Н.А. БОГОМОЛОВ

РУССКИЕ СИМВОЛИСТЫ ГЛАЗАМИ ПОСТОРОННЕГО

На рубеже 1902 и 1903 гг. в Петербурге была издана первая книга стихов В.И. Иванова "Кормчие звезды". Печаталась она на собственные деньги, процесс был долгим, книга бесконечно дорабатывалась и переделывалась, так что ее завершение и выход в свет воспринимались как большое событие.

Сам Иванов вместе с семьей жил в это время в Женеве, на вилле Java и непосредственного участия в судьбе своей книги принять не мог. Мало того, он даже не очень представлял себе, на кого можно было бы опереться в поисках поддержки. "Вестник Европы", в котором (не исключено, что по рекомендации Вл. Соловьева) он изредка печатался, его совершенно очевидно не устраивал, ни с какими же другими журналами и издательствами в общении он не состоял. И тут представилась возможность обрести в Петербурге собственного эмиссара, чем он и воспользовался. Возможность эта оказывается счастливой и для исследователей, поскольку дает возможность проследить сразу несколько интереснейших тем: судьба книги Иванова в общественном мнении, творческие и издательские планы и замыслы одновременно его и Л.Д. Зиновьевой-Аннибал, а вместе с тем - жизнь и деятельность русских символистов (или близких к ним литераторов и деятелей искусства), увиденная не изнутри, привычным глазом, а извне, глазом довольно случайного, но приметливого наблюдателя.

Таким наблюдателем оказалась Мария Михайловна Замятнина, уже несколько лет сопутствовавшая Ивановым в самых различных их делах и предприятиях. Тридцать лет спустя, вспоминая свое знакомство с нею, М. Кузмин записал в дневнике: "Относительно Замятниной должен сказать, что как Вяч. Ив., так и Лид. Дм. умели пробуждать бескорыстную и полнейшую к себе преданность в людях честных, великодушных и несколько или бесплодно романтических, или наивных, которых оказывается не так мало" (1). Действительно, как показывает прочитанная в достаточно большом объеме семейная переписка, в их жизни постоянно оказывались люди, готовые бескорыстно помогать. Даже если не говорить о так называемых "девушках", которые долгое время постоянно жили в семье (2), можно вспомнить о длительных отлучках Зиновьевой-Аннибал, когда ей помогали подруги. Так, летом 1894 года она отправилась в Италию, оставив трех совсем маленьких детей (Косте только что исполнилось 2 года) у неизвестных нам друзей; летом 1895 г. в Бретани за детьми присматривала С.И. Алымова (о которой см. ниже), и т.д. Но с 1899 все чаще и чаще в качестве самого верного и надежного друга в жизни Ивановых появляется Мария Михайловна Замятнина.

Нам известно о ней немного. Она родилась в 1862 году (3), то есть была несколько старше Иванова и его второй жены. Окончила петербургские Высшие женские (Бестужевские) курсы, замужем не была. Каким образом она познакомилась с Ивановыми, мы не знаем, первые сохранившиеся письма относятся к весне 1899 г., и они уже вполне дружеские. Летом 1899 г. Замятнина жила с детьми Ивановых недалеко от Неаполя, потом все вместе перебрались в Англию, откуда она отправилась в Петербург. Летом 1900 г. по поручению Ивановых Замятнина ездила за детьми в Англию и доставила их в Петербург. Весной 1901 г. она поселилась с детьми Ивановых в Женеве и пробыла там без малого два года: сперва главной распорядительницей, пока в декабре из Греции не приехала Зиновьева-Аннибал, а весной 1902 г. и Иванов, не выдержав длительной разлуки, отказался от заманчивой поездки по островам греческого Архипелага и тоже прибыл в Женеву. С мая 1903 г. Замятнина после трех с половиной месяцев, проведенных в Петербурге и Москве (о чем и будет наше дальнейшее повествование), снова оказалась в Женеве. Весной 1907 г. вместе с младшими детьми -- Костей и Лидией -- она перебирается в Петербург, и с тех пор уже до самой смерти в 1919 году становится постоянным членом семьи Ивановых.

Все, писавшие об Ивановых, без исключения (в том числе и автор данной работы), представляли отношения их с Замятниной как безоблачные. Однако более внимательное изучение семейной переписки показывает, что это было, по крайней мере, в начале, вовсе не так. И Зиновьева-Аннибал жалуется на нее Иванову, и он регулярно и в достаточно резкой форме выражает недовольство. В тех письмах, которые включены в нашу статью, это ощущается нередко. Однако безоговорочно стать на сторону Ивановых мы, пожалуй, не имеем права. Во всяком случае, письма лета 1903 года, которые мы намерены опубликовать позднее, говорят о том, что, требуя полной отдачи в выполнении их поручений, Ивановы с очень большим разбором относились к просьбам Замятниной. Когда она попросила их помочь ей войти в контакт с издательством "Лярусс", ответы получались оскорбительно равнодушные. Последний из них - от самого Иванова - звучал так: "…не посылаю Вам письма из дома Larousse, т.к. убедил Лидию еще заехать на всякий случай к упомянутому барину - м<ожет> б<ыть>, он теперь уже опять в Париже, -- Мне лично, конечно, ехать к нему трудно и недосуг" (4). Писалось это, между прочим, в то время, когда Замятнина уже третий месяц безотлучно находилась с детьми Ивановых.

Но ее преданность интересам своих друзей была так велика, что любые попреки она воспринимала как справедливые и тут же старалась исполнить желания Ивановых. Об этом наглядно свидетельствуют далее публикуемые письма.

Между прочим, временами сделать это было нелегко. И дело было связано не только с тем, что Замятниной приходилось преодолевать собственные комплексы, но и с природой поручений. Если забота о книге Иванова была вполне естественной и могла стать предметом внутренней гордости, то порученный ее деятельности роман Зиновьевой-Аннибал "Пламенники" был явлением совсем иного рода.

Не будем здесь говорить о его художественном уровне: сами мы судить не можем, поскольку книга не опубликована, даже и рукописи не разобраны (хранятся в Римском архиве Вяч. Иванова), а суждения читавших приведены далее. Но стоит обратить внимание на то, что роман не был закончен и отдавался в набор частями. Мало того, и читать его нужно было давать потенциальным издателям также по частям, в определенном порядке (и, кажется, сама Зиновьева-Аннибал, почти наверняка консультируемая Ивановым, в утверждении этой последовательности была не слишком тверда). К тому же Замятнина, как следует из писем Зиновьевой-Аннибал к Иванову, принимая высокое значение "Пламенников" на веру, не понимала авторского замысла даже в самой малой степени, что делало ее поручение особенно затруднительным.

Настоящая работа основана на материалах, выявленных при подготовке к печати переписки В.И. Иванова с Л.Д. Зиновьевой-Аннибал (эта подготовка осуществлена нами совместно с М. Вахтелем и Д.О. Солодкой). Сами эти письма должны быть опубликованы в полном объеме, поэтому в данной работе они используются лишь в ничтожной степени, когда без них невозможно было обойтись.

Не являясь публикацией академического типа (используемые в ней письма очень часто насыщены бытовыми подробностями, подробностями, деловыми мелочами, которые мы опускаем), наша статья в то же время претендует на создание хроники встреч М.М. Замятниной в Петербурге и Москве с деятелями "нового искусства" и на воспроизведение в полном объеме реакции различных людей на порученные ее заботам произведения Иванова и Зиновьевой-Аннибал. Из публикуемых фрагментов практически полностью устранена линия, связанная с подготовкой и началом чтения лекций Иванова в парижской Высшей школе общественных наук, чему мы рассчитываем посвятить особую работу. Указания на место хранения материалов по большей части даются непосредственно в тексте. Поскольку мы пользуемся почти исключительно материалами из архива Иванова, находящегося в Москве (РГБ. Ф. 109), то название архивохранилища и номер фонда не указываются. В тех считанных случаях, когда место хранения иное, мы его обозначаем полностью.

С чем был связан отъезд Замятниной из Женевы, мы точно не знаем. Видимо, она просто, соскучившись, решила повидать мать и сестру. Отбыла она 22 января нового стиля (5). Тут же, не тратя времени даром, Иванов пишет ей вдогонку открытку:

№ 1-а.                               9.I'03
              Четверг через 2 часа по отъезде.
Узнав, что Л<идия> только что отослала с Острогой (6) без моего ведома картолину (7) и завидуя, что № 1 остается за ней, спешу настрочить в свою очередь "открытку" (как выражаются окружающие вас ныне друзья), чтобы констатировать, что все мы сиротливо повесили нос, что, видимо, повлияло и на настроение Остроги! Столь уныло начало нашей переписки! Опечаленный яванец (8). Я занимаюсь одновременно санскритом (9) и диктовкой Вере (10) (Карт. 9. Ед. хр. 33. Л. 6).

Уже такая спешка тяжелого на письма Иванова показывает, кажется, не только дружеские отношения, которые он хотел бы подчеркнуть, но и степень важности тех поручений, которые Замятнина должна была исполнить в Петербурге. То же самое акцентирует и письмо Зиновьевой-Аннибал от 14/27 января (помечено: № 2), где среди домашних сведений ("…Вячеслав слег тотчас после твоего отъезда: то же, что у меня. И по сей день то встанет, то ляжет. Но настроение хорошее. Сегодня и вчера работал трудный урок санскрита, но шибко устал. На последнюю лекцию едва съездил и слег. Ничего, в гостиной так удобно болеть и ухаживать за больным. <…> Кончила вполне отделку главы "Чертоза" (11). Завтра буду переписывать. Прочитала внимательно всю книгу "En route" (12)" [Ед. хр. 23. Ед. хр. 11. Л. 8, 9об]), следует подробный список поручений, касающихся книги:

Теперь Вячеслав просит:
1) Тотчас отправить, если не отправлен, сборник в "Литературный Вестник" Русского библиологического общества, где в редакции обещают рецензии (13).
2) Удобно ли дать несколько экземпляров для продажи Мельe? (14)
3) Проверь, куда послано.
4) Отчего не берут 40% и тогда сами не объявляют. Это страшно важно (15).
5) Как зовут Кондакова (16)?
6) Проверь, посланы ли из склада остальные экземпляры сюда, как там сообщили Юл. Алекс. (17) (Там же. Л. 11об).

11/24 января Замятнина пересекла границу Германии и России и на следующий день прибыла в Петербург, где сразу же, не откладывая, принялась за дела своих доверителей. Так, в письме от 13/26 и 14/27 января (помета: № 5) она сообщала:

1) Теперь дело. В типографии ведь сказали Юлии Ал<ександровне>, что начнут печатать лишь через месяц (18), что этот шрифт занят, ну я и помчалась к Голубятникову, он сначала то же мне заявил. Но затем после моих настояний обещал первую главу напечатать мне к этой субботе; я тогда возьму I напечатанную и II в рукописи и снесу Батюшкову. <…>
2) Справилась, отослали ли что, кроме 10 экз. в Женеву, оказалось - выслали уже остальные 40 экз.
3) О рассылке по редакциям надо в складе справиться и всем прочем. <…> (Карт. 19. Ед. хр. 17. Л. 11 и об).

Существенно здесь упоминание Федора Дмитриевича Батюшкова (1857-1920). По своей основной специальности он был историком литературы и литературным критиком. Однако для Иванова было прежде всего важно то, что он являлся довольно известным журнальным деятелем. В свое время Батюшков печатал его стихи в издававшемся им журнале "Cosmopolis", и, вероятно, Иванов рассчитывал, что "Кормчие звезды" привлекут его внимание и будут им самим или кем-то из авторов редактировавшегося им журнала "Мир Божий" отрецензированы. О судьбе этого плана см. далее (19).

В письме от 19 января / 1 февраля (в пункте 6 подробного делового отчета) Замятнина сообщала: "И в "Литерат<урное> Обозрение" и в "Лит<ературный> Вестник" сборники отосланы мною" (Там же. Л. 20).

Однако к этому времени ситуация уже начала несколько меняться. Зиновьева-Аннибал получила из Петербурга известие, что ее мать, хотя и находится в тяжелом состоянии, но все же узнает людей. Очень быстро она собралась и поехала, хотя еще сравнительно недавно решила для себя, что никогда больше мать не увидит. Первые дни по приезде она, естественно, была занята семейными делами, но через несколько дней все-таки получила возможность хоть как-то делать и что-то еще.

И первым делом она столкнулась с тем, что Ф.Д. Батюшкову решительно не понравился сборник Иванова. 22 января (4 февраля) Замятнина извещала Иванова:

Была сегодня у Батюшкова, он, миленький, еще не удосужился углубиться в "Сборник", вследствие чего, бегло просмотрев его в редакции, предпочел отзыва не писать. Не читая Сборника, он предположил, что Вы нитшеянец, "а ведь Нитше надо принимать cum grano salis", -- говорит он. В результате визита я усиленно ему посоветовала научиться думать, буквально так, и публику научить тому же. Что публика у нас думать не умеет, он согласился, но выходило, что не умеет думать и продумывать и он, Батюшков. <…> Прочесть роман Лидин он обещал и очень извинялся, что говорит мне прямо, что думает, и любезен был очень, да проку-то от этого не выйдет никакого.
Котля (20), вот, меня так утешил (21), очень заинтересовался Сборником, после того, к<а>к при мне прочел по моему указанию несколько ваших вещей. (Я ему Сборника не пожертвовала, но у меня был с собой с надписью для В. Беляевск<ого> (22))" (Карт. 19. Ед. хр. 15. Л. 4 и об).

И тут же к этому добавилось второе разочарование: в равной степени Батюшкову не понравились и те фрагменты "Пламенников", корректурные оттиски которых он получил от Замятниной. В продолжении того же письма, написанном 24 января / 5 февраля она писала Иванову: "Вернувшись от Лидии, у кот<орой> сижу всякую возможную минуту, нашла у себя пакет от Батюшкова с гранками и рукописью Лидиной и приложением письма, с отказом, конечно" (Там же. Л. 6). В тот же день и Зиновьева-Аннибал со своей стороны извещала его: "Маруся уже давно была, и результат плачевен свыше всяких ожиданий. Коловрат<ов> (23) гений перед своим оригиналом! Батюшков раскрыл книгу на "Ступенях Воли" и прочитал: "Рыжей птицей стен рудых" (24), и сказал Марусе, что критики он не напишет, потому что это не поэзия и ты эрудит. Что раз я твоя жена, то он вперед знает, что не может поместить моей вещи. И, о Вебер, о Вебер! как он был прав (25). Мужайся, мы, вероятно, будем одни, и всю жизнь, быть может, но что за беда <…> Все-таки Бат<юшков> сохранил рукопись. Даст ответ в Понед<ельник>" (Карт. 22. Ед. хр. 12. Л. 14).

Первое письмо Батюшкова к Замятниной датировано 24 января:

Многоуважаемая
               Марья Михайловна
Согласно Вашему желанию стал читать роман "Пламенники", но, к сожалению, скоро убедился в его непригодности для нас. Все-таки передаю на просмотр А.И. Куприну, прося его в приписке сообщить свою резолюцию.
Вы спрашивали, почему я восстаю против фабрикации новых слов и насилования языка? Да просто из уважения к процессам сложения языка и, если хотите, предубеждения против всяких приемов в духе воляпюка. Продолжаю думать, что "Пламенник" -- слово несуществующее, а если говорят "любовник", то этим еще не оправдывается образование по аналогии "пламенник". Ведь, напр<имер>, искусственное слово "соусник" еще не уполномочивает говорить "конфетник" вместо ящика с конфетами и т.п. А затем выражения "кудели" во множ<ественном> числе, тогда к<а>к кудель слово собирательное; "волосы замолчали у висков"; "внимательные и благосклонные губы" и т.п. - все это вычур и только. Баловалась такими фокусами Гиппиус, но, кажется, и она замолкла. Героиня восклицает: "Надо кликать, надо кликать", -- но это очень рискованно: как бы не прослыть и соответствующим производным эпитетом - кликуши, что может оказаться и совершенно несправедливым по отношению к автору, но ляжет тяжким обвинением на героиню. Когда последняя говорит, что "все, что не небо за земле - обман нашего испуга" -- "или упрекнешь меня молчаливо?" -- я следую указанному совету, и это все, что я могу сделать. Возвращаю при сем гранки и рукопись и прошу верить совершенному уважению и преданности
                       Ф. Батюшков.
Прочитал "Пламенники" и совершенно присоединяюсь к мнению Федора Дмитриевича.
                      А. Куприн (Карт. 12. Ед. хр. 12. Л. 3 и об) (26).

Ответное письмо Замятниной неизвестно. До нас дошла только реакция Зиновьевой-Аннибал в письме к Иванову от 26 января / 8 февраля: "Письмо Коловрат<ова> (О мой коловратик, какой ты гений перед твоим прототипом!) привезу. Очень им горжусь. Я первая получила ушат помоев. Бат<юшков> заклятый твой враг, но безграмотный до невероятия. Со мною вместе попалась и Гиппиус" (Карт. 22. Ед. хр. 12. Л. 14). Сохранился также ответ Батюшкова на него:

29/I 1903
Литейный 15
Многоуважаемая
              Мария Михайловна,
Вот и привел Вас, окольным путем, к признанию, которое мне очень хотелось от Вас услышать: Вы на словах отстаивали, что можно "сочинять" язык, что пора нам освободиться от рабства установленных выражений и т.п. Я прибег к шаржу, и очень рад был услышать от Вас аргументы иного рода, т.е. Вы доказываете, что слово существует, а не изобретено. Со своей стороны могу сделать ссылку и по поводу слова "вычур" -- не изобретенное мною, а взятое у Ап. Майкова: форма оригинальная, но все же существующая. Я намеренно употребил ее. Затем позвольте напомнить, что я отнюдь не позволил себе давать эпитетов автору, а отнес именно к героине рассказа вывод, который могли сделать читатели, пораженные странным оборотом ее возгласа. Так как относительно одного пункта мы договорились, то мне остается лишь просить извинения за то, что я прибег к шаржу с целью довести Вас до признания, которого я, может быть, не услышал бы, оставаясь на почве отвлеченной аргументации. А об употреблении "собират<ельных>" слов во множеств<енном> числе в оправдание формы "кудели" я все-таки буду спорить. Не теперь, конечно. Но вот первое неудобство стиля, в котором написана повесть: форма отвлекает от содержания, в такой мере отвлекает, что я совершенно не мог дать себе отчета в последнем, так как потребовалось бы вторично прочесть, чтобы заглянуть в суть. Точно так же - я не могу решить, в какой мере г. Иванов действительно поэт, когда, раскрыв наугад книжку, читаю такие строки: "Воля, …приявшая зрак - Рыжего льва, -- Он, с тяжким рыком…" Неужели это поэзия? Однако простите. Больше не буду.
С искренним к Вам уважением и преданностью
              Ф. Батюшков (Там же. Л. 7-8; на л. 9 - копия Замятниной).

На следующий день после упомянутого выше письма к Иванову Зиновьева-Аннибал уехала из Петербурга обратно в Женеву, но Замятнина осталась на посту, готовая получать указания, которые не замедлили себя ждать. Еще не успев толком отъехать от Петербурга, в Вильне Зиновьева-Аннибал написала ей (письмо отправлено из Вержболова 28 января / 10 февраля):

Не лучше ли тебе <…> как можешь скорее переписать так же чудно, как первую главу, и вторую. Во всяком случае, самые скверные листы ее. И снести Перцовы <так!>. Если они честные люди, т.к. честно стремятся к своей цели, то не могут не обрадываться <так!>: и идеи, и стиль в их духе: я только что прочитала повесть Соловьевой-Allegro "Племянница" (27). Это не к идеям, а к стилю относится. Надо бы им дать гранки и прямо вторую главу. <…> Очень надеюсь на "Нов<ый> Путь". Светлый мог бы быть луч этот журнал, и если бы нас допустили в него, мы могли бы поднять его на высоту, о которой мечтают его начинатели. Надо всё испробывать <так!>, чтобы в него пробиться - вот мое мнение. Не съездить ли к Розанову и не поговорить ли задушевно с ним обо мне и о В<ячеславе> как о глубоких союзниках и прочитать ему несколько филос<офских> стихотв<орений> и также из "Райской матери". Словом, ты знаешь, как поступать - лишь загорись.
Я бы к ним подошла смелее с точки зрения "братского знака". Быть может, стоит повидать еще Волошина (28) и вместе с ним Розанова или кого иного? <…> (Карт. 23. Ед. хр. 11. Л. 86-87).

Совершенно очевидно, что неудача с "Вестником Европы" активизировала желание Ивановых сблизиться с только что возникшим журналом "Новый путь". В переписке с Замятниной это название появляется впервые, однако Иванов и Зиновьева-Аннибал уже за некоторое время до того, как было написано это письмо, рассматривали его как один из возможных плацдармов для своих выступлений. Еще с дороги в Россию, 20 января / 2 февраля Зиновьева-Аннибал спрашивала мужа: "Что же ты думаешь о хоре Христов в "Н<овый> Путь"? есть ли письмо от Мережк<овского> или что-либо от Маруси об этом" (Карт. 22. Ед. хр. 12. Л. 8об), а 23 января / 5 февраля Иванов отвечал: ""Хор благословляющих духов" я отослал еще в день твоего отъезда Перцову (29). Я просто пробую почву - тверда ли она на "Новом Пути" для моих откровений" (30). О судьбе этого стихотворения и о начале переписки Иванова с Д.С. Мережковским см. ниже.

В письме к Иванову под № 13, написанном 29 января / 11 февраля Замятнина (не только сообщая собственные новости, но и откликаясь на только что процитированное письмо Зиновьевой-Аннибал) извещала живших в Женеве:

Была у Султановой (31), она вдруг говорит: "Куда ни пойдешь, всюду говорят о сборнике Иванова". Оказыв<ается>, именно говорили у Ростовцева (32) и у Шнейдер, это две сестры художницы (33), очень хорошие знаком<ые> Ек. Вяч. Балаб<ановой> (34) - они племянницы поэта покойн<ого> Минаева и его воспитанницы (35), у них салон - так что если у них говорят, так это хорошо. Но говорят пока, кажется, к<а>к о китайской головоломке, над разрешением котор<ой> ломают голову.
Султанова сборника, кажется, еще не купила, но хочет, т.е. собирается с ним познакомиться. Я ей отмечу более легкое. Завтра пойду к Балабановой, понюхать попробую, что носится в воздухе. <…>
Если удастся, постараюсь до того времени повидаться с Волошин<ым> и, мож<ет> быть, пойду к Розанову. Но еще об этом хорошенько подумаю и постараюсь разузнать, кто в "Нов<ом> Пути", собственно, кладет резолюции" (Карт. 19. Ед. хр. 17. Л. 25-27об) (36).

Однако довольно неожиданно вхождение в новые литературные круги для Замятниной началось по-другому. В письме, сочинявшемся с 1/14 февраля (№ 15) она описала Иванову свой визит к известному историку литературы Илье Александровичу Шляпкину (1858-1918). Он был профессором университета, но, видимо, Замятнина знала его со времен учебы на Высших женских курсах, где он также профессорствовал (37).

                    3/16 фев. Понедельник 1 ч. ночи
Сейчас от Шляпкина.
Это первый продуктивный вечер в Петерб<урге>. <…>
Сборник, что получил, благодарен и весь прочел от доски до доски, т.к. понравился, значит. Говорит, "это книга не для многих, но для тех, кому доступна, даст много глубокого содержания, большой мыслитель, -- гов<орит>, - Вяч<еслав> Ив<анович>".
Только что он это мне все сказал, как слышим звонок, затем входит господин среднего роста, брюнет, некрасивый, с серьезным взглядом умных глаз, симпатичный, простой, добрый. Оказывается, это Ал. Ник. Бэнуа; пришел отчасти навестить больного, отчасти по делу. Дело в том, что в "Мире Иск<усства>" будет статья о Петр<е> Вел<иком>, а у Шляпкина в Белоостровском его музее (38) оказались любопытн<ые> и полотенца и материи Петровск<ого> времени, так вот все это будет воспроизведено в "Мире Искусства", и Бэнуа принес ему показать отпечатанные уже оттиски (39).
Я, конечно, воспользовалась случаем спросить Бэнуа, передали ли ему письмо Ал<ександры> Вас<ильевны> и книгу (40). Гов<орит>, что получил и то и другое; но, по-видимому, письму Ал. Вас. недостаточно внял и передал книгу необдуманно просто Философову, предполагая, что он напишет рецензию (41).
Я воспользовалась только что перед тем сказанным мне Шляпкиным, заставив его повторить свое мнение, причем Илья Ал. именно указал на то, что книга должна быть разобрана человеком очень образованным и основательным, и что Философов к<а>к юрист (42) не подходит, по его мнению, он недостаточно это умеет. Он указал на Мережковского, кот<орый> мог бы ее хорошо оценить. Бэнуа очень внимательно отнесся к тому, что говорил Илья Ал., сказал, что на него, насколько он ее просмотрел (но он, кажется, мало с нею познак<омился>), тоже хорошее впечатление книга произвела и что он теперь позаботится, чтобы она действительно была к<а>к следует разобрана. Обещал также обратить на нее и внимание Перцова в "Нов<ом> Пути". Затем при случае поговорили, т.е. я попросила, чтобы он охарактеризовал Перцова, Розанова и Мережковского, что он и сделал.
Затем спросила его и о романе твоем, рассказала ему вкратце содержание, он сказал, чтобы я отнесла к Перцову, что, ему кажется, он подходит "Новому Пути". <...>
Была, т.е. застала ген<ерала> Дубровина (43) сегодня в Академии, была-то я уже раньше, но без Дубровина сведений получить не могла о Пушк<инской> Премии (44).
Дубровин очень приятный толстяк, сообщил мне - на Пуш<кинскую> прем<ию> надо представить до янв<аря> 1904 г., можно представить хоть сейчас. Подлежат премии книги, вышедшие в 1903 г. и раньше, след<овательно,> Ваша, Вячеслав, к<а>к помеченная 1903 г., к<а>к раз подлежит. Представить надо 2 экз<емпляра> при письме на имя ген. Дубровина, в кот. надо просить его о допущении прилагаемых книг на премию.
Вот и все, что он сказал.
                4/17 Фев<раля>. Втор<ник>. Утро.
<…>Роман Лидин отнесу в пятницу лишь, т.к. и переписать еще не успела все, что нужно, да и рассчитываю, что в четверг Бэнуа повидается с Перц<овым> и поговорит. Перцов глухой, говорят, так что с ним говорить-то будет трудно.
Целую. Люблю.
                     Маруся (Карт. 19. Ед. хр. 17. Л. 32-36об) (45).

Примерно в те же самые дни (письмо не датировано) Зиновьева-Аннибал продолжает инструктировать Замятнину, указывая, что ей делать.

Ты, друг, старайся всюду проникнуть, всё разузнать, двигать и двигать. Например, думаем, что хорошо было бы после этого второго, столь смягченного и учтиво подписанного письма Бат<юшко>ва сходить к нему и постыдить его еще за Сборник. Прямо указать ему два-три стихотворения и заставить при себе прочитать и велеть ему написать критику. Это всё, конечно, от себя, потому что его переписка с тобою показывает большое личное уважение к тебе и даже известный страх. <…>
Мы думаем об очень широком издательском предприятии, но еще не решились и еще выжидаем прием Сборника, чтобы решить. Но, милая, и мудрая, и спасительная Маруся, пойми, что времена круто изменились, что тишина и отвлеченность от мира нашей жизни должна роковым образом прекратиться со дня выхода Сборника, и иное должно быть направление всех наших усилий теперь, в особенности твоих. Теперь думаю также еще по-другому об желательности помещения "Пламенников" в "Нов<ом> Пути", да оно и невозможно. Но сближение с Новопутейцами более нежели желательно ввиду дальнейших наших планов в особенности. Поэтому делай всё, чтобы проникнуть к ним, наприм<ер>, к Розанову и "зажечь костер в ночи", "братский знак". Моим романом, т.е. его помещением, можно пользоваться как предлогом, а еще лучше, нельзя ли самой, для своего интереса попасть в какой-либо салон этих господ и также "Мира Искусства" и искусно говорить о нас со стороны Братского знака. Понимаешь? (Карт. 23. Ед. хр. 11. Л. 20об-22).

Это письмо совпало и с настойчивыми уговорами А.В. Гольштейн, писавшей Иванову 6/19 февраля: "Теперь я думаю места есть для помещении Ваших статей и трагедии (про роман Л<идии> ничего не говорю, потому, что ничего не знаю, какой он будет). Это "Новый путь". Достаньте или выпишите его, съездите в Россию и войдите с этими людьми в сношение <…> Если Вы приедете с трагедией или со статьей о лирической поэзии, Вы наверное немедленно займете там свое место. Статьи о религии страдающего бога у греков - в этом безусловно уверена - найдут место всюду" (46). Не зная о настояниях Гольштейн, еще не получив письма Зиновьевой-Аннибал с предписаниями, на протяжении нескольких писем подряд Замятнина сообщает сведения о своих встречах с людьми, так или иначе связанными с "Новым путем". Так, в письме под № 16 (писалось, начиная с 4/17 февраля), она подробно рассказывает о визитах к Розанову и Мережковскому:.

                 Среда 18/5 Февр<аля>.
<…> Оттуда (47) поехала, после немалых колебаний, к Розанову, с целью раздобыть разрешение на присутствие в заседании общества ф<илософско>-р<елигиозных> бесед (48). Долго не решалась позвонить, наконец нажала особенно к<а>к-то выдающуюся пуговку звонка, да еще с надписью "нажать". Горничная открывает и говорит: "Спит, мол, нельзя видеть". Я спрашиваю, когда же можно видеть, и пока рассуждаю с горничной в передней, выходит жена (49), очень симпатичная, мягкая и тихая и говорит, что если я извиню ее мужа за то, что он в халате меня примет, т.к. он в это время всегда занимается, то можно, и затем, обращаясь в сторону кабинета Розанова, говорит: "Вася, тебя видеть хотят и извинят, что ты в халате", и просит войти тотчас же. Меня, извиняясь, встречает худенький, скорее небольшого роста человечек в халате, нервный и тоже тихий. Я, конечно, тоже извиняюсь усиленно и говорю о целе <так!> моего прихода; сначала заявляет, что это совершенно невозможно, но затем, после нескольких вопросов, выясняющих, что ли, что я такое, делается доброжелательным и говорит, что для того, чтобы попасть (засед<ание> завтра, оказывается (50)) надо, чтобы я съездила за согласием к Мережковскому и Тернавцеву (51), и затем пишет мне следующую карточку: "Экстренно и на две недели только г-жа Замятнина в Петербурге, и очень хочется ей быть на рел<игиозно>-фил<ософском> собрании. Я ей рекомендовал объехать всех членов: тогда пусть они напишут разрешение. Я - согласен и советую другим согласиться: дело исключительное". Не знаю уж толком, что я ему говорила, но, очевидно, до некоторой степени расположила его, он приветно и очень сердечно пожелал мне успеха и дружески простился.
Еду к Мережковскому уже более храбрая, опять горничная говорит: "Спит" -- но я посылаю карточку свою и прошу сказать, что я от г. Розанова, через минут<у> просит пройти в кабинет, опять худенький человек, но, конечно, не в халате, и более от мира сего. Встречает - несколько сдержанно; я даю карточку Розанова и несколько выясняю причину своего желания. Когда он узнает, что я из Женевы, то спрашивает, не знакома ли я с Прозором - его переводчиком (52), ему хотелось бы ему привет послать. Затем я говорю о Вас (53). Он тотчас же говорит, что Вы талант, просит передать свой искреннейший привет (он, оказ`1ывается, утверждает, что лично книги не получил, а лишь в редакции она есть), сообщает, что вчера, оказывается, был разбор Вашего сборника (он сказал - в "Нов<ом> Вр<емени>", но я не нашла там (54)), конечно, порицательный, с приведением какого-то, он не сказал какого, стихотвор<ения>, кот<орое> высмеивалось (55); но он говорит, что ему именно это-то стихотворение, наоборот, очень нравится. Даже очень преклоняется перед Вашей образованностью, и затем просит официально через меня Вашего сотрудничества в их журнале "Нов<ый> Путь", но просит прозы, т.к. говорит, что еще для понимания стихов время не наступило, надо через прозу приготовить читателя, ну очевидно, что я ему тотчас и заявляю, что могу его удовлетворить, и говорю о "Пламенниках", само собой, сказав, что это, мол, не его, а его жены, и что это большая все-таки вещь, не для одного номера.
Здесь то, что ты, Лидия, жена Вячеслава, производит как раз обратное действие по сравн<ению> с "Миром Божьим" и его представит<елями>. Мер<ежковский> говорит, <что,> очевидно, и жена так же образованна, затем выспрашивает о романе и просит непременно принести поскорее, если подойдет, то в мартовской же книжке можно будет начать печатать, но окончательного ответа, он говорит, нельзя будет дать, не имея всего романа. Он говорит, что по тому, что я ему принесу, т.е. по этим двум главам, он мне скажет, может ли это подойти, и тогда попросит прислать все остальное. Обещал и за себя, и за Перцова, что просмотрят скоро то, что принесу, т.к. это и для них важно. Затем, узнав, что Вяч<еслав> занимается истор<ией> религии, очень просил, чтобы Вячесл<ав> написал бы статью для их журнала. Сказал, и очень искренне, что страшно рад вступить в сношение с вами.
Мне сказал, что мне непременно надо пойти на заседание, и что если бы я не поймала еще Тернавцева, то, во всяком случае, он меня завтра введет, чтобы я его вызвала. Прощаясь (через порог тоже не прощается), сказал, что надеется, что еще повидаемся.
Ну вот, к<а>к видите, уж худо ли, хорошо, а связь с "Новым Путем" завязана (Карт. 19. Ед. хр. 17. Л. 37об-40) (56).

В письме № 17, уже получив процитированное выше недатированное письмо от Зиновьевой-Аннибал, Замятнина продолжает повествование, кратко рассказывая и о своих впечатлениях от заседания Религиозно-философских собраний и (что для современного читателя, возможно, самое существенное) - от личности З.Н. Гиппиус.

                 Пятница. 7/20 февр<аля> 1903. 12 1/2 ч. ночи.
<…> Так относительно общения с Розановым и компанией уже сделано, к<а>к уже знаете. Но ты пишешь, что по-другому думаете о желательности помещения "Пламенников" в "Нов<ом> Пути", а между тем я уже не могу отступить, к<а>к вы уже знаете из предыдущего письма, от отдачи их на просмотр Мережковскому. Он вчера на Собрании религ<иозно>-филос<офском> опять спросил меня о том, принесу ли я; я обещала, что принесу на днях, т.е. сегодня или завтра. <…>
Да, я еще ничего не написала о вчерашнем собрании. Интересно было; но скажу, что все они на том же пути, что и вы, но вы дальше, мне кажется, гораздо дальше их ушли, и многому могли бы поучить их, и многое дать им, ищущим, мне кажется, искренне ищущим. Искренними и обнаруживающими себя и Розанов, и Мережковский, и Тернавцев. Они горят и ждут, к<а>к сами и говорили, откровения, требуют преображения и возмущаются, когда видят, что "церковь сияет благополучием".
Эти трое обнаружили себя искренними.
Но Гипиус <так!> - нет, ее я еще переварить не могу - не может же быть, чтобы она только казалась такой кривлякой. Она ничего не говорила, но кривлялась весь вечер несказанно и держала себя некультурно. Она красива и, верно, умна, но что за душа у нее? Это вопрос. Я все это говорю, судя по ее внешнему виду и пантомимному сидению за столом заседания.
Если не опишу, то расскажу все подробно" (Карт. 19. Ед. хр. 17. Л. 41об-43об).

А тем временем Зиновьева-Аннибал, получив первые обнадеживающие известия, оказывается в самом взбудораженном состоянии и буквально засыпает Замятнину письмами.

                    22 Февр<аля> <19>03
<…> Что же это. Не верится. Но и если не возьмут мой роман, всё равно великое дело уже совершилось тем, что Мережковский так признал "талант" Вячеслава и позвал его в сотрудники en principe и послал привет! Скажи ему, что на экземпляре Сборника, ему посланному <так!> написано греческое (57) приветствие ему от Вячеслава.
Дорогая наша, видишь ли, как много ты сделала для нас. Да, кстати, скажи Мережковскому от меня, что граф Прозор спрашивал меня перед моим отъездом в Россию, знакома ли я с Дмитрием Серг<еевичем> и что если да, что передать ему от графа привет.
Сотрудничание в "Нов<ом> Пути" для нас великое счастие, ибо даст нам возможность высказывать себя, свое миросозерцание, но не одиноко, а как бы "in Bech und Glied". Словом, говорить нечего: это счастие, счастие, и я боюсь ему верить.
Теперь о "Пламенниках". Ради Бога, перепиши ясно всю не напечатанную часть 2-й главы и внимательно прокоригируй. <..> Я вышлю тотчас же "Чертозу". Скажи, чтобы они непременно заглянули в нее, потому что в ней тон романа изменяется: введен юмор и иные герои.
Теперь слушай. Скажи, что "Пламенники" замыслены на очень широком полотне, но что первая часть, которую я собиралась печатать отдельно под заглавием "Славящая (Ирина)" (из цикла "Пламенников") представляет собою полное и законченное единство.
О названии по роду моей книги: я хотела печатать сама под названием "Поэма" в оправдание особого стиля и жанра, необычного в романе, но что они могут назвать, как найдут удобным.
Теперь очень важное: думаю почти наверное, что они не примут вещи потому, что тотчас почуют широкие разводы как бы кисти по целой стене, медленно и упитанно развивающуюся эпику и испугаются размеров книги.
Ты молчи, пока есть малейшая возможность, до последнего отчаяния молчи, но если они из-за длины решительно, безнадежно откажут, то тогда выдай, что я могу пройтись по всей книге и выпустить многое, что уменьшает глубину и доказательную силу моих положений, но главные идеи и характеры не изуродует. Я могу сократить значительно. Но ты понимаешь, как обливаться будет сердце, потому что всё должно быть сказанным, что сказано (58) (Карт. 23. Ед. хр. 11. Л. 25-29).
                   23 Февр<аля> Понед<ельник>.
Марусенька, работаю как бешеная над перепиской. Вяч<еслав> помогает. Хочу завтра выслать "Чертозу" и предпоследнюю главу, т.е. жертву Ирины. Она прекраснее всех остальных и в ней уже намечен весь конец романа, даже почти всего цикла частей. Ты должна заставить Мережковского прочитать ее. Даже если он уже успел отказаться от романа. Ради Бога, настой <так!> на этом просто по человечеству, даже не для журнала, но упроси его прочитать.
Волнение наше сильное. В особенности волнуется Вяч<еслав>. Он никогда из-за своей книги так не волновался. Где же бранили его? Непременно разыщи (Там же. Л. 30 и об)

                        № 7 (кажется) 24-ого (кажется) Февр<аля> 03
Ты задала нам огромный труд. Вячеслав, имея 16 стр. санскрита, еще мне помогал перепиской и выслушиванием и советами. Ну, вот дело: "Чертозу" вышлю завтра. Сегодня высылаю 1) главу последнюю, но не до конца (эта часть ее самая важная и заключает все намеки на конец).
2) отрывок из главы философской, и к нему прицеплен exposé о философии Оп<али>на и предстоящей ей эволюции. Если не отказано в "Нов<ом> Пути", то снеси тотчас и объясни 1) что завтра принесешь образчики юмора, иначе роман был бы слишком однообразен. 2) что могу по их желанию прислать и самый конец.
Если отказано, то всё-таки (конечно, ели нет полной безнадежности), сходи к Мережковскому и попроси его по-человечески просмотреть присланное. <…>
Какое счастие если Мер<ежковский> искренний человек! Глубокое было бы счастие найти братьев по Порыву и идти вместе. Мучительно не знать, стоишь ли на пороге счастия или горького падения нежданно, но так сладостно родившейся надежды. И когда ты получишь это письмо, уже всё будет у вас решено! <…> Понимаешь ли ты всю важность возможности печататься в журнале, и именно в их журнале?
Месяцами большими глотками заставлять выпивать свое "наложение"; такая или иная известность неминуемая и пропаганда Сборника и его изъяснение и заполонение "Нового Пути" сильною, обильной струей моего романа. Это значит быть "Новым Путем". Но молчу, молчу. <…>
Вебер написал письмо Бенуа, где высказал бесконечно высокое мнение о труде Вяч. для языка, и философии, и стиля, но очень объективно и убедительно" (Там же. Л. 32-34об).

9/22 февраля Замятнина сделала решительный шаг, описанный следующим образом в письме под № 18:

                      Четверг 13/26 февр<аля> 1903. 12 ч. дня.
В воскресенье прошлое я отвезла Мережковскому "Пламенники", предварительно переписав всю II-ую главу, отпечатать успели лишь 11 стран<иц>, кот<орые> я и вколола. Конец I главы переписать не успела, и Мережковский его не взял, теперь я его отдала в типографию, должны прислать гранки сегодня мне. Я очень настаивала, чтобы Мережковский прочел II главу, сказала, что отсут<ствие> конца I-ой не мешает --, что во II главе многое и главное относительно романа выясняется. Он обещал прочесть к след<ующему> воскресенью, когда и просил меня непременно прийти за ответом. Если они найдут подходящим, просил, чтобы тотчас же непременно выслать все остальное, но при этом опять просит, чтобы в гранках дать ему, и даже просил, чтобы телеграфили тогда, чтобы выслали, т.е. после воскресенья, когда скажет мне свое мнение, около 5 ч. дня. <…>
Он-то все говорит, что окончательного ответа не сможет дать, не имея всего произведения, но обещал сказать предположение на основании того, что имеется. <…>
Относительно рецензии "Сборника" Мережковский сказал, что в "Нов<ом> Пути" ее напишет Брюсов (59). Что касается "Мира Иск<усства>", то если он только выберет время, что он теперь очень занят своим "Петром В<еликим>" (60), то он, может быть, постарается написать, но не знает еще, удастся ли ему урвать время (61).
Когда я уходила, то в следующей комнате через открытую дверь увидела лежащую в белом на chaise longue Гипиус-Мережковскую - очевидно, она слушала нас и очевидно он ей сейчас, по моем уходе, понес гранки "Пламенников" (Карт. 19. Ед. хр. 17. Л. 47 об - 49).

Мережковский оказался в трудном положении. Как ни нуждался "Новый путь" в беллетристике, особенно в беллетристике "новых" писателей, роман Зиновьевой-Аннибал ему явно не подходил. Вообще судьба "Пламенников" наглядно демонстрирует, что прав был М. Кузмин, вспоминавший: "У Брюсова волосы подымались дыбом всякий раз, как в редакцию вносили объемистую рукопись Зиновьевского романа" (62). Видимо, Мережковский испытал те же чувства, впервые столкнувшись с рукописью. Характерно, что в переписке Мережковских того времени по делам журнала фамилия Зиновьевой-Аннибал и название ее романа ни разу не упоминаются: совершенно очевидно, что никаких сомнений в необходимости отвергнуть предлагаемое у них не было. Но, с другой стороны, сотрудничество Иванова было для них весьма заманчивым, и отвергнуть одно, сохранив другое, было задачей непростой, но в конце концов удавшейся. Телеграмма в Женеву, сообщавшая о неудаче, не сохранилась, но в письме за № 19 (по непонятной причине первая страница его перечеркнута простым карандашом) Замятнина подробно описывала свидание с Мережковским и его тактику:

                 Воскр<есенье> 16 фев<раля/>1 марта 1903. Вечер.
Лидия, да что же это? Отчего и Мережковс<кий> не может перешагнуть через форму? Теперь вы уже получили посланную мной телеграмму. Не знаю только что вы из нее поняли. Я была так расстроена, что никак не могла сообразить, что надо телеграфировать. И теперь не могу справиться с сердцем, совсем с ума сошла. И теперь не знаю, сумею ли объяснить толком, отчего Мережк<овский> сказал, что не могут поместить "Пламенников" в "Новый Путь". <…> Мережк<овский> сказал, к<а>к я пришла сегодня, тоном сожаления, что по тому, что он прочел (а прочел он лишь то, что было в гранках, т.е. половину I-й - вторую так и не прочел) он, к сожалению, видит, что в журнале эта вещь принята быть не может из-за своей формы, это, гов<орит>, декадентская форма, что называется; не просто написано, слишком повышенно по форме. Отдельной книжкой такая вещь, говорит, может печататься, а в журнале нет. Очень мож<ет> быть, что по содержанию вещь нам и очень подошла бы, но по форме не годится, из-за формы очень трудно и до содержания добраться. Видно, что автор замечательно образован и много (63) имеет сказать, но по форме еще неопытен и форма искусственна; слишком большое количество эпизодов, кот<орые> не разъясняют, скорее, а загромождают определения. Романтизму много. Недостает математики - геометрии в музыке произведения.
Надо писать так ясно такие вещи, к<а>к пишет Эдгар По, вот образец.
Насколько могу дать себе отчет, это вот все, что Мережк<овский> сказал.
Затем Мережк<овский> выражал все большое опасение, как бы из-за того, что Пламенники не подходят, Вячеслав бы из-за этого не отказал в своем сотрудничестве, и очень просил, чтобы он-то присылал свои вещи, статьи и стихи тоже, также если бы у тебя была бы вещь небольшая и других формах - надо думать, главное что величина вещи твоей их останавливает, хотя об этом он ничего не сказал).
Я спросила его, давал ли он Перцову, он говорит нет, и на мое предположение, не показать ли лучше еще Перцову, конечно, сказал, что не надо, что он категорично может сказать, что не подходит, все равно Перцов на просмотр именно ему дал бы (Карт. 19. Ед. хр. 17. Л. 51-52об).

Нам неизвестны письма Ивановых, являющиеся непосредственным откликом на этот рассказ Замятниной. Вероятно, причиной тому были сомнения их самих в объективной художественной ценности романа. Как кажется, об этом свидетельствует письмо А.В. Гольштейн к Иванову от 15 (2 по старому стилю) февраля, где она давала развернутую характеристику фрагмента из "Пламенников", и давала в совершенно недвусмысленных выражениях: "Мне так же чужд, неприятен, непонятен, -- самое верное выражение - отрывок романа Лидии, как безусловно все, что написал Вагнер. <…> По моему, в этом есть талант, но мне, повторяю, чуждый и непонятный" (64). И хотя Иванов с нею не согласился, ответив в письме от 5/18 февраля: "Я надеюсь, когда повествование развернется, Вы примете внутреннюю необходимость этого нового еще, но не в мечте только, а в потенции действительности существующего мира" (65), -- все-таки "общий глас" не мог быть для них ничего не значащим. И тут Иванов пошел на решительный шаг. Он написал письмо к самому Мережковскому, о чем извещал Замятнину открыткой 20 февраля / 5 марта:

Дорогой, милый, несравненный друг! "предтеча резвая прилива!" -- помедлите, помедлите еще несколько деньков: пишу подробно, теперь же нет и минуточки, -- только что кончил письмо Мережковскому. Вы к нему зайдите pour prendre congé - и услышать ответ через два - лучше три дня. Адресую в редакцию - адреса нет под рукой. Обнимаем.
                   Вяч. (Карт. 9. Ед. хр. 33. Л. 7).

И через день вслед за этим (на конверте женевский штемпель 7 марта) Замятниной было отправлено письмо с подробнейшими инструкциями, заодно хотя бы частично воспроизводящее письмо к Мережковскому, которое в доступных нам материалах не сохранилось.

Дорогой друг!
Пункты следуют не в порядке относительной их важности, а в беспорядке.
1. Подписаться нужно и на "Новый Путь" и на "Мир Искусства" (добыть лично № с портретом Ницше (66)). Скорей высылайте 2-й № "Н<ового> Пути" -- просит Лидия.
2. Добыть еще дополнительные сведения о пушк<инской> премии. Возможно, что "Тантал" (67) будет также уже издан. Я убеждаю Л<идию> представить роман, если он будет готов. Допускаются ли, кроме стихотв<орных> сборников, драм<атических> произв<едений> -- и романы? Необходимо ли отдельное издание или же возможно представить напечатанное в журнале? Рассматриваются ли поэт<ический> сборник и драма того же автора коллективно или раздельно? Есть ли внутренние условия соискания, напр<имер>, касающиеся языка и стиля? Есть ли "Правила"? - еще раз, и точнее, о порядке и формах представления книг. -
3. Продолжение статьи Измайлова (посвященное, правда, уже не мне, а товарищу моему по критической взбучке (éreintement), но могущее содержать и общие обоим оплеухи) - нужно добыть (68). Помните, что "comptabilité" оплеух на Вашей "ответственности".
4. "Мы ленивы и нелюбопытны", сказал Пушкин. Не в обиду Вам будь сказано, Вы оправдываете это изречение, не любопытствуя посетить какую-нибудь читальную залу при библиотеке, раскрыть новые журналы (напр., "Р<усский> Вестник", "Р<усскую> Мысль"….) и удостовериться, нет ли движения трясин (69).
5. Есть журнал "Ежемес<ячные> Сочинения". Отчего бы, оглядясь, не понюхать там, не пахнет ли смолой возженных пламенников. Тогда бы там и наши "Пламенники" не надымили (70).
6. Странно, что страх такой внушил Вам тишайший Розанов тихостью своей и тихой женой, халатом и выдающейся пуговицей звонка, что ничего-то, ничего Вы от него не добыли (в смысле изречений "пифических") и "костра ему в ночи не зажгли". Впрочем, не к тому это говорю, чтобы посылать Вас лазутчиком во все блудилища земли обетованной, а так, к слову пришлось…
7. Мережковскому же я написал письмо. И уж, право, не знаю, как тут быть. Ни за что не нужно иметь вида заискивающих, а повидаться с ним еще было бы - кто знает? - быть может, и хорошо. Это предоставим исключительно Вашему такту. Ответ мне он, конечно, может и написать, если найдет нужным. Но так как я написал несколько фраз веских о том, что такое "Пламенники", то, быть может, он опять заговорит о них, -- и если окажется moins réfractaire, то можно будет потом доставить ему главу о "Certosa" -- именно вторую половину - и философскую главу, как и заключительную, для беглого просмотра. Быть может, Вы еще посетите рел<игиозно>-фил<ософские> собрания? Или облечете визит в форму светского прощания перед отъездом, после завязавшегося знакомства, которое Вы хотите "cultiver"… Это все намеки на возможности, но отнюдь не просьба быть у него. Дело в том, что отношения эти очень тонкие и, повторяю, нужно оставаться в границах большой сдержанности и независимости. - Вот чтo нехорошо, так это - что Вы уже чуть ли не струсили! "Что же это, Лидия? как же и М<ережковский> не может переступить через форму…." На это есть текст из книг пророческих: "….и вспять, пуглива, бежит…." Ну, не сердитесь, друг, что дразню Вас.
А пассаж из письма М<ережковском>у о "Пламенниках" следующий (наизусть помню):
"Отказ принять в "Н<овый> П<уть>" роман моей жены и сотрудницы - не удивил нас. Мы знали всю необычность его формы и не рассчитывали на то, что она будет прощена, не успев оправдать себя всем целым этого сложного произведения, задуманного как философская поэма и потому лирического в своей трагике и своем юморе, предполагающего широту манеры и пеструю смену тона. Что касается идейного содержания "Пламенников", оно безусловно гармонирует с тенденциями "Нового Пути", как положительными, так и отрицательными - будучи протестом против того, что действительно décadence в области философии, эстетики и морали".
8. С типографией нужно хорошо и надежно устроиться, чтобы дело шло гладко. И взять непременно расписку о уплаченном. Уезжая, необходимо Вам рукоположить кого-нибудь в преемники по наблюдению за правильностью типографских дел. Вл.А. Беляевского? Ник. Павл. уедет с весны… Сами выдумайте.
9. Побывать в других типографиях и прицениться слегка, во сколько бы обошелся соответствующий томик и возможно ли таким же форматом и шрифтом его напечатать. Это очень важно нам знать наперед и через Вашу личную справку. Сойкин (Стремянная 12) имел такой же шрифт (да и вообще он не редкость).
10. Главу "Чертоза" отдайте в печать, а философскую еще нельзя. Л<идия> ждет корректуры!
11. Со Складом <так! > также необходимо надежно устроиться и получить от них определенные (если можно, письменные) обязательства относительно объявлений. И также нужно преемника поставить. Знают ли они что-нибудь о том, расходится ли хоть немного книга? Продолжают ли держать ее в витрине?
12. Регулировать дело строго нужно и с "Argus de la Presse" (71). Не только трудолюбив должен быть мущина, но и не зевать и, главное, не запаздывать. Какая выгода узнать через полгода, что тебя обругали. Бывают случаи d'urgence - в смысле самозащиты. Итак, он должен правильно корреспондировать.
              __________
Вот пункты, друг; теперь же имею более возвышенное и, если хотите, важное, чем пункты.
Замысел наш (который, Вы говорите, угадывали) был в том, чтобы издание лидиной лирико-философской эпопеи производить сравнительно небольшими последовательными выпусками, имеющими форму почти периодического издания (под именем, думали мы, "Д И О Н И С"), в котором - пока что - единственными сотрудниками были она да я, причем я поставлял бы для этого издания поэтическую (в смысле стихотворной) и философскую (в смысле формы) часть. Содержание первого выпуска было бы:
                   Пламенники. - "Славящая". - Гл. I-III, роман Л.З.
                         Тантал, трагедия Вяч. Иванова.
                       Афоризмы, В.И.
Содержание второго
                          Пламенники. - "Славящая". Гл. IV-V.
                   "Греческая религия страдающего бога"
                         и т.д.
Предприятие необычное! И притом: "du sublime au ridicule il n'y a qu'un seul pas". Быть может, "Пламенники" проиграли бы в действии от дробления. Есть много contra.
Думать об осуществлении его нужно было бы осенью.
Первые отпечатанные главы романа так бы и вошли в издание, со своей пагинацией. Только продолжением были бы уже мои вещи. Форма книги та же.
Вот для возможности такого предприятия и нужно было бы предварительно sonder le terrain.
Во-первых, как посмотрят на самую возможность такого издания в литер<атурных> кругах?
Далее, -- нет ли издателя? Не заинтересовался ли бы этим "Мир Искусства", -- не дал ли бы денег - как пай, что ли - и имя издательское, -- вернее, не предпринял ли бы сам что-нибудь в виде литературных книжек, в союзе с нами и на нашей базе….
Здесь, конечно, я могу только entamer la question, и нельзя ничего поручить Вам в смысле démarches. Но Вы должны знать, чтo желательно было бы нам выведать, -- и должны подумать сами.
Целую Ваши руки, обнимаю с горячей благодарностью.                    Вячеслав (Карт. 9. Ед. хр. 33. Л. 10-13об).

Где-то в те же дни Замятниной написала и Зиновьева-Аннибал (письмо не датировано), несколько конкретизируя поручения:

Затем об расспросах по поводу "Диониса" советую сходить к тому же Мережковскому. Он же говорил о том, что моя книга хороша для отдельного напечатания, так, значит, есть предлог по человечеству, дружески спросить, что он думает о напечатании ее третями, напр<имер>, в период<ическом> издании нашем.
Также хорошо бы к Бенуа сходить, быть может, смотря по приему, показать ему части романа и расспросить его мнение об издании "Диониса". И кстати узнать (хитро упомянув о знакомстве с Вебер<ом>), получил ли он письмо Вебера (очень лестное и объективное о Вяч<еславе>), но, конечно, не упоминать самой о письме (Карт. 9. Ед. хр. 31. Л. 67 об-68).

Подробное письмо Иванова представляет особый интерес, поскольку весьма наглядно обнаруживает некоторые черты его литературной стратегии и тактики, определившиеся уже в самом начале пути.

Прежде всего это относится к полнейшей уверенности в собственной правоте, которая не может быть поколеблена никакими внешними обстоятельствами. Выше мы писали о том, что Иванов не был уверен в истинной художественной ценности романа жены, почему требовал отклика от А.В. Гольштейн. Но и получив отклик отрицательный, равно как от Мережковского (переданный не лично, а через Замятнину), он по-прежнему продолжает настаивать на возможности и едва ли не необходимости его напечатать в "Новом пути". Другое дело, что отказ не заставил его прервать отношения с журналом, как это было в случае с отказом Ф.Д. Батюшкова, а заставил смягчить жесткость требований, но уверенность продолжала оставаться.

Второе существенное обстоятельство - желание во что бы то ни стало добиться публикации, даже в тех случаях, когда ее сомнительность очевидна. Дело здесь еще и в том, что за три недели до этого письма Иванов спрашивал совета у Гольштейн: "На очереди - публикация "Пламенников". (Кстати, подзаголовок будет "поэма" - как в "Мертвых Душах" - и мне кажется, Вы должны это одобрить.) Так как этот роман-поэма будет очень велик, дело идет ближайшим образом о напечатании его первой части ("Славящая"). <…> Вот мы и напали на мысль издавать последовательные выпуски наших сочинений под общим заглавием. Содержание первого выпуска составили бы первые главы "Пламенников", моя трагедия (первая в трилогии) "Тантал", моя статья о лирической поэзии и афоризмы. Со второго выпуска, посвященного прежде всего продолжению "Пламенников", я бы начал статьи о религии страдающего бога у греков и т.д. Преимущества и неудобства предполагаемого издания бросаются в глаза. С одной стороны, мы получаем возможность объединить наш труд, внутренне глубоко-солидарный, и с полной свободой и двойным голосом высказать наше миросозерцание эстетическое и философское, не подходящее ни под одну из существующих категорий и созревшее до внутренней необходимости выражения и провозглашения. С другой стороны - наша безызвестность, изолированность, необычность предприятия и необычность идей, кажущаяся притязательность, недоброжелательность к новаторам вообще и лично нам в частности, наконец, отсутствие издателя, трудность и неблаговидность издания на собственные средства…" (72). В уже цитировавшемся выше письме Гольштейн моментально отвечала: "Безусловно, не сочувствую "маритальному" изданию сочинений. Это умаляет значение как Л., так и Вашего труда; это может вызвать насмешливое отношение к Вашим изданиям. (Вы видите, что совсем невольно даже у меня выписалось насмешливое слово!) Вы знаете, что смех или насмешка куда хуже ругани. <…> Зачем же умалять свое значение совершен<но> излишним дилетантизмом. Новшество вещь хорошая, когда elle a sa raison d'étre…" (73). Как видим, ни собственные сомнения, ни уговоры Гольштейн не заставили Иванова отказаться от своего замысла.

Наконец, стоит обратить внимание на то, что Иванов настаивает на идее представления своего сборника, а заодно и еще не написанного "Тантала" и даже не напечатанного и встречаемого любыми читателями со стороны в штыки романа Зиновьевой-Аннибал на Пушкинскую премию, а также на то, что он уверен в том, что его сборник будет отрецензирован в самых разнообразных журналах и газетах, за которыми призывает следить Замятнину.

А она, оставшаяся без руководства к действию, целое письмо (№ 20) пишет, совсем не затрагивая интересующих нас тем, и только в следующем снова к ним возвращается, отвечая на вопросы Иванова и сообщая о собственных действиях:

                        28 фев<раля> / 13 марта 1903. Пятница 12 1/2 ч. ночи.
<…> 1. "Новый Путь" выслала сегодня со вложением продолжения статьи Измайлова и вырезки из "Южн<ого> Обозр<ения>" (74). На "Новый путь" я, конечно, подписалась давно уже, и прежде чем идти к Мережк<овскому>, еще тогда просмотрела его, иначе к<а>к же я стала бы ему говорить о единомыслии; не высылала № 2-го, потому что думала сама привезти.
2. Об условиях подробных Пушкинской премии узнаю завтра у Кондакова, я его еще до получения Вашего письма, Вячеслав, уже об этом просила, и он обещал к завтраму мне все узнать доподлинно. <…>
7. Очень зла, что не сообщили мне содержание всего письма к Мережковскому. Отчасти от этого и пойти к нему не считаю удобным. Тут действительно отношения должны быть очень тонки и надо иметь в виду каждый пунктик. <…>
12. На "Мир искусства" подпишусь. № с портретом Ницше уже искала, но у Вольфа мне не могли найти (это еще до вашего письма, конечно).
Интересен очень № 12 1902 г., я его просмотрела в магазине, там 1) выругали сильно Батюшкова к<а>к критика-чиновника, кот<орый> говорит "с одной стороны нельзя не признать, а с другой не указать". Словом, буквально приведена та фраза, кот<орой> я его всегда характеризовала, т.е. усиленное дерганье обоих усов (75).
2) в этом же номере находится некролог М.В. Якунчик<овой>-Вебер (76), кот<орый> мне не нравится, т.к. словно тень какую-то кладет на ее семейную жизнь, словно кого-то или что-то, какие-то обстоятельства укоряет в ее смерти.
Постараюсь списать его, всего страничка. Только беда, что в Публичн<ой> Библ<иотеке> не выдают и из отделения, а в других библиотеках нигде нет. Может быть, у Кондакова или Султановой достану. <…>
Теперь относительно издания "Дионис". Постараюсь sonder lе terrain. Думаю по этому поводу пойти прямо к Дягилеву. Очень жалею, что у меня нет рекомендации к Бенуа от Ал<ександры> Вас<ильевны Гольштейн> - удобнее было бы тогда пойти к нему. Но я все-таки верно пойду к нему, может быть, даже раньше Дягилева.<…>
С Мережковским в этом вопросе советоваться нельзя, т.к. это не в интересах "Нового Пути", да и там Гипиус поперек дороги, так что его надо оставить. <…>
На этой неделе была я в закрытом заседании Философского О<бщест>ва - был доклад Аничкова (77). Там видела Батюшкова, очень извинялся все за свое письмо и, конечно, признал, что не убедил меня. Говорил: "Конечно, конечно, я ничего не доказал", и опять извинялся (Карт. 19. Ед. Хр. 17. Л. 60-63об).

Отметим, что в тот же день Зиновьевой-Аннибал написала ее давняя подруга С.И. Алымова, откликавшаяся на полученные ею книгу Иванова и рукопись "Пламенников". Письмо ее в общем контексте нашей статьи далеко небезынтересно беспристрастностью оценки и вообще существенно как мнение рядового "культурного" читателя (78); особенно хотелось бы обратить внимание на скептическую оценку "Пламенников".

                  13/III 1903
Дорогие друзья Лидя и Вячеслав Иванович, Как бесконечно давно не беседовала с Вами, и теперь не знаю с чего начать. Нет, конечно, знаю, с того, чем волнуетесь вы все это время, а именно с "Кормчих звезд" и с "Пламенников".
Во-первых, шлю им пожелание - найти читателей и ценителей.
Вячеслав Иванович, Вы меня и тронули и сконфузили своим посвящением. О, если бы заглянули в "сени души" моей, не нашли бы там ни милости, ни мужества, и не "Дерево добродетелей" посвятили бы мне (79).
Большой я профан и в античной истории и философии и многим в сборнике могу наслаждаться только как музыкой, чтобы понять, надо читать да перечитывать, но и это часто не приводит к цели.
Конечно, есть у Вас и для нас смертных стихотворения, милые, легкие и понятные; с удовольствием встретила там и своих прежних знакомцев, особенно свою крестницу (80).
Что сказать о "Пламенниках" по тем главам, которые удалось прочесть? Лидюша, не обидься, раньше роман был лучше; я горюю, что не нашла того, что так нравилось мне в Киеве (81): все переделано, все приподнято и затуманено. Даже фабула часто неясна. Вот пример: трое, читавшие первые главы, толкуют различно отношения Ирины к Опалину: один предполагает, что они уже не молоды, не молоды и как супруги, другой - что они еще жених и невеста и она очень юная, и третий - что они молодые супруги.
Роман не дает ответа, тем более, что образ Ирины не встает перед глазами.
Насколько детально описана наружность некоторых второстепенных лиц, напр<имер>, в сцене в Чертозе, настолько отсутствует описание фигур, лиц, костюмов главных персонажей. Это последнее замечание хотела проверить, перечитав I главу, но не удалось. Мож<ет> быть, я и не права.
Потом ваше общее, и твое, и Вяч. Ив., увлечение новыми словами, не чрезмерно ли оно? Не с большею ли осторожностью надо их вводить? Наводняя ими свои произведения, мне кажется, вы не достигнете их приобщения к русскому языку.
И эпитетов много у тебя, Лидя, часто странных эпитетов (напр<имер>, "тихие щеки"), а в результате ясный образ не всегда вырисовывается (Карт. 11. Ед. хр. 25. Л. 29-31).

Отметим, что это письмо Ивановы получили позже: в нем есть приписка о смерти С.А. Зиновьевой, датированная 28 марта. Еще не получив ответа и от Замятниной, Иванов продолжил свои наставления:

                                14/1 марта
Дорогой друг,
В ожидании Вашего ответа надумали мы еще вот что:
[Но прежде всего принципиально условимся, что ведь спех ваш домой только какая-то autosuggestion, и спешить вам с театра военных действий вовсе некуда.]
Первая глава подверглась существенным изменениям. Если есть возможность, покажите ее доброму Илье Ал<ексан>дровичу (82), прося его просто сказать свое впечатление и замечания, особливо о стиле и языке (NB: "кудели"? (83))
Это такой чуткий и глубоко литературный человек, помимо уже того, что знаток глубокий. Кстати, очень сержусь на Вас за то, что Вы, пренебрегая вообще моими и Лидии литературными интересами (что выражается в невысылке своевременной журналов и новостей, как, напр<имер>, "Хроники" Мира Иск<усства>, ц. 15 к. всего!), -- не благоволите выслать мне немедленно и книгу Шляпкина (84) и, лишая меня удовлетворения моей жажды пушкинистской, лишаете вместе и возможности написать ему благодарность.
Далее, о заставных буквах. Я нашел А совершенно стильное и подходящее, его же и приклеил к корректуре. Но желательно, конечно, иметь и другие образцы.
Неужели вас "дух" не "влечет" увидеть Белокаменную? Там есть притом издательство Мамонтова, весьма чуткое, кажется, к литературным исканиям, по крайней мере, москвичей (85).
Итак, гранки исправленные хотим выслать Вам, а Вы покажете, если возможно и ненавязчиво, Шляпкину.
Следите за журналами и не падайте духом. "Отхлынуть" всегда успеете.
Спасибо же за все усилия и все достигнутое - огромное.
Обнимаю. Привет и почтение дорогим Вашим.
               Вяч.
Кондакову книгу послал (на Ак<адемию> Наук). (Карт. 9. Ед. Хр. 33. Л. 8-9об)

Но получение выше процитированного письма от 28 февраля / 13 марта вызвало и у него, и у Зиновьевой-Аннибал буквально приступ ярости, что лишний раз свидетельствует о том, какое значение они придавали своей стратегии и тактике, доверяя Замятниной лишь реализовывать их на практике. Они отправили ей телеграмму: "Проконсультируйтесь с Мережковским" (см. ниже), а следом за этим дали волю гневу в письмах. Первым написал Иванов, но потом, видимо, почувствовав, что переусердствовал, письмо разорвал и не послал. Однако в надорванном виде оно сохранилось и заслуживает публикации:

                День моих именин (86)
Дорогая Маруся! Ваше только что полученное письмо ярко поставило перед глазами Ваш образ, во всем ужасе нашей с Вами абсолютной несовместимости (incompatibilité). Отказ зайти к Мережковскому вопреки поручению Л<идии> узнать его (единственно нам дружеское и для нас веское) мнение о задуманном издании (под несколькими предлогами - Гиппиус! - и, главное, из злости на меня за умолчание о содержании моего письма, которого Вам знать было именно не нужно); -- этот отказ есть дерзкий произвол, в Вашем духе, и вызов. В ответ посылаю. Вам формальное запрещение соваться с улицы к Дягилеву и портить Вашей обезумелой и озлившейся нервозностью наши дела. Обратиться к Бенуа, куда Вам идти указано, который Вам уже знаком и которому мы рекомендованы с двух сторон, Вы не пожелали. Не извольте больше ничего предпринимать для нас ни в каком смысле и ограничьтесь лишь регулированием дел в Типогр<афии> и Складе.
                В.И. (Карт. 9. Ед. хр. 33. Л. 14-15)

Вместо него написала Зиновьева-Аннибал, в спешке не поставив даты, и написала не менее гневно, рассчитывая, видимо, на то, что в общении двух женщин упреки будут восприняты не так остро, как со стороны Иванова:

                   Дорогая Маруся,
Вячеслав написал тебе ответ на твое сегодняшнее письмо, но разорвал. Я пишу тебе вместо него:
1) К Дягилеву с улицы идти - безобразно, и если на горе ты уже сходила, то против нашей воли. 2) К Бенуа идти было поручено: а) ты его сама видела. b) у нас есть две рекомендации к нему (ты же не нуждаешься в рекомендациях, потому не по своему делу) с) к нему был предлог идти, т.к. ты едешь в Женеву, где была Якунчикова и где Вебер. 3) К Мережковскому ты, можно сказать, была обязана идти, раз имела прямое поручение его спросить совет о "Дионисе". Он нам более друг, чем кто-либо. А о Гиппиус глупо делать заключение и даже нечестно. Она тоже мне сестра по духу, как и он. 4) Твой тон неприличный, почему мы "уроды" и почему Вяч<еслав> обязан сообщать письмо к Мережк<овскому>. У него могли быть разные соображения к противному. Что же это? Вячеслав должен давать отчет в своих письмах. Поверь, что до такой неделикатности я не дошла бы, будучи даже его женой.
К чему ты вводишь такой грубоватый тон в отношения, только что начинавшие становиться серьезными и приличными? Для скандала?
5) Объясни, что значит сия тайна? Ты писала мне, что приколола 2-ую главу к половине первой и дала Мережковскому. А теперь оказывается, что вторая глава некорретвана <так!>. Да и ты писала сама в письме после отказа, что Мережк<овский> прочел только Iую главу, т.е. только напечатанное, как объяснить это? Ведь я все надежды клала на II-ю главу, и I-ая меня погубила в "Новом Пути". Значит, ты погубила всё, если не дала 2-й главы. Совершенно не понимаю, как ты не пошла к Мережковскому и Бенуа, единственным единомышленникам нашим. Ты умеешь отлично поздравлять ко дню праздника.
              Твоя Лидия (Первая половина письма, до слов "У него могли" -- Карт. 23. Ед. хр. 11. Л. 54 и об; начиная со слов "быть разные соображения" -- Карт. 9. Ед. хр. 33. Л. 16 и об).

Надо прямо сказать, что реакция Иванова была совершенно неадекватной. Напомним, что сам же он в цитированных письмах писал о возможности визита Замятниной к Мережковскому: "Это предоставим исключительно Вашему такту. <…> Быть может, Вы еще посетите рел<игиозно>-фил<ософские> собрания? Или облечете визит в форму светского прощания перед отъездом, после завязавшегося знакомства, которое Вы хотите "cultiver"… Это все намеки на возможности, но отнюдь не просьба быть у него. Дело в том, что отношения эти очень тонкие и, повторяю, нужно оставаться в границах большой сдержанности и независимости". Замятнина последовала его совету, решив сама, по собственным соображениям, с ним не встречаться - и столкнулась с полнейшим непониманием.

Впрочем, эти непонимания продолжались и в дальнейшем. Так, 5 апреля (23 марта по старому стилю) уже Иванов решает снизить жар обвинительного письма Зиновьевой-Аннибал. Взяв письмо, он перед отправкой решительно вписывает перед началом (Зиновьева-Аннибал имела обыкновения начинать свои письма с большим спуском): "Не читайте этого резкого и злого письма, если Вы не в духе и не спокойны. Лидия злится, потому что слишком замучилась ожиданием и придает слишком большое значение "Скорпиону", нигде не видя поддержки в своем деле", и далее текст на оставшихся четырех страницах перечеркивает тем же синим карандашом. А он очень обиден, даже прерванный на полуслове:

                     Милая Маруся,
Мне хотелось бы назвать горькими словам все твои поступки, но к чему. Изменник не виноват в том, что он предает дело друга для минутной прихоти. Лентяй не виноват в том, что позорно коптит небо. Бессердечный не способен даже рассудить, когда его равнодушие может встревожить или обидеть друга. Даже сердиться я не могу. Всё это лишь характеристика тебя такою, какою ты мне представляешься. Ни муки ожидания, ни страха за рукописи, ни огорчения за то, что, сунувшись, ты тотчас отхлынула и тем лишь, быть может, повредила делу, ни злобы и утомления и унижения ее - я не стану описывать тебе. Скажу только очень серьезно: я не имею высокого мнения о тебе. Боюсь, тебе будет тяжело жить со мною.
Теперь о деле: что значит эта дичь о том, что мы должны решать судьбу твоих примитивов (87): Нам-то какое дело? Мы всё делали, чтобы из тебя сделать порядочного человека, больше ничего. Но что меня интересует, так это причина, которую ты приводишь для своего вопроса: "Как будет лучше для дела, скажите?" -- что это значит: какому делу мешают примитивы? Ты ведь знаешь, что в Женеве в доме нет дела никакого для тебя. Об этом мы с тобой довольно говорили в Петерб<урге>. Что же касается моего отъезда, то я могу и уезжать из дому. Острога постоянно ходит: в случае нужды поможет, и дети велики теперь (Карт. 23. Ед. хр. 11. Л. 55-56об).

Но пока что Замятнина, ничего не ведая о нежданных обидах, продолжала активную деятельность. В письме под № 22 она рассказывала:

                    СПБ. 2/16 марта 1903. Воскр<есенье> 12 1/2 ч. ночи.
Если не получу телеграммой от вас запрещения, то в четверг веч<ером> или пятн<ицу> утром на этой неделе выеду в Москву, для переговоров со "Скорпионом". Дело в том, что сегодня я на Общем Собр<ании> на курсах встретилась с Пушкаревой-Котляревской (88), оттуда поехали вместе на выставку картин Рериха "Современного Искусства" (89) и по дороге разговорились об издании. Она, оказывается, хорошо знает скорпионских издателей и советует очень издать даже и роман отдельно под этой фирмой, а может, и "Диониса" одобрят.
Она мне даст рекомендательное письмо к главному заведующему этими изданиями (90). Она и с Бальмонтом в большой дружбе, и массу художников знает; сегодня на выставке она познакомила меня с Лансере, очень молоденький мальчик, оказывается, он.
Бальмонт ведь тоже издавался "Скорпионом".
Так вот, я и думаю поговорить там и об издании "Диониса" или отдельно романа, что там посоветуют. Здесь никаких к издателям пока вылазок не делала.
Если Скорпионское издательство предложит вам <более> выгодные условия издательства, чем издание обойдется в "Нов<ом> Вр<емени>", то можно будет, придравшись к медленности и недостатку шрифта, может быть, и прекратить в "Нов<ом> Вр<емени>" издание и потребовать обратно деньги, уплатив за набор сделанный. <…>
Меня что-то удерживает соваться здесь еще куда-либо. В "Мире Искусства" тоже, наверно, не образуют нового отдела, а без проку лишний раз отказ получать - вредно для дела.
Вчера у Кондакова сравнительно мало удалось его повидать и не обо всем, о чем хотелось, переговорить, очень рано начали приходить гости.
Относительно Сборника он сказал, что еще мало с ним познакомился, но что пока кажется ему, что уж очень слишком ученый апарат <так!> он представляет.<…>
Выставка "Совр<еменного> Иск<усс>ва" - обстановочная и со сменяющимися выставками картин то Сомова (эпохи 18 века), то теперь Рериха из быта древн<их> славян на пороге истории с камен<ными> идолами и всей архаичностью той эпохи, над кот<орыми>, правда, стелется, само собой, такое же, к<а>к и над нами теперь, живое небо. Не знаю уж, сознавал ли художник эту вечность неба при глубоком отличии той туманно-мрачной эпохи, но я вижу большую прелесть в этом контрасте, в этой смене и вечности" (Карт. 19. Ед. хр. 17. Л. 65-69) (91).

И в следующем письме под № 23:

                   СПБ. 3/16 Марта. Понед<ельник>. 1 ч. ночи.
Была вечером сегодня у Шляпкина, я ему послала гранки для прочтения, прося высказать мнение о стиле и языке. Он прочел два листа, больше не успел. <…> Впечатление его следующее. Читая, сердился. Может быть, потому, что стар стал, к<а>к он оговорился. Прежде всего потому, что привык, чтобы постепенно вводили, а тут сразу взяли за шиворот да и стали накачивать. Героев находит больными. Очевидно, дальше выяснится такой сильный их драматизм, говорит он, но пока кажется, что они опились. Герои имеют так много сказать, и мысли их так сконденсированы, что все это лучше должно было бы лучше выписаться в стихах. <…>
               6/19 Марта. Четверг. 12 ч. ночи.
Только что ушел Котляревский Н.А., просидел весь вечер.
Итак, оказывается, завтра я не еду, т.к. телеграмму, гласящую: "Consultez Merejkovsky", получила. Задали задачу, кот<орой> не сочувствую - Зинаида мешает. Хотя телеграмма пришла около двух, сегодня не могла уже быть у Мережковского <…> В Москву, значит, послезавтра, если не отсоветует Мережковский, очевидно, об этом проэкте надо совет с ним держать вообще и о Дионисе, в частности. <…>
Затем вечером должен был прийти Нестор, визитом кот<орого> осталась очень довольна. Тотчас, к<а>к пришел, хитрец, чтобы загладить все свои прегрешения, почел долгом довести до моего сведения, что, насколько ему пришлось слышать, "Кормчие Звезды" очень оцениваются, что эта книга, без сомнения, будет иметь будущее, что, конечно, нельзя ожидать скоро отзывов о ней, но что обстоятельные отзывы будут, но для этого надо немало времени. Он собирается летом штудировать эту книгу. <…> Затем, уже после этого, с ним поговорила и о "Пламенниках", дала ему прочесть несколько мест. Говорит: "Во всяком случае, интересно и ново". Но советует печатать целиком, говорит, что предприятие периодического издания, такого, о кот<ором> вы думаете, может быть, и очень интересно и могло бы пойти, но лишь с уже известным именем, а так рискованно слишком. Сборник так скоро еще не упрочит имя; только со временем это возможно. <…>
Да, еще вот что. Продано, по справкам, 75 экз<емпляров> к 4-му Марта там значилось. <…>
             Пятница. 5 ч. веч.
Знаете, дорогие, а я ведь все-таки к Мережковскому не пошла и думаю окончательно не идти. Я не понимаю практического результата отсюда. Зачем идти, совсем не знаю (Карт. 19. Ед. хр. 17. Л. 71-75об).

Итак, в пятницу Замятнина к Мережковскому идти не собирается, а в субботу идет. Значит, именно в это время (то ли вечером 7, то ли утром 8 марта) она получила одновременно обиженное и наступательное письмо от Зиновьевой-Аннибал и ринулась выполнять ее поручения. В письме под № 24, начатом еще в пятницу, она пишет:

              8/21 Марта 1903. Суббота. 6 ч. дня
Сейчас от Мережковского. Уж к<а>к я рада, что правы вы, а не я, в отношении Мережковского. Конечно, надо было идти, и мои опасения оказались неосновательны. Мережковский болен это время, но меня тотчас же принял, сейчас же стал говорить, что получил ваше письмо, на которое все еще не собрался ответить, но надо поговорить бы было, а писать совсем не то; но сегодня все-таки, верно, будет писать. Затем сказал, что прочел Сборник, и очень ему он нравится, хотя находит, что многое слишком еще индивидуально, и частно, и не возведено в общее, и отсюда является непонятность. Ему многие нравятся, напр<имер>, по выражениям, но он их не понимает, напр<имер>, "Дифирамбы" ему непонятны.
Он объясняет все это тем, что вы оба не в России, и очень зовет вас сюда работать. Он говорит, что и в романе тоже слишком большая индивидуальность и по той же причине. Затем очень просит вас прислать Афоризмы для "Нового Пути".
Мережковский говорит, что хорошо было бы, если бы вы вошли пайщиками в издание журнала "Новый Путь" для совместной работы в будущем году. Журнал этот, оказывается, начал издаваться кружком единомыслящих людей без капиталов, и они, главн<ые>-то издатели, гонорар себе не берут и, таким образом, в этом году журнал обеспечен, но посторонним платят. Конечно, в следующие годы так идти дело не может, но он надеется, что пойдет, но нужно, чтобы побольше единомыслящих людей сгруппировалось вокруг этого дела, чтобы вместе обсуждать, работать вместе.
Затем его совет относительно отдельного издания - периодического - "Дионис" - отрицательный; наверно, можно сказать даром затратите деньги, а издателя тоже не найти никого. Относительно издания романа в изд<ательст>стве Скорпион - очень советует попытать; это, говорит, единственная возможность, чтобы роман хотя несколько распространился, но и то советует - печатать лишь в количестве 400 экз. и роскошным изданием, только для небольшой избранной публики. А так просто самим издать - уверяет, что продаваться не будет.
Во время нашего разговора я в зеркало видела, что Гипиус слушает, зате<м> наконец она вышла и познакомилась (в белом обтянутом капоте шерстяном и белых туфлях - словно белый стебель с золотистой чашечкой). Она заинтересована, но, конечно, главная критика идет от нее, она ставит все в пример себя. Она говорит, что "надо и о непонятном писать понятно", а ты этого не делаешь; "тотчас же начинаешь злиться и ничего не понимать, кто и что". - "Вот я, я всегда писала понятно". "Но, правда, такая манера у других была года четыре тому назад, но теперь уже это пройдено, теперь нужна арифметичность, к<а>к у меня".
Мережковский делает замечание "не хвались", она возражает, что это не похвала, а правда.
Мережковский относительно себя говорит иначе - говоря о вашем сборнике - он говорил: "Я тоже прежде писал так отвлеченно, но теперь я через это перешел". И Вяч. Ив., тоже, конечно, перейдет, тоже, к<а>к и жена его, и вот для этого надо, чтобы хотя и в такой форме чтобы она напечатала свой роман. Только тогда, когда вещь напечатана, автор может встать и со стороны смотреть. А потому очень советую пытать в "Скорпионе" - тем более, что Брюсов очень увлечен Сборником и может увлечься и романом, и хоть если не на счет фирмы, но имя фирмы наверно даст (она сомневается, чтобы "Скорпион" взял, но затем, убежденная им, что Брюсов может увлечься, соглашается тоже). Но, конечно, прежде-то надо предложить им издать на свой счет, а потом уж и на иных условиях.
В "Новом Пути" будет разбор Сборника хвалебный Брюсова. Они оба очень хотят с вами познакомиться, обоюдная, говорят, польза будет. Она спросила, сколько тебе лет, оказывается, к<а>к она сказала, вы обе ровесницы.
Когда будет в страницах, просили прислать, что отпечатано; не для помещения в журнале, они с интересом прочтут, говорят, и иначе отнесутся (Карт. 19. Ед. хр. 17. Л. 78-81 об).

И только после этого подробного и чрезвычайно интересного рассказа Замятнина начинает выяснять отношения в связи с ругательным письмом.

Существенно обратить внимание на то, что, по ее сообщению, 21 марта Мережковский только собирается писать письмо Иванову. Между тем, оно - первое из хранящихся в доступных нам архивах - датировано 20 марта. Видимо, хотя бы на один день Мережковский решил уменьшить тот срок, что он промолчал. Именно с этого извинения начинается текст его письма. Поскольку оно уже было опубликовано, приведем лишь наиболее существенную для наших целей часть:

           20 Марта 1903. С.П.Б.
                 Литейная 24, кв, 33.
Мне Ваши стихи очень многим нравятся и кажутся родными так же, как и вся Ваша личность. Но есть кое-что в стихах, чего я не понимаю, не знаю, по своей или по Вашей воле. Вообще чувствуется, что Вы слишком долго живете в уединении. Оно укрепляет, углубляет, но суживает. Вам бы надо сюда, в Петербург, к нам всем. Не только Вы нам нужны, но и мы, кажется, были бы для Вас небесполезны. Тут столько жатвы и так мало делателей. Ну, да я надеюсь, что это еще будет, что Вы окажетесь нашим самым деятельным сотрудником.
А пока "Афоризмы", разумеется, присылайте, а также "Религию страдающего Бога". Последнее по теме нам чрезвычайно подходит. Об одном только очень просим: как можно понятнее, проще, наивнее! Наша главная задача -- чтобы нас нельзя было не понять, так как наше главное препятствие -- то, что нас всеми силами стараются не понимать. <…>
"Пламенники" очень любопытны, но слишком непонятны для читателей, чтобы помещать их в журнале. Мария Михайловна Замятнина обещала мне прислать дальнейшие корректуры "П<ламеннико>в". Я буду читать внимательно.
Итак, ждем от Вас известий и сотрудничества в Новом Пути (92).

Как видим, Мережковский пишет практически то же самое, что Замятнина передает с его слов, то есть письмо и устные суждения оказываются идентичными. После свидания с ним Замятнина выполняет и второе существенное поручение - встретиться с Бенуа, о чем пишет по дороге из Петербурга в Москву 13/26 марта:

Была вчера у Бенуа. Был очень мил. Издания "Диониса" положительно не советует, но в "Скорпион" советует отдельно роман. Но романа он не читал, лишь на основ<ании> моего рассказа.
Я с Бенуа хорошо поговорила. Он обратно Мережк<овскому> вовсе не советует в Россию, и очень пессимистично настроен относительно положения дел вообще.
Изображал Мережковск<ого>, к<а>к тот постоянно восклицает: "Надо быть всем в сборе!" (Карт. 19. Ед. хр. 17. Л. 84-85).

В сводной дневниковой записи, датированной "Февраль-март <1903>" Брюсов вполне хладнокровно фиксировал: "Являлась г-жа Замятнина от Вяч. Иванова пристроить роман его жены "Пламенники"" (93). Однако сама Замятнина была весьма воодушевлена визитом, о чем извещала своих женевских друзей:

             Москва. 14/27 Марта 1903. Пятница. 4 ч. дн.
Приехала сегодня утром. Была у Брюсова. Оставила роман на прочтение. Встречен был á bras ouverts. Принципиально, говорит, согласен напечатать в "Скорпионе", даже не читая, но только дело в том, что раньше конца этого года не могут начать печатать, так что выйти может лишь в начале 1904 г., это оттого, что есть до 10 книг, кот<орые> они должны издать, прежде чем приступить к изданию еще.
Можно бы было печатать у Суворина и только их фирму обозначить, но это не очень или, вернее, очень нежелательно им, т.к. и распространять и следить за изд<анием> в Петерб<урге> почти им невозможно, но тогда бы и издание уж не на их счет было бы. Они уж очень изящно желают чтобы было издано, так что это им не очень-то приятно, если не в их духе. Ответ окончательный или хотя более или менее окончательный пришлет мне письменно здесь на этих днях. <…> Очень уж они ценят Вячесл<авины> стихи.
Затем вот что я натворила, будете бранить, может быть, но я должна была быть категоричной и сказать либо да, либо нет. Дело вот в чем. Вячеславино стихотворение, посланное в "Нов<ый> Путь", там напечатано не будет. Брюсов просил разрешение напечатать его в Сборнике "Северные цветы", учавств<уют> <так!> Мережк<овский>, Гипиус, Брюсов, Бальмонт. Печатать надо сейчас, т.к. Сборник должен выйти к Пасхе, ответа Вашего ждать нельзя, и я разрешила. Сказала, что имею полномочие в издательских делах (94) (Карт. 19. Ед. хр. 17. Л. 86-87об).

Однако вслед за этим началась полоса мучительного ожидания. 16/29 марта Замятнина пишет: "От Брюсова до сих пор еще не получила уведомления никакого" (Карт. 19. Ед. хр. 17. Л. 88). На следующий день: "По дороге в Лефортово заеду к Брюсову, до сих пор нет от него вести, а я завтра хочу уехать в Петербург, конечно, если покончу со Скорпионом. <…> Брюсов обещал прислать ответ завтра" (Там же. Л. 89 и об). Потом она уезжает в Петербург, описывает похороны матери Лидии Дмитриевны, но 28 марта / 10 апреля снова читаем: "Из "Скорпиона" никакого ответа до сих пор не имею" (Там же. Л. 98).

В это время Ивановы не перестают давать ей различные указания, но теперь уже связанные далеко не только с издательской деятельностью. Явно отвечая на цитированное письмо от 14/27 марта, Зиновьева-Аннибал пишет ей в недатированном письме: "Критика Мережк<овского> принесла мне глубокую пользу. Я смогла свежим взглядом взглянуть на эту еще из старых времен притянутую главу и не нашедшую себя в простоте и убедительности своих истин. Теперь иное. <…> Вообще не верю ни одной минуты, что "Скорпион" издаст меня. Только глубоко счастлива от слов Брюсова о принятии "без чтения" даже за Вячеслава. Ради Бога, устрой моментальную высылку "Нов<ого> Пути", и также мне очень важно "Мир Искусства", всё новое мне нужно для окончательной отделки "Certosa" и "Виллы"" (Карт. 23. Ед. хр. 11. Л. 40 и об). Иванов же пользуется случаем, чтобы хоть в какой-то степени восстановить прежние московские контакты.

                31/18 III. 03
Дорогой друг, счастливого пребывания в Москве желаем вам, и рвались давно высказать это пожелание - да уж очень скупы стали вы на письма, и мы так и не знаем, где вы; тем более, что при вашем своенравии и некоторой (очаровательнейшей, правда) взбалмошности, а также при весьма развитом родственном чувстве вы могли ведь и не поехать в Москву, а остаться с мамой. Дорогой друг, с чувством нежности и любви встречаем мы здесь заочно приближение вашего дня рождения, поздравляем вас любовно и желаем самого яркого солнца.
Досадно, Марусинька, писать вам, неуловимейшая, черт знает куда и не знать, попадет ли это писание в ваши выразительные ручки. На всякий случай [ибо все же иногда разум одерживает в вашей душе победу над вздорностью (впрочем, очаровательною) и может продиктовать вам ряд высоких и поэтических решений, как-то: осмотреться в Москве, побывать кое-где (о чем было говорено между нами), поговеть у Троице-Сергия и пр., а потом и Светлый праздник встретить на Руси (95), но уже, конечно, в семье] - итак, на всякий случай позволю себе просить вас об исполнении вот каких поручений в белокаменной.
Зайдите вы на Ильинке в Купеческий Банк и вызовите Голованова, Николая Николаевича (96), скажите ему мой сердечный привет и спросите, получил ли он мой сборник и - hier liegt der Hund begraben - не перепутал ли я чего чисто механически в моей dédicace: мысль эта мучает меня каким-то кошмаром, объясните ему, что я посылал зараз кучу книг в величайшем спехе и был очень неответствен в движениях пера. Если что перепутано, отберите у него испорченный такой ошибкой экземпляр (именно, я подозреваю, что переименовал его в "Ник<олая> Ивановича", что непростительно при старинном нашем приятельстве - это от соседства с посвящением Влад. Ив. Беляеву (97)). Итак, скажите ему mille amitiés и спросите, как он поживает и что пишет.
Далее, узнайте в Публич<ной> библ<иотеке> Румянцевского музея (где вы должны непременно бросить взгляд благоговейный на картину Иванова), работает ли там еще Яков Герасимов<ич> Квасков (98) и, если увидите его, поклониться ему и передать, если хотите, сборник с прилагаемой dedicace. Было бы моему сердцу очень желательно узнать, служит ли еще Владимир Сергеевич Калабин (99), потомств<енный> почет<ный> гражданин на М<осковско->Курской ж.д., или где проживает, буде в Москве…..
Относительно "Скорпиона" глубокая благодарность! Очень рад "Сев<ерным> Цветам" и хотел бы их получить по выходе. Печатать роман нужно было бы все-таки у Суворина и по отпечатании отдать в склад "Скорпиона", иначе денег потеря и времени.
          Обнимаю горячо Вяч. <…> (Карт. 9. Ед. хр. 33. Л. 18-19об).

Трепеща в ожидании ответа Брюсова, Иванов и Зиновьева-Аннибал всеми силами стараются убедить себя в том, что сотрудничество со "Скорпионом" -- это и есть их судьба. Получив от Замятниной какой-то из каталогов "Скорпиона" (нам известны отдельно изданные каталоги 1902 и 1903 гг.), они пишут ей совместное письмо. Часть повествовательная написана Зиновьевой-Аннибал, а Иванов составил список книжных пожеланий с мелкими заметами.

             26 Марта / 8 Апр. 03
Относительно "Скорпиона", то книжечка, посланная тобою <…> убедила меня в том, что я должна все усилия применить, чтобы войти в состав живых людей. Поэтому я не буду печатать дале <так!> свою книгу, пока письменно, а затем и устно (если нужно) не истощу все средства и все убеждения, чтобы заставить их издать меня всецело своим изданием. <…> Мережковский писал чудесное, горячее, русское по сердечности и детской простоте письмо и упомянул, что 20-ого вышла книга и в ней критика Брюсова (100)! Он писал, что стихи Вяч<есла>ва, как и вся его личность, родная ему. Боюсь, что Брюссов ничего не поймет настоящего в моем романе по несчастным оттискам, я так многое изменяю. Первая глава будет неузнаваема, и Ирина воскресает во 2-й. Боюсь, что ты очень необдуманно дала "Certosa" без объяснений. Это оттого, что ты ничего не знаешь из моего романа. Там Умолов трижды насмехается над "Горящими Зданиями" (101), это может убить роман в их глазах. И вообще Умолов еще лишь позёр и неприличный мистификатор с грязноватым скандалом. <..> Объяснила ли ты, что этот Умолов потом подымается на высоту глубокого пафоса, становится в Шуме трагичным и прекрасным и что весь роман построен на высмеивании себя самого, т.е. на хранительном юморе, идущем вперед насмешкам Бурениным и умеряющем das Erhabene философских глубин и ставящего автора на объективную высоту над своим матерьялом. Брюссов ничего этого не мог понять, ты же спешила к маминой сисе к дню рождения. <…>
Нужно иметь
Полное собр<ание> соч<инений> Вл. Соловьева (102).
Пока что, Маруся дорогая, купите:
Вал. Брюсов, Tertia Vigilia;
Ив. Бунин, Листопад;
Сев. Цветы за 1901 и 1902 гг. (103)
Добролюбов, стихотв<орения>
Работы Лернера и Брюсова о Пушкине и новые сборники стихов Гиппиус, Мережковского и Бальмонта
Пшибышевский Homo Sapiens.
Целый капитал, чорт возьми, на питание "ядовитой гадины". Но "положение обязывает", как говорит Батюшков, -- которого "положение" -- между двух стульев - обязывает….. (?). Нетерпение у меня великое стиснуть Вас, друг, в змеиных кольцах моих объятий. Вяч. (23.11. 47-49 об, 51 об) (104).

Как видим, и здесь Ивановы не могут удержаться от упреков, хотя и разнообразят их юмором. Но временами ждать становилось для них явно невыносимым. 27 марта / 9 апреля Иванов отправляет Замятниной открытку:

Из "Нов<ого> Вр<емени>" вижу, что Мережк<овский> не ошибся, оповещая выход книжки 20 числа. Объявление о ней - 21-го. Ваше письмецо сообщает, что Вы высылаете "Н<овый> П<уть>" - 24. Но книжки все нет. Mes remerciments!!!
…………………………………………………....................................
Может быть, мы будем в менее глупом и неприятном положении и вместе в менее неблагоприятных условиях для ведения наших дел (105), если абонемент будет прямо переписан на женевский адрес?
           В.И. (Карт. 9. Ед. хр. 33. Л. 17).

На это в письме за № 31, в той его части, которая написана 30 марта 12 апреля, Замятнина, стоически подавляя обиду, пишет: ""Новый Путь" уже переведен на Женевский адрес; "Мир Иск<усства>" тоже по женевскому адресу выписан. "Homo Sapiens" уже раньше выписан и везу. Также и "Сев<ерные> Цветы". <…> Каталог "Скорпиона" я прочла и видела всю необходимость сближения, при всей своей поверхностности, и видела важность быть там изданной" (Карт. 19. Ед. хр. 17. Л. 102).

Ситуация разрешилась в начале (или в середине, если считать по новому стилю) апреля. Недатированное (теперь ясно, что написанное 1/14 апреля) письмо Брюсова, содержащее изложение принятого скорпионовцами решения, уже было напечатано, так что приведем из него лишь наиболее существенное: "Я "сделал все что мог". Я передал корректуры нашему издателю, сказал ему, что, по моему мнению, издать роман следует, - и теперь уже бессилен. Скорость не в числе добродетелей скорпиона <так!>. <…> Не лучше ли продолжать печатать, если уже так много набрано? И согласно Вашему первому предложению взять "Скорп<ион>" в соиздатели?" (106)

Привыкшая уже к ожиданию Замятнина эпически начала очередное письмо (№ 33) повествованием об очередной неудаче с поисками рецензента, как на следующий день получила письмо от Брюсова и тут же бросилась пересылать его лишь с незначительными комментариями по ходу дела.

             СПБ. 1/14 апреля 1903. Вторн<ик>. 12 ч. ночи.
Вчера к Софье (107) приходил один математик философ некто Херсонский, молод<ой> чел<овек> лет 30-ти, ему Софья давала сборник - думала, что он напишет рецензию. Он писал в "Научное Образ<ование>" <так!> (108) и "Вопр<осы> Филос<офии и психологии>" Он прочел весь сборник, гов<орит>, с большим интересом, понял всю его классичность, говорит, что временами ему казалось, словно некот<орые> стихи написаны по-гречески, так они верны греческому духу. Считает, что книга для немногих очень интересна. Но отзыва дать о ней не решается, гов<орит>, что он недостаточно филолог (т.е. он вовсе не филолог) и вообще у него недостаточно сведений научных, нужных для того, чтобы писать о ней. И кроме еще этого и журнала он не знает, где отзыв бы о ней поместили. Вот и ждите рецензий после этого.
            Среда 2-го/15 Апреля. 6 ч. Веч.
Только что получила прилагаемое письмо Брюсова. По поводу него делаю оговорку, вовсе мое первое предложение не было взять "Скорпион" в соиздатели. Первое было предлож<ение> "Скорпиону" всецело ему издать, и уже к<а>к второй исход было соиздательство и продолжение печатания у Суворина, к<а>к я вам и писала, а то Брюсов неверно передает (Карт. 19. Ед. Хр. 17. Л. 104-105).

Отвечал ей на это письмо Иванов. Весь тон, редкостно шутливый (несколько, конечно, тяжеловесно шутливый), свидетельствует о том, с какой радостью было воспринято известие. Даже отсутствие формальной даты, замененной обширной перифразой (Пасха в 1903 г. приходилась на 6/19 апреля) о том говороит.

        Великая Суббота - белая тишина -- Бог, спящий
              в гробе до третьего утра. Был у обедни, Лиля
                причастилась.

Дорогой друг,
Во-первых, агитируйте и настаивайте на полном издании; соиздательство едва ли целесообразно: если уже принять печать и знамение Скорпионовы, то уже так, чтобы видно было, что кружок стоит за произведение стеной, что Скорпионцы несут его на щите - иначе всякий подумает, что они только имя дали и пр. Иначе не знаю, не выгоднее ли представиться обитателем пустынного острова, каковым аттестует меня Валерий Б. (читайте: "Бонапарт"). Так что, в случае их абсолютного нежелания брать на себя издание, как следует, -- уж не знаю, как и быть. Думаю, так: примените словечко телеграфическое, примерно: ["récalcitrants"] "coëdition" (109) -- и мы тогда уполномочим Вас на то-то и на то-то, коли не телеграммой, то уж, значит, письмом [большую и досадную ошибку сделали Вы, друг, дезертировав из Москвы!]. Во всяком случае, они должны дать с именем и денег на все печатание (желалось бы!) и уже, конечно, и распространять должны книгу вместе с своими. Как жаль, что Вы, не оставшись в Москве, не воспользовались и Валерием как той точкой опоры, которая нужна была Архимеду, чтобы свернуть землю…
Не хотите ли, кстати, une saillie изобретательности гениальной и таковой же смелости и красоты (ну, чем я тоже не Бонапарт из Скорпионцев, хоть по нахальству?). Если Поляков и Кo будут неверными Фомами, Вы скажите: "Поставим Бальмонта рассудить нас". Идите к Бальмонту и селямом от меня положите к ногам сына Солнца "Кормчие Звезды" и попросите его оценить корректуры "Пламенников" (с "горящими странами" умолив включительно).
Говорят, что Поляков один из бальмонтовских царедворцев. Бальмонт же поймет красоту наверно. И это серьозно.
О моем брате и его семье ничего не пишу. Если увидите, сами знаете, что сказать ему и что потом мне.
Калабин - не "Калабанов" или "Калибанов"; так же мало, как я - "Ариэлев" или "Просперов".
Уезжаю в Париж в среду или четверг на Святой. Смотреть ли Вам "примитивов"?... Отчего Вы не велите лучше телеграфировать Вам, поститься ли Вам или нет или идти ли к Светлой заутрене?
Нельзя ли Вам привезти с собой некоторое число экземпляров Сборника? - Обнимаю. Христос воскресе.
             В.И. (Карт. 9. Ед. хр. 33. Л. 20-21об)

Завершая свое письмо относительно планов "Скорпиона" на "Пламенники", Брюсов говорил: "А в Петербурге, конечно, Вам нет необходимости оставаться. Можно до всего договориться и из Женевы" (110). Но Замятнина решила довести дело до конца, не отставляя ничего на произвол судьбы, и поехала в Москву. Об этом предприятии мы знаем весьма мало. Так, не сохранилась телеграмма, в которой она извещает об окончательной, как ей казалось, победе. Зато сохранилось письмо, написанное удивительным образом, которое представляет собою не очень толковое излияние чувств, потому мы приведем его лишь частично. Написано оно было прямо накануне отъезда Иванова в Париж для чтения лекций в парижской Высшей школе общественных наук, тех самых лекций, которые стали его триумфом.

             Суббота, 25/12 Апр. '03
Дорогая Маруся
Сидим с Лидией рядом и одновременно пишем на двух сторонах листа, отчего толкаем друг друга и не все выходит, б<ыть> м<ожет>, разборчиво.
Очень счастливы вашей телеграммой, благодарим и поздравляем с победой!
6 часов, через два часа едем на вокзал провожать меня в Париж. Первая лекция в понедельник 27/14 Апр<еля> в 10 ч… Silence, silence
…………………………………………………………………....................................
Уезжайте с миром.
             В. <…>
Зная, что я не лишен иногда дара предчудния <так!>, вы не удивитесь, что в среду после концерта камерной музыки и именно одного квартета Бетховена мы с Лидией avons soupe au champagne в Café de la Poste, справляя заранее что-то такое, что представлялось мне как ее победа в "Скорпионе"…
Я надеюсь, что Вы все устроили мудро, относительно условий, и надеюсь также, что решение "Скорпиона" окончательное и действенное. Обнимаю. В.
Дорогая Маруся.
Где ты? Только что отвез молочник корзину Вячеслава, полную книгами, новыми одеждами и всяким богатством, и сели тебе писать. Через 2 часа выезжаем провожать самого лектора на Cornavin (111) к парижскому поезду. Он было прихворнул, но 1 1/2 грамма хины его быстро выправили. Вчера утром совершилось невероятное. Пили у дедушки (112) за "Скорпиона"! <…>
Вячеслав, заметив час (2.40 утра) отправки твоей депеши, решил, что ты с Скорпионщиками ужинала в трактире и, напоив их пьяными, читала "Пламенники" до тех пор, пока в диком огне они все не закричали: "Полное издание!" Да, странный час! Счастие мое велико, главное - нравственная поддержка совсем чужих людей моего 8-летнего труда. Вячеслав меня изводит, дразня "Скорпионица". Ты сама сумеешь, конечно, все устроить как можно практичнее. Привези огурцев русских и морсу.
            Целую. Бесконечно благодарная и любящая Лидия (Карт. 9. Ед. хр. 33. Л. 23-24об)

Судя по всему, Замятнина рассчитывала сама рассказать Зиновьевой-Аннибал все подробности, но получилось так, что они разъехались: пока Замятнина добиралась из России в Швейцарию, Зиновьева-Аннибал, каким-то образом пристроив детей, уехала из Женевы в Париж к мужу. Именно поэтому Замятниной пришлось рассказывать наиболее любопытные подробности пребывания в Москве не устно, а в письме.

               Villa Java. № 1. 6 мая 1903. Среда. 3 ч. дня.
Страшно интересуюсь свиданием Лидии с Брюсовым и тем, на чем вы с ним порешили. Мой совет печатать в Москве, а не продолжать печатания в "Нов<ом> Вр<емени>", к<а>к предлагал мне и Поляков, но что я категорично отклонила и порешили печатать в Москве, я основывалась, настаивая на Москве, на прежних же словах Брюсова, что следить за изданием в Петерб<урге> из Москвы им будет крайне неудобно; а затем и пересылка всего издания в склад в Москву из Петер<бур>га - тоже - процедура. Затем Поляков предлагал печатать, если найдете, что это хорошо, на той же бумаге, к<а>к напечатан "Homo S[apiens]" Пшебыш<евского> <так!>, это им было бы удобно, т.к. у них имеется уже запас этой бумаги. И потом, по-моему, "типография Нов<ого> Врем<ени>" на издании "Скорпиона" просто к<а>к-то режет глаз; должно быть московское издание, а то выходит то да не то. К<а>к будто их и не их. Мне думается, что для успеха и прочности дела и большей определенности и ясности уж придется пожертвовать расходом за набор в "Нов<ом> Врем<ени>" (113) <…>
Затем, когда ты думаешь начать печатание? Очевидно по возвращении? Или отослать первую главу для набора ведь раньше можно будет? Поляков думал, что ты обеих держала только первую корректуру. Затем, верно, после того, к<а>к начнется печатание, в наборе очень долго держать нельзя будет. Поляков предполагал печатать в количестве от 600 до 1200, т.е. или 600 или 1200, смотря по тому, к<а>к им покажется, насколько роман расходиться будет. Большая часть их изданий, кажется, в колич<естве> 600 экз<емпляров> печаталась, но Пшебышевского напеч<атано> 1200 экз<емпляров>. Посылать надо на имя Полякова Серг<ея> Ал<ексан>др<овича>. Москва, Ильинка, Юшков пер., д. Александрова, Знаменская Мануфактура. Опасности задержки в цензуре нет, к<а>к мне сказал Поляков.
<…> Насмешили вы меня предположением ночной телеграммы, телеграмма послана днем, и решение состоялось в самой благочестивой обстановке, в здравом уме и полной памяти, на Таганке, в родительском домике. Ведь это были праздничные дни, а таковые проводятся при родителях старых, по крайней мере, часть дня. Была я у Полякова в день отъезда еще раз, чтобы окончательно условиться в этих детальных вопросах. Сказала ему, что это очень мило, что они сделали объявление в "Сев<ерных> Цв<етах>" о Кормчих Звездах. Он очень симпатичный, и так симпатично относится к Кормчим Звездам, к<а>к будто это их совсем близкое детище и что иначе и быть не могло. Как-то вам Брюсов показался. Все ведь они еще молодые, и на тех же дрожжах, что вы, только еще не так глубоки, не дошли еще, но симпатичны уже. Со страстной у них устроен свой склад книжный, а то ведь отдельного склада не было. Я была пятая покупательница; сделали мне 30% уст<упки>. Я купила и переводы Кнута Гамс<уна>, сделанные Поляковым с норвежского, и еще кое-что, словом, все, что было скорпионовского за исключением перев<одов> с немецкого и Д'Аннунцио (Карт. 19. Ед. хр. 17. Л. 109-110об).

На этом выделенный нами сюжет если не вполне заканчивается, то, во всяком случае, сплетаясь с другими, становится не доминирующим, а подчиненным.

Примечания:

1. Кузмин М. Дневник 1934 года. СПб., 2007. С. 68.
2. Это были действительно сравнительно молодые по большей части крестьянские девушки, которых Зиновьева-Аннибал приближала к себе, по мере сил стараясь устроить их судьбу; они же, в свою очередь, помогали ей по хозяйству и прежде всего с детьми: так, например, двое девушек оставались с тремя детьми 7, 5 и 2 лет во время римского свидания Зиновьевой-Аннибал и Иванова в начале 1895 года; летом 1896 г. она оставила на них (и кормилицу) не только старших детей, но и только что родившуюся Лидию. Обычно все, пишущие об отношении Зиновьевой-Аннибал к своим спутницам, говорят о ее благородстве и стремлении помочь. Однако, как кажется, не вполне неправа была ее подруга из равной по социальному положению семьи, писавшая: "Приходило ли Вам, дорогая Лидия Дмитриевна, в голову, что, будя в Ваших девушках такие нежные, высокие струны, кот<орые> отзываются на мировую скорбь, Вы можете принести им страшное несчастье, несчастье на всю жизнь? Ведь если бы при этом они могли получить систематическое образование и т<а>к<им> образ<ом> встать в ряды интеллигенции, они перешли бы из своего слоя в наш, а теперь они должны неизбежно очутиться ни у того берега, ни у другого, что сделает для них невозможным найти то счастье, о кот<ором> я писала Вам. Стать женой только грамотного человека им очень трудно, ч<то>б<ы> не сказать невозможно, а образованный человек, кот<орый> мог бы удовлетворить их, не удовлетворится ими. Чувствуете? И первое, самое естественное, а след<овательно>, и самое важное призвание женщины - быть женой и матерью, для них закрыто. Тут уж не мировая скорбь (дающая большое наслаждение своего рода), а личная скорбь и тоска получается" (Письмо Ю.А. Беляевской к Л.Д. Зиновьевой-Аннибал от 25 января не обозначенного года // РГБ. Ф. 109. Карт. 13. Ед. хр. 4. Л. 3 и об).
3. Во многих источниках указывается 1865-й, однако С.И. Субботин установил точную дату: 22 марта 1862 (см.: Новое литературное обозрение. 1994. № 10. С. 227).
4. Письмо от 5 июля 1903 // РГБ. Ф. 109. Карт. 9. Ед. хр. 33. Л. 28 об. Чтобы несколько смягчить жестокость, Иванов делает самоиронизирующее примечание: ""Мне" написано с большой буквы. NB".
5. В дальнейшем, для избежания недоразумений, мы даем двойные даты. Там, где они воспроизведены как интегральная часть письма, они даются в той форме, в какой использованы автором; в собственном нашем тексте сперва дается дата по старому стилю, затем - по новому.
6. Феликс Валерианович Острога (1867-1936), сын бежавшего из России польского революционера и русской, композитор, преподаватель Женевской консерватории. Жил неподалеку от villa Java, преподавал музыку детям Ивановых. В 1903 женился на воспитаннице Зиновьевой-Аннибал Ольге Никитиной.
7. От итал. cartolina, открытка.
8. Т.е. обитатель виллы "Ява" (Java).
9. Санскритом Иванов занимался при Женевском университете под руководством Фердинанда де Соссюра. Подробнее см.: Переписка Вяч. Иванова с А.В. Гольштейн / Публ., вст. ст. и комм. М. Вахтеля и О.А. Кузнецовой // Studia Slavica Academiae Scientiarum Hungaricae. Budapest, 1996. T. 41. С. 340 (далее - Переписка с Гольштейн); Ziffer Giorgio. Il poeta e il grammatico: Un biglietto di Ferdinand de Saussure fra le carte di Vjaceslav Ivanov // Russica Romana. 1994: 1. P. 189-191. В настоящее время в печати находится обобщающая статья Г.М. Бонгард-Левина, посвященная этой проблеме.
10. Вера Константиновна Шварсалон (1889-1920), дочь Л.Д. Зиновьевой-Аннибал от первого брака, впоследствии - третья жена Иванова. К данной открытке она сделала приписку, которую мы не воспроизводим. Отметим, что обычно указываемая дата ее рождения (1890) неверна.
11. Глава из романа "Пламенники", судьба которого в дальнейшем подробно обсуждается в письмах.
12. Роман Ж.К. Гюисманса "В пути" (1895).
13. Действительно, в журнале была напечатана рецензия А. Налимова (1904. № 5. С. 496-497).
14. Крупный книжный магазин (Невский пр., 20).
15. Речь идет о том, что типография "Нового времени" бралась печатать объявления о книге в этой газете. 23 января / 5 февраля Иванов писал Зиновьевой-Аннибал: ""Нов<ое> Вр<емя>", видно, решило делать по два неплатных анонса в месяц. Это строговато, при 40%. К сведению Марусе!" (ИРЛИ. Ф. 94. № 76. Приносим благодарность Г.В. Обатнину за сообщение текста этого письма).
16. Никодим Павлович Кондаков (1844-1925), знаменитый искусствовед. Видимо, Иванов собирался поднести ему книгу.
17. Имеется в виду Юлия Александровна Беляевская, одна из членов семейства, с которыми дружили и Ивановы, и Замятнина. Вероятно, имеется в виду ее письмо к Иванову от 10 января 1903 (Карт. 12. Ед. хр. 51).
18. Речь идет о печатании "Пламенников".
19. Ср. также сведения о плане Е.В. Дегена написать рецензию на "Кормчие звезды" для этого журнала (Переписка с Гольштейн. С. 365).
20. Имеется в виду близкий знакомый Замятниной Нестор Александрович Котляревский (1863-1925), историк литературы, преподаватель Александровского лицея, впоследствии председатель Репертуарного комитета Императорских театров, академик. 23 января / 5 февраля Зиновьева-Аннибал сообщала Иванову: "Маруся еще пришла, и вся сияющая, от Котляр<евского>, который был сильно затронут твоей книгой: она ему указала некоторые стихи" (Карт. 22. Ед. хр. 12. Л. 31 об).
21. Далее следует примечание, которое нам разобрать не удалось.
22. Муж О.А. Беляевской.
23. Персонаж "Пламенников", прототипом которого был Ф.Д. Батюшков.
24. Из стихотворения Иванова "Ступени Воли" (I, 596).
25. Лев Николаевич Вебер (1870-1956) - сын парижской приятельницы Ивановых Александры Васильевны Гольштейн от первого брака. По профессии врач-невропатолог, был женат на художнице М.В. Якунчиковой.
26. На л. 5-6 той же единицы хранения копия, сделанная Замятниной с этого письма.
27. Новый путь. 1903. № 1. С. 82-108. В публикации жанр произведения обозначен как "рассказ". Поликсена Сергеевна Соловьева (чаще всего писала под псевдонимом Allegro; 1867-1924), сестра Вл. Соловьева, была в достаточно дружеских отношениях с Ивановыми.
28. М.А. Волошин познакомился со стихами Иванова в 1902 г. в Париже, у А.В. Гольштейн. Весь январь 1903 г. он находился в Петербурге, и в его записной книжке сохранилась запись о намерении встретиться с Замятниной (вероятно для того, чтобы взять экземпляр "Кормчих звезд" для А.И. Косоротова). Лично Волошин и Иванов познакомились 13/26 июля 1904. См.: Купченко В.П. Труды и дни Максимилиана Волошина: Летопись жизни и творчества 1877-1916. СПб., 2002. С. 107.
29. Журналист, критик, мемуарист Петр Петрович Перцов (1868-1947) упоминается здесь как официальный редактор журнала "Новый путь" до лета 1903 г.
30. ИРЛИ. Ф. 94. № 76.
31. Видимо, речь идет о писательнице Екатерине Павловне Летковой-Султановой (1856-1937).
32. Михаил Иванович Ростовцев (1870-1952); выдающийся историк, друг Иванова. Об их отношениях подробнее см.: Бонгард-Левин Г.М., Вахтель М., Зуев В.Ю. М.И. Ростовцев и Вяч. И. Иванов // Скифский роман / Под общ. ред. Г.М. Бонгард-Левина. М., 1997. С. 248-258.
33. Варвара Петровна (1860-1941) и Александра Петровна (1863-1941) Шнейдер - художницы-акварелистки, авторы неопубликованных мемуаров о русских писателях и художниках. Судя по сохранившейся корреспонденции, вращались в светском обществе.
34. Екатерина Вячеславовна Балабанова (Балобанова, 1847-1927) - историк литературы, переводчица, детская писательница, мемуаристка. Работала библиотекарем Высших женских (Бестужевских) курсов, откуда, видимо, ее и знала Замятнина.
35. Замятнина ошибается: сестры Шнейдер были племянницами не поэта Ивана Петровича Мятлева (1796-1844), а профессора санскрита Ивана Павловича Мятлева (1840-1890). После смерти их матери он действительно воспитывал сестер Шнейдер, а после кончины дяди они жили в его доме. Несколько подробнее см.: Чукоккала: Рукописный альманах Корнея Чуковского. М., 1999. С. 95.
36. Может быть, небесполезно будет привести еще один отклик - эпистолярный - о "Кормчих звездах", датированный тем же самым днем, -- отклик доктора В.А. Гольштейна, мужа не раз упоминаемой нами А.В. Гольштейн:
    
    Paris, le 11 fevrier 1903
    
    Дорогой, милый друг.
    Я крайне тронут надписью на книжке замечательных Ваших стихов. Стихи эти - целый мир, мир сложный, тонкий и глубокий - Ваш микрокозм <так!>, усугубленный другими микрокозмами, плодами Вашей завидной эрудиции. Многое в этом мире мне чуждо, но красоты его доступны моим чувствам, моему пониманию.
    Хотите знать, что всего больше мне понравилось, что нахожу превосходным, что сильно затронуло меня? Proemion, Покорность, Дни Недели, Любовь. Но перл из перлов, давший мне глубокую эмоцию и умиливший меня до слез чудным сочетанием внешней красоты с глубиною и, так сказать, чистотою чувства - это
    Персть!
    Обнимаю Вас с горячей признательностью.
    
    Holstein
    (Карт. 16. Ед. хр. 41. Л. 4-5об. С неточностями и не полностью опубл.: Переписка с Гольштейн. С. 339).
    
37. В письме к А.В. Гольштейн от 28 января 1901 г. Иванов характеризовал его как "почти приятеля М.М. Замятниной" (Переписка с Гольштейн. С. 355).
38. О доме Шляпкина в Белоострове, превращенном в музей, см.: Берков П.Н. Русские книголюбы: Очерки. М.; Л., 1967. С. 276-285. О судьбе этой коллекции см.: Бурьян Л.К. Илья Александрович Шляпкин и научная библиотека // Труды научной библиотеки Саратовского гос. университета. Саратов, 1959. Вып 2. C. 128-133; Попкова Н.А. Илья Александрович Шляпкин // Библиотека вуза: вчера, сегодня, завтра. Саратов, 2002. Вып 2. С. 6-17.
39. В "Мире искусства" 1902-1903 г. такой публикации не было.
40. В недатированном письме А.В. Гольштейн сообщала Иванову: "Лидии послано письмо с просьбой передать 1 экз<емпляр> для Косорот<ов>а (бывший кор<респондент> Нового времени и человек талантливо-чуткий) и 1 экз<емпляр> Бенуа (Мир Искусс<тва>) с моим письмом. За экз<емпляром> Косоротова к Лидии придет мой друг Волошин (ему написано одновременно с Лидией) и вообще поможет Лидии и мне в пропаганде", а 15 февраля спрашивала: "Напишите мне, видела ли Лидия Волошина? Передала ли ему сборник для Косоротова и Бенуа?" (Переписка с Гольштейн. С. 362, 365, с исправлениями по оригиналу). А.Н. Бенуа и А.В. Гольштейн были знакомы по Парижу.
41. Д.В. Философов рецензии на "Кормчие звезды" не писал. Библиографию критических отзывов о сборнике Иванова см.: Davidson Pamela. Viacheslav Ivanov: A Reference Guide. Lnd. e.a., [1996]. P. 1-3.
42. Философов в 1895 окончил юридический факультет Петербургского университета, служил по министерству юстиции, печатался в юридических изданиях.
43. Николай Федорович Дубровин (1837-1904), генерал-лейтетант, военный историк, непременный секретарь Академии наук с 1893 г.
44. О Пушкинской премии, присуждавшейся Императорской Академией наук, см.: Шаламов В. Пушкинская премия // День поэзии. М., 1968. К письмам Замятниной приложены печатные "Правила о премиях А.С. Пушкина". О выдвижении сборника Иванова на премию см.: История и поэзия: Переписка И.М. Гревса и Вяч. Иванова / Изд. текстов, исследование и комм. Г.М. Бонгард-Левина, Н.В. Котрелева, Е.В. Ляпустиной. М., 2006. С. 248.
45. Частично процитировано в комментарии А.Н. Тюрина и А.А. Городецкой к публикации: "Обнимаю вас и матерински благословляю…": Переписка Вячеслава Иванова и Лидии Зиновьевой-Аннибал с Александрой Васильевной Гольштейн // Новый мир. 1997. № 6. С. 179.
46. Переписка с Гольштейн. С. 369.
47. Из типографии "Нового времени".
48. Речь идет о Религиозно-философских собраниях, существовавших с 1901 по 1903 г. Подробнее см.: Записки петербургских Религиозно-философских собраний 1901-1903 / Под общ. ред. С.М. Половинкина. М., 2005. В.В. Розанов, как и упоминаемые далее Мережковский и В.А. Тернавцев были членами-учредителями Собраний., а Розанов и Мережковский входили в Совет. Формально заседания были закрытыми (почему Замятнина и пришла к Розанову), но разрешение на посещение можно было получить сравнительно легко.
49. Варвара Дмитриевна Розанова (урожд. Руднева, в первом браке Бутягина, 1864-1923).
50. Речь идет о XIX заседании Собраний (Указ. соч. С. 397-423), где центральным был доклад В.А. Тернавцева "О догмате и откровении".
51. Валентин Александрович Тернавцев (1866-1940), чиновник особых поручений при обер-прокуроре Синода, член-основатель и член Совета РФС. Впоследствии был в дружеских отношениях и с Ивановым и с Замятниной.
52. Граф Маврикий Эдуардович Прозор, переводивший сочинения Мережковского на французский язык, был генеральным консулом в Веве и Женеве, с декабря 1904 - посланником в Бразилии и Аргентине.
53. Оторван уголок листа.
54. Имеется в виду статья А.А. Измайлова "Непомерные претензии" (Новая иллюстрация: Художественно-литературный журнал, издаваемый при "Биржевых ведомостях". 1903. 4 февраля. № 6).
55. В статье Измайлова цитировались стихотворения "Тишина", "Имени Твоему", "Милость мира", "Песнь потомков Каиновых", "Missa solennis, Бетховена". Кажется, ни одно из них специально не "высмеивалось", хотя по поводу двух последних автор писал: "Иногда от стихов г. Иванова так и повеет еще более давнопрошедшими именами - Третьяковским, Ломоносовым или Елисаветой Кульман".
56. От фразы "Еду к Мережковскому…" и до конца письма отчеркнуто по полям красным карандашом (видимо, Ивановым) и определенно его рукой поставлено: NB.
57. Рукой Иванова вписано: стихотворное.
58. Далее страница текста вписана В.К. Шварсалон, после чего продолжается текст Зиновьевой-Аннибал, уже не имеющий прямого отношения к нашей теме.
59. Речь идет об очень известной рецензии В.Я. Брюсова (Новый путь. 1903. № 3. С. 212-214; перепеч.: Брюсов Валерий. Среди стихов: Манифесты, статьи рецензии 1894-1924. М., 1990. С. 74-75). Сам Брюсов в несколько переработанном виде включил ее в сборник "Далекие и близкие" (М., 1912).
60. Имеется в виду роман "Петр и Алексей" (впервые - Новый путь. 1904. № 1-5, 9-12).
61. Мережковский не рецензировал "Кормчие звезды". В журнале "Мир искусства" появилась скептическая рецензия П. Н<иколаева> (Хроника журнала "Мир искусства". 1903. № 14. С. 154).
62. Кузмин М. Цит. соч. С. 70.
63. В данном месте лист порван.
64. Переписка с Гольштейн. С. 363-364.
65. Там же. С. 366.
66. В "Мире искусства" 1902-1903 г. нам не удалось обнаружить портрета Ф. Ницше.
67. Трагедия Иванова. Впервые опубликована: Северные Цветы Ассирийские. М., 1905. Альм. IV. С. 199-245. Из собранных в комментарии О.А. Дешарт материалов (см. II, 676-681) явствует, что хотя она и была хорошо обдумана, но писалась уже в 1904 г.
68. Речь идет о второй части статьи А.А. Измайлова "Непомерные претензии" (Новая иллюстрация. 1903. 18 февраля. № 8. С. 60-63), которая была посвящена в основном книге И. Рукавишникова "Стихотворения (2-й том)", но там упоминались и стихотворения Иванова. Отметим также апелляцию к творчеству Ст. Пшибышевского, которым Иванов интересовался (не исключено, что именно под влиянием этой статьи).
69. Названные Ивановым журналы "Кормчие звезды" не рецензировали.
70. Издававшийся И.И. Ясинским журнал "Ежемесячные сочинения" не публиковал произведений ни Иванова, ни Зиновьевой-Аннибал.
71. Бюро газетных вырезок.
72. Переписка с Гольштейн. С. 367-368.
73. Там же. С. 368-369.
74. Имеется в виду рецензия, подписанная Ф.М.: Южное обозрение. 1903. 13 февраля, № 2073. Отметим, что она не учтена в библиографии П. Дэвидсон.
75. Речь идет о рецензии на книгу Батюшкова "Критические очерки и заметки о современниках" (СПб., 1902): Философов Д. Литературный чиновник // Мир искусства. 1902. Т. 8. С. 65-67.
76. См.: С.Д[ягилев]. М.В. Якунчикова († 14 декабря 1902 г.) // Там же. С. 59.
77. См. в хронике: "Во вторник, 25-го февраля, в зале совета университета, на закрытом собрании философского общества, был прочитан приват-доцентом Е.В. Аничковым весьма интересный доклад о "Внимании в процессе художественного восприятия", вызвавший оживленный обмен мнениями. <…> Доклад продолжался около 1.5 часа, но был выслушан очень внимательно. Живое, увлекательное изложение и масса любопытных примеров от песни-заклинания шамана до стихотворений Верхарна не давали утомиться вниманию. Докладчику возражали многие члены собрания, в том числе профессора: Бехтерев, Лапшин, Бороздин, Батюшков и Саккетти" (Новости и биржевая газета. 1903. 27 февраля 1903. № 57).
78. Так, еще 4 июня 1886 г. она писала Зиновьевой-Аннибал: "Теперь читаем <…> Ренана, но жалею, что он на французском языке, потому что наполовину смысл для меня теряется. Прочла я Толст<ого> - "Исповедь" и "Так что же там делать?" Первое я читала еще 4 года тому назад и вижу, что тогда была большой глупышкой и мало что понимала. Во втором же мне более всего понравилось приложение. Кажется ведь, эта вещь у Вас есть. Хотелось достать евангелие, но пока попытки остаются тщетными. Очень часто Ренан и Тол<стой> толкуют учение Христа согласно" (Карт. 11. Ед. хр. 25. Л. 2об-3).
79. Четверостишие из цикла "Дистихи" (I, 642).
80. 1/13 июля 1898 г. Зиновьева-Аннибал писала Иванову: "Соня просит сказать, что она страшно жалеет, что тебя здесь нет, и очень кланяется. Она советует назвать сонет: "Любовь", я очень это одобряю. Это идеал любви, Славинька, и она наша" (Карт. 22. Ед. хр. 5. Л. 42). Судя по всему речь идет о знаменитом сонете, начинающемся "Мы - два грозой зажженные ствола…" и озаглавленном, действительно, "Любовь" (I, 610-611).
81. Зиновьева-Аннибал виделась с Алымовой во время поездки в Киев летом 1898 года.
82. Имеется в виду И.А. Шляпкин.
83. См. выше письмо Ф.Д. Батюшкова от 24 января.
84. Речь идет о книге: Шляпкин И.А. Из неизданных бумаг А.С. Пушкина. СПб., 1903.
85. В 1900 г. Иванов недолго находился в переписке с М.А. Мамонтовым, сыном владельца известной московской типографии, состоявшим в каких-то отношениях с книгоиздательством "Скорпион" (которое, очевидно, и имеется здесь в виду). Подробнее см.: Котрелев Н.В. Переводная литература в деятельности книгоиздательства "Скорпион" // Социально-культурные функции книгоиздательской деятельности. М., 1985. С. 75-81; Переписка с Гольштейн. С. 351-353.
86. 4/17 марта.
87. Речь идет о занятиях Замятниной историей искусства. В 1904 г. она написала статью, которую Иванов рекомендовал Брюсову: "…наша М.М. Замятнина посылает в "Весы" сегодня же заметку "по поводу парижской выставки миниатюр" и о значении их для изучения фламандских и французских примитивов" (Письмо от 4 августа / 28 июля 1904 / Публ. С.С. Гречишкина, Н.В. Котрелева и А.В. Лаврова // Литературное наследство. М., 1978. Т. 85. С. 453). Рукопись этой статьи - Карт. 44. Ед. хр. 20.
88. Вера Васильевна Пушкарева-Котляревская (1871-1942), актриса Александринского театра, жена Н.А. Котляревского. В 1894 окончила историко-филологический факультет Высших женских курсов. Подробнее см.: Каназирская Маргарита. Вера Пушкарева и поэт К.Р.// Новый Журнал 2007. Кн. 247 с.272-296. 6 июля 1903 Зиновьева-Аннибал сообщала Замятниной: "Вчера завтракали с Пушкаревой <…> Она очаровательная, глубокая русская женщина, русской красоты и таланта, он - ужасен! Вот сумасшедший брак. Я не знала, что она ночью писала тебе рекомендации Брюс<ову> и Поляк<ову>, и не знала, как достаточно благодарить. Они были в Женеве 1 день. Не обиделась ли она. Она имеет большие связи с художеств<енным> театром" (Карт. 23. Ед. хр. 11. Л. 75 об, 74).
89. См.: "В воскресенье, 2-го марта, в помещении "Современного искусства" (Большая Морская, 33) открывается выставка картин, эскизов и этюдов художника Рериха вместо закрывшейся выставки художника К. Сомова" (Новое время. 1903. 28 февраля (13 марта). № 9693). Об этом предприятии, занимавшем особым образом оформленное помещение (почему Замятнина и называет его "обстановочным") см. также материалы в журнале "Мир искусства" (1902. Т. 8. С. 35-36; подп.: Д.Б.; 1903. № 5-6 (вклейки); Д.Ф<илософов>. Погибшее предприятие // Хроника журнала "Мир искусства". 1903. № 10. С. 96-98.
90. Видимо, имеется в виду Сергей Александрович Поляков (1874-1943), меценат "Скорпиона".
91. Отметим, что далее следует описание репетиции концерта А. Никиша, на которую Замятнина попала.
92. Studia Rossica VII. W kraju i na oboczynie. Literatyra rosyjska XX wieka. Warszawa, 1999. S. 81 / Публ. Н.А. Богомолова и М. Цимборской-Лебоды. Стоит отметить, что, комментируя это письмо, и мы, и фрагментарно его цитировавшие С.С. Гречишкин, Н.В. Котрелев и А.В. Лавров (Литературное наследство. Т. 85. С. 435) ошибались, полагая, что речь идет о более или менее обработанном материале. Как следует из ныне печатаемых писем, в марте 1903 г. Иванов обладал только наметками плана, за которыми скорее всего не стояло никакого текста, появившегося позднее.
93. РГБ. Ф. 386. Карт. 1. Ед. хр. 16. Л. 31 об. В печатное издание дневников (М., 1927) запись не вошла.
94. Речь идет об упоминавшемся выше стихотворении Иванова "Хор духов благословляющих" (Северные цветы на 1903 год, изданные книгоиздательством "Скорпион. М., 1903. С. 58-160). Отметим, что Брюсов извинялся перед Ивановым: "Напечатать ваши стихи позволила нам Мария Михайловна Замятнина. Не гневайтесь, что они помещены в общем разделе и в соседстве с дьяволом. Это случайность. Предыдущие листы уже были и отпечатаны" (Литературное наследство. Т. 85. С. 434). Речь идет о стихотворении Федора Сологуба "Когда я в бурном море плавал…" (Северные цветы… С. 160-161).
95. Последнее, впрочем, рекомендую только из человеколюбия и бескорыстия моего (Примечание Иванова).
96. Н.Н. Голованов (1867-1938) известен как автор двух книг: Юлиан-отступник: Героическо-романтическая фантазия на историческую тему. М., 1904; Искариот: Драма. М., 1905. О его деятельности как переводчика см. сведения в "Живом журнале" В. Симанкова: http://simankov.livejournal.com/26367.html.
97. В.И. Беляев (1855-1911), ботаник-морфолог, профессор Варшавского университета (1891-1899). Пасынок тетки Вяч. Иванова.
98. Я.Г. Квасков (1864-после 1940), помощник библиотекаря и дежурный при читальной зале библиотеки Румянцевского музея, работавший в близком сотрудничестве с Н.Ф. Федоровым. Автор брошюры "Реформа библиотечного дела. Библиотечные карточки при вновь выходящих книгах" (М., 1893, 1898).
99. О В.С. Калабине, друге юности Иванова, мы знаем очень мало. В биографии, написанной О. Дешарт, читаем: "Первое признание: "Ты - поэт", -- Вячеслав услышал еще в гимназии. Когда он перешел в шестой класс, там оказался ученик, оставленный на второй год, юноша высокий, стройный брюнет, державшийся в стороне ото всех, рассеянный, плохо учившийся, но исполненный напряженной духовной жизни, почти ясновидящий. <…> Калабин из гимназии ушел, ее не кончив, но с другом своим отношений не прервал; он был свидетелем на свадьбе Вячеслава; после его отъезда за границу они уже больше не встречались. Калабин затерялся в жизни" (I, 31-32); Сам Иванов в "Автобиографическом письме" вспоминал: "Благотворным было для меня в эти годы сближение с одним товарищем-поэтом, по имени Калабиным, который чистым ясновидением угадал во мне таящегося от мира поэта…" (II, 14). Письма Калабина к Иванову - Карт. 27. Ед. хр. 7.
100. Еще не очень привычную фамилию Зиновьева-Аннибал пишет то с одним, то с двумя "с". Мы сохраняем ее правописание.
101. Сборник стихов К.Д. Бальмонта (первое издание - М., 1900). В письме к Зиновьевой-Аннибал от 13/26 1900 г. Иванов писал: "Таланта в книге очень много, и таланта созревшего: говорю, впрочем, только о форме и стихе. Стих не колет, но блещет, как стальные клинки, не жжет, но взвивается подобием языков пламени" (Карт. 9. Ед. хр. 43. Л. 13).
102. Строка вписана позднее.
103. Строка вычеркнута, потом восстановлена.
104. Все означенные книги, кроме "новых сборников стихов" помечены (видимо, Замятниной), галочками, то есть, скорее всего, как купленные.
105. Напр<имер>, "Нов<ого> П<ути>" я жду, чтобы послать одно или два письма (Примечание Иванова).
106. Богомолов Н.А. От Пушкина до Кибирова: Статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. М., 2004. С. 294. См. там же и другие материалы, касающиеся издательских отношений Брюсова и Зиновьевой-Аннибал.
107. Видимо, ранее упоминавшаяся приятельница Л.Д. Зиновьевой-Аннибал С.И. Алымова.
108. На деле журнал назывался "Научное обозрение".
109. При "mifrais" в смысле половины издержек по типографии (Примечание Иванова).
110. Богомолов Н.А. Цит. соч. С. 294.
111. Вокзал в Женеве.
112. Дмитрия Васильевича Зиновьева, отца Л.Д.
113. 16/29 мая Брюсов извещал Иванова: ""Пламенники" будет очень трудно печатать в Москве. Нельзя будет начать раньше конца этого года. Всего удобнее было бы продолжать печатание в Петербурге. "Скорпион" при этом принимает издание на себя. Сообщите, согласны ли вы" (Литературное наследство. Т. 85. С. 435). В ответ Иванов почти настаивал: "Нам очень хотелось бы, чтобы "Пламенники" печатались в Москве. Что раньше конца этого года нельзя начать печатание, -- не пугает нас, -- раз (под условием, что мы не будем задерживать корректур) книга может выйти в свет к осени 1904 г. <…> Формат романа, установленный в типографии "Нового времени", оказывается неудобным, стеснительным. И вот, наконец, еще одно соображение: Одилон Редон согласен сделать литографию для обложки <…> Он бы желал напечатать обложку в Париже под своим наблюдением. Согласился ли бы "Скорпион" осуществить или помочь нам осуществить этот соблазняющий нас проект?" (Письмо от 23/10 июня // Там же. С. 436).

© N. Bogomolov

back

top