Александр Кобринский. Дуэльные истории Серебряного века: Поединки поэтов как факт литературной жизни. СПб.: Вита Нова, 2007. - 448 с. - Тираж 1300 экз. / Историко-литературное приложение к серии "Жизнеописания". - Приложение: В. Дурасов. Дуэльный кодекс. - 96 с.

О дуэлях в русской культуре вообще и о дуэлях писателей в частности существует гигантская литература. В этом нет ничего удивительного: гибель Пушкина и Лермонтова сделала поединок явлением чрезвычайной важности для русской литературы. Но опыт ХХ века показал, что эти дуэльные истории воспринимаются доверчивыми читателями как нечто обыденное, родное, почти домашнее. Советскому читателю невозможно было объяснить, что надеть под мундир кольчугу для Дантеса было гораздо хуже смерти и что Мартынов не мог не ответить Лермонтову на издевки. Дело чести в глазах наивного любителя поэзии становилось государственным произволом (или попустительством).

Естественное желание исследователя в такой ситуации - объяснить возможному читателю законы и установления, которым дуэлянты подчинялись и преступить которые не могли. Вряд ли в стране, где героем становится вершитель самосуда, полное объяснение возможно, но все-таки те, для кого человеческий и нравственный законы существуют, получают толковые, как правило, объяснения.

В начале книги, давая краткий исторический очерк русских дуэлей, А. Кобринский, естественно, ссылается на лучшие образцы такой литературы, а прилагаемый "Дуэльный кодекс" Дурасова, которым руководствовались выходившие на поединок в начале ХХ века, делает все законы и обычаи еще более внятными желающему понять. Казалось бы, такие усилия тратятся едва ли не попусту, поскольку в истории русской литературы ХХ века есть лишь одна подлинная дуэль, да и та с самого начала стала предметом насмешек. Однако читателю довольно скоро становится ясным, что сам тип мышления, для которого понятие дуэли не является отмершим, определяет немалое количество эпизодов из этой истории.

Перед читателем разворачивается внушительная панорама поединков: одному реальному вторят недовершенные (как неудавшийся поединок С. Шварсалона с М. Кузминым), разрешенные при участии секундантов (как некоторые дуэльные истории Белого) или самих дуэлянтов, переходящие в третейский (а в советское время - в товарищеский) суд, и так далее, и так далее, вплоть до прославленного мистического поединка черного и белого магов - Валерия Брюсова и Андрея Белого.

Сюжеты эти все относятся к числу известных, а многие - и не только знатокам и собирателям мелочей. Скажем, написанное о дуэли Волошина и Гумилева вполне могло бы составить солидную книжную полку, особенно если учитывать все умножающуюся литературу. Так, автор скорее всего не мог до окончания работы познакомиться с книгой Л. Агеевой "Неразгаданная Черубина" (М., 2006), не слишком научной и не слишком точной, но все же пытающейся выстраивать некоторые гипотезы. Но имеющий отношение к теме материал учтен и осмыслен достаточно полно.

Собственно, принципиально новых материалов в этой книге не так уж и много (хотя с удовлетворением следует отметить, что часто автор сравнивал опубликованные тексты с теми, что находятся в архивах, и исправлял встречавшиеся неточности). Но тот угол зрения, под которым они представлены, остраняет их и заставляет смотреться по-новому. А из того, что печатается впервые, следует, пожалуй, отметить письма Е.И. Дмитриевой (Черубины де Габриак) к А.М. Петровой, до того в подобном объеме, кажется, не цитировавшиеся (к сожалению, не указано место их хранения: ИРЛИ. Ф. 562), 3 больших письма С.А. Соколова-Кречетова к Андрею Белому об их тяжелых ссорах, несколько документов С.П. Боброва (по-настоящему их публикацию оценит лишь тот, кто сталкивался с безумно неразборчивым почерком Боброва), предельно откровенное письмо В.К. Шварсалон к М.М. Замятниной о своих отношениях с отчимом, несколько существенных писем С.К. Шварсалона к Вяч. Иванову. Впрочем, одно из последних нуждается в замечании: 8 января 1913 года Шварсалон попрекает отчима, что тот не исключил из книги "Лепта" обращенные к М.А. Кузмину дружеские стихи. Однако существует письмо Иванова к нему (сохранившееся без начала), которое, кажется, стоит в данном контексте процитировать. Итак:

…вернуться в Россию в случае внешнего разрыва с тобой? Ужели ты воображаешь, что я скрывающийся за границей вор, или боюсь общественного суда, если я чувствую себя честным и правым? Моя совесть спокойна; я знаю, что мы с Лидией верны друг другу и нашей вере, нашему закону перед Богом, каким он нас открывал , -- и этого мне достаточно, чтобы презирать вражду и переносить непонимание. Нет, Сережа, я не понимаю, что может сделать для меня невозможным возврат в Россию, если бы я пожелал вернуться, и еще меньше понимаю, почему этот возврат будет облегчен твоим внешним согласием и затруднен несогласием: как будто от тебя зависит настроить общественное мнение (понятие для меня весьма зыбкое и потому непригодное для того, чтобы служить "кормчею звездою" моего жизненного плавания!), мощно обратить его за или против меня. Твоя дружба со мной была бы истолкована как проявление твоей личности, твоя вражда - также. Люди продолжали бы руководствоваться своими вкусами и понятиями в оценке той и другой. Итак, я искренне не понимаю, что ты хочешь сказать. Некоторый постижимый для меня смысл приобретают твои слова только если я позволю себе (как ни тяжело предположительно приписывать тебе что-нибудь подобное) - истолковать их как - угрозу! Тогда они значат: "Если мы не условимся о внешнем согласии, я выступлю в России мстителем за честь семьи". В этом случае мне остается только предоставить тебе возможность только выстрелить в меня безнаказанно. Заранее предоставляю себя к твоим услугам в любое время и принимаю от брата Веры, который задет мною как сын Лидии, вызов на поединок. В остальном порядочный человек с угрозами врагов не считается.

Что же еще? Запрос относительно напечатанных стихов, обращенных к одному негодяю? Тон запроса, собственно, неправилен, но этим пренебрегу. Во всяком случае, удивлен самонадеянностью мысли, что я обязан тебе в этом деле отчетом. Но так как тебе больно видеть в этом как бы противоречие себе, разъясняю дело охотно. Первым движением моим по получении вестей о подлых действиях этого лица (это было ведь еще до твоего вызова), было распорядиться об исключении стихов. Но потом я взглянул на это иначе и распоряжения не послал, а написал строки Скалдину (на стр. 110), где нарочно сказано: "Ничего не изменю в том, что слагал". Строй этих соображений следующий. Вся книжка ("открыта в песнях жизнь моя") автобиографически откровенна и представляет собою наилучший ответ поднявшимся толкам. Стихи к тому, кто, нужно надеяться, по достоинству оценен "общественным мнением", изображают весьма ярко ту степень любви и доверия, какими он пользовался у нас. Гадость его поведения выступает на фоне этого протокола наших прежних отношений еще рельефнее; а что слова "никого не обвиню" относятся именно к нему, ясно для всех, знакомых с толками. Что это "не обвиню" не имеет смысла "одобряю", также очевидно из последней строфы:

Ты негодуешь? Презирать придет пора;
Пора другая - сострадать.
Впервые ль видишь искаженным лик Добра
И в грязных тернах Благодать?

И что все вышеизложенное принимается и истолковывается в предопределенном мною смысле, вижу, напр., из письма Софьи Михайловны Ростовцевой: "Прекрасна новая книга Вяч. Ив., и истина - последние стихи, к Скалдину". - Напротив, старательное изглажение имени недостойного в этой книжке после 2-го т<ома> "Cor Ardens", только что вышедшего, где дана даже его музыка к одному из самых задушевных признаний, -- было бы только банально-естественно и в результате означало бы молчание о всем происшедшем, т.к. не было бы и заключительных стихов к Скалдину, которые по существу обращены ко всему обществу. Перечитай их; я думаю, ты видишь, что я прав и что не тебе жаловаться на мой исход.

Итак, прощай! Да поможет тебе со временем Бог, молитвами Лидии, рассмотреть за ложным маревом искажения те Добро и Благодать, о которых я говорю.

Вячеслав Иванов (РГБ. 109. 10. 45. Л. 14-15об).

Кажется, предложение поединка отчимом пасынку случай не частый, если не вообще уникальный, и его стоит внести в реестр литературных и окололитературных дуэлей.

Вероятно, стоит исправить и несколько (очень немного!) опечаток или недосмотров. Так, известная переводчица и критик А.В. Гольштейн, жившая в Париже и приятельствовавшая едва ли не со всеми попадавшими туда литераторами, а далеко не только с А.В. Тырковой-Вильямс, в книге ошибочно названа Гольдштейн (с. 133, 329 и указатель). Сборник "Стихи Нелли" вовсе не был издан от имени Н.Г. Львовой (с. 88, 305), а был ей посвящен, причем сделано это было совсем прозрачно: полностью книга называлась: "Стихи Нелли с посвящением Валерия Брюсова", а посвящение звучало: "Надежде Григорьевне Львовой свои стихи посвящает автор". Тем самым автор и Брюсов отождествлялись. Впрочем, не будем искать мелких недочетов. Скажем только о том, что время от времени (хотя тоже в мелочах) автор попадает в плен давно и прочно существующим исследовательским предрассудкам.

В наибольшей степени это сказалось в начале седьмой главы, где излагается ранняя биография Вяч. Иванова и Л.Д. Зиновьевой-Аннибал. Вот что мы читаем: "В 1891 году Вяч. Иванов уже два года как окончил курс в Берлине. <…> В этот-то период <…> он встретил молодую женщину - Лидию Дмитриевну Зиновьеву <…> Зиновьева была замужем…" (С. 327-328). Фамилия этой молодой женщины была отнюдь не Зиновьева (это фамилия девичья), а Шварсалон, по первому мужу. Но замужем она фактически уже не была: в 1893 г. она узнала об измене мужа и вытребовала отдельный вид на жительство, который формально развода не означал, но фактически его подтверждал. И встретились Иванов и Л.Д. Шварсалон в 1894 году, а вовсе не в 1891 и даже не в 1893, как часто утверждается. Далее цитируются прославленная биография Иванова, написанная О. Дешарт, и воспоминания Л.В. Ивановой, согласно утверждающие, что Л.Д. Шварсалон "примкнула к социал-революционерам", "присоединилась к партии эсеров". Однако из курса гражданской истории мы знаем, что ни в конце 1880-х годов, ни в 1891, ни даже в 1894 году никакой партии эсеров еще не было. Согласно Большому энциклопедическому словарю, она существовала с 1901 года, а большой специалист по практике революционного движения и борьбе с ним генерал А.И. Спиридович относил первые попытки объединения к 1897 году. Слова самого А.А. Кобринского: "Вскоре Лидия порывает и с социал-демократией", -- также не могут быть точны, так как общеизвестно, что первый съезд РСДРП начался в Минске 1 марта 1898 года. Никаких упоминаний ни о конспиративной квартире, ни тем более о подпольной типографии, якобы имевшихся в доме Шварсалонов, у современников нам обнаружить не удалось и, видимо, все это нужно считать легендами.

Вряд ли однако можно винить автора, специально не занимавшегося архивными раскопками в области биографии Зиновьевой-Аннибал, в том, что он заимствует свои сведения из авторитетных и общепризнанных источников. Выстроить реальную хронологию ее жизни, а иногда и привести в соответствие сохранившимся источникам сведения о ней - задача будущего.

В общем же книга тщательно документирована, точна в большинстве истолкований и, что важно для жанра далеко не в последнюю очередь, легко и увлекательно читается. Она богато издана, снабжена большим количеством иллюстраций, зачастую малоизвестных, и именным указателем. Так что мы бы не усомнились в рекомендации ее как можно более широкому кругу читателей, интересующихся русской культурой, если бы не существенное препятствие: как и все книги "Вита Новы", она чрезмерно дорога. Но те, для кого это препятствие несущественно, вряд ли будут разочарованы.

© N. Bogomolov

back

top