Михаил Безродный

1. Русский Лаэрт

Со времен Белинского в Печорине принято видеть русского Гамлета. А кто же тогда Грушницкий? Вспомним его поведение на дуэли:

…во взгляде его было какое-то беспокойство, изобличавшее внутреннюю борьбу. <…> Он покраснел; ему было стыдно убить человека безоружного <…> Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему секунданту: — Не могу, — сказал он глухим голосом. <…> Грушницкий стоял, опустив голову на грудь, смущенный и мрачный. — Оставь их! — сказал он, наконец, капитану, который хотел вырвать пистолет мой из рук доктора. — Ведь ты сам знаешь, что они правы.

Не напоминает ли это смущение Лаэрта?

       L a e r t e s

My lord, I'll hit him now.

       K i n g C l a u d i u s

I do not think't.

       L a e r t e s

[Aside] And yet 'tis almost 'gainst my conscience.

2. Вервие простое?

Принято считать, что у Гоголя далеко не всякое ружье стреляет. У ружья Ивана Никифоровича, например, замок испорчен, да и натура владельца не так Богом устроена, чтоб стрелять. Но ведь споры из-за этого ружья чуть было не привели к дуэли, так что в определенном смысле и оно стреляет.

Или взять веревочку, которая «в дороге пригодится». Кстати, традиция цитирования «в хозяйстве пригодится» не обоснована ни одной из редакций «Ревизора» (имелся лишь вар.: «на дороге» — см.: Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. и писем: В 23 т. М., 2003. Т. 4. С. 460). Не из-за этой ли неверной традиции реплика г-жи Журден «Tout cela est fort necessaire pour conduire votre maison» («Le bourgeois gentilhomme», III, 3) в пер. Н. Любимова звучит так: «В хозяйстве тебе все это вот как пригодится!»?

Но не будем отвлекаться. Слово Осипу:

Ваше Высокоблагородие! зачем вы не берете? Возьмите! в дороге все пригодится. Давай сюда головы и кулек! подавай все! все пойдет впрок. Что там? веревочка? давай и веревочку! и веревочка в дороге пригодится: тележка обломается или что другое, подвязать можно.

А в следующей реплике — купцов — появляется «петля»:

Если уже вы, то есть, не поможете в нашей просьбе, то уж не знаем, как и быть: просто хоть в петлю полезай.

И открывается это явление жалобой купцов, что городничий их «постоем заморил, хоть в петлю полезай».

О повешении в доме городничего говорится не раз. Напуганный статусом своего гостя, городничий признается: «не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить». Но скоро страх сменяется мечтаниями об орденской ленте: «А, черт возьми, славно быть генералом! Кавалерию повесят тебе через плечо». Таким образом, максима о веревочке обрамлена упоминаниями о повешении:

И вспомним еще, какие именно предметы были обвязаны веревочкой купцов.

3. Zum 150. Todestag Joseph von Eichendorffs

Владимир Топоров, обсуждая влияние Эйхендорфа на топику горного ландшафта у Тютчева (см.: Топоров В. Н. Заметки о поэзии Тютчева // Тютчевский сб. [Вып. 1]. Таллинн, 1990. С. 53–54), цитирует строфу, которая венчает «Weit tiefe, bleiche, stille Felder…» и «Nachts» («Ich stehe in Waldesschatten…»):

Der Wald aber ruhret die Wipfel
im Traum von der Felsenwand.
Denn der Herr geht uber die Gipfel
und segnet das stille Land

и приводит следующие тютчевские строки:

(1) Небесный Дух сей край чудес обходит

(2) По высям творенья, как бог, я шагал

(3) По ним проходит незаметно
     Небесных Ангелов нога.

Однако первое из упомянутых стихотворений Эйхендорфа написано в 1839 г. и опубликовано в 1841 г., а второе датируется 1853 г. Тютчевские же тексты, откуда приведены цитаты (1) и (2), написаны в конце 1820-х гг.

Вместе с тем Топоров прав: созданный Эйхендорфом образ Господа, который задевает макушки деревьев, шествуя по горам и благословляя тихую землю, вероятно, отразился в (3), а также еще в двух тютчевских текстах:

(4) Как под незримою пятой,
     Лесные гнутся исполины.

(5) Всю тебя, земля родная,
     В рабском виде Царь Небесный
     Исходил, благословляя.

4. Отыскался след Андриев

О происхождении имени Аблеухов автор «Петербурга» сообщает: «... предки <...> проживали в киргиз-кайсыцкой орде, откуда <...> поступил на русскую службу мирза Аб-Лай, прапрадед сенатора, получивший при христианском крещении имя Андрея и прозвище Ухова. <...> Для краткости после был превращен Аб-Лай-Ухов в Аблеухова просто» (Белый А. Петербург. М., 1981. С. 11).

Комментаторы указывают, что имеется в виду «Аблай (ум. в 1781) — султан и хан Средней киргизской орды <…> слова Белого о русской службе и крещении Аблая не соответствуют его действительной биографии» (Там же. С. 642).

Но почему автор окрестил его именно Андреем? Не потому ли, что:

Заметим, что автору «Петербурга» тут было у кого поучиться: «Немалая река Днестр, и много на ней заводьев, речных густых камышей, отмелей и глубокодонных мест; блестит речное зеркало, оглашенное звонким ячаньем лебедей, и гордый гоголь быстро несется по нем...».

5. О падающих стихах

Евгений Козюра обратил внимание на сходство образов у Вагинова: «Упал на площадь виноградный стих» и у Мандельштама: «Упал опальный стих, не знающий отца» (http://community.livejournal.com/ru_mandelshtam/35181.html).

Наблюдение любопытное* и, как в таких случаях бывает, вызывающее вопрос: что перед нами — результат влияния Вагинова на Мандельштама или ориентации обоих на общий источник?

Говоря о «влиянии» в отсутствие сколько-нибудь надежных свидетельств о таковом, приходится опираться исключительно на «мне кажется». Несколько иначе обстоит дело с «общими источниками». Думается, можно указать на две традиции, способствовавшие рождению образа упавшего стиха.

Первая — очевидна: представление о слове как объекте, способном падать, быть уроненным. Отсюда уподобления слова золоту, камню, листве: «Тогда великый Святъславъ изрони злато слово»; «И упало каменное слово»; «Давай ронять слова, / Как сад — янтарь и цедру»; «Как дерево роняет тихо листья, / Так я роняю грустные слова».

Менее очевидна другая традиция — употребления в стиховедении слова «падение» как аналога фр. cadence и нем. Kadenz [от ит. cadenza < позднелат. cadens (-entis) от cadere — падать]. В качестве стиховедческого термина «падение» сперва заменяло «каденцию», затем использовалось наряду с ней. У Тредиаковского** этот термин встречается в следующих контекстах: «меры и падения, чем стих поется и разнится от прозы»; «меру стоп с падением, приятным слуху, от чего стих стихом называется»; «падение: гладкое и приятное слуху чрез весь стих стопами прехождение до самого конца»; «стихи не равно падают»; «Стих героический весьма непристойно непосредственными слогами пред рифмою одним и тем же голоса звоном с нею падает»; «Стих героический не красен и весьма прозаичен будет, ежели сладкого, приятного и легкого падения не возымеет. Сие падение в том состоит, когда всякая стопа, или, по крайней мере, большая часть стоп, первый свой слог долгий содержит»; «сей стих весьма приятно всеми падает стопами»; «Старый показался стих мне весьма не годен, / Для того что слуху тот весь был не угоден; // В сей падение, в сей звон стопу чрез приятну, / И цезуру в сей внесла, долготою знатну» (Тредиаковский В. К. Избр. произв. М.; Л., 1963. С. 366, 367, 369, 374, 375, 393) и др. Ср. у Ломоносова: «Очень также способны и падающие, или из хореев и дактилев составленные, стихи к изображению крепких и слабых аффектов, скорых и тихих действий быть видятся»; «Вольные падающие тетраметры» (Ломоносов М. В. Избр. произв. Л., 1986. С. 470, 472).

Термин «падение» доживет до эпохи символистского литературоведения. В «Книге отражений» Анненский так отзывается о «Старом доме» Бальмонта: «состоит из мужских стихов, падающих как-то особенно тяжело и однообразно» (Анненский И. Книги отражений. М., 1979. С. 12). Любопытно, что в этой же статье стих уподобляется падающему слову: «Стих это — новое яркое слово, падающее в море вечно творимых» (Там же. С. 100).

Здесь мы наблюдаем рождение образа на скрещении двух упомянутых традиций. Вполне вероятно, что это далеко не первый такой случай, однако мы можем ограничиться и им одним — как свидетельством заблаговременной готовности языка к порождению образов вроде «упал ... стих» Вагинова и Мандельштама. Иначе говоря, если влияние Вагинова на Мандельштама и имело место, то состояло оно в напоминании о маршруте, который был давно проложен.

Примечания:

*И, кажется, прежде не делалось. Во всяком случае, в список возможных «единичных» источников текста Мандельштама, составленный Роненом (см.: Ronen O. An Approach to Mandel’stam. Jerusalem, 1983. P. 185), стихотворение Вагинова не включено.

**Отмечавшего: «Падение латины, в рассуждении их поэзии, называют cadentia; а французы в рассуждении своей: cadence» (Тредиаковский В. К. Избр. произв. М.; Л., 1963. С. 369).

© Michail Bezrodnyj

back

top