Владимир Кейдан
Русские застолья в Риме:
взгляд изнутри и снаружи
Вино лилось, вино сверкало;
Сверкали блестки острых слов,
И веки сердце проживало
В немного пламенных часов.
Евгений Боратынский
Эти материалы посвящены не культуре русского застолья, и не вариациям национальной кухни, перенесенной в Италию эмигрантами. Застолье в Риме - лишь формальный параметр, по которому были отобраны архивные и мемуарные материалы с целью ограничить объем публикации. Речь пойдет о встречах, беседах русских и итальянцев, объединенных одним обстоятельством - все они произошли за столом, и их содержание сохранилось для истории не только в воспоминаниях участников, но и было зафиксировано чутким ухом агента итальянской спецслужбы. Как участник проекта "Dizionario on-line dell'emigrazione russa in Italia (1900-1940)" Министерства научных исследований и университетов Италии по программе PRIN (I Programmi di Ricerca di Interesse Nazionale) автор взял на себя просмотр, фиксацию и каталогизацию документов секретных досье, заведенных спецслужбами на русских эмигрантов и их итальянских друзей. Исследовались фонды Direzione Generale della Pubblica Sicurezza (DGPS) под рубриками А16 (наблюдение за иностранцами), А11 (наблюдение за русскими) и Dipartimento della Polizia Politica (POLPOL), хранящиеся в римском Archivio Centrale dello Stato (ACS).
В дооктябрьский период особое внимание уделялось нелегальным встречам российских революционеров, готовящимся заговорам (реальным или мнимым) и инакомыслию во всех слоях общества. Разумеется, источник (секретная агентура) и адресат (руководство служб безопасности) определили специфику этих текстов - недоверие государства к собственным гражданам и иностранцам в условиях ограниченной демократии, военного положения и угрозы терроризма до 1922 г., а впоследствии, в период фашизма, стремление к тотальному контролю над обществом. Под наблюдением находились не только политически ангажированные иностранцы и их итальянские друзья, но и большинство деятелей культуры российского происхождения, которые a priori подозревались в подрывной деятельности. Тем не менее, эти сведения в сопоставлении с воспоминаниями участников и посторонних наблюдателей, позволяют построить выпуклую картину частной и публичной жизни русских эмигрантов в Италии первой половины ХХ века. Настоящая работа является лишь коллажем из наиболее ярких материалов, и, возможно, эскизом будущих систематических исследований каждой из затронутых тем.
Мы ограничимся временными рамками 1906-1944 гг., пространством Вечного города, и исследуем события, берущие свое начало за столом, в римских тратториях, ресторанах и на пирах в частных домах.
Первая из документально зафиксированных встреч группы российских и итальянских подданных произошла 7 октября 1906 г. в ресторане гостиницы "Эсквилин" на виа деи Поцци №1 (Garbatella). В центре ее - русский социалист Иван Тимковский, приехавший в Рим для организации здесь Русской секции Союза трудящихся (Associazione del lavoro), и член редакции газеты "Аванти" Паоло Сгарби, оба участники съезда Римского Социалистического союза на улице Марморелле (Casilina). Аналогичные группы были организованы в Неаполе и Турине. Это первое объединение русских рабочих в Италии просуществовало недолго из-за нелегальности, нестабильности и политической пассивности контингента (1). В самой России революционное движение пошло на спад, и многие активисты радикальных партий вынуждены были эмигрировать.
В январе 1908 на улице делле Дзоколетте "состоялось собрание представителей всего спектра русских революционеров (от эсеров до кадетов) с целью создания клуба для встреч революционеров всех мастей, под руководством неназванного лица" (и вероятного информатора полиции - ВК), которого согласно донесению "всегда можно найти в Траттории, а по вечерам в кафе "Кастеллино" на площади Венеции" (2).
Это была только организационная подготовка. Резкое повышение террористической опасности со стороны российских эмигрантов наступило в 1909 году на фоне разоблачения провокаторской деятельности в руководстве Боевой организации партии социалистов-революционеров Евно Азефа. В свою очередь ощутимый удар по полицейской агентуре нанесли чиновники по особым поручениям Михаил Бакай (1907-1908 гг.) и Леонид Меньшиков (1909-1911 гг.). Выехав за границу, они опубликовали имена около 400 платных осведомителей Охранного отделения, чем нанесли непоправимый ущерб всему политическому сыску на много лет вперед. На октябрь 1909 был намечен официальный визит в Италию российской императорской семьи по приглашению итальянского монарха Витторио Эммануэля III. Российский посол в Риме Извольский получил анонимное письмо, содержащее резкие угрозы в адрес Николая II, которое было передано руководству итальянской полиции:
"Я предупреждаю Вас, что Его Величеству угрожает неизбежная смерть. Заранее организованная группа заговорщиков решила убить Царя. Все участники поклялись совершить эту акцию, во что бы то ни стало. Даже если первое покушение не удастся, будет совершено второе, третье... Мы собрались в Риме в количестве 20 человек: 5 итальянцев, прекрасных стрелков из револьвера, того же типа из которого был убит Король Умберто; 2 француза, 5 немцев, 5 испанцев, 2 австрийца и поляк. Все двадцать получили университетское образование, это хорошо воспитанные господа, одетые в модную дорогую одежду. Остальные заговорщики рассредоточены по основным австрийским и итальянским городам, находящимся по маршруту следования царской фамилии. Всего нас около сотни. Ни австрийская, ни итальянская полиция не в состоянии помешать нашему заговору. Следовательно, вам не удастся сохранить жизнь вашего Царя. Это обещаем вам мы, анархисты! Если Царь решит направиться в Италию, он будет убит. Наш заговор согласован с Русскими революционными комитетами в Риме, Париже и Петербурге" (3).
Это письмо, по-видимому, должно было изменить планы железнодорожного маршрута в пользу морского пути, чтобы создать условия для теракта с помощью подводной лодки. Планы покушения с помощью микросубмарины и ее технические характеристики опубликованы к.и.н. К.Н.Морозовым, в статье "Нет веры в револьверы": эсеровская террористическая техника и планы "авиационного" и "подводного" покушения БО ПСР на Николая II в 1907-1911 гг. во время его европейских визитов. Реализация проекта оценивалась в 70 тыс. рублей, которые предполагалось добыть с помощью экспроприации, сорвавшейся из-за ареста осенью 1907 г. руководителя всей операции.
Итальянские социалисты, внешне не поддерживавшие террористов, организовали мощную агитационную компанию в парламенте, прессе и в рядах профсоюзов. Был организован специальный "Комитет противодействия царскому визиту", с филиалами во многих городах Италии, устраивавший митинги, демонстрации и распространявший антицаристские листовки (4).
Тем не менее, Николай II прибыл в Италию морским путём через Анкону, оставив семью в России. Сухопутный маршрут до Рима был проделан императором и его свитой по железной дороге, вдоль которой каждые 50 метров стоял карабинер, а все промежуточные станции были оцеплены и закрыты для входа пассажиров. 22 октября король и царь прибыли в Рим. После краткого отдыха торжественная процессия, состоящая из пяти закрытых автомобилей, которую возглавили оба монарха и мэр Рима Эрнесто Натан, направилась от Царской резиденции на проспекте Кастро Преторио, 68. Проехали по улице Национале до гостиницы "Ла Паче", затем свернули на улицу Пилота, площадь Треви, площадь Испании. Здесь к ним присоединился барон Михаил Корф, поверенный в делах России. Отсюда они двинулись по улице Кондотти, площади Колонна и площади Капраника и достигли Пантеона около 3.30 пополудни. Здесь произошло возложение памятного венка на могилу Короля Умберто I (5) .
Программа пребывания царя в Риме во избежание беспорядков на этом закончилась, на следующий день после краткого банкета в узком кругу придворных монархи прибыли в Раконидже, королевский замок под Турином. Здесь их встретила демонстрация противников визита, одним из организаторов которой был 18-летний социалист Пьетро Ненни (1891-1980), будущий лидер партии, который в тот день был впервые арестован. Здесь, в замке, в обстановке секретности был подписан договор между Италией и Россией о сохранении status quo на Балканах и о взаимном соблюдении территориальных интересов, положивший начало перехода Италии из Тройственного союза с Германией и Австро-Венгрией в Антанту.
Этот внешнеполитический разворот четвертый год наблюдал и регулярно комментировал римский корреспондент российской правой газеты "Новое время" Михаил Семёнов. В молодости он слыл левым, сторонником марксизма, в 1897 издавал журнал "Новое слово", в котором печатались Ленин, Плеханов и Горький. За публикацию рассказов последнего журнал был закрыт к концу года. В 1904 он вместе с поэтами В. Брюсовым, Ю. Балтрушайтисом и предпринимателем и переводчиком Сергеем Поляковым стал одним из основателей символистского журнала "Весы". Начиная с 1900 года он большую часть жизни проводит в Европе, выбрав судьбу вечного студента, скитается по университетам Германии и Швейцарии, изучает философию, и историю искусств, но так и не получает никакого диплома. Далее нам придется не раз обращаться к двум сериям его мемуарных очерков на итальянском языке, первую из которых он издал отдельной книгой - Bacco e sirene (1950), а фрагменты второй Mulino d'Arienzo были опубликованы в газете Il Giornale, (ottobre-dicembre 1951) (6). Значительная часть этих мемуаров посвящена именно дружеским пирам, большим любителем которых был автор, и по жанру они относятся именно к застольным рассказам.
Вернёмся к визиту Николая II. Восемью месяцами ранее было совершено преступление, как выясняется, связанное с будущим приездом монарха. В связи с этим преступлением имя Семёнова впервые всплывает в криминально-политическом контексте. Загадочное убийство иностранца в феврале 1909 г. в Риме несколько месяцев держало в напряжении итальянскую полицию, но так и осталось нераскрытым. 15 февраля 1909 г. в пансион на улице Фраттина вошел неизвестный, записавшийся в журнале гостей под именем Владимир Тарасов. Он снял номер на четвертом этаже и заплатил задаток за неделю вперед. Вечером того же дня он вновь появился в сопровождении двух мужчин, которые принесли с собой длинный дорожный сундук. Все трое были уже навеселе, так как по дороге зашли в находящийся неподалеку винный погребок "Золотой грот", в чём Тарасов признался хозяйке (отметившей сильный иностранный акцент), и он же приказал горничной принести им в номер кувшин вина и стаканы. К полуночи двое из гостей, пошатываясь, спустились вниз и, сказав, что выйдут прогуляться, удалились. К утру гости не вернулись, но хозяйка, зная, что в номере остался третий гость с тяжелым сундуком и деньги внесены, не волновалась. Дверь в номер была закрыта. Прошла неделя, и жильцы из соседних комнат начали жаловаться на тяжелый запах на 4-м этаже. Вызвали полицейского, и он в присутствии хозяйки и слуг открыл дверь запасным ключом. Запах исходил от сундука, стоящего у кровати. Полицейский поднял крышку и все с ужасом увидели втиснутый в узкий сундук скрюченный труп молодого мужчины, тронутый разложением.
В течение полутора месяцев труп был выставлен для публичного опознания в специальной морозильной камере под стеклом в морге Поликлиники Умберто I. Все итальянские газеты ежедневно публиковали новые догадки, подозрения и версии относительно жертвы и убийц, впоследствии опровергаемые. Лишь через полтора месяца труп был опознан по этикеткам на одежде и отпечаткам пальцев покойника. (первый случай использования дактилоскопии в следственной практике!). Им оказался член Польской партии социалистов, Эдмунд Тарантович (7), сбежавший из краковской тюрьмы, где ожидал исполнения смертного приговора за убийства нескольких полицейских во время ограбления банков. Ради сохранения жизни Тарантович под следствием выдал многих соучастников и организаторов налётов. Есть основания предполагать, что боевая организация устроила побег и направила его в Рим, чтобы дать ему шанс "искупить вину перед товарищами по партии" путем организации покушения на российского императора во время его визита. В случае, если Тарантович останется жив и сумеет скрыться после покушения, его обещали с чужим паспортом переправить в Америку. Однако агенты Охранного отделения, внедренные в круги российских эмигрантов-эсеров в Италии, получили задание без лишнего шума устранить профессионального террориста. В день его прибытия во время ужина с друзьями в пансионе он был отравлен цианистым калием, добавленным в бокал вина. Так показала медицинская экспертиза. Итальянская полиция, которая давно вела наблюдения за друзьями Тарантовича и знала об их работе в качестве двойных агентов, была предупреждена об этой операции и не дала довести следствие до конца, чтобы не раскрыть агентурную сеть в среде русских революционеров, о чем позже свидетельствовал миланский квестор А. Бонди (8) .
В мае в газете "Трибуна" было опубликовано факсимиле анонимного письма, автор которого на неправильном итальянском языке предлагал полиции вызвать для допроса по делу об убийстве двух русских, проживающих в Риме: графа Валентина Зубова, историка искусства и коллекционера, и дворянина Михаила Семёнова, журналиста. Зубов к тому времени покинул Италию и не был допрошен, а Семёнов явился на допрос, в ходе которого ему была предъявлена визитная карточка с его именем, найденная при тщательном обыске в номере жертвы.
Протокол допроса, как и всё следственное дело об убийстве, через два года было закрыто и по закону впоследствии уничтожено, так как не было доведено до суда "за ненахождением виновников преступления". Во время допроса Семёнов (по его словам) неожиданно опознает по почерку автора анонимного доноса - это российский подданный Моисей Берлянд из Кишинева. В изданном через 30 лет (!) мемуарном очерке Семёнов так описывает их первую встречу и диалог:
"Однажды осенним вечером 1909 года сидел я, как обычно, в третьем зале кафе "Араньо" (9) и читал "Новое время" (10), единственную поступавшую сюда русскую газету. Вдруг подходит к моему столу кудрявый рыжеватый блондин высокого роста, типично еврейской наружности.
- Я вижу, вы русский. Позвольте один вопрос. Я собираю деньги в фонды будущей русской революции и в помощь бедным русским революционерам, - говорит он, доставая подписной лист.
- Я противник революции в России и не симпатизирую русским революционерам, - ответил я (11).
- Я и не ожидал другого ответа от человека, читающего эту грязную газету, - парировал незнакомец и, бросив на меня ненавидящий взгляд, удалился. (11)
Газета "Новое время" была по преимуществу газетой антисемитской. Я уже достаточно давно жил в Италии, занимался художественными исследованиями и поисками материалов для Института Истории искусств, который мы с моим другом графом Валентином Зубовым задумали открыть в Петербурге".
Как утверждает Семёнов в своем мемуарном очерке, по настоянию Римского квестора он возбудил в Римском трибунале иск против Берлянда о клевете и оскорблении своего достоинства. Через два месяца в еще не до конца отстроенном римском Дворце Правосудия состоялся суд, на котором на стороне Семёнова выступил известный адвокат Иньяцио Шимонелли (12), а Берлянда защищал сенатор Сальваторе Барцилаи (13). Были допрошены десятки свидетелей защиты, показания которых сводились к тому, что Берлянд просто безответственный болтун, которого надо простить, учитывая его молодость и страдания, выпавшие на его долю на родине (он был свидетелем страшного Кишиневского погрома 1903 г.). Суд, тем не менее, признал подсудимого виновным и приговорил его к четырехмесячному заключению (включая уже отбытое предварительное) и последующей высылке из страны. Так закончилась эта история официально, но на всю последующую жизнь Семёнова она наложила клеймо соучастника убийства, подозреваемого к тому же в шпионаже.
В 1914 г. Семёнов проводил семью в Россию, а сам до конца жизни (1952) остался в Италии. Живший до этого времени за счет процентов с капитала жены (дочери крупного текстильного фабриканта), он теперь сам должен зарабатывать на жизнь. Как человек весьма контактный, обладающий даром очаровывать, эмоционально привязывать к себе людей и умело использовать этот дар, он погружается в бурную жизнь повесы, одновременно поддерживая связи в кругах русских политэмигрантов во Франции, Италии и Швейцарии. Состоятельные друзья охотно поддерживают внезапно лишившегося всех источников доходов Михаила. Римляне того поколения запомнили его в застольях с художниками и писателями в большой зале кафе "Араньо", и на скамье трактира "Гамберо". В три часа ночи друзья всегда могли найти в его квартире блюдо с вяленой треской неизвестного происхождения и бутылку вина (14).
Сам автор так вспоминает об этом периоде: "Всё моё достояние состояло во множестве знакомств, которые я завязал в художественном мире Рима. Я научился с первого взгляда оценивать стоимость и товарность картины. Друзья-художники приносили мне на комиссию свои работы, которые я продавал с большой прибылью коллекционерам, и платил художникам после продажи. В качестве конторы и салона я пользовался таверной "Аличаро" недалеко от мавзолея Августа, исчезнувшей в ходе реконструкции Рима. Здесь я принимал клиентов, и за мраморным столом, с непременным кувшином вина, заключал с ними сделки. Таким способом я кое-как перебивался" (15).
Главным местом артистических встреч и дискуссий в Риме первой трети ХХ века было кафе "Араньо" на виа дель Корсо, где также часто бывал Семёнов: "С Капри, где я тогда снимал небольшой домик, я приезжал в Рим навестить художников, заходил в кафе "Араньо", подсаживался к столу Кардарелли (16), Барилли (17), Бальдини (18) и разговаривал с ними об искусстве, о женщинах".
Из письма М. Семёнова к своему шурину С. Полякову (19) следует, что он был хорошо осведомлен о жизни и в русской художественной среде Рима:
3 марта 1915. Рим.
Дорогой Сергей,
пользуюсь случаем, -- едет в Россию Хвощинский, у которого в прошлом году мы с тобой завтракали, -- чтобы написать несколько строк. Очень прошу тебя оказать мне небольшой кредит на необходимые для меня книги, о которых пишу Василию. Пусть он все затраченное на меня записывает. Мне с "Нового времени" за статьи и корреспонденции придется получить довольно значительную сумму, которую я и попрошу со временем перевести на "Скорпион", и из этих денег ты возьмешь затраченные на книги.
Я веду монашеский образ жизни. Уже около четырех месяцев ничего не пью и чувствую себя много лучше. Много работаю - для "Нового времени" и имею еще целый ряд литературных планов. Очень подружился со Стравинским, о котором тебе уже писал один раз (20). И странно, при всей моей музыкальной нечувствительности, музыка Стравинского для меня доступна и легка для понимания. Он много написал вещей в чисто русском народном стиле, особенно ему удалась "Щука", где преобладают подобные мотивы (21). Теперь работает над музыкальной мистерией, где также основой служат древнерусские духовные стихи (22). Дягилев все еще здесь, но скоро уезжает в Испанию (23). Нижинский застрял в Будапеште. Он женат на венгерке.
Русская колония начинает редеть, ибо вызвали запасных до 35 лет, поэтому-то и едет Хвощинский, он офицер-кавалергард. Завтра ждем возвращения Алексеева (24), который едет вместе с Бавастро (25) и Сергеем Прокофьевым, последний - молодой русский композитор. Он везет для Дягилева хореографическую работу, либретто к которой написано Сергеем Городецким (26). Италия всё ещё non è decisa (27) воевать, но, как мне кажется, и чему много разнообразных признаков, принуждена будет наконец решиться" (28).
За Семёновым всю оставшуюся жизнь, которую он прожил в Италии (ум. в Неаполе в 1952, похоронен в Позитано) следовало непредъявленное обвинение в убийстве и шпионаже, сохранившееся в его полицейском досье. Семёнов понимал, что за ним ведется слежка и так писал об этом: "В артистических кафе, которые я часто посещал вместе со своими друзьями, я постоянно чувствовал присутствие шпиков, которые следили за каждым моим высказыванием, записывали и передавали их в контрразведывательные службы, которые подозревали и хотели видеть во мне шпиона" (29).
Действительно, за Семёновым было установлено наблюдение, его передвижения, связи и публичные высказывания фиксировались и заносились в досье:
"Префектура Рима. Высокочтимому Министерству Внутренних дел. В Секретный отдел Комитета Общественной Безопасности. Кабинет. От Префекта Рима
22 мая 1916
Русский журналист Де Семенофф Микеле, о котором пойдет речь в этом письме, проживает в Италии уже больше 10 лет, он римский корреспондент петербургской газеты "Новое время", часто посещает Зал печати на пл. Сан Сильвестро. Весьма привержен вину, поэтому каждый вечер ходит в питейное заведение Ремо Фарнети на улице Гамберо, где перед журналистами и другими посетителями этого заведения произносит речи о теперешней войне, при этом не всегда проявляет симпатию и объективность по отношению к Союзникам. Его громкие критические высказывания направлены особенно против Англии, которую он обвиняет в инертности, потому что она якобы занимается только ростовщичеством во вред другим воюющим странам Антанты.
В зале печати он заявил, что проблема Адриатики не является исключительно итальянской проблемой, поскольку для ее решения необходимо сотрудничество всех югославских народов, в особенности сербов, которые уже давно мечтают иметь коммерческий и военный проход через наше восточное море. В общем, демонстрируя свое недружелюбие к нашим национальным стремлениям, он проявляет большее уважение к югославским народам и в особенности к сербам.
Мне известно, что в марте текущего года он побывал в Позитано в компании художника Сократе Карло, проживающего в Риме на улице Пьетралате, 12".
Наконец судьба дала Семёнову возможность проявить свои организаторские таланты, художественную интуицию и связи в итальянской артистической среде. В октябре 1916 г. в Рим прибыл Сергей Дягилев со своей компанией "Русские балеты" (30), куда входили Л. Ф. Мясин (31), художники Л.С. Бакст (32), М.Ф. Ларионов (33) и Н.С. Гончарова (34), которые должны были создать эскизы декораций и костюмов к балету "Русские сказки" (35).
Рим для Дягилева стал мастерской для подготовки новых спектаклей и главным штабом. Сезон оказался очень оживленным и насыщенным для компании, которая вследствие внутренних конфликтов разделилась. Остались только коммерческие связи с заокеанскими гастролёрами. Большая часть компании под руководством Вацлава Нижинского (36), находилась в это время в турне по США. Вместо "изменника" Нижинского Дягилев назначил Мясина главным солистом и хореографом европейской труппы. 17 танцоров с Леонидом Мясиным во главе, прибыли в Рим вместе с Дягилевым, чтобы довести до совершенства вдали от нескромных глаз и выпустить на сцену балет "Парад", революционную новинку прошлого парижского сезона (37). Помимо хореографов, танцоров и композитора Эрика Сати (38) в постановке участвовали поэт и режиссер Жан Кокто (39), написавший сценарий, и Пабло Пикассо, отвечавший за сценографию и костюмы. Позже к ним присоединился приехавший из Парижа Игорь Стравинский (40).
Во время гастролей Дягилев всегда нанимал на временную работу расторопного, практичного секретаря из местных жителей, обладающего влиятельными связями, чтобы возложить на него всю тяжесть технических хлопот, - так же он поступил и в Риме.
Семёнов, старый знакомый Дягилева по "Миру искусства", сам пришел поприветствовать его и предложить свои услуги, которые были им с восторгом приняты. Он так вспоминает об этом: "Исполнилась моя многолетняя мечта - снова работать вместе с Дягилевым. Думаю, никакой другой русский не мог бы лучше меня удовлетворить разнообразные и прихотливые потребности труппы. У меня уже был опыт в этой области, я свободно говорил по-итальянски, и потому на протяжении двух лет я занимал рядом с Дягилевым ведущую позицию, в основном занимаясь подбором наиболее новаторских художников, которых можно было привлечь к работе" (41).
В первую очередь Дягилев поручил ему разместить труппу, что он и исполнил, учитывая все поставленные передо ним условия: для Дягилева снял апартаменты в Палаццо Теодолли (42), танцоров разместил в отеле "Минерва" (43), около Пантеона. Кокто и Пикассо, предпочитавшие независимость, остановились в "Отель де Рюсси" (44). Закончив с этим, он бросился на поиски большого помещения для репетиций балетов и упражнений танцоров, для которых Дягилев пригласил из Турина знаменитого хореографа Энрико Чеккетти (45). Естественно, он мог бы арендовать театр, но это стоило бы очень дорого, и вряд ли способствовало бы сохранению репетиций в секрете.
Ему пришла в голову гениальная идея: уговорить руководство крупнейшей страховой компании "Ассикурациони Дженерали", сдать "Русским балетам" за умеренную цену огромный подвальный этаж их главного здания, расположенного на Площади Венеции (46). Этот подвал в самом центре Рима со всех точек зрения был идеально подходящим местом.
Итальянский биограф Семёнова Карло Найт передаёт устное воспоминание Семёнова: "Штаб-квартирой была избрана знаменитая "Третья зала" кафе "Араньо". Здесь в редкие часы отдыха встречались Дягилев, Мясин, Бакст и Семёнов, чтобы обсудить текущие дела и предаться сентиментальным воспоминаниям" (47).
Участник этих застолий Леонид Мясин вспоминает: "У меня была комната на Корсо, и я часто заходил в соседнее кафе "Араньо", где Михаил Семёнов, в прошлом музыкальный критик из Санкт-Петербурга, проявлявший огромный интерес к "Русскому балету", проводил значительную часть времени за курением сигар и питием доброго старого кьянти. Он был давним другом Дягилева, и мы втроем коротали послеполуденное время, вспоминая Россию и обсуждая новые балеты" (48).
Помещаем репродукцию рисунка Пикассо, датированного 1917 годом, по изданию Зервоса (49), на котором изображены Семёнов, Бакст и Дягилев.
Дягилев приглашает работать над декорациями к балетам многих виднейших представителей художественного авангарда, таких как Джакомо Балла и Фортунато Деперо, которых Семёнов приводил к нему. Так получилось, что именно он, благодаря своим знакомствам в артистическом мире, сыграл главную связующую роль в контактах между дягилевской труппой и итальянскими футуристами.
Желая привлечь его внимание к своему творчеству, они устраивали для Дягилева и его артистов приёмы, приглашали его на выставки и в свои мастерские (50). Возникло соперничество и интриги за право сотрудничать со знаменитой русской труппой (51).
Бруно Пассамани о М. Семёнове: "Михаил Семёнов, первый ангел-хранитель Деперо, впоследствии определил судьбу художника на путях римского авангардизма тех лет. <…> Семёнова ценил Дягилев, которого тот сопровождал в поездках по Европе, сотрудничая с ним в проекте "Русские балеты" (52).
Билеты на вечернюю римскую премьеру были заранее раскуплены, что было добрым предзнаменованием. Представление открылось балетом "Женщины в хорошем настроении" (53). Балет в классической традиции не мог не встретить одобрения публики. Но совсем по-другому была встречена другая новинка, "Фейерверк" на музыку Стравинского и по сценарию футуриста Дж. Балла. Это абсолютно не традиционный, новаторский спектакль был принят в штыки (54). В конце, когда занавес опустился, и танцоры вышли на авансцену раскланиваться, ожидая аплодисментов, публика ответила ледяным молчанием. Это был удар для Дягилева. Такого с ним еще ни разу не случалось. Он подумал, что светская публика, пришедшая на премьеру, слишком консервативна и малокомпетентна в новейших течениях искусства. Однако и на следующих четырех спектаклях неудача повторилась. Раздосадованный Дягилев расторг контракт с Ф. Деперо, уже исполнившим большую часть декораций к балету "Парад", чем поставил его на грань полного разорения: почти все его картины и инсталляции были конфискованы в счет долга за аренду мастерской. Затем он приказал возвратить сценарий балета Дж. Балла и взыскать выплаченные за него деньги (55).
* * *
Топография русских застолий была хорошо известна Римской полиции. В анонимной докладной записке в Секретный отдел были перечислены все наиболее посещаемые русскими эмигрантами рестораны, траттории и бары:
"На виа делла Кроче 71 существует винный погребок ""Goldknebe" (Grotta d'Oro, Золотой грот)", посещаемый иностранцами, в особенности немцами и русскими, находящимися в стесненных финансовых условиях.
На виа делла Вите, напротив виколо дель Моретто ранее существовала "Таверна Русса" (Русская таверна), которая полтора года назад переименована. Ее посещают старорежимные русские артисты.
Уже 15 месяцев на виа Колоннетте, находится "Капанна Русса" (Русская хижина).
На той же улице в доме 27 существует "Чирколо руссо" (Русский кружок), который возглавляют старорежимные русские. Здесь же устроена столовая для малоимущих, которой заведует адмирал Иванов, а субсидирует ее знаменитая княгиня Юсупова.
На виа Франческо Криспи существовует другая "Таверна русса", которую держит театральная актриса Бавастро, ее посещают русские художники, танцовщики, актеры.
В переулке Рупе Тарпа (у Капитолия) есть погребок, примыкающий к винному магазину под названием "Гротта нера", где чаще всего бывают немцы и старорежимные русские.
Еще одно заведение, посещаемое русскими, албанцами и сербами - пивная "Paszkowski" (Пашковский), на виа Фиренце, угол виа Национале.
Лица славянского происхождения часто посещают также кафе "Лату", находящееся в смежном помещении с баром и табачной лавкой на виа Терме ди Диоклециано; а также кафе "Гранд-Италия" на площади Эзедра и бар "Номентано" во внутреннем дворике Ворот Пия (Porta Pia). Во всех этих местах установлено регулярное пристальное наблюдение (56).
В 1920-30 гг. Семёнов по-прежнему вращается в высших литературно-артистических и политических кругах Рима, что подтверждается в воспоминаниях писателя Либеро Альтомаре (Ремо Маннони): "С начала 1928 года я по стечению обстоятельств неоднократно встречался с Маринетти. Это происходило по вечерам в траттории "Аличаро", у мавзолея Августа, за церковью Сан Карло на Корсо. Это было типично римское заведение со специфическим интерьером, кухней и винами из Лацио, завсегдатаями которого были гурманы обоего пола: простолюдины, буржуа и разноязычные снобы. Разумеется, за посетителями велось наблюдение тайными агентами OVRA (тайная политическая полиция Муссолини - ВК). Как-то вечером я был приятно поражен, встретив здесь генерала Умберто Нобиле (57) и Маргариту Сарфатти (58), за соседним столом сидели писатель Альберто Спаини, доктор Франко Росси и русский журналист М. Семёнов с женой, Руджеро Вазари и какие-то беженцы из Далмации, среди которых выделялся резкий профиль авиатора Келлера, друга Г. Д'Анунцио ‹…›" (59)
В годы окрепшей диктатуры Муссолини Семёнов стал завсегдатаем застолий на вилле основателя Национального Трудового банка (BNL), министра финансов Артуро Озио (60), где был сотрапезником высших военных, государственных и партийных чиновников фашистской Италии, не раз выручавших его из казалось бы безвыходных положений.
Началась эта дружба со случайного знакомства с хозяином дома, о котором Семёнов рассказывает так: "Однажды я сидел в Риме в кафе "Араньо" с художником Бартоли (61). Мы обсуждали, где бы можно было выпить по стакану хорошего вина.
Я вспомнил, что за Порта Сан Панкрацио на Яникульском холме, рядом с виллой Дория Памфили была пьемонтская остерия, где я частенько выпивал отличного бароло, так что я предложил Бартоли взять такси и поехать в эту остерию.
- О, должно быть, дела идут прекрасно! - подумал я, когда мы вошли во двор домика, где располагалась остерия, перед которым стояло несколько личных автомобилей, владельцы которых играли в бочче.
- Дайте нам бутылку того бароло, которое вы держите в погребке там, внизу, - сказал я официанту. - Я помню, что ваши запасы хранятся как раз там.
- Извините, но остерии здесь больше нет, - ответил он. - Это частная вилла.
- Черт возьми! А что здесь теперь делается? Мы уже отпустили машину, и теперь придется возвращаться в город пешком, - ворчал я, направляясь к выходу.
- Эй, Борода! Что ты там бормочешь? Чего хочешь? - крикнул мне один из игроков.
- Еще бы мне не бормотать, - ответил я. - Мы сюда приехали, чтобы выпить по стакану бароло, а вместо этого приходится уходить пешком, так и не промочив горло!
- А ты хочешь именно бароло? Подожди немного. А не хочешь лучше фрейзы? - Принесите ее, - обратился мой собеседник к прислуге.
Подали вино. Вся компания собралась вокруг нас, и стали знакомиться.
"Сенатор такой-то, а это сенатор …, а это депутат …, генерал..." Присутствовал также один влиятельный мраморщик из Каррары, тогда как хозяином дома, как выяснилось, был хорошо известный римский банкир.
Начали пить, и вскоре завязалась общая беседа. Через пару часов стол был заставлен пустыми бутылками. Кто-то сказал, что проголодался. Я вызвался сделать яичницу.
- А ты вправду сумеешь ее приготовить?
- Я умею готовить всё. Могу даже приготовить вам роскошнейший обед!
- Невероятно! Это просто подарок судьбы, поскольку наш Дон Пеппино (один из присутствующих) совершенно не умеет готовить. Может только мясо отварить.
Яичница имела большой успех. Я рассказал присутствующим о своем старом поваре Никандре (62), который научил меня готовить. Пошли гастрономические разговоры. Меня стали в шутку величать "князем".
- Давайте завтра организуем здесь пробный обед? Увидим, правду ли говорит "князь" или смеется над нами, - предложил мраморщик из Каррары, который казался бывалым малым.
Я принял вызов.
- Хорошо. Мне даже будет приятно.
На следующий день в десять утра за мной прислали машину. Шофер и слуга, приехавшие на ней, сказали мне:
- Хозяин просит Вас купить свежей икры и русской водки, и вообще, не скупиться на расходы. Вы можете покупать все, что хотите, и составить меню по своему вкусу. Все будет оплачено. Приглашенных будет около десятка.
Мы поехали за покупками, а потом отправились на виллу. Я велел поставить икру и водку в лед и принялся за готовку. Мне хотелось приготовить что-то действительно необычное.
К половине второго стали прибывать приглашенные, среди которых был и один министр, тогда как все прочие были из тех, с кем я подружился накануне.
Обед как никогда удался. Пили водку и вина разных сортов. После обеда одна часть гостей отправилась играть в шары, а другая в карты. В четыре снова подали Фрейзу. Когда пришло время расставаться, банкир спросил меня:
- А завтра что ты нам приготовишь?
Мне не хватило духу отказаться. Все были со мной так любезны!
На следующий день за мной снова пришла машина, и так установился обычай, который просуществовал много лет. Слава о наших обедах быстро облетела Рим, на обед часто приходили министры; завсегдатаями на наших обедах были Бастианини (63), Роберто Фариначчи (64), иногда Чано (65), Беллуццо (66), Боттаи (67) Россони (68) и т.д. Множество самых разных людей стали напрашиваться к нам на виллу в гости, в том числе, разумеется, и агенты контрразведки и политической полиции (69). Приходили многие депутаты, академики, затем появились писатели, музыканты, художники, но хватало также и аферистов и рыцарей удачи, вроде Иларио Постале (70) и Гвидо Альберго (71), которых притягивало к банку (72). Иногда за стол садилось по двадцать и даже двадцать пять человек" (73).
Началась Вторая Мировая война, Семёнов продолжает регулярно посещать виллу Артура Озио, участвовать в дружеских застольях и… передавать в ОВРА информацию о хозяине и его друзьях. До нас дошли доносы на участников этих пиршеств, составленные внедренными в эту компанию секретными агентами OVRA; по крайней мере часть из них восходит непосредственно к Семёнову.
Рим, 29 февраля 1940 - XVIII ф.э. Секретно.
Из безукоризненного источника в кругу ближайших друзей Артуро Озио, поступают сведения, что Генеральный Директор Национального Трудового банка предсказывает в весьма мрачных тонах ближайшее будущее Италии. Он предвидит голод, беспорядки на экономической почве, инфляцию, сырьевой кризис и острый недостаток продуктов питания. Своими катастрофическими предчувствиями и ожиданиями он делится с широким кругом своих друзей, которые воспринимают всё это всерьёз и вероятно распространяют далее, поскольку их выражает столь высокопоставленный и ответственный государственный муж.
Рим, 12.04.1940. Секретно.
Г-н Артуро Озио <...> в кругу ближайших друзей и сотрапезников хвастался, что его положение "неуязвимо", потому что он "даёт заработать" самому Чано и детям Муссолини. По его утверждениям большая часть важнейших государственных деятелей приходятся ему близкими друзьями. Но не все они убеждены в его "неуязвимости". Они сообщают, что Озио оставляет после себя слишком много "грязи", чтобы быть спокойным и уверенным в себе (74).
Одно донесение неожиданно выбивается из ряда компрометирующих:
Рим, 28 июня 1940. СЕКРЕТНО.
Как нам стало известно, Артуро Озио, Генеральный Директор Национального Трудового банка, который около месяца тому назад выражал свой скептицизм по поводу итальянской политики и предсказывал её финансово-экономический крах, сейчас вдруг стал ярым сторонником того мнения, что Италия движется в оптимальном направлении, что победа стран Оси над Союзниками будет скорой и всесокрушающей, и что Италия извлечет из этой победы огромную экономическую выгоду, которая даст толчок резкому подъёму её промышленности. Это отречение от прежней позиции подтверждается информацией от "белого русского" доктора Микеле де Семенофф, личного друга Озио (75).
"Мои отношения с банкиром испортились, - вспоминает Семёнов в книге - бросив пить вино, я перестал находить удовольствие в приготовлении еды, и вместе с тем потерял к нему всякий интерес. Между тем моя жизнь в тот период была несколько скрашена моим знакомством и потом дружбой с авиатором Гвидо Келлером (76).
Однажды футурист Вазари (77) привел его в "Аличаро" вместе с бродячим музыкантом, которого Келлер случайно встретил в Остии. Этот музыкант играл на одном инструменте, состоящем из бычьего пузыря и приделанной к нему струны, и был настоящим виртуозом. Келлер пришел от него в восторг и вскоре уже не расставался ни с музыкантом, ни с нашей компанией.
Он обыкновенно нам рассказывал очень комичным образом о своих приключениях и подвигах времен первой мировой войны; морщил нос, подобно охотничьим собакам, улыбался, хохотал. Его приключения общеизвестны; существует целая литература, которая о них повествует, и я мог бы добавить к этому лишь немногое. Из-за своей взъерошенной кудрявой шевелюры, неухоженной бороды и кривого носа он был похож скорее на абиссинца, чем на итальянца, и действительно его часто принимали за опасного иностранца.
Однажды вечером по его просьбе я организовал в остерии "Аличаро" небольшой банкет, на котором должен был петь русский певец Садыков (78) и играть на аккордеоне Рамм (79). Пришло много людей, среди них были такие знаменитости, как Умберто Нобиле и сама Маргерита Сарфатти. Мы пропели и прошумели до рассвета, но Келлер так и не появился. Что же произошло? На следующее утро он, наконец, показался и рассказал, что по дороге к нам, стоя на трамвайной площадке, он заметил рядом с собой красивую девушку. Тут же он начал строить ей гримасы; испуганная девушка поспешно вышла из вагона, он - вслед за ней вдогонку, не замечая, что его, преследуют два агента, которые следили за ним ещё в трамвае из-за его необычной внешности. Келлера арестовали и продержали в комиссариате целую ночь. Все это время он только и делал, что протестовал и ругал, не выбирая слов, Муссолини за отвратительную организацию его полиции, и требовал, чтобы дуче немедленно позвонили и лично сообщили о его аресте. Агенты пребывали в неведении и даже отдаленно не могли предположить, с кем имеют дело, и только утром, связавшись с начальством, узнали, что задержали известного летчика Келлера, героя последней войны и товарища Д`Аннунцио по походу на Фьюме.
Келлер любил рассказывать самые невероятные истории относительно этой кампании.
- Вы думаете, что мы с Д`Аннунцио взяли Фьюме? Полная ерунда! Все происходило куда проще: в Падуе был некий дом, которым заправляла одна немка из Фьюме, подобравшая прекрасный ассортимент девиц, так что все военные, расквартированные в этом городе, регулярно посещали ее заведение. Дела у немки шли просто замечательно, и, подкопив деньжат, она решила вернуться в родной город. Забрала с собой всех своих девиц и возвратилась на родину. Все офицеры, чувствуя себя брошенными и покинутыми, поспешили вслед за ней… и заняли Фьюме! Вот как было дело. Поверьте мне, что только мое объяснение этого события является действительно историческим! Ни Д`Аннунцио, ни я здесь не при чем!" (80).
Пауза в застольях на вилле Озио вскоре закончилась, Семёнов продолжает: "Мало по малу я вернулся к старому спутнику своей жизни, вину, и чувствовал себя помолодевшим, окрепшим. Вернулась и радость жизни, так что, когда я бывал в Риме, я начал опять частенько встречаться со своим другом - банкиром.
Я тогда жил в Риме. Однажды вечером я включил радио, чтобы послушать последние новости, и вдруг совершенно неожиданно услышал то, что мне показалось невероятным! Я ушам своим не мог поверить! Итак, до того дня существовал мой банкир, но после того дня его больше не было! Одного жеста хватило, чтобы за одну секунду убрать его с должности, которую он занимал, и заменить другим человеком (81).
На следующий день я пошел к нему, чтобы выразить свое сочувствие.
Я застал его лежащим на диване, без штанов, как обычно, но с ручкой и толстой тетрадью в руках!
- Что ты делаешь?
- Пишу стихи!
И он стал читать мне прекрасные звучные стихи, написанные им самим (82).
Потом мы вышли прогуляться в сад. Скосили немного травы перед домом, поиграли с собаками. Все происходило мирно, без крика и ругани. Банкир стал кротким, как ягненок (83). Что за чудо произошло? Даже вместо того, чтобы обозвать кретином, он назвал меня другом".
Нельзя отказать Семёнову ни в любви к поэзии, ни в тонком гастрономическом вкусе, ни в мастерстве описания итальянской кухни, ни в искреннем чувстве благодарности... Приглашенный в 1912 году в дом мэра сардинского поселка Доргали Семёнов более чем, через 30 лет, сумел вспомнить все гастрономические подробности этого сардинского ужина и описать его в своих мемуарах. Прошло еще 60 лет после публикации двух последних абзацев, и это яркое и сочное описание сардинских блюд стало началом туристического проспекта, рекламирующего сардинскую национальную кухню (84):
"Ужин был непритязательный, но мог удовлетворить утонченный вкус знатока гастрономии. Сначала подали варено-копченую кабанью ветчину с пюре из каштанов и тонким, крепким соусом замечательным на вкус, и потом перед каждым сидящим за столом поставили по круглому глиняному горшочку под крышкой. Когда я поднял крышку, я ощутил запах горных трав, розмарина и можжевельника, а в горшочке была запеченная в вине куропатка со свежими оливками и седаном.
Прошло больше тридцати лет с того скромного ужина в поселке Доргали, затерянном в горах, но я помню и никогда не забуду ни этих куропаток, ни этих добрых и сердечных хозяев! Они, как живые, стоят перед моими глазами. Ужин завершился овечьим сыром со слезой, гранатами, орехами, изюмом, айвой, жареными каштанами и различными сардинскими винами: каннонао, верначча, ольена, моника и другими, имена которых я не запомнил" (85).
Последняя воля Михаила Семёнова была вполне в стиле всей его жизни. Перед смертью он выразил желание быть похороненным в Позитано, и чтобы в погребении участвовали бы только его друзья-рыбаки (86). Так и сделали. Этим рыбакам он оставил полмиллиона лир, но не для того, чтобы каждый из них истратил свою часть на себя, а чтобы в каждую годовщину его смерти они собирались за столом хорошо выпить и вкусно поесть в его память и честь. Они собрались только один раз. На оставшиеся деньги на могиле Семёнова поставили бронзовый бюст.
Примечания:
© V. Kejdan
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
