Листочки пересылались ею в письмах, в конце 40-х - начале 50-х годов. На одном листке даже есть надпись: "продолжение в следующем письме". Эти листки, насколько я знаю, Орест Николаевич впоследствии никому, кроме меня, не показывал, но сильно "расцвеченный" вариант воспоминаний Александры Степановны Сверчковой тут и там разбросан по книге самого О. Высотского. Он говорил также, что у него есть еще какие-то письма из Бежецка от Александры Степановны и даже от Анны Ивановны - матери Николая Степановича, которая умерла 24 декабря 1942 года. Однако мне он их так и не показал, и, кажется, никому другому. Думаю, потому, что, вопреки утверждениям Ореста Николаевича, прямым получателем всех этих документов, фотографий и писем первоначально была Ольга Николаевна Высотская, а вовсе не он, - к нему бумаги попали уже после ее смерти. Затем они прошли своеобразную "литературную обработку" при написании Орестом Николаевичем книги об отце. Достаточно сопоставить фрагменты книги с подлинными записями А.С.Сверчковой, которые, конечно, тоже нельзя воспринимать как истину в последней инстанции, однако они содержат много уникальных сведений: например, о предках, детстве поэта Гумилева, его жизни в усадьбе Березки и пр. Для настоящих комментариев особую ценность представляют пересказы африканских приключений, безусловно, со слов сына, Коли Сверчкова. Из ее слов следует, что Коля вел подробный дневник самого похода (потому, видимо, Гумилев свой дневник продолжать не стал). Все описанные эпизоды можно найти как в "Африканском дневнике" (с.276 - поиск переводчика), так и в "Дорожной записной книжке": переправы через Уаби (16-й и 34-й день), посещение гробницы Шейх-Гуссейна и пещеры (23-й и 24-й дни). Александра Степановна пишет, что Колину рукопись "купил у него издатель, но во время революции и издатель, и рукопись пропали". Подтверждение этого есть и в "Записных книжках" Ахматовой (с.280): "Книга Сверчкова о пут[ешествии] 1913 г. была отдана в И[здательст]во Гржебина и по-видимому там пропала."
   Так что Кишинев для меня оказался счастливым местом. Первым человеком, кому после приезда из Кишинева я показал переснятый на пленку "Африканский дневник" Гумилева, была, естественно, направившая меня туда Н.М. Иванникова. Она много работала с текстами Гумилева, прекрасно разбирала его почерк, и вскоре мы полностью "расшифровали" дневник. Вторым человеком, которому я подарил фотокопию "Африканского дневника" с расшифровкой, был, разумеется, Лев Николаевич Гумилев. Точнее всего его реакцию на полученный дневник отца передают слова - "радостное потрясение". (Лично для меня его реакция, воспоминания о том дня - тоже остаются одними из ярчайших и важнейших в жизни...)
   Как уже говорилось, Орест Николаевич подолгу жил у Льва Николаевича во время своей учебы в Ленинграде, однако ни разу не обмолвился о сохранившихся бумагах отца. Скорее всего, это и доказывает, что прямым их получателем являлась мать Ореста Николаевича - Ольга Николаевна Высотская, он же мог об этом и не знать. Почему после ее смерти, получив семейный архив, не сообщил Льву Николаевичу? Остается только гадать, у меня нет ответа на этот вопрос... Но за достоверность изложенного - я отвечаю.
   Естественно, со Львом Николаевичем тут же состоялся разговор о публикации "Африканского дневника" - начиналась "перестройка", появлялся шанс материалы напечатать. Решили, что надо сразу ввести "Дневник" в научный оборот, не отдавать его в массовую печать. Не прошло и месяца, как мы с Романом Тименчиком (я считал его профессиональную помощь необходимой) подписали договор с издательством "Наука", чтобы впервые опубликовать "Африканский дневник" в периодическом сборнике "ВОСТОК - ЗАПАД. Исследования. Переводы. Публикации". Сообщил об этом как Льву Николаевичу, так и Оресту Николаевичу. Возражений не поступило, и мы с Тименчиком вплотную занялись подготовкой текста и комментариев. Однако узкому кругу лиц давно было известно о существовании еще одного "Африканского дневника" Гумилева. Он находился в частной коллекции В.В.Бронгулеева - искреннего ценителя творчества Гумилева, но человека крайне своеобразного, который к своему собранию никого и близко не подпускал. Имея на руках такую "козырную карту", как еще один "Африканский дневник", я решил рискнуть и обратился к нему. Мой "козырь" сработал. Я был принят хозяином, действительно, очень богатой коллекции, и нам удалось договориться о взаимном обмене - копию одного дневника на копию другого. Тогда еще тлела надежда одновременно опубликовать сразу оба дневника. Правда, в первую (оказавшуюся и последней) встречу мне было сказано, что дневник хранится в другом месте (скорее всего, так оно и было), пришлось перенести обмен на ближайшее будущее.
   Но дальше вступила в силу известная поговорка: "Человек предполагает, а Бог располагает". Сразу скажу, что никаких претензий ни к кому у меня нет и быть не может. Больше всего жалею, что обмен двумя дневниками с Бронгулеевым тогда не состоялся: из-за этого полная публикация второго "Африканского дневника" затянулась вплоть до сегодняшнего дня. Случилось же следующее. Лев Николаевич Гумилев поделился радостной вестью о нахождении дневника отца с Дмитрием Сергеевичем Лихачевым, который был тогда председателем правления Советского фонда культуры, ну а он рассказал об этом своему заместителю Владимиру Петровичу Енишерлову. Тут-то все и завертелось. Как назло, в главной "перестроечной" газете "Московские новости" появилась заметка некого Г.Дрюбина с интригующим названием - "Куда исчезли африканские дневники Гумилева?" Кто такой Дрюбин, не знаю до сих пор, да и никакой новой и достоверной информации его публикация не несла, просто случайная заметка - писать о Гумилеве стало "модно". Зато реакция на нее В.П.Енишерлова была - мгновенная и блестящая! Пишу об этом без малейшей иронии. Профессиональный журналист именно так и должен был поступать. Енишерлов тут же послал гонца в Кишинев с заманчивым предложением к Оресту Николаевичу - напечатать "Африканский дневник" в самом популярном тогда журнале "Огонек", с которым сам был тесно связан. Мне же как утешительный приз Енишерлов предложил дать какие-нибудь материалы в возглавляемый им до сих пор журнал Фонда культуры "Наше наследие", чем я, кстати, воспользовался. Таким образом, в двух номерах журнала "Огонек", №14 и №15 за 1987 год "Африканский дневник" был опубликован - разумеется, без комментариев и с огромным количеством ошибок. Орест Николаевич отдал собственную машинописную расшифровку в редакцию и, как говорится, на следующий день проснулся знаменитым. Естественно, куда тиражу издательства "Наука" до "миллионщика" - "Огонька"! Многочисленные вечера памяти Н.С. Гумилева в дальнейшем не обходились без участия Ореста Николаевича, он только всегда сокрушался, что брат Лев Николаевич не слишком, по его мнению, почитает память отца, так как игнорирует подобные собрания. И отказался даже написать вступление к подготовленной О.Н.Высотским книге об отце (из-за чего, считал Высотский, она так и не увидела свет при его жизни).
   По этому поводу Орест Николаевич слал обиженные письма брату, Лев Николаевич мне их показывал: они сохранились, но не знаю, будут ли опубликованы. Орест Николаевич якобы советовался с братом относительно публикации "Африканского дневника". Чтобы не быть голословным, приведу несколько (касающихся только лично меня) датированных цитат (предшествовавших публикации в "Огоньке"):
   (4.01.1987) Дорогой Лева! <...> О публикации Африканского дневника я думал, но посредничество Степанова мне не кажется серьезным, все же он "окололитературный сачок" и это меня настораживает.<...> Целую Орик.
   (19.01.1987) Дорогой Лева! <...> Хочу посоветоваться с тобой по поводу "Дневника". Да, опубликовать "Дневник" надо, но где и как? У меня появился Степанов <...>, он правда, не очень вразумительно предложил дать материал в альманахе "Восток - Запад", ссылаясь на некоторые связи там у него, а также неизвестного мне Тименчика Романа Давыдовича. <...> Целую Орик
   (13.03.1987) Дорогой Лева! <...> Я передал Енишерлову перепечатанный на машинке текст А[фриканского] Д[невника] - примерно 40 м. п. страниц (через 2 интервала). Е[нишерлов] хочет опубликовать материал в двух майских номерах журнала "Огонек". Кроме того, по словам Е[нишерлова], с будущего года начнет выходить альманах и там А[фриканский] Д[невник] будет дан с обстоятельным комментарием, с биографическими данными и прочим материалом. <...> (Здесь Орест Николаевич явно лукавит: он уже сделал выбор - предпочел "горячую" публикацию в массовом "Огоньке" солидному научному изданию, чего Лев Николаевич никак не мог одобрить. - С.Е.)
   Главное, однако, что "Африканский дневник" был обнаружен и в конце концов поступил в научный оборот. Да и наша с Н. Иванниковой дотошная расшифровка рукописи пригодилась, по ней публиковался текст в трехтомнике Гумилева (Гумилев-1991-2, сс.257-283). К сожалению, с неполными комментариями, но одобренный Львом Николаевичем - см. 3 т., с.429). До сих пор эта публикация считается самой точной. В Полном собрании сочинений Николая Гумилева (ПСС-VI) текст "Африканского дневника" печатается с нашего "списка", но с рядом огрехов "субъективного характера" (самый серьезный, на мой взгляд, перенос большого и интересного куска про Одессу из основного текста в мало кем читаемые комментарии).
   И, наконец, последний фрагмент из позднего письма Ореста Николаевича Высотского Льву Николаевичу Гумилеву - цитата, касающаяся уже записей А.С.Сверчковой.
   (26.02.1992) Дорогой Лева! <...> В Питере Петрановский издал книжку "Жизнь Николая Гумилева", которая открывается Воспоминаниями нашей тети, Александры Степановны. Эти записки лет пять назад у меня украл Степанов (тайком переснял фотоаппаратом). Черт с ним, я не жалею, просто надо быть осмотрительнее <...>.
   Помню, как Лев Николаевич от души смеялся, показывая мне очередное письмо с обвинениями брата. Само собой, он знал, что фотокопии документов я делал в присутствии и с разрешения Ореста Николаевича в его кишиневской квартире, к тому же в течение нескольких часов - таковы уж были возможности техники. Но мотив "шпионской деятельности" на пользу науки Льва Николаевича искренне позабавил. Однако смех смехом, а я по-прежнему твердо убежден, что, не прояви я тогда настойчивости, записи А.С.Сверчковой никогда не увидели бы свет. Возможно, и "Африканский дневник" пылился бы в старых, никому не нужных бумагах или был бы попросту выкинут на помойку наследниками Ореста Николаевича, которые, как он сам признавался, в то время не проявляли к этому ни малейшего интереса. Скончался Орест Николаевич менее чем через три месяца после смерти Льва Николаевича (15.06.1992), 1 сентября 1992 года, в 16 часов, в столице независимой Молдовы.
   И последнее. На сегодня местонахождение подлинников обоих дневников - неизвестно! В архив Орест Николаевич, как было обещано Льву Николаевичу, ничего не передал. Это я знаю точно, из писем жены Высотского жене Льва Николаевича Наталье Викторовне, написанных уже после смерти Ореста: в них четко сказано, что Орест Николаевич изменил завещание не в пользу архивов. Сам Лев Николаевич, а затем ныне покойная Наталья Викторовна передали документы частично в Пушкинский дом, а частично в музей "Фонтанный дом". Сейчас большинство материалов хранится в филиале этого музея, в последней, безвозмездно подаренной Натальей Викторовной музею - мемориальной квартире Л.Н.Гумилева на Коломенской улице, 1/15. Ее хранительница - замечательный человек Марина Георгиевна Козырева, и доступ туда открыт всем желающим. Скорее всего, материалы Высотского, в том числе и "Африканский дневник", проданы наследниками в какую-то частную коллекцию (все письма и записи А.С.Сверчковой, как я предполагаю, уничтожены; очень хотелось бы ошибиться). Отсюда большая просьба: если кому-либо известно местонахождение оригиналов, пожалуйста, сообщите! Информация об этом в принципе не может являться достоянием только частных лиц.
7. Гумилев-1991-2. С. 437.
8. Шубинский-2004, с.262; ЗК Ахматовой, с.280. Попутно заметим, что Гумилев имел в виду именно Бориса Александровича Тураева, когда писал: "...Я ждал известного египтолога, которому принес в подарок вывезенный мной из предыдущей поездки абиссинский складень..." Это подтверждает и Ахматова (см. ЗК Ахматовой, с.280): "...Триптих подарил проф<ессору> Тураеву...". Б.А. Тураев с 1911 года был ординарным профессором Петербургского университета. Местонахождение подаренного триптиха сейчас неизвестно. Но не исключено, что он может находиться в Москве. Вряд ли Тураев принял дар Гумилева для личного пользования. Как следует из литературных источников (Африка-2. С.487), с 1912 года Б.А.Тураев одновременно являлся хранителем собрания египетских древностей Музея изящных искусств в Москве. Возможно, здесь складень и хранится!
9. ПСС-VI. С. 421-423. Данная "версия" - яркий пример "высасывания информации из пальца": три страницы убористого текста комментариев, не имеющих никакого отношения к сути предмета. Хотя, безусловно, постоянно бывая в университете, Гумилев общался со многими профессорами, о чем он пишет на следующих страницах "Африканского дневника" (с.258). Среди них мог быть и Д.Н. Анучин.
10. Сергей Александрович Жебелев (1867-1941 гг.) в Петербургском университете исполнял на протяжении ряда лет обязанности ученого секретаря историко-филологического факультета, был проректором университета, а во время революции и гражданской войны занимал посты декана факультета и ректора университета (1918-1919 гг.). Ему принадлежит совершенно исключительное место в истории отечественной науки о классической древности. Жебелев являлся автором более 300 научных работ и воспитал не одно поколение отечественных антиковедов. За пределами университета его главными обязанностями долгое время были ведение дел в Классическом отделении Русского археологического общества, редактирование статей по классической филологии в Журнале министерства народного просвещения. Стараниями Жебелева подготовлены к изданию статьи, составлявшие содержание отдела классической филологии названного важнейшего научного журнала в России за 1903-1918 гг. В наши дни в Петербургском университете периодически проводятся "Жебелевские чтения". Смотрите БСЭ-9. С.129. Вестник СПбГУ, 1998, сер. 2, вып 3 (№ 16), с. 137-141, а также http://www.bestreferat.ru/referat-24674.html .
11. Давидсон-1992. СС. 139-188. Давидсон-2001. СС. 180-227.
12. СПбОА РАН, Ф. 142, оп. 1 (до 1918 г.), д. 63, л. 446. Оригинал посланного В.В. Радловым письма хранится в фонде Добровольного флота в ЦГИА в Петербурге: ф.98, оп.2, №3, л.38. Любопытно, что адресовано оно однофамильцу (родственнику?) Отто Львовичу Радлову. На полученном письме есть его резолюция - "Бесплатно, без продов<ольствия>. Отвечено и сообщено в Одессу 4/IV.13, сообщ. №2322".
13. СПбОА РАН, ф. 142, оп. 1, д. 63, л. 453.
14. СПбОА РАН, ф. 142, оп. 1, ,д. 65, л. 452.
15. СПбОА РАН, ф. 142, оп. 1, д. 63, л. 450.
16. СПбОА РАН, Ф. 142, оп. 1, д. 65, л. 80.
17. СПбОА РАН, Ф. 142, оп. 1, д. 65, л. 83 - Давидсон-1992, с.145. Копия письма в фонде Добровольного флота - ЦГИА, ф.98, оп.2, №3, л.48-49.
18. ЦГИА, ф.98, оп.2, №3, л.46.
19. СПбОА РАН, Ф. 142, оп. 1, д. 65, л. 163.
20. СПбОА РАН, Ф. 142, оп. 1, д. 66, л. 17.
21. СПбОА РАН, Ф. 1, оп. 1, д. 160, л. 393.
22. Хроника-1991. - С. 379-381.
23. ПСС-VIII. №124.
24. Хроника-1991. - С. 380.
25. ПСС-VIII. №125.
26. Африканский дневник. С.259.
27. ЦГИА, ф.98, оп.1, №№3868, 3869
28. ЦГИА, ф.98, оп.2, №232.
29. ПСС-VIII. №126.
30. ПСС-VIII. №127.
31. Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу "Нива", 1916, №8, сс.555-565. (В рассказе "Африканская охота" - II); ПСС-VI, сс.101-103.
32. РГБ Ф.218, 1349 - Письмо М.М. Замятниной к М.А. Бородаевской от 24 июля 1910 г.
33. ЦГИА, ф.98, оп.1, №2302
34. ПСС-VIII. №128.
35. СПбОА РАН, Ф. 282, оп. 2, д. 87, л. 1. ПСС-VIII. №129.
36. Давидсон-1992. СС. 158-160. Давидсон-2001. СС. 206-209.
37. Африканский дневник. С.264-265.
38. Давидсон-1992. СС. 163-169. Давидсон-2001. СС. 211-217.
39. СПбОА РАН, Ф. 143, оп. 1, д. 65, л. 371. ПСС-VIII. №130.
40. Первоначальную историю второго дневника, впервые полностью публикуемого в этом номере, подробно изложил его владелец при "выборочных" публикациях (Бронгулеев-1988, сс.84-85 и Бронгулеев-1995, сс.316-319). О его дальнейшей судьбе написал А.Давидсон (Давидсон-2001, сс.200-201). К счастью, новый владелец дневника М.Е.Кудрявцев, был не столь закрыт, как В.Бронгулеев. Он подарил ксерокопию и фотокопию дневника Аполлону Борисовичу Давидсону, лучшему специалисту по Африке Гумилева. Дневник в этом номере публикуется с его любезного согласия. В отличие от первого (и единственного) "Африканского дневника", несколько десятилетий пролежавшего у родных Гумилева в Бежецке (что его и спасло), судьба "записных книжек сложилась драматично. Долгое время после расстрела Гумилева оставшиеся бумаги хранила А. Ахматова. Но тучи сгущались, хранить бесценные реликвии становилось опасным. В 30-е годы, находясь у Мандельштамов в Воронеже, Ахматова передала все бумаги на временное хранение Сергею Борисовичу Рудакову (1909 - 1944) (вместе с бумагами Мандельштама и самой Ахматовой). О печальной судьбе этого уникального собрания подробно рассказала Э.Герштейн (Эмма Герштейн "Мемуары". СПб, ИНАПРЕСС, 1998. СС. 74-195). Долгое время считалось, что этот архив исчез во время войны, после гибели на фронте С.Рудакова. Однако позже стало известно, что все сохранилось у его вдовы Лины Самойловны Рудаковой-Финкельштейн (1906 - 1977). Она распродала его по частям, в частности, "Записные книжки" были проданы В.Г. Данилевскому, у которого их купил В.В. Бронгулеев. Интереснейшую "детективную истории о появлении этого архива в "продаже" поведал М.С.Лесман (Нева, 1990, №7, сс.183-190). Его рассказ особенно любопытен тем, что Лесман упоминает еще один "Африканский дневник", мельком показанный ему вдовой. Если он не ошибался, то существовал более ранний, "Египетский дневник". Рассказ об этом у Лесмана звучит так: "...Меж тем "Хозяйка Медной горы" уже снова рылась в своем портфеле и наконец вытащила общую тетрадь в черной клеенчатой обложке и дала ее мне, Я с нарочитой небрежностью открыл тетрадь и тотчас понял, что поединок мной проигран со счетом 100 : 0 в ее пользу. На одной из страниц был набросок неизвестного мне стихотворения, рядом план дороги к Большой пирамиде, дальше меню обеда... Не надо было быть большим специалистом, чтобы понять: в моих руках никогда никем не виденный дневник путешествия Гумилева по Египту..." Однако, по моему мнению, с учетом "эффекта неожиданности" и того, что на "изучение" документа Лесману было предоставлено, буквально, несколько секунд, речь в его рассказе шла как раз об этих "Записных книжках". За упоминаемую Лесманом "пирамиду" вполне мог сойти увиденный им эскиз похода с "пирамидальной" горкой, обозначающей Харрар, неизвестный автограф - стихотворение "Когда вступила в спальню Дездемона", (см. ниже [86]) а за меню он мог принять либо "французский" рецепт, либо какие-либо из "хозяйственных" записей - все расположено на соседних страницах. А что касается "общей черной тетради"... Во-первых, листки могли быть вложены в такую обложку, а во-вторых, они сами выглядели, как "черные" - обгоревшие по углам. Хотя полностью отрицать возможность существования "Египетского дневника" я не могу, но вряд ли мы об этом когда-либо узнаем.
41. Давидсон-1992. СС. 175-184. С учетом публикации новых африканских документов, публикация хранящихся в Музее антропологии и этнографии описей, как и полная публикация хранящихся там же экспедиционных фотоснимков с описаниями, сделанными спутником Гумилева Колей Сверчковым, становится чрезвычайно актуальной.
42. Ковас - местное название одного из слуг, встречается и в "Африканском дневнике", с.281 (там - "кавос", но, видимо, правильно - "ковас").
43. Музейное описание - по Давидсон-1992, с.181. 1. Будчь - деревянная палица, во время независимости Харрара служила оружьем; больше не в употребленьи. Цена 1 таллер. Харрар.
44. Музейное описание - по Давидсон-1992, с.181. 2. Карáбо - бубен, в который ударяют, когда поют духовные стихи; употребляется главным образом на семейных торжествах. Цена 2 т. Харрар.
45. Музейное описание - по Давидсон-1992, с.181. 3. Кабалла - ступка с пестиком и ложкой; в ней толкут кат (чад мокáчь) листья кустарника, культивируемого в садах под Харраром. Кат заменяет мусульманам опьяняющие напитки. Рабочие уверяют, что не могут с утра стать на работу, если не пожуют листьев ката. Часто их жуют и днем. В малых дозах он действует как кокаин, вызывая нервное возбужденье. Истолченный в ступке он представляет густую грязно-зеленую кашу, которую едят ложкой. В таком виде она действует гораздо сильнее, вызывая бессонницу, временный идиотизм и через несколько дней религиозные виденья. Его в таком виде едят только духовные и ученые, то периодами по неделе, по две. Цена 2 т. Харрар.
46. Музейное описание - по Давидсон-1992, с.179. 5. Гибет - чернильница, при ней два пера (калам). Деревня в Анниа близ Уаби. 10 пиастров. Здесь наблюдается некоторое несоответствие, так как чернильница в "Записной книжке" была приобретена в Харраре 17 мая, а в деревне около Уаби Гумилев оказался 17-18 июня. Там он посетил местную школу, приобрел ряд школьных предметов, возможно, и еще одну чернильницу (см. "Дорожную записную книжку")
47. Музейное описание - по Давидсон-1992, с.179. 6. Уха - доска для обученья детей грамоте. Деревня в Анниа. 12 п. Здесь такое же несоответствие, как в [46].
48. Скорее в сего, именно приобретенные здесь вещи упомянул Гумилев и в конце "Африканского дневника": "...И в доме матери коваса при турецком консульстве я сам копался в зловонной корзине для старья и нашел там много интересного...". Безусловно, такие предметы, как переплетные принадлежности, переплеты для книг, портфель были ему очень интересны.
49. Музейное описание - по Давидсон-1992, с.180. 8. Лебебкай - набор инструментов для переплетного мастерства в холщовом мешке. Три орнамента из кожи носорога, которые надавливают на сырую кожу переплета, четыре деревянных инструмента для тисненья и подравниванья. Цена 3 таллера. Харрар.
50. Музейное описание - по Давидсон-1992, с.180. 9. Джедди - пять старых переплетов, один портфель для бумаг, один пергаментный транспарант. Цена 1 т. Харрар.
51. Музейное описание - по Давидсон-1992, с.180. 17. Китаб-дуфан (книга-дерево) - деревянная подставка для книги. Шейх-Гуссейн. 2 т. Опять же, несоответствие места и времени, как в [46] и [47]. В Шейх-Гуссейне путешественники были 26-27 июня.
52. Музейное описание - по Давидсон-1992, с.178. 18. Габата - деревянное раскрашенное блюдо. На нем невеста на свадебном празднестве обносит всех присутствующих, начиная с жениха, напитками и сластями; стакан ставится посередине, сласти идут кругами; кажется, это имеет символическое значение введения женщины в обязанности хозяйки и прислужницы. Харрар. 1 т.
53. Музейное описание - по Давидсон-1992, с.180. 20. Мальфата - прядильная машина, пять кольев, подставка, рукоятка, барабан, железный стержень; сделана лет пятьдесят тому назад; теперь делают такие же, но проще и мало, так как ремесло вытесняется привозными тканями. Харрар. 3 т. Эту прядильную машину Гумилев упомянул и в "Африканском дневнике": "...Эта охота за вещами увлекательна чрезвычайно: перед глазами мало-помалу встает картина жизни целого народа и все растет нетерпенье увидеть ее больше и больше. Купив прядильную машину, я увидел себя вынужденным узнать и ткацкий станок..."
54. Музейное описание - по Давидсон-1992, с.180. 24. Абакай - разрисованный лист со стихами из Корана; его выдают как награду школьникам в день окончания школы, наклеенным на доску формы № 17; их рисует один специальный художник харрарит. Ц. 2 т. Харрар.
55. История приобретения и этого предмета подробно изложена в "Африканском дневнике" (с.280-281): "...Для того, чтобы достать священный здесь предмет - чалму, которую носят харрариты, бывавшие в Мекке, мне пришлось целый день кормить листьями ката (наркотического средства, употребляемого мусульманами) обладателя его, одного старого полоумного шейха...". Про "аулиа" смотрите в заключительных строках "Дневника" (с.283).
56. Музейное описание - по Давидсон-1992, с.178-179. 32. Каисо - лук с веревочной тетивой, при нем гобойя, колчан с приделанными к нему двойными ножнами для кинжалов и с пятью отравленными и тремя неотравленными стрелами; - фаллат. Из лука стреляют, держа его перпендикулярно к земле и рогами к себе; стрелу держат между согнутыми указательным и средним пальцами правой руки. Лук выделывается и употребляется в центре Сомалийского полуострова; исчезает с каждым днем. Стрелы отравляются специальными мастерами, которые живут в пустыне и скрывают не только секрет приготовления яда, но и самое ремесло, так как их презирают, как людей, получивших свое знанье от дшиш - злых духов. Харрар. 8 т.
57. Музейное описание - по Давидсон-1992, с.179. 41. Дчеба - кнут; им жених ударяет невесту в день свадьбы, перед тем как стать ее мужем, в знак своего полного господства над нею; если мужчина ударит им другого мужчину, это высшее оскорбление, какое может быть нанесено, и обидчик должен заплатить обиженному пеню в пять лошадей. Джиджига. Ц. 1 т.
58. Музейное описание - по Давидсон-1992, с.179. 58. Амарти - кольцо, традиционный подарок галласских женихов своим невестам, которые носят его на шее на шнурке и снимают навсегда в день свадьбы. Харрар.
59. На этой странице записи резко отличаются от предыдущих; сделаны кратко и наспех, с помарками. Это список вещей, собранных в походе. А предыдущие записи относятся к предметам, собранным во время подготовки в Харраре.
60. Дега - высокогорная область (2400 - 4600 м) альпийских лугов в Эфиопии с относительно прохладным климатом.
61. Из словаря Эфиопские термины: рас - высший начальник; азмач - крупный военачальник; дедж-азмач - азмач передового полка; фитаурари - титул военачальника, командующего авангардом; кень-азмач - азмач справа, средний начальник; гра-азмач - азмач слева, младший начальник; баламбарас - титул коменданта крепости, расположенной на вершине труднодоступной горы, амбы.
62. Мелканья - правитель участка страны, владелец земли с правом использовать труд проживающего на земле населения (Д.А. Ольдерогге. Абиссиния. М.-Л., 1936. с.154).
63. Битвадад (у Ахмара) - или бехт-вадад - первый министр двора, главное лицо при дворе и первый советник царя в важнейших делах (Эфиопские термины)
64. Кат - см. [45]; дурра (или дурро) - хлебное сорго, из него пекут местный хлеб, инжера, и делают квас - теля.
65. В современных описаниях Харэра найти Тоомские ворота не удалось. До сих пор древний Харэр окружен глухими каменными стенами, в которых имеется, по разным источникам, от 5 до 7 ворот. Обычно их называют по выходящей из города дороге. Гумилев покидал (как и впервые туда входил) Харэр либо через западные, либо через северные ворота, по дороге на Дире-Дауа и Аддис-Абебу, ведущую в провинцию Шоа - скорее всего, через Шоанские ворота.
66. Нагадрас - буквально, "глава купцов", заведующий торговлей, базаром и купцами.
67. Абдулай - упомянутый в дневнике (с.270) "...харарит Абдулайе, знающий лишь несколько французских слов, но зато имеющий своего мула, как начальник каравана..."; Горикьян - также упомянутый в дневнике (с.278) знакомый армянин-землевладелец: "...На следующее утро наш знакомый армянин, коммерсант из окрестностей Харара...".
68. См. Африканский дневник, с.278. "...Мы поужинали китой (мука, размешанная в воде и поджаренная на сковородке, обычная здесь еда в пути)..."
69. Подробно этот участок дороги от Дире-Дауа до Харрара, вдоль упомянутых горных озер, описан в "Африканском дневнике", сс.273-274.
70. На современной карте - Гара-Мулета, 3381 м.
71. Местная растительность; дуккуль - это, скорее всего, растущее в Эфиопии растение дука (или куммель, мимузопс) - раскидистое дерево, с красноватыми ветвями и красными листьями, блестящими с верхней стороны и опушенными снизу).
72. В течение многих лет русским доктором в Абиссинии оставался А. Кохановский, с которым Гумилев встречался в Аддис-Абебе в 1910 году; однако в начале 1913 года, не поладив с Чемерзиным, он вернулся в Петербург и, возможно, Гумилев встречался с ним перед отъездом в Абиссинию. Имени нового "русского доктора" Гумилев почему-то не назвал, однако, по всей видимости, странная фраза про сказки Гримма относится к нему.
73. Кола - (колла), нижний, наиболее жаркий высотный пояс (высота до 1700 м) Эфиопского нагорья, температуры достигают 40 градусов и выше.
74. Местные этнонимы, нагади - народность, а шангали, одно из племен, но в Абиссинии, видимо, это слово соответствовало понятию "раб"; на одной из привезенных и хранящихся в музее фотографий (воспроизведенных в данной публикации) изображены два знатных абиссинца, и, как указано в перечне Коли Сверчкова - "сзади молодой раб из племени шангалей" (Бронгулеев-1995, с.315).
75. Судя по "Деловой записной книжке", это было первое приобретение в походе; смотрите №61, элемту - подойник с крышкой, деревня в пустыне Аниа; из этого следует, что у Гумилева было четкое разделение этих двух записных книжек.
76. Смотрите №63 в "Деловой записной книжке".
77. Смотрите запись на развороте 11 первой записной книжки - "Нура-Гуссейн - Арусси".
78. Цифра 12 явно относится к номеру приобретенного в походе предмета; в общем списке, в первой "Деловой записной книжке" эта "машина" значится под №64.
79. Уаккине - один из ашкеров (слуг) экспедиции, видимо, уроженец области Уолло, раположенной севернее Харрара. Большую часть ее территории занимает Данакильская пустыня. Интерес Гумилева к этой провинции не случаен. Вспомним начало "Африканского дневника", первый вариант предложенного им, но отвергнутого Академией, плана путешествия: "...У меня есть мечта, живучая при всей трудности ее выполнения. Пройти с юга на север Данакильскую пустыню, лежащую между Абиссинией и Красным морем, исследовать нижнее течение реки Гаваша, узнать рассеянные там неизвестные загадочные племена...".
80. Единственный раз, когда Гумилев проставил в "Походном дневнике" точную дату, спустя ровно месяц, на 31 день пути. Это дата позволила восстановить и все остальные - 4 июля по ст. стилю, или по-местному, по новому стилю (проставлена первой) - 17 июля. Это была крайняя южная точка маршрута экспедиции, где, как следует из последней сохранившейся, писавшейся в Харраре, 4 главы "Африканского дневника", Гумилев побывал в прошлый раз, в 1911 году. Смотрите "Вторые неакадемические комментарии". Далее экспедиция повернула на север и двинулась назад.
81. Правильно Гоба, центр провинции Бале, где расположен национальный парка Эфиопии "Бале-Маунтинс" с одной из наиболее высоких горных вершин, Бату (4310 м) горной системы Мендебо, откуда берет свое начало река Уаби.
82. См. №70 в первом дневнике. Эта ваза - последний занесенный в список предмет, купленный Гумилевым и переданный в музей.
83. Про "нагади" - см. [74]; бруски каменной соли служили в Абиссинии "разменной монетой" - эквивалент таллера.
84. Война-дега - буквально "Виноградный пояс", средний высотный пояс Эфиопского нагорья, между поясами колла и дега, от 1700 до 2400 м.
85. Тота - видимо, местная растительность. Личность m-r Rey, в отличие от "русского доктора", встреченного в начале похода, установить удалось. Это - известнейший английский исследователь, чиновник Sir Charles Fernand Rey (1877-1968), Чарльз Фернанд Рей. У него, начиная с начала 20-х годов, масса публикаций про Абиссинию: Unconqured Abyssinia, Charles F. Rey, 1923; известная книга, 1935 года: "The Real Abyssinia". Быть может, и в его работах обнаружится след этой встречи.
86. Автограф этого стихотворения воспроизведен в Бронгулеев-1988, с.81 и Бронгулеев-1995, с.318. Однако точная его расшифровка не приведена ни в одном издании. Сильно отличающийся вариант, с названием "Дездемона", впервые опубликован в журнале "Нива", 1913, №46, 16 ноября (ПСС II, №112; приведенные в разделе "Варианты" строки этого автографа даны с ошибками). В комментариях Гумилев-1991-1, с.557, его расшифровка содержит пропуски. Поэтому приведем вариант из второй записной книжке полностью (с полным сохранением "авторской" орфографии).

    
    
    Когда вступила в спальню Дездемона
    И трепеща застежки расстегнуть (?)
    В тоске старалась вспомнить что-нибудь
    Иное - розы, краски небосклона,
    Могучий мавр высокий как колонна,
    Ей дерзко руку положил на грудь,
    И на постель осмелился толкнуть
    И обнажить нетронутое лоно.
    Напрасно стон плачевный (?) подожди
    Из полусмятой вырвался груди
    В глазах сверкнули слезы... было поздно
    И, задыхаясь, думала она
    Ах верно в день когда шумит война
    Такой же он загадочный и грозный.
    

87. Давидсон-1992, сс. 184-187.
88. СПбОА РАН, Ф. 142, оп. 1, д. 65, л. 334.
89. СПбОА РАН, Ф. 142, оп. 1, д. 66, л. 162.
90. СПбОА РАН, Ф. 4, оп. 2, д. 26, л. 9.
91. Давидсон-1992. СС. 65-67. Давидсон-2001. СС. 148-150
92. Заключительные строки из вошедшего в сборник "Шатер" стихотворения "Абиссиния" - ПСС-IV, №10, сс.27-29.
93. Ганюшкина Т. И. и др. Музей антропологии и этнографии // Изд-во "Аврора", Ленинград, 1973. - С. 19.
94. Давидсон-1992. СС. 175-184. Давидсон-2001. СС. 223-227.


Автор благодарит за помощь в работе А.Б. Давидсона и Н.М. Иванникову.
А.Б. Давидсон предоставил для публикации "Записные книжки" Н. Гумилева.
Н.М. Иванникова оказала неоценимую помощь в их расшифровке и комментировании.

© E. Stepanov

back

top