Владимир Нейштадт
Поэмы
Клятва Сида
(Стихи об Испании)1
Вступление
Испанию открыл мне Сааведра,
Прославленный Сервантес Сааведра.
Четырнадцатилетним фантазёром
В Ламанчу с ним забрёл я в добрый час.
Потом пришёл лукавый Ласарильо,
Весёлый шут, насмешник и повеса.
Я с ним бродил по тропам и дорогам,
По переулкам старых городов.
Но дальше, дальше! Новые исканья,
Иные образы, иные встречи:
Плывёт непобедимая Армада,
Грозит мечом неустрашимый Сид.
Какие сны мне снились в эти годы,
Как билось сердце в странных обольщеньях:
«Я гибну — кончено — о донна Анна»,
О гордая табачница Кармен!..
Испания, не виденная мною,
Открытая по книгам и напевам,
По строфам андалузского романса, —
Я знал тебя, но я тебя не знал.
Мне лишь теперь твоё открылось сердце,
Я вижу страсть великого народа,
Я слышу эхо клятвенных обетов —
Пассионария ведёт страну.
Какие не померкнут обольщения?
Какие сны с твоей сравнятся жизнью,
Испания защитников Мадрида,
Испания невиданных героев,
Испания великих героинь!
— 1 —
Клятва Сида
Словно коршуны на мясо,
Жадным клювом шевеля,
Налетела стая мавров
На кастильские поля.
Копья длинны, стрелы метки,
Кони мавров горячи.
Побежали вспять испанцы,
Притупив свои мечи.
Гнали их, топча посевы,
Муча женщин и детей, —
Пять высоких, темнокожих
Мавританских королей.
Но поставив ногу в стремя,
Крепко сжав рукою щит,
За испанскую свободу
Поднял меч могучий Сид.
«Пусть шакал мне вырвет сердце,
Ворон выклюет глаза,
И над трупом не прольётся
Драгоценная слеза;
Пусть останусь я презренным
Трусом в памяти людей —
Если меч мой не изгонит
Мавританских королей!»
Грозно клятва прозвучала,
Прокатилась по стране.
Собрались бойцы под знамя —
Кто пешком, кто на коне.
Сид повёл полки на мавров,
Гнал врагов с родных полей,
Много раз он видел спины
Мавританских королей.
И когда свершились сроки
И свершился тот обет,
Молвил Сид, подняв забрало:
«Пой, Кастилья, мавров нет!»
И запели песни Сиду
И поют девятый век.
Направляет клятва Сида
Боевых столетий бег.
Перед стенами Мадрида,
На полях и на горах
Бьются вновь потомки Сида
С клятвой Сида на устах:
«Пусть шакал мне вырвет сердце,
Ворон выклюет глаза,
И над трупом не прольётся
Драгоценная слеза;
Пусть останусь я презренным
Трусом в памяти людей —
Если грудью не закрою
Сердце родины моей!»
— 2 —
Кончита из Толедо
Хусто, маленький шлифовщик,
Смерил жизнь скупою мерой:
Он убит в ночной атаке
И его похоронили
На холме высокой Сьерры.
Хусто, маленький шлифовщик,
Был без племени, без роду,
Но пришла в отряд девчонка,
Черноглазая девчонка
По семнадцатому году.
«Я — Кончита из Толедо,
Я была невестой Хусто,
А теперь вдовой осталась.
Дайте мне его винтовку,
Будем драться до победы».
Тридцать дней она стреляла
И спала всегда с винтовкой,
И никто не видел ночью,
Как Кончита из Толедо
Ту винтовку целовала.
Тридцать дней жужжали осы.
И нашла оса Кончиту,
Черноглазую Кончиту.
И её похоронили,
Заплетя ей туго косы.
На холме большой победы
Две солдатские могилы:
Хусто, маленький шлифовщик,
И Кончита из Толедо
Рядом спят: жених с невестой.
— 3 —
Сатурнино
Сатурнино очень весел,
Широка его улыбка.
Всюду слышится по цеху:
«Сатуринино, Сатурнино…»
Сколько раз он улыбался,
Набирая «Дон-Кихота»,
А наборную машину
Звал он нежно Дульсинеей.
Шесть мадридских типографий
Поменял он за три года,
Потому что для хозяев
Был он очень неудобен.
Из седьмой, не взяв расчёта,
Он ушёл по доброй воле,
Не закончив прейскуранта
Для весьма почтенной фирмы.
Он ушёл по доброй воле,
И вступил по доброй воле,
Улыбнувшись лейтенанту,
В полк защитников Мадрида.
Хорошо ужился в роте
Сатурнино-пулемётчик.
Сколько раз он улыбался,
Заправляя ловко ленту.
Шесть фашистских наступлений
Отражал он пулемётом
Так же чисто, как, бывало,
Набирал он «Дон-Кихота».
И в разгар седьмого боя
Не ушёл бы Сатурнино,
Унесли его насильно
На носилках санитары.
Он очнулся в лазарете,
Посмотрел туманным взглядом
И сказал друзьям чуть слышно:
«Поклонитесь Дульсинее!»
Он сказал и улыбнулся,
Но улыбка вдруг застыла.
И глаза его погасли,
И в мозгу погасла шутка…
Эй, друзья, несите ленты,
Заправляйте в пулемёты!
Отомстим за Сатурнино,
За убитую улыбку!
— 4 —
Катрина
— Кони ржут, гремит оружье,
Враг подходит к Арагону.
Горе мне! И стар и слаб я,
Не могу идти сражаться.
Кто же честь мою поддержит,
Кто отца в бою заменит?
Семерых детей взрастил я,
Семерых, но все — девицы!
Шесть девиц сидят смиренно,
Но седьмая встала смело,
Своевольная Катрина,
И отцу сказала просто:
— Дайте мне копьё и латы,
Привести коня велите.
Ваша младшая, Катрина,
Сына вам заменит с честью.
— По твоей округлой шее,
Дочь, тебя сейчас узнают.
— Нет, наплечник с узким горлом
Скроет девичью примету.
— По твоей высокой груди,
Дочь, тебя сейчас узнают.
— Нет, железною кольчугой
Затяну я туго груди.
— По твоим глазам лучистым,
Дочь, тебя сейчас узнают.
— Нет, решёткою стальною
Закрывать лицо я буду.
— По твоей руке девичьей,
Дочь, тебя сейчас узнают.
— Нет, железная перчатка
Руку сделает мужскою.
Сколько сделано походов,
Сколько роздано ударов!
Сколько принял их на плечи
Храбрый воин, рыцарь Дарос!
Рыцарь Дарос, рыцарь Дарос —
Своевольная Катрина,
Престарелому отцу вы
Заменили с честью сына.
Рыцарь Дарос, рыцарь Дарос —
Своевольная Катрина,
Сколько вам сложили песен,
Воспевая вашу славу.
Сколько девушек испанских
Повторяло ваше имя…
Сколько девушек испанских
Снова латы надевает.
Синий холст комбинезона
Туго сжал девичьи груди.
Смело в бой идёт Катрина,
Дочь испанского народа.
— По твоей руке девичьей,
Дочь, тебя сейчас узнают.
— Нет, сильна рука девичья,
Чтобы горло сжать фашисту!
— 5 —
Романс бойца
Город спит, огни погасли,
Тихо плещет Мансанарес.
Завтра бой и перед боем
Вспоминаю жизнь свою.
Помню, мальчиком, бывало,
Я мечтал о хлебной тюре.
И мечтала вся деревня
Мяса к празднику поесть.
То-то жизнь была святая!
То-то радовалась церковь,
Отправляя нас гуртами
В Божий рай на небеса.
Нам давали, как в аптеке,
«Тело Господа» в облатках,
Но за это, как в аптеке,
Очень много брали с нас.
Брали хлебом, виноградом,
Рыбой, звонкою монетой,
Четвертиной, десятиной —
Для святых монастырей.
Брали пошлину направо,
Брали пошлину налево —
На булавки королеве,
На забавы королю.
Сытно ели, сладко пили
Поп, монах, купец, вельможа,
Но соломою и луком
Набивали мы живот.
Что ж, синьоры, вы хотите
Снова нас кормить соломой
И прикармливать причастьем,
И поить святой водой?
Нет, не выйдет! Крепко помним,
Что сказала нам Долорес:
Лучше стоя умереть нам,
Чем согнув колени жить!
— 6 —
Мадриленья
Родился я в Гренаде,
А вырос в Саламанке,
Я в Реусе влюбился,
В Мадриде взял жену.
Везде, везде я дома,
Везде, где я стою:
Ну как же не любить мне
Испанию, Испанию,
Испанию мою.
Рыбачил я в Корунье,
Грузил миндаль в Малаге,
Я в Кордове мял кожи,
В Толедо сталь варил.
Везде, везде я дома,
Везде, где я стою:
Ну как же не любить мне
Испанию, Испанию,
Испанию мою.
Я ел горох в Мартосе,
В Бургосе — сыр овечий,
Ел жёлуди в Ламанче,
В Меридо голодал.
Везде, везде я дома,
Везде, где я стою:
Ну как же не любить мне
Испанию, Испанию,
Испанию мою.
Плясал я мадриленью,
Кастильскую эспаду,
И арагонской хотой
Подошвы я протёр.
Везде, везде я дома,
Везде, где я стою:
Ну как же не любить мне
Испанию, Испанию,
Испанию мою.
В Севилье бастовал я,
В Куэнке бил жандармов,
В Хаене, Сарагосе
Помещиков громил.
Везде, везде я дома,
Везде, где я стою:
Ну как же не любить мне
Испанию, Испанию,
Испанию мою.
Я дрался в Гвадараме,
Боролся в Талавере,
Я на Хараме бился
И защищал Мадрид.
Везде, везде я дрался,
Везде я был в бою:
Ну как же не любить мне
Испанию, Испанию,
Испанию мою.
1937 г., Ялта
Поэма о Мадриде
Иде Озерской
— 1 —
Сочатся кровью пахотные земли,
Мутятся реки, рушатся леса,
И, рёву стали удивлённо внемля,
Природа затаила голоса.
Страна, страна, страшна твоя беда!
Привычно, хладнокровно, деловито
Заезжие убийцы и бандиты
С твоей земли сметают города,
Тысячелетья бомбами сметают
И в пепел жгут. Из пепла вырастают
Разбойных дел кровавые улики;
Забыть ли нам последний день Герники,
Унять ли плач по детям и по жёнам,
Расстрелянным, разорванным, сожжённым?
По улице горячей и живой,
Вникая в мир большой и суетливый,
Ребёнок путь прокладывал домой,
Как лодочка в реке нетерпеливой.
В осеннем солнце нежился асфальт.
Как светел день, как светел детский альт!
Зачем же, соскользнув спиралью вниз,
Тяжёлый гул над городом повис?
Пытливый взгляд в синеющее небо —
Рука ко лбу, в руке полфунта хлеба.
Но этот взгляд — уже последний взгляд,
Но этот хлеб уже искрошен бурей:
Ударил гром и молнии летят
Из тёмной опрокинутой лазури.
Рванулся дым зловонный и косматый,
Шестой этаж обрушился на пятый,
Метнулся крик… Но буря пролетела.
Мадрид вздохнул, ощупывая тело.
Седых веков недвижный соглядатай,
Он видел не один кровавый бой,
Не раз к нему походкой вороватой
Подкрадывался враг в тиши ночной.
В десятом веке к стенам Махерита
Арабских скакунов неслись копыта,
И в Мансанарес, плещущий лениво,
Кидались кони зло и торопливо,
И мавр пускал поющую стрелу
В испанского солдата на валу.
Вскипала площадь городским народом,
Спешили воины к мостам и ходам,
И выезжали латники на бой,
Прикрыв стрелков и пращников собой.
Щиты, мечи — в горячем перезвоне.
Лицом к лицу — коли, руби, рази!
И падали и всадники и кони,
Переступив последние стези.
И падали, — чтоб Махерит не пал,
Чтоб мавр не поселился в этих стенах.
И город жил и в грозных переменах
Для новой жизни силы почерпал.
Не раз горел он, смолами облит,
И угольём горячим рассыпался,
И вновь, как Феникс, из огня рождался, —
И стал Мадридом древний Махерит.
Когда покой нарушен ожиданьем,
Когда враги ведёт в стране войну, —
Кто будет любоваться мирозданьем
И воспевать далёкую луну?
Так рыцари великой реконкисты2
Забыли переливы серенад,
С гитарой не ходили в лунный сад
И звонких слов не сыпали речисто.
Чтоб разгадать, скитаясь у границ,
Хитросплетенья вражеских обманов, —
Они учились зоркости у птиц,
У чутких журавлиных караванов.
И хмурились всё жёстче и суровей,
Всегда и всюду были наготове,
И за столом и дрёмными ночами
Не расставались с тяжкими мечами,
И лошадей держали в спальнях жён,
Чтоб ни любовь, ни прелести, ни сон
Не помешали в нужное мгновенье
Вскочить в седло и ринуться в сраженье3.
Так повелись испанские герои,
И сквозь века нам подают пример,
Так в битвах, в пораженьях, в непокое
Рождался непокорный герильер.
И вот она, нежданная герилья, —
Народный гнев! Трясётся камарилья,
Пришедшая к французам на поклон,
Зовёт народ, — не кланяется он,
Безмолвствует! Угнав свои отары,
Он жжёт хлеба: французам — ничего.
Сто тысяч ружей не страшат его,
Ни пушки, ни уланы, ни гусары.
И он кусает и укусы злы:
Трепещут бонапартовы орлы,
Не продвигаются вперёд штандарты,
Смешались политические карты,
И, видевшие блеск вчерашних дней,
Смешались маршалы Мюрат и Ней.
Что за война? В ней правил нет военных,
В ней нет успехов, даже переменных,
В ней нет войны! Но вся страна грозит
И короля не признаёт Мадрид4.
— 2 —
Бегут года. Столетьями намытый,
Затягивает русла рек песок.
И Мансанарес, песнями забытый,
В столетнем сне едва не пересох.
Но в некий день, услыша грозный рёв,
Проснулось благодушное теченье
И, облачать в пороховой покров,
Вдруг обрело великое значенье —
Как Рубикон, но смысл обратный тут —
Там перешли, а здесь — не перейдут!
Не перейдут и не пройдут фашисты:
Забытый в песнях Мансанарес лёг
Им рубежом, и новой реконкисты
Неотвратимо притекает срок.
Плечо к плечу отцы и сыновья,
И матери, и дочери, и деды.
И все бойцы — единая семья:
Все смерть роднит и всех роднят победы,
Народный гнев, народная война!
В ударе напрягается страна:
No pasaran! — Бежит фашистский волк,
Когда идёт в атаку Пятый полк.
Стрелки, гранатомётчики, пилоты,
Кого воспеть, какие имена?
Железные полки, стальные роты —
Вас выковали воля и страна.
Бесстрашные, вы научились скоро
Не уступать порученной земли,
Вы пращуров геройством превзошли,
Вы превзошли отвагой Сальвадора.
Он налетал без лат и без кольчуги,
Кружил как ястреб и рубил мечом:
Казалось, двое рубят в этом круге,
И два меча сверкают над врагом.
За это он по праву был отмечен:
«Четвероруким» звал его народ,
И этим словом он увековечен,
И слава Сальвадора не умрёт.
Каким же ослепительным алмазом
Зажжётся слава внуков боевых, —
Когда народ миллионорукий разом
Учетверяет силу рук своих!
Рвались снаряды, сыпались осколки…
Пусть клянчат записные богомолки
У Господа спасения от бед,
Защитникам до Бога дела нет.
Забыв усталость, позабыв кровать,
Они ночами не ложились спать,
И тысячами скопленных часов
Удваивали выдачу цехов,
И по цехам бессонным вырастали
Громады злой и выверенной стали.
О девушка, о милая швея,
Чинившая солдатам рваный ворот,
Как мужественно защищала город
Игла неутомимая твоя!
О юноши, вам петь бы беззаботно,
А вы, молчанье гневное храня,
Мурильо драгоценные полотна
Спасали — под обстрелом — из огня.
Веласкеса, Рибейру, Греко, Гойя, —
Мир не видал ещё такого боя!
Вы на пять лет в неделю повзрослели,
Но вы огонь и бомбы одолели.
Испанец горд, он никогда не гнётся,
В нём сердце боевое говорит.
Мадридский люд над бомбами смеётся
И бережёт расстрелянный Мадрид.
Да, он расстрелян, грубо разворочен,
Он рассыпает брызги кирпичей,
Но он стеной народною упрочен
И не отдаст врагу своих ключей.
Я вижу день, счастливый день страны,
Избавленной от волчьего набега.
Она придёт к цветам своей весны,
Страна, не позабывшая Риего!
Она придёт! В расплавленной лазури
Своих небес она покой прочтёт,
И славою овеянный народ
Припомнит клич Долорес Ибаррури!
21-27 ноября 1937 г.
Примечания:
© Владимир Нейштадт
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
