Полина Поберезкина
Римские мотивы в "Прологе" Анны Ахматовой
Поездку в Италию в конце 1964 г. Ахматова прямо обозначила как один из импульсов к написанию "Пролога": "Вероятно, недавно случилось нечто, что позволило мне вспомнить, казалось, навсегда потерянную рукопись. То ли цвет неба над Римом, то ли стук вагона в Альпах, то ли запах каких-то допотопных духов, уже совершенно неизв<естно> где и всего вернее во сне" [1]. За двадцать лет после возвращения из Ташкента это было первое дальнее и южное путешествие (см. сравнение с другим - паронимическим - югом: "Подъезжаем к Риму. Все розово-ало. Похоже на мой последний незабвенный Крым 1916 года, когда я ехала из Бахчисарая в Севастополь, простившись навсегда с Н. В. Н<едоброво>, а птицы улетали через Черное море" [2]). Стихи из "Пролога", опубликованные в июне 1964 г., Ахматова читала в Таормине: "Завтра - вечер. Буду читать стихи из "Пролога""; "Вечером в отеле стихотворный концерт. Все читают на своих языках. Я решила прочесть по тексту "Нового мира" три куска из "Пролога", о чем, кажется, уже писала Вам" [3].
Итальянская тема в пьесе имеет две явные доминанты - дантовскую ("Помня место дантовского круга, / Словно лавр победного венца", "И "больше не читавшая" Франческа / О первенстве заботилась своем" и т. д.) и римскую. Рим предстает как эпоха в мировой истории и культуре:
Кажется, я был твоим убийцей
Или ты… Не помню ничего.
Римлянином, скифом, византийцем
Был свидетель срама твоего.
Средний компонент триады (инерция "Поэмы без героя"), иллюстрирующей евразийскую судьбу России, отсылает прежде всего к Блоку (как к блоковскому стихотворению "Перед судом" восходит и предпоследняя, тоже троичная, строка поэтического фрагмента - "Грешная, преступная, пустая" [4]). Рим и Византия ("Новый Рим") - Запад и Восток; Ахматова помнила бытовавшую среди эвакуированных писателей формулу - в стихотворении "Из цикла "Ташкентские страницы"" ("То мог быть Стамбул…") и в "Прозе о Поэме": "Я начала ее в послеежовском опустелом Ленинграде (в мой самый урожайный 1940 год), продолжала в "Константинополе для бедных" - Ташкенте (кот<орый> был для нее волшебной колыбелью) <…>" [5]. Однако для Ахматовой было существенным противопоставление не католичества и православия, а язычества и христианства: "Она ответила, что Рим - это для нее город, где язычество до сих пор ведет войну с христианством" [6].
По-видимому, не случайно "защитники" героини "Пролога" - орел Федя, юродивый Вася, гримерша Фрося (Стеша), уборщица Настя - имеют греческие имена из православных святцев, в то время как незаконные наследницы ее поэтической славы и земного имущества - Бэлла Гусакова (со значимой оговоркой в фамилии: "великой дочери нашей родины Бэлле Гуталиновой" [7]) и буфетчица Клава - латинские. Комический эффект обусловлен не только географическим несоответствием итальянского "Бэлла" и русского "Гусакова" (Ахматову раздражали подобные сочетания [8]), но и стилистическим: "красивое" женское имя и пренебрежительный оттенок слова, из-за которого поссорились Иван Иванович и Иван Никифорович. Во фрагменте "Буфетчица Клава" иронически упоминаются Венеция и латынь: "И Клава мило ныряла в венецианскую двуспальную кровать, на которой в прошлом сезоне Отелло душил не менее знаменитую Дездемону <…>"; "Кроме того, Клава уже несколько раз (враги говорят - четыре, друзья - два) была на ул. Радио, где лечилась от (диктую трудное лат<инское> названье болезни по буквам: Зина, Аленушка, Петя, Ольга, й (Ирод)" [9]. Присутствие Клавдии в православном ономастиконе нивелируется называнием царской династии Иродов; ранее это имя прозвучало в "Последней розе": "Мне с Морозовою класть поклоны, / С падчерицей Ирода плясать" (ср. во втором действии "Пролога": "Голос: Я был с тобой столько раз - и когда ты молилась Маргаритой и плясала Саломеей <…>"; "То меня держал ты в черной яме, / То я голову твою несла, / Оттого, что был моим Орфеем, Олоферном, Иоанном ты…" [10]).
С гонениями на первых христиан связана, на наш взгляд, и ремарка "Театр величиной с Колизей". Русская литература неоднократно обращалась к данному сюжету: так, исторический рассказ для детей "Мученики Колизея" Евгении Тур с 1884 по 1914 г. выдержал 9 отдельных изданий. Среди поэтических воплощений темы - "Христианка" ("Спит гордый Рим, одетый мглою…") Надсона и "Лейтенант Шмидт" Пастернака:
О государства истукан,
Свободы вечное преддверье!
Из клеток крадутся века,
По колизею бродят звери,
И проповедника рука
Бесстрашно крестит клеть сырую,
Пантеру верой дрессируя,
И вечно делается шаг
От римских цирков к римской церкви,
И мы живем по той же мерке,
Мы, люди катакомб и шахт.
В эпоху тирании тема неизбежно актуализируется. В разговоре о Марии Стюарт: "И подумайте только, как ее прославляли и возвеличивали, словно христианку, растерзанную львами на арене Колизея по приказанию Нерона" [11]. Комментируя итальянскую фотографию: "Это бюст императора Нерона, видите, он вполоборота, он отвернулся? Говорит: "Ахматова? Не слыхал, не знаю. Вот Сапфо - слышал"" [12]. Раневская записала после возвращения Ахматовой из Италии: "Анна Андреевна с ужасом сказала, что была в Риме в том месте, где первых христиан выталкивали к диким зверям. Передаю неточно - это было первое, что она мне сказала <…>" [13]. В Риме родилось четверостишие о преемнике Нерона и строителе Колизея, призванное оценить не столько древнеримскую, сколько советскую историю в год свержения Хрущева:
И это станет для людей
Как времена Веспасиана,
А было это - только рана
И муки облачко над ней.
18 дек<абря> 1964
Рим.
Ночь
Разумеется, судилище над героиней сопоставимо с событиями, происходившими на арене римского Колизея, но нельзя исключить влияние местных реалий, ведь первое действие ахматовской пьесы разыгрывается в ташкентских декорациях. Как во многих городах Российской империи, в Ташкенте был свой "Колизей" - цирк-варьете, построенный в 1911 г. на средства предпринимателя Г. М. Цинцадзе. В 1930-х гг. в здании на ул. "Правды Востока" (в нескольких кварталах от ташкентских адресов Ахматовой) открылся Концертный зал им. Я. М. Свердлова Узбекской государственной филармонии.
Современный Рим введен в "Пролог" посредством киноцитаты [14]: "В этой тринадцатой ее квартире нам побывать не пришлось, во-первых, потому что в такие районы ходить небезопасно даже днем, затем, по слухам, лестница, кажется, из известного фильма "Рим в 11 часов"". Вопреки предположению С. А. Коваленко [15], в этой фразе скрыты не ташкентские, а московские обстоятельства, причем адрес указан с топографической точностью - лестница к тринадцатой квартире [16] дома 17 на Большой Ордынке: "3 января 57. В комнате новые зеленые обои. Зато лестница совсем развалилась. Анна Андреевна дала ей прозванье: "Рим, 11 часов". В самом деле, не знаешь, куда и ногу поставить"; "4 апреля 59. <…> Ордынскую лестницу больше не назовешь "Рим в 11 часов". Она хоть и грязная, но не в развалинах" [17].
Фильм Джузеппе Де Сантиса "Roma, ore 11" (1952) получил в Советском Союзе не только зрительское, но и официальное признание. В конце 1953 г. Александр Довженко оценивал его на страницах "Правды": "Подчас - в небольшой, правда, мере - увлечение деталями и дробностью показа приводит художников к натурализму, как, например, показ изувеченных рук и ног девушек на обвалившейся лестнице в прекрасном, полном обличительной силы фильме "Рим в одиннадцать часов"" [18]. После выхода картины на советский экран Де Сантис посетил СССР по приглашению Министерства культуры: "Несколько лет назад, кажется в 1955 году, я побывал в Ленинграде. Узнав, что в одном из кинотеатров показывают мой фильм "Рим, одиннадцать часов", я отправился туда, чтобы побыть в зрительном зале среди простых зрителей. Меня интересовала реакция советской публики на этот фильм, имевший довольно большой успех в других странах. К моему удивлению и радости, я увидел, что советские люди реагируют на картину точно так же, как французы, итальянцы, англичане. <…> Разве никогда не случается, что здание или лестница дома рушится из-за бездарности строившего их архитектора или из-за недоброкачественности строительного материала? Разве при социализме невозможно все это? Конечно, возможно. Иначе это было бы не общество, находящееся в постоянном развитии, а чудо" [19]. В 1958 г. сценарий и материалы к фильму вышли в Москве отдельным изданием [20].
В 1962-1964 гг. Де Сантис работал над первой советско-итальянской картиной "Они шли на Восток", его имя регулярно появлялось в печати [21]. В феврале 1965 г. "Литературная газета" поместила в одном номере "Страницы из дневника" Де Сантиса ("<…> 1952 год, испуганные машинистки - снимается фильм "Рим, 11 часов" <…>") и запись беседы с Ахматовой, сделанную Е. Осетровым: "Ко мне, - поясняет Ахматова, - вернулась моя трагедия.
Поймав недоуменный взгляд, Анна Андреевна рассказывает о том, что в настоящее время она интенсивно работает над трагедией "Пролог, или сон во сне". По мысли автора, это произведение должно выразить ее самые сокровенные раздумья о действительности:
...Землю, по которой я ступала,
Желтую звезду в моем окне,
То, чем я была и чем я стала...
Интересна творческая история "Пролога". Трагедия впервые была написана в сорок втором году в Ташкенте, куда писательница была вывезена из осажденного Ленинграда. Произведение состояло из трех частей: первая и третья части были написаны в прозе, вторая - в стихах. В героине "Пролога" - несколько загадочной - угадываются некоторые черты автора. Время действия - военная пора, тыловой город, куда неизбежно и неотвратимо докатывается отзвук войны. Почему трагедия называется "Пролог, или сон во сне"?
Поэтесса знакомит меня с планом произведения. Действие второе начинается с того, что в глубине сцены поднимается занавес, и там - публика, оркестр и сцена. Спящему видится, что перед ним проходит таинственный сон…
Что побудило автора взяться за новую редакцию поэмы?
Дело в том, что самое важное для понимания трагедии действие, написанное в стихах, было в свое время утрачено. Конечно, многое можно теперь восстановить по памяти. Но, воспроизводя старые стихи, автор не может не вносить в них новые мотивы, не говорить об опыте, которого еще не было в ташкентскую пору. Стихи 1964 года не могут не отличаться от стихов 1942 года, поясняет Анна Андреевна. Слишком много событий произошло в минувшем двадцатилетии.
Нет ли у нас оснований считать "Пролог" произведением автобиографическим?
Нет, это не совсем точно. В песенке слепого, которая вошла в трагедию, сказано:
Не бери сама себя за руку,
Не веди сама себя за реку,
На себя пальцем не показывай,
Про себя сказку не рассказывай...
Когда работа над произведением будет закончена?
В настоящее время трагедия близка к завершению. Некоторые стихи из нее уже появились в периодике" [22].
Современный Рим, так же как древний, в "Прологе" таит опасность и угрозу [23]. На наш взгляд, это вполне соответствует итальянским впечатлениям Ахматовой в 1964 г.: "В Риме есть что-то даже кощунственное. Это словно состязание людей с Богом. Очень страшно! (Или Бога с Сатаной-Денницей)" [24].
Примечания:
© P. Poberezkina
|