Александр СВЕНТОХОВСКИЙ

Шахматный клуб

Говоря о новелле Свентоховского, Семпер, на мой взгляд, употребила точный эпитет. В чем, надеюсь, читатель убедится - по сделанному специально для этого номера журнала переводу "Клуба шахматистов".

- Все, что мы сегодня услышали, - заметил председатель, - кажется мне не слишком правдивым. Идея нашего объединения уже начала просачиваться наружу, и наша скрытность… Люди все меньше верят, что это шахматный клуб, и хотят узнать правду любыми способами. Те, чьи исповеди мы только что услышали, все выдумали - либо полностью, либо в значительной мере лишь для того, чтобы пробраться в наши ряды и вероломно похитить наши материалы.

- Даже если допустить, что рассказы их были искренними, - отозвался один из членов клуба, - они все равно не представляют никакой психологической ценности. Даже если автор только что услышанного жизнеописания под названием "Лисья шкура", действительно, втянул свою сестру в игру и притворился больным, чтобы ее застала набожная тетка, - разве он отступает из страха, что все раскроется? В конце концов, мы должны просеивать материал и отбирать только самое главное, поскольку иначе эта груда материалов не принесет никакой пользы науке.

- Оба этих замечания, - сказал председатель, - я считаю настолько важными, что мы ни на минуту не должны упускать их из виду, делая все, чтобы соблюсти интересы членов нашего общества и выполнить его задачи. Я богат, у меня нет ни родных, ни людей, от которых бы я зависел, так что худшее, что мне грозит - это минутная неприятность. Другое дело вы: если бы какой-нибудь бездельник открыл тайны вашей жизни…

Из всех уст вырвался возглас ужаса. На некоторых лицах было написано отчаяние, во всех душах воцарилась тоска по утраченному покою.

- Я бы попал между зубчатых колес, - воскликнул широкоплечий брюнет, такой крепкий, что мог бы держать на плечах мост. - Жена, которая знает, что ее приданое является основой моего состояния и что я не способен ни к какой работе, извела бы меня вместе со своей матерью. А если по отдельности злая жена и злая теща жестоки, как миллион дьяволов, то две злых жидовки в этой роли окажутся страшнее всего пекла.

- При необходимости ты мог бы пойти грузчиком к мясникам и зараз переносить по четверти туши, - шепнул худой блондин с видом и статью обсосанной спаржи. - Но что бы сделал я, если бы моя супруга узнала, где бывает ее муж? Сомневаюсь, чтобы она так легко меня отпускала. В кружевах и бриллиантах, крутясь перед роскошным зеркалом, в котором отражается ее элегантная фигура, она говорит мне "Погляди-ка хиляк, какая у тебя жена!" - и выбрасывает вверх сжатый кулак. Представляете, что бы она сделала этим кулаком при расставании?

- Кулак, палка, нож или когти дьявола - все это комариные укусы в сравнении со страшными ударами плетью, через которые пропускает мужчин бабий язык, - сказал седоватый, покрытый морщинами страдалец. - Нет более страшного оружия с большей убойной силой. Может, мне и хватило бы храбрости защититься от льва, бандита или чудовища; но когда моя жена открывает рот, я трушу, как цыпленок. Даже при самых тяжких страданиях человек может надеяться, что они когда-нибудь кончатся, а ее болтовня не закончится никогда. Хотя Ной знал о гневе и мстительности Иеговы, он выпустил голубку, чтобы проверить, не спала ли вода, поскольку не сомневался, что Бог-мужчина когда-нибудь да перестанет карать. А словесный потоп моей жены продолжается вот уже четверть века и так все вокруг меня заливает, что даже колибри едва ли нашла бы места для отдыха. А уж об оливковой ветви и вспоминать не стоит. Артрит, зубная боль, рак, астма, все болезни дают своим жертвам хотя бы временное облегчение, только бабий язык не замирает ни на минуту. Я боюсь не того, что моя жена что-нибудь узнает, но того, что это послужит поводом для нескончаемых разговоров. Прошу вас, давайте соблюдать осторожность!

- Да, да, давайте соблюдать осторожность при приеме новых членов! - повторил высокий, когда-то красивый, а теперь истощенный каким-то бесконечным терпением мужчина. - Меня меньше волнует наша личная безопасность, чем счастье близких людей: мы не вправе его разрушать, каким бы оно не было. Из моей исповеди вы знаете, что дочь моя, не будучи замужем, забеременела от наиникчемнейшего мужчины, который ее бросил, и чтобы скрыть этот случай, я выдал ее за сына своего близкого приятеля. Замужество ее со всех точек зрения удачное: он ее любит и верит в ее незапятнанность, она на него молится, у них двое прекрасных детей, которым они отдали свои сердца… Вы понимаете, что бы стало с той родней, если бы они узнали о прошлом моей дочери.

- Да, да, - встрял грузный брюнет, - это было бы как расправа с богатой жидовкой.

- Или с болтливой женой, - добавил его сосед.

- Я все-таки предпочел бы все эти катастрофы, - сказал со спокойным нажимом худой ссохшийся и старательно выбритый человечек, - чем публично стоять у позорного столба, если откроется, что я живу на краденые деньги. Хотя обман совершил мой отец, его бесчестье упадет на голову сына, который знает, чему обязан своим богатством.

Пока происходил этот обмен мнениями, остальные терпеливо ждали. Временами на лицах появлялись и тут же пропадали искусственные улыбки. Однако потихоньку они сменились выражением горькой печали, вонзившей когти в души всех присутствовавших. Под влиянием разговора проснулись и стали тревожить до времени уснувшие воспоминания, вдобавок возникла уверенность, что никто из собравшихся уже не является исключительным обладателем и стражем своей болезненной тайны, что он поведал ее другим, которые по неосторожности или со зла могут выдать ее на потребу любопытным. Конечно, все вступившие в клуб свыклись с этой мыслью и предвидели возможные последствия своих признаний, но лишь теперь оценили угрозу, уже не имея возможности ничего вернуть и заранее пугаясь коварных намерений сорвать маску с их сообщества. Эти скрытые опасения яснее других почувствовали двое: один был создателем клуба, второй - его председателем.

- Судите сами, - воскликнул председатель, - наш клуб существует уже несколько лет, и за это время во всех нас выработались несомненная искренность и осторожность, что полностью должно исключить тревоги. Давайте оставаться в том же составе. В стенах клуба каждый из нас только увеличивает силу своей личности, и все вместе мы становимся единым целым. В конце концов, как вы знаете, в нашей организации достаточно делается для неразглашения тайны. Сегодня мы должны заботиться только о том, чтобы не впустить к себе предателя, которого мы не смогли бы связать обязательствами.

- Закроем клуб для новых членов! - воскликнуло несколько голосов.

- Если вы этого требуете, - заявил председатель, - я согласен.

- А я нет, - решительно сказал высокий худой мужчина с бледным, покрытым редкой черной порослью лицом. Крючковатый нос его выражал энергию, а узкие и стиснутые губы - упорство. Когда он заговорил, за его очками блеснул огонь.

- Почему? - вопросы раздались со всех сторон.

- Во-первых, потому, что если мы основали наше товарищество не для бессмысленного самолюбования, а для науки, то мы должны заботиться о том, чтобы набрать как можно больше материала.

- У нас и так достаточно материала!

- "Достаточно" не бывает.

- В таком случае, мы никогда не закончим эту работу.

- По крайней мере, не сегодня, а во-вторых…

- Не хотим, не хотим! - горячо заговорили вокруг.

- Во-вторых, - сказал не испугавшийся оппонент, - я хочу представить вам кандидата, который соответствует всем условиям нашего товарищества и добавит к нашим исследованиям чрезвычайно интересные факты.

- Кто это?

- В соответствии с правилами, я не назову его имени до тех пор, пока он не станет членом нашего клуба. Это человек, который по всеобщему признанию считается идеалом, а сам себя он называет великим негодяем. Вы выслушаете его собственноручно написанную биографию, которую он вложил в мои руки?

Одних одолело любопытство, в других взыграла отвага.

- Читай! - закричали все.

- Прежде всего, я должен вам кое-что объяснить. У меня был добрый друг, который, насколько я могу судить, полностью раскрыл передо мной душу, не оставив в тени ни одной наистыднейшей тайны. Именно он навел меня на мысль о создании нашего клуба. Когда он умер, я стал опекуном его сына. Мальчик рос, у него оказалась прекрасная голова, а про характер и говорить нечего - чистое золото. Все знавшие его в голос твердили, что к нему не прицепится никакое зло, отцы и матери ставили его в пример своим сыновьям, да что там сыновьям - дочерям; ко всему прочему он был прекрасно воспитан и испытывал врожденное отвращение к нарушениям закона. Ему не требовалось никаких усилий, чтобы быть добрым, и понадобились бы неистовые усилия, чтобы совершить какой-нибудь злой поступок. И вот несколько дней назад приходит ко мне это юноша и говорит, что не может считать себя честным человеком, что отяжелил свою совесть бременем множества грехов, которые на него давят и приводят в отчаяние. Его немилосердно грызут две заботы: одна, что он не такой, каким хочет быть, вторая, что в действительности он не такой, каким его все считают. В доказательство, он мне искренне описал несколько лет своей жизни, из которых следует, что он несколько раз совершал аморальные и даже противоправные поступки, в которых никто не мог бы его заподозрить. Поскольку он ждал от меня помощи, я посоветовал ему вступить в наш клуб, и он написал свою исповедь, которую я вам и представляю.

Я прочитал ее: это долгая и интересная история. В ней присутствуют бессильные уступки души, которая искренне желает быть чистой, а, тем не менее, постоянно пребывает в пыли мелких бесчестных поступков либо даже впадает в моральное болото.

Отдельные отрывки особенно красноречивы.

"У моей тетки служила очаровательная девушка с трагическим прошлым. Ее мать в отсутствие мужа, который был в отъезде, изнасиловали несколько солдат. Она желала бы все скрыть, но через некоторое время ощутила последствия этой истории; под влиянием душевных мук и страха перед мужем, который очень ее любил и вскоре должен был возвратиться, женщина сошла с ума. Целыми днями она сидела в немом отчаянии, а когда у нее родился ребенок, ходила с ним по дорогам в поисках "отцов", намереваясь отдать им их "собственность". В конце концов, моя тетушка, жившая в соседней деревне, сжалилась над бедной женщиной, к которой так и не вернулся разум, - тем более, что и муж ее покончил с собой, - и взяла девчушку на воспитание. Зная обо всем, я был с ней по-отцовски заботливым, и мне казалось, что я скорее покусился бы на святую, чем на этот плод несчастья, на это живое свидетельство преступления. Прошло несколько лет, и вот благодаря моей заботливости, возобновлявшейся во время коротких приездов к тетушке на каникулы, девушка оказалась беременной. Я искренне клянусь, что не хотел, что не будь в этом моей вины, сама мысль о подобном поступке привела бы меня в ярость. Будто какой-то дьявол, живущий в моем организме, заставил меня совершить насилие, грех, хотя я ни на минуту не утратил понимания позорности своего поведения, а сотворив его, был готов на все, только чтобы уменьшить последствия своего зверства, чтобы бы его не было и память о нем исчезла. Я испачкал свою душу, совесть, волю, кровь, нервы, я понимал, что вокруг нет ни одного, самого подлого существа, которое не имело бы права смотреть на меня с презрением. Но сколько бы я не размышлял - я не видел выхода из создавшегося положения и тогда решил бежать с места своего преступления и от своей жертвы с детской иллюзией, что кто-нибудь ей поможет, что чья-то чужая рука распутает этот проклятый узел. Его и распутали - но это была сама девушка, которая пропала без вести и скрыла не только свой, но и мой позор. Тетушка, когда мы впоследствии о ней вспоминали, говорила с отвращением: "Поди побежала к своим отцам, каналья!" Я молчал и ни словом ее не защитил".

А вот другой отрывок:

"После смерти отца нас осталось четверо детей - все совершеннолетние. Поскольку я был старшим и пользовался славой человека безупречного, два моих младших брата и сестра согласились, чтобы я поделил наследство. Помимо денег, в него входили два земельных надела и выплаты по закладной. Я честно начал делить имущество, однако в ходе дальнейших расчетов каждый раз все больше снижал номинальную стоимость своей части и повышал стоимость частей своих родственников. В конце концов, я присвоил себе значительно больше, но сделал это без малейшего намерения нанести ущерб своим близким, при этом прекрасно осознавая, что поступаю плохо, и не теряя желания поступать хорошо. Какая сила победила мои сомнения и заставила совершить обман? Не знаю, как это назвать".

Еще отрывок:

"Однажды пришел ко мне школьный товарищ, с которым мы некогда были приятелями, и попросил, чтобы я помог ему получить какое-нибудь место. Это был бедный человек с нелегкой судьбой, не обладающий большим умом и не умеющий справиться со своим бедственным положением… Конечно, я порекомендовал беднягу нескольким влиятельным знакомым, но те либо не хотели, либо не могли его взять. Вскоре одна организация предложила мне синекуру, которую я охотно принял. В ту же минуту перед моими глазами встал давний приятель, с осунувшимся лицом и в вытертом костюме. "Он не подходит", - сказал я себе, и говоря это, ясно понял всю подлость своего увиливания, однако от должности не отказался. Но что мне помешало? Что за адская сила мной управляет? Воля, непоколебимая воля!"

Следующий отрывок:

"Выходя из банка, я заметил на лестнице какой-то пакет, машинально сунул его в карман и открыл только дома. В нем лежало 12 000 рублей. Первой реакцией была радость от обладания такой значительной суммой. Но через минуту я понял, что эти деньги - чужие и я их должен вернуть. Кому? Мысль, что я не знаю этого человека и что никто не упоминал о возврате денег, доставила мне необычайную радость. Тем не менее, я начал строить догадки: кому могла бы принадлежать эта сумма? Возможно, банку, который умолчал о своей утрате, или выехавшему за границу иностранцу, который не верил, что ее можно отыскать, или глупцу, ничего не знавшему о способах ее публичного поиска и т. д. Неоднократно одолевала меня настойчивая мысль, что я обязан сделать письменное заявление, но я ее прогонял. Почему это должен делать именно я? Разве это не обязанность самого пострадавшего? Тем не менее, я перестал читать объявления в газетах. "Это не непорядочность, - убеждал я себя, - довольно, если я буду просматривать самое популярное издание". Но за последующие три дня я вообще не заглянул ни в одно объявление, читал одни только статьи, и те с большой осторожностью. На четвертый я ощутил муки совести и решил, наконец, читать объявления в той газете, где их печатают больше всего. Однако никаких сообщений о потере мне не попалось.

Уже смело беру в руки другие газеты - все то же молчание. "Либо мои предположения были верны, - подумал я, - либо сообщение было в предыдущих номерах". Но не искать же его в мусорной корзине! Прошло два месяца, и я привык считать найденную сумму своей.

В это время директор банка справлял юбилей, на который и я получил приглашение. Во время общего разговора один подвыпивший фабрикант начал с большим презрением отзываться о человеческих инстинктах. "Вы действительно так считаете?" - спросил юбиляр. "Я в этом убежден! - ответил фабрикант. - И вот вам доказательство: два месяца тому назад я потерял в вашем банке 12 000 рублей и не дал по этому поводу никакого объявления: не хотел, чтобы тот, кто нашел и взял мои деньги, еще и смеялся над моей глупой надеждой их вернуть". Это был сильный аргумент. "А я возьму и верну, так как теперь знаю, что они ваши", - сказал я торжественно. Изумленные взоры всех присутствующих обернулись ко мне. "Вы их нашли?" - спросил ошеломленный фабрикант. "Да". - "А почему же вы не дали объявление?" - "Потому что считал, что это должен сделать владелец, и потому, что их мог попытаться присвоить кто-то другой". Я проговорил эту фразу с такой уверенностью, как будто она была результатом серьезных размышлений и чистой совести. Естественно, пессимист моментально отказался от своих выпадов против человеческой природы, а назавтра во всех газетах появились статьи о моей удивительной честности. А я… читая их, я вновь презирал себя".

Ходатай безымянного автора закончил чтение и спросил членов клуба:

- Вы его принимаете?

- Принимаем! - отозвались они единодушно.

- Его имя Вацлав Урбин.

- Урбин? - пораженно повторил председатель.

Вопрос о принятии Урбина оказался непростым. Во-первых, клуб образовался из круга хороших знакомых и до сих пор не принял ни одного нового члена. Во-вторых, обсуждавшаяся на последнем заседании угроза разглашения тайн и наблюдавшиеся осторожные попытки извне проникнуть в них вызвали переполох среди членов клуба. В-третьих, допуск еще одного человека до секретных признаний вызывал у каждого если не страх, то во всяком случае сопротивление. На момент основания клуба все обладали достаточной смелостью для того, чтобы искренне открыть перед окружающими свои души, но когда прошел первого пыла, все осознали, что собственноручно написанные исповеди находятся в ящике, откуда могут быть украдены и использованы во вред признававшимся. А теперь новичок получал к ним свободный доступ, и "шахматистов" заранее охватила дрожь неприязни.

К этому добавлялось еще одно обстоятельство: Урбин не был для них чужим, все они состояли с ним в дальних или близких отношениях и все - как того требует жизнь - ломали перед ним комедию, на которую он теперь мог взглянуть из-за кулис. Однако и сам он, поддавшись естественному порыву и совершенно искренне рассказав о своей жизни приятелю, теперь ощущал горячий стыд, готовясь предстать во всей наготе перед теми, кто до тех пор смотрел на него с уважением и даже восхищением. Но отступать было некуда - и Урбин прибыл на собрание клуба.

Это был тридцатилетний мужчина, настолько худой, что казалось, будто у него почти нет мышц. Лицо, оттененное темными волосами и более светлой бородой, производило аскетическое впечатление. Ярко горели глаза цвета пива, а губы выражали огромную усталость или болезнь. Все в Урбине было слишком длинным: лицо, нос, подбородок и фигура. Тем не менее, будь он не таким худым и высоким, его можно было бы назвать красивым.

Приветствие председателя было доброжелательным и ободряющим.

- Если торжественные клятвы людей в важных предприятиях имеют какую-то силу, то этой силой мы обязуемся перед тобой - а после вступления в клуб мы становимся товарищами - что ни одно слово из твоей исповеди не выйдет за пределы клуба. Взамен ты поклянешься, что останешься нем перед лицом света в том, что касается наших тайн, которые ты имеешь право узнать. В этом ящике лежат написанные нами признания, которые ты можешь прочесть. В пункте 15 нашего Устава говорится, что если кто-нибудь из членов клуба поделится хотя бы самой малой толикой секретов товарищества, то остальные публично оглашают его собственноручно написанное признание, сопровождая его устными объяснениями. До сих пор нам не приходилось использовать это оружие. Надеемся, что не придется и впредь. Пока ни один из членов нашего клуба не был способен на такую подлость. Она не только очернила бы доброе имя многих, но и уничтожила бы полезную организацию. Мы назвали ее клубом шахматистов для того, чтобы скрыть от людей нашу истинную цель и иметь возможность свободно работать.

Цель эта состоит в собрании психологического материала - искренних исповедей членов клуба, - который позволил бы решить трудный вопрос о почти всеобщей двойственности при одновременном величии природы человека. Не стану объяснять тебе этого в деталях, ты сам пишешь об этом в своей исповеди. Ты пришел в этот мир без плохих наклонностей, старался быть честным и все же произвел ряд действий, к которым сам испытываешь моральное отвращение. Мы все находимся в подобном положении. И это ставит перед нами важный психологический вопрос: где находится причина этих отклонений - в нашей природе, в какой-то особой болезни воли или в условиях жизни? На этот вопрос невозможно ответить иначе, как исследовав добросовестные и честные, лишенные притворства или стеснения, не сфальсифицированные исповеди людей, которые умеют за собой наблюдать. Когда мы наберем достаточно материала, один из нас переработает его для науки.

- И меня уже давно занимает этот вопрос, хотя я и не нашел пути его разрешения, - сказал Урбин. - Я считаю, что ваша идея является лучшей, а может быть, и единственной. Думаю, что я в значительно мере сумею расширить имеющийся у вас материал. Я всегда старался быть цельным и честным, а теперь это стало моей манией, самым горячим желанием, которое преобладает над всеми другими. Но, несмотря на горячее желание, я не могу противиться влиянию разъедающей меня болезни, и на основании прошлого опыта и знания своего характера заявляю, что никогда не смогу достигнуть цели и постоянно буду допускать нарушения морали. Я чувствую себя безмерно несчастным при мысли, что мне придется себя презирать до самого конца жизни.

До тех пор членами клуба никогда не овладевало такое трагическое настроение. У его членов были серьезные намерения, но время от времени они старались ослабить мучительные ощущения покорностью. "Что сделаешь, если мы такие!" - повторяли они. Урбин лишил их этого утешения.

- Я веду речь не о лицемерии, - говорил он все со большим унынием. - Оно может считаться дурным и даже наносить вред, но оно не глупо и не бесполезно. Все существа, которые ведут борьбу за существование, должны быть хитрыми. Если птица, прижавшись к дереву, прикидывается кусочком его коры, чтобы защититься от врага, или притворяется мертвой, то я ее понимаю и не могу обвинить. Если кто-то играет роль моего друга, чтобы меня обмануть, то я тоже его понимаю, хотя и обвиняю. Это поступки осознанные, намеренные и совершаются по желанию. Даже самый подлый поступок, совершенный таким образом, волнует меня меньше, чем дурное поведение против воли. Разве это не ужасно, что я, человек образованный, рассудительный, искренне желающий добра, не обладаю такой ничтожной силой, которая требуется для отказа от шага, о котором до этого я думать не мог без содрогания? Меня не вынуждали к нему ни дикое вожделение, ни интерес, ни расчет, ничего, и несмотря на это, я с полным осознанием своих моральных принципов постоянно оказываюсь в вонючем болоте. Несколько рюмок алкоголя, часто просто хорошее настроение и праздность, или лень, нежелание бороться с искушением, - и вот идеалист превращается в обычную свинью. Сейчас я проклинаю свое поведение, ощущая в душе его мерзость, хлещу себя и клеймлю позором, а через час откуда-нибудь появится соблазнительная женщина, я отброшу все эти мысли и мудрость в придачу, и мое раскаяние лопнет как мыльный пузырь. Разве это не глупо, не подло, и не безрассудно?

- Воспитание, - говорил он далее, - и все более поздние облагораживающие влияния направлены лишь на то, чтобы мы выучили правила морали и осознали их ценность. Но и вы и я знаем их на память, признаем их ценность - и что с того? Они присутствуют в наших мыслях, распространяются на наши чувства, но далеко не всегда достигают воли. Пусть кто-нибудь воспитает меня и так внушит мне правила морали, чтобы я не смог ничего такого сделать, чтобы я стал невосприимчивым для этих мыслей и чувств. Я хочу, чтобы кто-нибудь меня научил, как быть человеком разумным и честным, не заглядывать в карты к противнику, не уводить хорошенькую женщину, которая не оказывает сопротивления, не закрывать глаза на чужие несчастья и т. д. Скажите мне честно, кто-нибудь из вас сможет так воспитать себя или меня?

Молчание.

- А может, вы изучали, почему люди сильны в теории, но бывают негодными практиками?

- Мы только собираем материал, - отозвался председатель.

- Хорошо, я буду собирать его вместе с вами, но если по прошествии некоторого времени мы не получим решения этой загадки, то я махну рукой на весь ваш дурацкий клуб и организую другой. Знаете, какой? Такой, в котором бы члены искали способы превращения людей теоретически честных, но аморальных, в практических законченных негодяев, подлых и в воле, и в поступках, но цельных. Миру не важно, кто будет его идеологом - носитель порока или никчемный бездельник: как минимум, этот бездельник будет счастливым, так как он будет свободен от внутренних раздвоений и разногласий. Ну ладно, на сегодня философии достаточно. Я с вами прощаюсь, так как должен идти на встречу с некой соблазнительницей, которая попалась мне на пути, и которой я, вероятно, поддамся. Надеюсь, что получу от нее для вас много поучительных материалов.

- Он для нас хорошее приобретение, - сказал председатель.

- Радикал, - вставил кто-то сбоку. Остальные погрузились в раздумья.

Нет в мире более стойкого запаха, более слышимого звука и более яркого света, распространяющего свет далее всех светил, чем сплетня. Запах гниющего трупа слона распространяется на милю, звук крепостной артиллерии слышен за две мили, горящий город виден за несколько миль, а человека, про которого пустили сплетню, не раз обсудит весь земной шар. Сколько раз мы, жители Варшавы, обсуждали сплетни о живущем в центральной Африке Эмине-баши, об американском президенте или китайском вице-императоре?.. То же происходит в Швеции, Испании, Англии - всюду. Дело это совершенно естественное и практически узаконенное, поскольку для человека самым интересным предметом для изучения является человек. Временами на нас нападает желание проникнуть в тайны солнца или луны, растений или вулканов, но самым постоянным и горячим нашим стремлением является желание проникнуть в людские тайны. Задача эта настолько же заманчива, насколько трудна, потому что венцом творения являются не только самые совершенные, но и самые лицемерные существа.

Из века в век бытует мнение, что люди хуже всего знают самих себя и лучше всего тех, кто их окружает. Но в нем нет ни малейшей толики, ни искорки правды, и это легко понять, сравнив то, что мы знаем о себе, с тем, что знают о нас другие. Дав себе труд задуматься над этим сравнением, мы придем к выводу, что человек имеет такое же право рассуждать о человеке, как муравей о муравье. И хотя в процессе совместной деятельности познание все-таки происходит, люди знают о себе несравненно больше, чем о других, образ мыслей которых они даже приблизительно не смогли бы объяснить. Муравьи намного мудрее людей, потому что молчат и не высказывают своего мнения о товарищах, не описывают своих деяний и не судят настолько же решительно, насколько безосновательно. Вряд ли среди читающих эти строки есть хотя бы один, который бы многократно не убеждался в явном несоответствии своих внутренних побуждений тому, как окружающие объясняют его поступки. Случись вам посочувствовать какой-нибудь бедной женщине и тайно оказать ей небольшую помощь, как люди, узнавшие о ваших секретных визитах, немедленно назовут ее вашей содержанкой. Приди вам в голову купить понравившийся и как-то по-особенному скроенный костюм, вам скажут, что вы хотите обратить на себя внимание. И даже если вы просто пошли в костел, про вас скажут, что вы идет в костел не иначе как для того, чтобы понравиться богатой и набожной тетке. Сколько раз хохотал в душе эгоистичный расчетливый бездельник, когда люди называли его поступок бескорыстной жертвой, и горько усмехался герой, бескорыстную жертву которого называли эгоистичным расчетом! Существуют даже достойные характеры, которым доставляет особую приятность идти по жизни в незапятнанном ореоле своей моральной чистоты среди грязного дождя позорящих суждений. Вы не увидите страданий на их лицах, наоборот - они горды и получают своеобразное удовольствие.

В связи с тем, что люди почти совсем не понимают себе подобных, неоцененная услуга возвращается к ним сплетней - наподобие горсти пыли, пойманной около одного и отброшенной в глаза другим. Похожие на кротов с чувствительным обонянием и почти полным отсутствием зрения, они что-то быстро взвешивают, но почти никто не слышит и не видит тех доказательств, которые сами бросаются в глаза. Правда, похоже, что сплетни намного больше удовлетворяют человеческое любопытство, нежели злость. Они не всегда порочат репутацию, чаще содержат информацию, особенно о людях высокопоставленных, а в целом являются лишь способом доставки новостей.

Если таким образом они облетают весь мир, то им не потребуется особых усилий, чтобы облететь самый большой город. Говорят, что Варшава большая сплетница, но не обольщайтесь: в Берлине, Париже или Лондоне сплетен не меньше. Иное место расположения телефонного кабеля не влияет на телефон человеческих языков. Меняются только люди и темы.

Город, где находился клуб шахматистов, насчитывал всего сто тысяч жителей, в связи с чем ему не хватало поводов для сплетен. Поэтому слухи о клубе шахматистов обильно множились и окружали его стаей жужжащих комаров. Правду сказать, члены клуба сами раздразнили людское любопытство. Во-первых, в нем не было ни одного хорошего шахматиста, за исключением председателя, из-за чего возникло подозрение, что под его названием скрывается что-то другое. Во-вторых, он был окружен тайной и не принимал новых членов. Поэтому в ходу были разные домыслы: одни считали его масонской ложей, другие утверждали, что это игорный притон, третьи именовали его гнездом разврата и т. д. Среди версий затерялась и истинная информация: члены клуба рассказывают о своей жизни для психологических исследований. Естественно, при каждом удобном случае он оказывался предметом осуждения и целью нападок. Самое большое количество сплетен порождает большая ложь, в которой люди пытаются докопаться до правды. В глубине души каждого человека скрывается беспокойство о собственной безопасности.

Поэтому окружающие прилагали постоянные усилия, чтобы вступить в клуб, узнать о его организации и цели, а затем шепотом и на ушко рассказать всем своим знакомым. Но как мы знаем, все попытки оказались безуспешными. И вот, в один прекрасный день, до сплетников дошла весть, что в клуб приняли Урбина. Почему его?... В шахматы он не играл, а оказался подходящим? Твердый этот орех грызли с большим увлечением, потому что Урбин в этом городе был фигурой хорошо известной, любимой и уважаемой, а как человек состоятельный и занимающий видное положение юриста в банке, притягивал к себе сердца множества мамаш и их дочерей. Поэтому, едва появившись на балу, он подвергся нападению одной из прекрасных дам, которая могла рассчитывать на его искренность: пару лет назад она лечилась за границей на водах от "пустоты жизни", и они с Урбином в течение нескольких месяцев обманывали ее мужа.

- И что же вы там делаете? - спросила она его с милой улыбкой.

- Играем в шахматы, - ответил он опрометчиво.

- Эта шутка мне не подходит. Говори это тем, - добавила она тише, - кто не видел твоей бородавки на правом плече.

Он посмотрел на нее тем бесстыдным взглядом, который когда-то блестел, а затем погас.

- Поверьте, мы играем в шахматы.

- Так же, как ты играл со мной в дружбу три года назад?

Под взглядом ее мужа он слегка поморщился от этих воспоминаний.

- Я всегда был с вами откровенным.

- А вот это неправда или меньшая часть правды. Но сейчас меня интересует только то, чем занимаются в клубе.

- Играют в шахматы, - повторил он с нажимом.

- Странная фантазия, и она тем странней, что до сих пор все вы в шахматы не играли.

- Потому что до сих пор меня так никто не учил.

- Как?

- Мы учимся играть в шахматы, играя сами с собой.

- А это уже интересно! - засмеялась она в голос. - Расскажи мне, как это бывает!

- Вы знаете, что обычная игра в шахматы - это война двух партий, наступающих и обороняющихся с помощью перемещения фигур. Следовательно, мы свели борьбу двух противников на борьбу одного с самим собой. Игра очень трудная, требует длительного обучения, духовного раздвоения, поскольку приходится быть одновременно своим врагом и союзником. Похоже на то, как если бы вы хотели быть собой и своим мужем одновременно.

- Признайся, это отвратительное сравнение.

- Вы сами мне напомнили.

- Я ничего не поняла, кроме этого красноречивого сравнения.

- Потому, что вы не играете в шахматы.

- А если бы научилась, вы бы меня приняли?

- Это чисто мужской клуб.

- Что мужской - верю, а что там все чисто - сомневаюсь.

- Пока женщин не принимают, можете не сомневаться.

- Наоборот, не может быть чистым тот клуб, члены которого отвечают так грубо.

Урбин почувствовал, что заслужил этот упрек. По характеру он не был грубым, однако забыл, что если женщина, которую мужчина всегда уважал, имеет право на его вежливость, то та, с которой он делил постель, имеет его вдвойне.

- Простите, простите меня ради бога, - сказал он в смущении. - То, что я вам рассказал, было ужасным упрощением.

Она улыбнулась ему в знак прощения. "Значит, если захочу, - подумал он, - ты снова будешь моей. Интересно, захочу ли я?"

В эту минуту он увидел председателя клуба, который издалека на них посматривал, естественно, зная их тайну из его письменной исповеди.

Видя странное выражение его лица, Урбин понял, что этот чужой, смотрящий на них человек не только знает, что они когда-то делали в большой тайне, но и догадывается, о чем они говорят и думают теперь. Ощущение было таким, будто его раздели и выставили голым. А между тем у председателя и в мыслях не было удовлетворять свое любопытство и бесцельно шпионить за товарищем. У него было очень серьезное дело: с ним рядом сидела и тихо разговаривала его племянница, очень красивая молодая девушка, совсем ребенок - ей еще не исполнилось восемнадцати, - но ребенок, довольно быстро созревающий... Выражение ее зарумянившегося молодого лица менялось каждую минуту, а черные бездонные глаза под буйными золотистыми волосами то вспыхивали веселым обаянием, то загорались воодушевлением. По всему было видно, что еще немного, и из очаровательной девушки она превратится в такую же прекрасную, но зрелую женщину. Достаточно было одного случая, чтобы он либо заморозил ее своим холодом, либо довел до взрыва своим жаром.

- Чем он тебе не нравится? - приставала она к дяде.

- Он мне понравится, - ответил председатель, - только тогда, когда ты перестанешь называть его красивым, милым и интересным...

- Он в чем-то замешан?

- Нет, но на твой вкус он, во-первых, должен казаться старым, во-вторых, грубым, а в-третьих, скучным. Если бы женщина, с которой он сейчас сидит, так отозвалась бы о нем, я бы ее понял, но ты...

- Но я тоже женщина, и у меня есть глаза, которые видят не так, как твои, дядя.

- Значительно лучше, - рассмеялся председатель.

- Прежде всего, иначе. Ты никогда не увидишь того, что я вижу в мужчинах.

- Тебе пригодился бы и мой взгляд.

Председатель, который из-за своей тайной осведомленности прилагал все усилия, чтобы отговорить племянницу от знакомства с членом клуба, совершал, конечно, некоторое предательство. Но это было позволительно: на самом деле девушка была его дочерью. Об этом он написал в своей исповеди - и это старательно скрывал от всего света. И хотя в своем вступительном слове к членам клуба он уверял, что не связан с людьми, которые могли бы пострадать от выяснения всех тайн его жизни, в его словах лишь формально не было обмана.

Иза Радек не знала, что он ее отец, но сам председатель никогда об этом не забывал. Он растил ее с детства, нежно любил, и теперь, когда она приехала из Англии, где получала образование, собирался ее удочерить и после смерти оставить ей все свое состояние. Он всегда был к ней привязан, но сейчас, когда она стояла рядом с ним во всем блеске своей молодости, испытывал к ней еще большую отцовскую любовь и желал ей самого большого счастья. По его мнению, каждый молодой мужчина, который поворачивался в сторону его дочери, бросал тень на это прекрасное будущее, но Урбин,о котором он знал все, раздражал его более всех остальных. Однако у Генрика Радека был сильный характер, и он умел управлять собой; поэтому вскоре он понял, что вышел за границы и решил больше не спорить с Изой.

Наконец Урбин, договорившись о встрече со своей давней приятельницей, встал и подошел к ним. Он был очень бледен, с его губ, на которых застыло выражение недовольства, постоянно срывались болезненные смешки.

- Мне очень жаль, - сказал он, - что я не умею ни играть, ни петь, ни декламировать и не обладаю никакими салонными талантами. Тогда бы я мог забавлять уважаемую публику и у меня было бы невинное занятие.

- Вы скучный? - спросила Иза.

- К несчастью, нет.

- Почему "к несчастью"?

- Скучный человек ничего не делает, а тот, кто ничего не делает, не совершает множества отрицательных поступков: не ворует, не обманывает, не убивает, а это очень много значит.

- Неужели обязательно совершать плохие поступки?

- Со временем вы убедитесь, что в самом убогом месторождении золота не выпадает столько песка, сколько приходится плохих поступков на один хороший. Мельничные жернова или прокатный станок мелет зерно или вальцует металлический лист, но если рядом с ними играет группа детей, которые по глупости сунут туда палец или голову, то они с такой же силой расплющат и их. Есть люди - жестокие машины, и есть - неосторожные дети.

- В ваших словах я слышу такое же предостережение, как и в словах моего дяди. Что за ужасы вы видите в жизни, о которых я ничего не знаю! Приехав из Англии, я только и слышу: "Остерегайся!" Чего?

- Себя.

- Но ведь я себе ничем не угрожаю, я себя люблю, уважаю, отношусь к себе по-доброму и с симпатией!

- Верно, потому, что вы еще не начали раздваиваться. Вы молоды, активно растете и живете только одним днем, в вас еще нет двух ветвей, из которых одна цветет и приносит здоровые плоды, а другую разъедают мхи, плесень и насекомые.

- И я тоже должна буду стать такой?

- Не обязательно, но так часто случается.

- А как от этого защититься?

- Если бы я знал способ, сам первым бы его использовал.

-А вы уже расщепились?

- Давно.

- И вас мучаю мхи, плесень и насекомые?

- Да.

- А вы этого не хотели?

- Нет.

- Ха-ха-ха, забавно! А знаете, почему? Потому, что вы, мужчины, считаете меня подростком, которого уже нельзя пугать трубочистом, но еще можно вампиром. Я понимаю дядю, потому что у него эти страхи происходят... можно мне сказать, дядя? - от любви ко мне...

- Можно, - ответил довольный Радек.

- Но что заставляет вас, - продолжила Иза, - убеждать меня, что в душах людей поселился дьявол и уже подготовил себе место в моей?

- Я родился как минимум на десять лет раньше вас, и у меня было время это увидеть.

- Если бы я, как вы, потеряла веру в людей и в себя...

- То вы, как и я, вернулись бы к вечным подругам - любви и надежде.

- Ах, значит в вас еще живы надежда и...

- Только надежда. Каждый недовольный или несчастный человек ожидает своего мессию, и я не исключение. Не знаю, как он мне себя явит, будет ли это приятель, учитель или женщина. По мне, лучше всего, конечно, женщина. Сердечные страдания намного тяжелей страданий умственных, а значит, как только появляется нужда в лечении мужчины, на сцену выходит она - предназначенная исцелять. Это происходит достаточно часто: не обязательно подниматься до вершин, на которых пребывает муза истории, чтобы это увидеть. Подобное считается обычным. Но ведь это чудо значительно большее, чем излечение прокаженного. Ну не удивительно ли, что, прикладываясь к множеству источников жизни, человек выпивает только один глоток? Что, пройдя через ряд связей и отношений с другими людьми, ненавидя и презирая их или, больше того, используя холодный расчет, он вдруг, внезапно, под колдовским влиянием какой-то не знакомой ему дотоле женщины, часто простой девушки, разубеждается, смиряется и начинает восхищаться своим окружением, даря уважение и дружбу даже тем, которыми пренебрегал? Разве это не чудо?

При этих словах Радек беспокойно задвигался, а Иза молчала, расширенными глазами глядя на Урбина, который продолжил:

- Ни вода, ни дезинфицирующие средства не разрушают бактерии так окончательно и бесповоротно, как огонь. Для человека, в душе которого живут моральные бактерии, разум является водой, мораль - дезинфицирующим средством, и только большие чувства - огнем. Всех нас, духовно больных, может очистить и вылечить только такой огонь.

Он замолчал. С минуту Иза смотрела на него, а затем задумчиво спросила:

- Значит, у вас еще есть надежда излечиться?

- Да.

- А мне кажется, - произнес с раздражением Радек, - что ты всю жизнь будешь чиркать о сердце спичками. Вот и весь твой огонь.

- Почему вы так думаете? - резко спросил Урбин.

- Потому что прожил на десяток лет больше, чем ты, - ответил Радек с вынужденным смешком.

- Обращаю ваше внимание, что меня тогда еще не было на свете, поэтому вы не могли меня учить.

На этом разговор был прерван приглашением на ужин. Радек сел рядом с дочерью, а Урбин в отдалении. Оказавшись между двумя старыми обжорами, он мог свободно предаваться размышлениям и уяснил себе два факта: первое - это что Радек, знающий тайны его жизни, приложит все силы, чтобы не подпустить его к дочери, а второе - что Иза произвела на него сильное впечатление. Вырастали два вопроса: что победит в Радеке - председатель клуба или отец, и должен ли он вызывать его на эту болезненную борьбу? "А если Иза станет моей спасительницей? - сказал он себе. - Если я полюблю ее и любовь меня оживит? А если она окажется для моего сердца лишь спичкой?"

- Вы слышали, - скрипнул один из уже насытившихся старичков, - что Тоткевич женится?

- Нет, - буркнул Урбин.

- В таком возрасте, имея взрослых детей... фу!

- Чем же он вам не угодил, уважаемый? Или, чтобы не огорчать детей и не преступать норм морали, он должен бы был завести себе любовницу?

Старичок посмотрел на него косо и замолчал. Тем вечером Урбин больше не подходил к Изе.

Необходимость выбора толкнула Урбина на рискованные действия. Он ожидал от них какого-то перелома, поворота на своем пути, за который мог бы крепко ухватиться.

"Если у меня такая двойственность характера, - размышлял он, - что я постоянно делаю то, чего не хочу, если моей силы воли не хватает, чтобы совладать с моими порывами, то, может быть, меня вылечит какая-нибудь крупная авантюра, огромное счастье или провал, который схватит меня за шкирку и вытолкнет, наконец, в определенном направлении? Пусть меня побьют, заставят страдать, раскритикуют, оклевещут, я согласен на все, только бы выйти из этого дрожащего состояния! Я хочу хотя бы когда-нибудь иметь право сказать себе: да, я такой, и я хочу быть таким! Даже если бы мне пришлось стать злодеем!..."

Под влиянием этого, с каждым разом все более мучительного ожидания, он одновременно возобновил отношения с брошенной замужней дамой, начал покорять сердце Изы и ухаживать за ней наперекор Радеку. Противоречия обострились, гроза нарастала.

На еженедельном собрании членов клуба Урбин детально, может быть даже излишне детально, описал свои похождения, не скрывая намерения их возобновить.

- Этот поступок, - добавил он, - ужасен для меня еще и тем, что я смотрю на него в свете любви, которая расцвела с моем сердце.

- Какой любви? - спросил председатель.

- Поскольку она не является моим грехом, то не подлежит и исповеди, и я воздержусь, - ответил Урбин.

- Ты думаешь, Урбин, - горячо заговорил председатель, - что если мужчина подает испачканную романами руку невинной девушке, то этим он совершает поступок?.. Но твое чистое чувство, замешанное на грязной похоти, интересует нас как психологическое явление.

- Я смотрю на этот вопрос иначе. В любом случае, председатель, я поговорю с вами об этом после нашего собрания, и попрошу дать совет, должен ли я рассказывать о своей тайне.

Радек нахмурился, а члены клуба поочередно переводили глаза с него на Урбина, будто догадываясь о том, что между ними происходит, и мысленно дорисовывали причины стычки.

Наутро Урбин пришел к Радеку, и после холодного приветствия приступил к разговору.

- Вчера я не стал говорить подробнее о своей любви, поскольку ее объектом является твоя племянница.

- Ты же знаешь, - пытаясь сдержаться, ответил Радек, - что это моя дочь.

- Я не должен об этом помнить за пределами клуба. Кроме того, я хотел задать вам вопрос: могу ли и должен ли я говорить об этом на наших собраниях?

- Как хочешь, - ответил Радек с дрожью в голосе, - но вот чего ты делать не должен - так это добиваться взаимности от Изы, потому что я на этот союз никогда не соглашусь.

- Почему?

- Потому что я все знаю о твоей жизни.

- Да, но как председатель клуба, а не как Генрик Радек. С вашей стороны это использование своего положения против члена клуба и нарушение обязательств, которые вы торжественно поклялись исполнять. Не прочти вы моего искреннего признания, и мое предложение было бы принято с превеликой радостью.

- Думаю, я никогда бы не счел тебя подходящим мужем.

- Это всего лишь увертка, у вас нет никаких оснований.

- Пусть так, в любом случае, зная о вашем бесчестном характере, я не могу считать вас достаточно чистым.

- Пани Иза считает иначе.

- А я говорю вам, как на это предложение смотрит ее отец.

- И вы считаете, что найдете ей чистого и безукоризненного мужа? Ха-ха-ха!

- Как минимум, мы оба будем в это верить.

- То есть вам нужна иллюзия, опирающаяся на лицемерные заверения по поводу будущей жизни? Прекрасный вы отец, а еще лучший председатель товарищества искренности!

- От обязанностей отца я освободиться не могу, а без председательства как-нибудь переживу.

- Ладно, поговорим об этом на собрании.

Урбин холодно поклонился и вышел.

Он еще не был настолько влюблен в Изу, чтобы бороться с ее отцом во имя сильного чувства. Конечно, девушка ему очень нравилась; по всем приметам, ее присутствие обещало ему счастье и то благотворное влияние на мораль, о котором он мечтал. Но теперь ему прежде всего хотелось снять внутреннее напряжение каким-нибудь выбросом энергии.

Радек молча терпел. Он не ожидал, что случай поставит его перед таким выбором - с одной стороны, обязанность принимать решение, как будто не помня о моральных качествах человека, доверившего ему свою тайну, с другой - любовь к дочери. Он разрывался на части, будучи не в состоянии решить, что ему делать, чему отдать преимущество и что защищать. Было очевидно, что если бы он не знал жизненные секреты Урбина, то наверняка счел бы его подходящим мужем для своей дочери. Но он-то ведь знал, знал!

Идя на заседание, он понимал, что ему придется выдержать изрядную бурю, и не имел ни малейшего представления, как это ему удастся.

Урбин же немедленно представил вопрос на рассмотрение членов клуба.

- Если сделанные здесь признания, - заявил он, - будут влиять на наши отношения за пределами клуба, то хотя его научная цель и является благом, мы все становимся героями глупой комедии, которая не стоит того, чтобы серьезные и порядочные люди в ней играли.

- Если мы все порядочные люди, - прервал его побледневший председатель.

- А именно такими мы себя и считаем!

- Ну так скажите мне: неужели я должен отдать ему дочь? - возмущенно спросил Радек.

Тут между членами начались шумные споры, разгоравшиеся все сильнее, общего мнения не намечалось. Радек был взволнован, но сидел молча. Наконец, сказал слабым голосом:

- Вижу, что сегодня мы этот вопрос не решим. Приглашаю вас назавтра для окончания дискуссии. Пусть каждый из вас обдумает этот вопрос в одиночестве.

Это было сказано таким тоном, как будто он не просил, а требовал. Он вернулся домой таким расстроенным, что Иза сразу это заметила и начала расспрашивать его о причине.

- Я плохо себя чувствую, - ответил он коротко.

Поняв, что это лишь отговорка, за которой что-то скрывается, девушка продолжала расспросы.

- Нет, дядя, я же вижу, тебя грызет какая-то боль, с которой ты не можешь справиться. Что-то у вас произошло в этом мужском клубе, о котором столько болтают. Дорогой мой, почему ты всегда отделываешься шутками и не хочешь рассказать, что это за общество?

Стычка с Урбином измотала его и ослабила сопротивление; к тому же устав клуба не запрещал раскрывать его цели заслуживающим доверия людям, поэтому Радек дал дочери объяснения.

Она выслушала его с большим интересом.

- И все вы действительно рассказали о своих тайнах? - с дрожью в голосе спросила она.

- Обо всех, - ответил Радек.

- И ты, дядя?

- И я.

- И Урбин?

- И Урбин. Ах да, я забыл, он меня о тебе спрашивал. Скажи, ты хотела бы выйти за него замуж?

Иза глубоко задумалась и ничего не ответила. Потом встала и начала мерить комнату быстрыми шагами. На лице ее отражалось множество разных мыслей.

- Поспи немного, дядюшка, это придаст тебе сил, - сказала она заботливо.

Послушавшись, Радек прошел в свой кабинет. Он положил на бюро два больших ключа, которые держал в руке, скинул пиджак, откинулся в кресле и заснул. Иза следила за ним почти целый час, затем перевела взгляд на два ключа, немного поколебалась, взяла ключи и выбежала из дома.

Клуб шахматистов находился через несколько домов по той же улице. Серое небо нависало над землей, из низко плывущих пушистых облаков высыпались легкие снежинки. Вечерние сумерки уже сменились густой темнотой, когда Иза вошла в переднюю, тихо открыла дверь клубной комнаты и также тихо ее прикрыла. Затем зажгла принесенные с собой свечи и осмотрелась. Она увидела закрытый ящик, открыла его вторым ключом и подняла крышку Внутри аккуратно лежали сшитые стопки исписанных листов. Иза взяла один, на нем было написано: "Снецкий". Она отложила его, взяла другой, потом третий, наконец, взяв в руки четвертый, она начала его просматривать. По мере чтения глаза ее расширялись, лицо бледнело, внезапно она вздрогнула, опустила тетрадь и прошептала:

- Он мой отец...

Она долго стояла неподвижно, грудь ее высоко вздымалась. Постепенно скривившая губы печаль сменилась слабой полуулыбкой. Наконец она положила тетрадь и достала другую, с надписью: "Урбин". Ей казалось, что каждое слово этой исповеди было ударом ножа в ее сердце. Пораженная, с глазами, полными слез, тяжело дыша, она заставила себя дочитать до конца, затолкнула тетрадь обратно и с отвращением крикнула:

- Подлец, Боже, какой подлец!

Не закрыв ни двери, ни ящика, она выскочила на улицу, но не пройдя и пары шагов, столкнулась с Урбаном, который ее узнал.

- Что вы тут делаете?

- Я иду из аптеки, дядя плохо себя чувствует.

- Вы позволите проводить вас до дому?

- Спасибо, - ответила она после секундного размышления.

- Боюсь, - говорил идущий радом Урбин, - это я невольно послужил причиной расстройства вашего дяди. У меня был с ним довольно неприятный разговор. Вы не догадываетесь, о чем?... Судя по вашему молчанию, мое сватовство пришлось не по душе не только вашему дяде. Пани Иза, не окажете ли вы мне честь выйти за меня замуж?

Они были уже у двери, и Иза нажала на звонок. Проснувшийся Радек был удивлен, увидев их вместе, но любезно поздоровался с Урбином и спросил у дочери, где она была:

- Ходила за лекарством для... отца.

- Для кого?

- Для отца, - повторила она с нажимом.

Мужчины многозначительно посмотрели друг на друга, а Иза на них.

- Я встретила на улице пана Урбина, - продолжила она с искусственной веселостью, - который задал мне тот же вопрос, что и ты, отец, хочу ли я выйти за него замуж. Так вот, я отвечаю вам обоим: нет!

- Но почему? - мрачно спросил Урбин.

Она истерически засмеялась и упала в кресло.

- Да потому, что я не обязана... ха-ха-ха... потому, что не хочу... потому... Представьте себе, господа, - проговорила она со смехом, - сегодня в кладовой я встретила мышь, сбежавшую к нам из клуба шахматистов, которая пожаловалась, что сгрызла там кусочек исписанной бумаги из ящика и он был горьким… таким горьким... ха-ха-ха... что она чуть не отравилась.

- Досточтимая пани, - заметил Урбин со скрытой злостью, - это была чрезвычайно неудачная мысль.

- Значительно менее неудачная, - ответила Иза, - чем те, которые отравили мышь.

Урбин поклонился и вышел.

Наутро, к большому удовольствию всех членов, клуб шахматистов был распущен. Через год Иза вышла замуж за человека, который производил прекрасное впечатление, но после свадьбы оказался отвратительным негодяем, настоящим волком в овечьей шкуре. Урбин до сих пор размышляет и пишет работу о двойственности человеческой натуры, а старый Радек при каждом удобном случае повторяет:

- Знать плохо и не знать плохо.

©A. Sventohovskij

©G. Fedotova

back

top