Наталья Прозорова

СНЫ ПОЭТОВ

астральные путешествия из Коктебеля и Стэнфорда

Природа и смысл сновидений - предмет спорного толкования по сей день. Если во времена античности и средневековья большинство толкователей ощущали в снах глубоко символическую, магическую сторону, то век позитивизма поставил её под серьёзное сомнение.

В поэме "Путями Каина", рисующей развитие человеческой цивилизации, Максимилиан Волошин даёт в главе "Магия" картину, отвечающую его гипотезе пробуждения человеческого разума к "дневному сознанию", сопровождающемуся потерей "сознания сонного":

Когда непробуждённый человек
Ещё сосал от сна благой природы
И радужные грёзы застилали
Видения дневного мира, пахарь
Зажмуривал глаза, чтоб не увидеть
Перебегающего поле фавна.
Но потом,
Когда от довременных снов сознанья
Очнулся он к скупому дню, ослеп
От солнечного света и утратил
Дар ясновиденья...

С конца 19 века сновидения превратились в объекты исследования в области физиологии и психологии сна, но несмотря на рождение теорий Фрейда, Юнга, Фромма, остались по-прежнему мало-разгаданной сферой человеческой психики. В науку проникла мысль о недостаточности "дневного сознания": так надпись, которая украшает гробницу Ньютона:

Был этот мир глубокой тьмой окутан.
"Да будет свет" - и вот явился Ньютон.

в парадоксальном двадцатом веке получила неожиданное юмористическое изустное завершение:

Но Сатана недолго ждал реванша:
Пришёл Эйнштейн - и стало всё как раньше. (перевод Маршака)

Мы живём "здесь и сейчас", знанием своего времени и места в этом мире, который кажется нам реальным. Но это знание- поверхностное; оно даётся нам поверхностью коры головного мозга, где правая сторона рисует картину мира, а левая даёт её поверхностный смысл. Это знание, которым очень гордились материалисты ХХ века школы Сеченова и Павлова, действительно отличает человека от других живых существ, но в то же время отделяет его от постижения того, что скрыто в сердце и в глубоких слоях мозга. Может быть, такое "другое" знание не делает счастливым, но только оно позволяет войти в связь с "ноосферой", с разумом вселенной или Софией.

Чтобы припасть к глубинным знаниям, нужно уметь отъединить кору от глубоких областей мозга, в то же время не теряя с ней связи. Это и значит войти в состояние осознанного сновидения. Таким умением обладали сивиллы Эллады и пророки Всевышнего("Я буду вещать тебе во сне",- говорит Всевышний пророку); им владеют и сейчас тибетские мудрецы... Максимилиан Волошин научился прикасаться к этому знанию в значительной мере благодаря урокам Рудольфа Штейнера.

И хотя давно прошло время сивилл, пророков и магических снов, древнее искусство жизни в сонном сознании отнюдь не умерло. Остались, как считал Максимилиан Волошин, "хранители древнего сонного сознания - поэты..., но они и жрецы нового возврата к сну, который будет вновь доступен, уже сознательно просветлённый дневным сознанием". Эта фраза Волошина из Записных книжек 1905-7 гг. бросает неожиданный мостик в сегодняшний день, текстуально почти совпадая с парадоксом "осознанного сновидения", теорию и практику которого разрабатывает группа психофизиологов под руководством Стивена ЛаБержа на психологическом факультете Стэнфордского университета.

Как показывают исследования в Стэнфорде, "осознанные сновидения происходят исключительно в фазе сна, именуемой стадией быстрого движения глаз (REM-фазе), или "парадоксальным сном". <...> Очень важным психологическим детерминантом того, что происходит как в осознанном, так и в обычном сновидении, является намерение". Сила намерения, внутренняя установка (или каввана в каббале) это то, что сохраняется в глубине размышления учёного, полёта вдохновения художника или молитвы и таясь, вероятно, в глубине мозга, позволяет древнекитайскому генералу, видящему во сне, что он - бабочка, отличить себя от бабочки, видящей во сне, что она - древнекитайский генерал. Этот известный в разных модификациях дзэнский парадокс ухватывает суть осознанности в сновидении. Сновидец в лаборатории ЛаБержа достигает осознанности сновидения с помощью намерения (установки), а контролирует момент своего "прибытия", пользуясь новейшими лабораторными приборами, доступными сейчас любому исследователю. Этому же творческому методу обучали в школах пророков, и это похоже на методику ЛаБержа.

Литературоведение, естественно, имеет дело не со сновидением, а с записью оного, т.е. с текстом поэта-сновидца. Собственно, толчком к настоящим размышлениям послужила книга Елены Айзенштейн "Сны Марины Цветаевой" - пример глубокого проникновения в скрытую в природе цветаевской личности и творчества мучительную дилемму жизни-яви и жизни-сна. СновидЕние служило Цветаевой расширяющим сознание творческим методом. Поэты Серебряного века, в первую очередь, символисты, с большим вниманием и интересом относились к изменённым состояниям сознания, сновидениям в том числе, полагая в них возможность выхода в иную виртуальную реальность. Многие из шедевров Александра Блока, всю жизнь тосковавшего по ясности и прямому, как стрела, пути, рождались из туманов грёз и сновидений ( из хрустального тумана, из невиданного сна), да ещё из той области сумеречного сознания, которую он называл "ни сны, ни явь". Хотя, задолго до Блока не указывал ли проницательный Евгений Боратынский на то же пороговое состояние сознания?

Есть бытие, но именем каким
Его назвать? - ни сон оно, ни бденье...

Сегодня, как и на протяжении столетий, быт многих миллионов людей в Юго-Восточной Азии связан с йогой и практикой медитации, приводящей в "состояние слияния сна и бодрствования" . В Европе сонное сознание исследовалось антропософами и учёными, а в России стало орудием философов и поэтов. С.ЛаБерж, в частности, ссылается на работы русского философа Петра Успенского, изучавшего состояния "полусна".

В Коктебеле в первой четверти прошлого века с лёгкой руки Максимилиана Волошина возник необыкновенный феномен - осознанные сновидения стали как бы образом жизни небольшой интеллигентной общины.

В коктебельском стихотворении Марины Цветаевой 1911 года "Моим стихам, написанным так рано" слегка озадачивают строки: "... ворвавшимся как маленькие черти, в святилище, где сон и фимиам". Первая попытка догадаться о том, что это за святилище, приводит на ум Сивиллу, "специализация" которой - пророческие сны. Это кажется недалёким от истины, учитывая интересы Макса Волошина, у которого Марина в гостях. Да и местоположение Коктебеля совсем близко от входа в Аид, где Сивилла, повидимому, сейчас пребывает. Однако общий реалистический тон стихотворения требует искать ответ не в древней Элладе, а в современности Марины. И тут мы обнаруживаем наиболее вероятный адрес странного святилища в стихах-откровениях Аделаиды Герцык, которую друзья и называли Сивиллой.

Одной рукой глаза мои накрыл,
Другую мне на сердце положил,
Дрожащее, как пойманная птица,
И вдруг затихшее, готовое молиться,
И ждущее Его завет.
Но я не знала, здесь Он или нет,
Лежала долго так, боясь пошевелиться.
И тлела жизнь, как бледною лампадой
Чуть озаренная страница.
Вокруг была прохлада.
Лето 1920

Мистическим сновидцем Аделаида Герцык оставалась до конца своих дней. Её трагическое стихотворение, написанное в Судакской подземной тюрьме, представляет собой монолог Всевышнего, обращённый к рабе Его и воспринятый ею:

Я заточил тебя в темнице.
Не люди - Я,
Дабы познала ты в гробнице,
Кто твой Судья.

Тюремное заключение, грозящее гибелью, - не произвол властей, но испытание, ниспосланное Вседержителем. А заключительные строки автора:

Так чей-то голос в сердце прозвучал
Как сладостен в темнице плен мой стал -

- не оставляют сомнения в том, что и здесь мы имеем осознанное сновидение. Высокий адресат обоих стихов - Единственный.

София Парнок, посвятившая предсмертному сну Аделаиды стихотворение "И голос окликнул тебя среди ночи" , так же была талантливой сновидицей. Поразительно её стихотворение, где перед душой сновидицы открываются небесные врата.

За стеною бормотанье,
Полуночный разговор...
Тихо звуковым сияньем
Наполняется простор.

Это в небо дверь открыли,-
Оттого так мир затих.
Над пустыней тень от крыльев
Невозможно золотых.
И прозрачная, как воздух,
Едкой свежестью дыша,
Не во мне уже, а возле
Дышишь ты, моя душа.
17 сентября 1926.

Эзотерические учения называют это психологическое состояние - ощущение разделённого бытия души и тела - "выходом в астрал".

"Я спал и не спал. Я видел во сне собственную душу" - обмолвился другой поэт-сновидец - Иннокентий Анненский...

А далеко от Коктебеля, то ли в Петербурге, то ли в Финляндии, летом 11-го "признавался" в сходном загадочном умении Осип Мандельштам в стихотворении "Душу от внешних условий освободить я умею".

Путь освобождения души от внешних условий ( т.е. от тела), указываемый поэтом - напряжённое вслушивание в себя (по сути, погружение в глубокую медитацию) - пенье-кипение крови слышу - и быстро хмелею, т.е. теряю связь с реальностью... И вот где-то на грани томленья душа воспаряет в эфир, а там в цепь сочетаются звенья... родного вещества - звука, слова, музыки - там, на весах пифагорейских сфер, на чашах, взвешены сущности наши... "Сердцевина мысли Мандельштама непредсказуема, как музыка, - пишет Григорий Померанц. - О чём бы ни говорилось, из глубины звучит какая-то музыка сфер". Наконец, в ликованьи предела, на грани сна и яви, душа достигает упоения жизни. Но жизнь связана с телом, и последние строки возвращают душу обратно в тело, которому она дарует воспоминание о неизменной небесной отчизне.

Чувство мистической связи живой поющей крови с космосом, куда устремляется в своём астральном полёте душа, присутствующее в этом стихотворении Мандельштама, сродни волошинскому мировидению: "Наше я - свиток. Наше тело - летопись мира. Оно есть точный отпечаток всей нашей истории во вселенной. Искрой сознания освещены только самые последние строки этого гигантского свитка. Если бы мы могли развернуть его, то в извилинах нашего мозга раскрылась бы вся человеческая история..., в кровеносной системе мы мы угадали бы волны, течения, приливы и отливы древнего океана - праотца жизни, а ещё глубже ...мы открыли бы кружения солнц и пляски вселенных".

В ряде своих статей ("Театр как сновидение", "Откровения детских игр") Максимилиан Волошин пытается теоретически осмыслить сновидчество как область древней культуры. Недаром Аделаида Герцык в стихотворении 1912 года "После посещения М.Волошина" отмечает, что в нём "всё та же мудрость древних сновидений".

"Мир внешней реальности брезжит сквозь обманные многоликие сумерки, которые сочетают в себе свойства сознания со свойствами подсознательной ночи... Это состояние, - пишет Волошин, знакомое каждому в моменты засыпания и в моменты возвращения из сна, - в известную эпоху, при самом начале всемирной истории, было нормальным состоянием всего человечества. Мир действительности, брезживший перед глазами, осознавался в сказках и мифах. Сказки и мифы были в точном смысле сновидением пробуждавшегося человечества".

Мысль Волошина упорно кружит вокруг одних и тех же констант: игры , сновидения и театра. " Игра есть... то состояние глубокой грёзы, подобной сновидению, из которого медленно и болезненно высвобождается дневное сознание реального мира. ...Древнейшая и глубочайшая мудрость жизни, разоблачаемая в индусской Бхагават-Гите, учит тому, что жизнь - игра, что ценно только то действие, что совершено без мысли о результатах".

Дальневосточные религиозные учения ещё со времён его парижских встреч с хамбо-ламой Тибета Агваном Доржиевым в 1902 году, занимают в миросозерцании Волошина серьёзное место, и его привлекает буддийский тезис о жизни, как "майе", вечном сне, и смерти, как пробуждении от сна.

Но " сновидения приходят вовсе не из глубин мрака, - пишет Волошин. - Они в точном смысле составляют его кайму, они живут на той черте, которой день отделяется от тьмы.".

Не удивительно, что в поэтических произведениях Волошина тема сна и сновидения присутствует абсолютно естественно, или как-то свободно сопутствует любым текстам и подтекстам, словно океан, колеблющий утлую ладью... Ввиду ограниченности времени мы остановимся лишь на стихотворении "Сон" , написанном в 1919 году в Коктебеле.

Лишь только мир
Скрывается багровой завесой век,
Как время,
Против которого я выгребаю днём,
Уносит по теченью,
И, увлекаем плавной круговертью,
В своём страстном и звёздном теле,
Я облаком виюсь и развиваюсь
В мерцающих пространствах,
Не озарённых солнцем,
Отданный во власть
Противовесам всех дневных явлений.
И чувствую, как над затылком
Распахиваются провалы,
И вижу себя клубком зверей,
Грызущих и ласкающихся,
Огромный, бархатистый и чёрный змей
Плавает в Преисподней,
Где клубятся гады
И разбегаются во мраке пауки.
А в горних безднах сферы
Поют хрустальныи звоном,
И созвездья
Гудят в Зверином круге.
А после наступает
Беспамятство
И насыщенье.
Душа сосёт от млечной, звёздной влаги...

Потом отлив ночного Океана
Вновь твёрдый обнажает день:
Окно, кусок стены,
Свет кажется колонной,
Камин - сгущённой пустотой...
А в обликах вещей - намёки,
Утратившие смысл.
Реальности ещё двоятся
В зеркальной влаге сна.
Но быстро крепнут и ладятся
И с беспощадной
Наглядностью
Вновь обступают жизнь
Слепым и тесным строем.
И начинается вседневный бег
По узким коридорам
Без окон, без дверей,
Где на стенах
Написаны лишь имена явлений,
И где сквозняк событий
Сбивает с ног,
И гулки под уверенной пятою
Полуприкрытые досками точных знаний
Колодцы и провалы
Безумия.
12 октября 1919

Анализ этого стихотворения с позиции методики ЛаБержа позволяет распознать в нём запись "классического" осознанного сновидения.

В стихотворении у автора два Я: первое - дневное, что "выгребает" против течения времени; второе - Я сновидца. "В каждом сне, - считает ЛаБерж, - существует исходная точка, с которой мы идентифицируем себя, - роль, исполняемая нами в собственном загадочном театре. Природа этой роли ...подразумевает различную степень вовлечённости: от активного участия актёра сна до полной обособленности наблюдателя". Актёр-участник возникает в строках: я облаком виюсь и развиваюсь в мерцающих пространствах // и чувствую, как над затылком распахиваются провалы, и вижу себя клубком зверей, грызущих и ласкающихся//, а взору и слуху наблюдателя открываются чёрный змей и пауки, сферы и созвездья. Одновременно та часть Я сновидца, которая идентифицируется с "актёром сна", представляется также "телом сновидения": и увлекаем плавной водовертью в своём страстном и звёздном теле... То, что оккультисты определяли как астральное путешествие, ЛаБерж называет ментальным путешествием: загадочные сущности, такие, как "астральное тело" или "фантом", он воспринимает как чувственную реальность, идентифицируемую с образом тела, и более подходящим считает термин "тело сновидения", означающий ментального представителя реального физического тела. В стихотворении именно перед этим ментальным представителем распахиваются провалы в предисторию земли, жизни, космоса; это тело сновидения проникает и в царство Аида и слышит музыку пифагорейских сфер.

"История человечества, - писала Евгения Герцык, - начиналась для Волошина не во вчерашнем каменном веке, а за миллионы миллионов лет, там, где Земля оторвалась от Солнца, осиротела... Каждой частицей своего телесного соcтава он словно помнит великие межзвёздные дороги". К волошинским метафорам единства, неразрывности: клубок зверей, грызущих и ласкающихся; мрак с пауками и хрустальные сферы - близка мысль Эриха Фромма о том, что " в любой культуре человек содержит в себе все возможности..,: содержание бессознательного - не добро и зло, не рациональное и не иррациональное, но всё человеческое.. Бессознательное представляет универсального человека, целостного человека, истоки которого в космосе..." К подобному выводу о существовании некоего единого чувства к жизни, отливающего радугами обеих полярностей, приходит и Волошин (в статье "Откровения детских игр").

В конце первой части стихотворения или после астрально-ментального путешествия, наступает беспамятство и насыщенье... души. Провалы памяти захлопываются. Душа уподобляется младенцу, одному из самых древних и стойких архетипов коллективного бессознательного по Юнгу, - душа сосёт от млечной звёздной влаги. ("Искра нашего дневного сознания была подготовлена и рождена океаном ночного сознания. С этим океаном мы не расстаёмся. Мы носим его в себе, мы ежедневно возвращаемся в него, как в материнское чрево..., причащаясь довременному сну камней, минералов, вод, растений").

Во второй части стихотворения универсальный человек-младенец пробуждается. Сонное сознание покидает его не сразу: реальности ещё двоятся в зеркальной влаге сна. Но влажное лоно ночного океана, как материнское чрево - младенца, выбрасывает сновидца-поэта, себя забывшего бога, на берег твёрдого дня, чья реальность едва хранит намёки на смыслы, открытые сонному сознанию, ... и начинается вседневный бег... , бег дневного сознания в стенах социума, среди имён явлений и досок точных знаний , среди ограничений, наложенных исторической ситуацией, в которую заброшен человек (по Фромму и Сартру), бег над колодцами и провалами безумия - то есть над океаном ночного сознания, которого страшится, но к коему и влечётся, будучи лишь искрой его, сознание дневное.

Напоследок позвольте привести сокращённое описание осознанного сновидения другого героя моего доклада - Стивена ЛаБержа. На языке оккультизма оно представляет собой астральный полёт, в терминах же автора сна - трансперсональное переживание.. "В момент, когда я перестал ощущать собственное тело, из чего заключил, что сплю, я обнаружил, что еду во сне по дороге на своей спортивной машине... Вдруг... я заметил перед собой голосующую девушку, которую можно было назвать девушкой моей мечты, и ощутил сильное желание остановиться... Но тут я сказал себе: я уже видел этот сон, как насчёт чего-нибудь новенького? - и проехал мимо, решив вместо этого поискать Высшее. Как только я вверил себя в его власть, машина взмыла в воздух и быстро стала подниматься вверх. Я чувствовал себя как в первой ступени ракеты. Поднимаясь в облака, я пролетел мимо креста на церковном куполе, звезды Давида и других религиозных символов. Преодолев облака, я вырвался в космос, который казался громадным мистическим королевством: огромная пустота, наполненная любовью. ...Моё настроение поднялось до соответствующих высот, и я запел с экстатическим воодушевлением... и чувствовал, что космос обнимает меня, отвечая на моё пение. ...Смысл моей песни был прост: я воспеваю тебя, о Господи! После пробуждения я отметил, что этот удивительный сон был самым глубоким переживанием в моей жизни... Но его эзотерический смысл, который я постиг во время сновидения, казался сейчас чем-то туманным. Я мог сказать только, что в том трансцендентном состоянии единства не было тебя и меня. В том мире для меня и тебя нет места, там может существовать только Единственный. Но тогда кто же из нас там был?"

На наш взгляд значение этого сна порождается выходом к иудейской (в частности, хасидской) и буддистской концепции Всевышнего как единственно сущего в мироздании ("нет, нет никого, кроме Бога одного"), а по Юнгу - открытием нового архетипа, скрытого в подсознании автора сна, человека, по-видимому, нерелигиозного.

Здесь на риторическом вопросе "Кто же из нас там был?" мы нашего учёного-сновидца оставим, в заключение, выразив вместе с ним уверенность в том, что в сновидениях больше творчества, чем информативности. Они больше похожи не на написание писем, а на создание миров... т.е. у снов больше общего с поэмами, а слово "поэма" происходит от греческого "творить". Но лишь поэту дано претворить сон в стихи...

Думается, что современная психология, изучающая теоретически и экспериментально сновидение как одну из форм изменённого состояния сознания, ближе к мыслям Макса Волошина, чем мудрые теоретические построения Фрейда и Юнга, опирающиеся прежде всего на содержание сновидений.

Полагаю также, что глубина поэтического описания таких состояний изменённого сознания как астральный/ментальный полёт, может поспорить с глубиной научного описания той же темы. Поистине, "поэта далеко заводит речь" - в другое виртуальное пространство. "Он тот, кто видит сны и помнит имена..."

© N. Prozorova

back

top