Михаил Безродный

"Чуждый чарам черный челн", хрестоматийный пример бессмыслицы, кажется, состоит в весьма почтенном родстве - с "очарованным челноком" из баллады Жуковского "Адельстан"* *:

И, осанясь, лебедь статный
Легкой цепию повлек
Вдоль по Реину обратно
Очарованный челнок.

Ср. также в "Подробном отчете о луне" Жуковского:

И очарованный челнок
По влаге волн под небом ясным
Влеком был лебедем прекрасным;
Тогда роскошный ветерок,
Струи лаская, тихо веял
И парус пурпурный лелеял...

К слову сказать, влажную и веюще-ласкающую звукопись второго отрывка ("влаге волн... влеком... ветерок... лаская... веял... лелеял") напоминают и "Вздохи ветра. Величавый возглас волн" в "Челне томления", и - еще больше - стихотворение Бальмонта о ветре:

Я вольный ветер, я вечно вею,
Волную волны, ласкаю ивы,
В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею,
Лелею травы, лелею нивы.

** По мнению В. Маркова, "Челн томления", возможно, навеян "Бурей на море" [имеется в виду "Буря на небе вечернем"] Фета (см.: Markov V. Kommentar zu den Dichtungen von K. D. Bal'mont, 1890-1909. Koln; Wien, 1988. S. 33).

Сцена массового помешательства в "Мастере и Маргарите" - с хоровым исполнением песни "Славное море, священный Байкал..." - вероятно, восходит к эпизоду из "Властелина мира". Изобретатель Штирнер мечтает, как он "подчинит своей воле миллионы людей, внушит им мысль о необходимости войны", и проводит испытания гипноиндуктора. О первых результатах испытаний пресса сообщает:

По наведенным нами справкам, та же навязчивая мелодия охватила почти всех живущих вокруг Биржевой площади и Банковской улицы. Многие напевали мелодию вслух, в ужасе глядя друг на друга. Бывшие в опере рассказывают, что Фауст и Маргарита вместо дуэта "О, ночь любви" запели вдруг под аккомпанемент оркестра "Мой милый Августин". Несколько человек на этой почве сошли с ума и отвезены в психиатрическую лечебницу.

В свою очередь, победа "Августина" над другими мелодиями напоминает сцену из "Бесов":

...Юлия Михайловна решительно прогнала было Лямшина, но в тот же вечер наши целою компанией привели его к ней, с известием, что он выдумал новую особенную штучку на фортепьяно, и уговорили ее лишь выслушать. Штучка в самом деле оказалась забавною, под смешным названием "Франко-прусская война". Начиналась она грозными звуками "Марсельезы":

Qu'un sang impur abreuve nos sillons!

Слышался напыщенный вызов, упоение будущими победами. Но вдруг, вместе с мастерски варьированными тактами гимна, где-то сбоку, внизу, в уголку, но очень близко, послышались гаденькие звуки "Mein lieber Augustin".

"Марсельеза" не замечает их, "Марсельеза" на высшей точке упоения своим величием; но "Augustin" укрепляется, "Augustin" все нахальнее, и вот такты "Augustin" как-то неожиданно начинают совпадать с тактами "Марсельезы". Та начинает как бы сердиться; она замечает наконец "Augustin", она хочет сбросить ее, отогнать как навязчивую ничтожную муху, но "Mein lieber Augustin" уцепилась крепко; она весела и самоуверенна; она радостна и нахальна; и "Марсельеза" как-то вдруг ужасно глупеет: она уже не скрывает, что раздражена и обижена; это вопли негодования, это слезы и клятвы с простертыми к провидению руками:

Pas un pouce de notre terrain, pas une pierre de nos forteresses!

Но уже она принуждена петь с "Mein lieber Augustin" в один такт. Ее звуки как-то глупейшим образом переходят в "Augustin", она склоняется, погасает. Изредка лишь, прорывом, послышится опять "qu'un sang impur...", но тотчас же преобидно перескочит в гаденький вальс. Она смиряется совершенно: это Жюль Фавр, рыдающий на груди Бисмарка и отдающий всё, всё... Но тут уже свирепеет и "Augustin": слышатся сиплые звуки, чувствуется безмерно выпитое пиво, бешенство самохвальства, требования миллиардов, тонких сигар, шампанского и заложников; "Augustin" переходит в неистовый рев... Франко-прусская война оканчивается.

У этой сцены есть свои источники, но речь сейчас о другом. "Августин" превращается в "Бесах" из пошлой мелодии в воинственную. Кажется, и эта эволюция получила отражение в романе Беляева:

Полосой через город прошла волна какого-то массового пятиминутного помешательства. Крайнее возбуждение охватило всех. И пунктом помешательства на этот раз было слово "война".

- Война, война до победы! Смерть врагам! - кричали мужчины, размахивая палками и зонтами, кричали женщины, старики и дети в необычайном задоре и нестройно пели национальные гимны. Лица всех были страшны. Казалось, эти люди уже опьянены кровью и видят перед собой смертельного врага. <…> Припадок безумия прошел так же внезапно, как и начался. Ошеломленные, потрясенные люди смотрели на избитых и раненых, на следы крови на земле, на свои истерзанные, растрепанные костюмы и волосы и не могли понять, что все это значит.

Комиссия, созданная для расследования причин массового помешательства людей на мотиве веселой песенки, скоро была преобразована в комитет общественного спасения.

PS. По наблюдению Р. фон Майдель (устное сообщение), в 20 веке "Марсельеза" оправится от поражений, нанесенных ей песенкой "Oh, du lieber Augustin" ("Бесы" Достоевского) и гимном "Боже, Царя храни" (увертюра "1812 год" Чайковского), и победит в поединке с "Die Wacht am Rhein" (к/ф "Casablanca").

В примечаниях А. С. Иванова к стихотворению Саши Черного "Бавария" читаем:

Речь идет о бронзовой женской фигуре, олицетворяющей Баварию в образе древнегерманской богини. Гигантская фигура, высотой более 20 метров, с огромной кружкой пива в руке была воздвигнута в Мюнхене в 1850 г. по проекту Л. Шванталлера*.

Тут почти все правильно, только не древнегерманской богини, а Tellus Bavarica, "баварской земли". И фамилию скульптора - Schwanthaler - следует транслитерировать не с двумя "л", а с одним. И высота статуи - 18,52 м (а пьедестала - 8,92 м). И никакой "огромной кружки пива в руке" там нет и в помине.

Одновременно с цитировавшимся изданием свет увидели "Стихотворения" Саши Черного в "Большой серии "Библиотеки поэта"". В примечаниях Э. М. Шнейдермана к "Баварии" читаем:

"Бавария" - 17,55-метровая скульптура (высота с постаментом 30 м; скульптор Л. фон Мюллер), воздвигнутая в Мюнхене в 1850 г. Изваянная в древнегреческом костюме с венком и мечом в руках и львом у ног девушка символизирует Баварию**.

Этот комментатор, как видим, почти точно указал высоту памятника и не стал менять аксессуары, зато сполна отыгрался на имени скульптора.

** Черный А. Стихотворения. СПб., 1996. С. 592-593.

Пересказывая книгу Баума "The Wonderful Wizard of Oz", Волков пропустил 20-ю главу - о Фарфоровой стране. Почему? Сам Волков объяснял свое решение так: "Две главы [19-ю и 20-ю], замедляющие действие и прямо не связанные с сюжетом, я выбросил"*. М. С. Петровский пишет:

... глава "В стране Хрупкого фарфора" действительно могла показаться ненужной задержкой действия - в этой главе герои не делают ничего и, по условиям сюжетного хода, должны - даже обязаны - ничего не делать. От них требуется только одно условие (и притом как бы "негативное") - проявлять деликатную осторожность, чтобы не разбить невзначай изящные статуэтки, населяющие страну. Фарфоровая страна на пути наших героев к познанию вносила новую тему - тему бережного отношения к миру, к природе и человеку. Тему, которая отчетливо выражена, например, Михаилом Зощенко во многих его произведениях, и особенно - в рассказе "Поминки": "Засим я подумал, что не худо бы и на человечке что-нибудь мелом выводить. Какое-нибудь там петушиное слово: "Фарфор!", "Легче!". Поскольку человек - это человек…" [ссылка на источник]. Излишней - или же опасной? - показалась эта мысль советскому писателю 1930-х годов Волкову? <…> Баум, по-видимому, знал сказку Кэрролла об Алисе - следы знакомства с нею обнаруживаются в "Мудреце из страны Оз", и самый заметный из них - глава "В стране Хрупкого фарфора". На скользких поверхностях фарфорового мирка, где шагу ступить нельзя без того, чтобы что-нибудь (вернее - "кого-нибудь") не поломать, и где все время что-то ломается, естественней было бы видеть не Дороти, но Алису. Вся глава вписывается в сказку Кэрролла едва ли не органичней, чем в сказку Баума <…> из волковского пересказа выпали все места, так или иначе связанные с "Алисой", - в том числе целая "кэрроллианская" глава**.

Итак, указываются, собственно, две возможные причины пропуска главы: стремление сделать повествование более динамичным и однородным и стремление избежать цензурных осложнений.

По поводу первой причины можно заметить, что не 20-я глава инородна книге Баума, а мир Фарфоровой страны отличен от окружающего, и знакомство с фарфоровыми существами позволяет Дороти и ее спутникам понять, насколько сами они, несмотря на все испытания, неуязвимы. В этом, кажется, и состоит смысл ретардации.

Далее, эта глава напоминает не столько "Алису", сколько сказки Андерсена - о фарфоровой пастушке, трубочисте и старом китайце, а также о соловье и китайском императоре с его прекрасным и хрупким фарфоровым дворцом. Подобно Поднебесной империи Фарфоровая страна Баума отгорожена от мира: "Then, to their surprise, they found before them a high wall which seemed to be made of white china" - сообщается в конце 19-й главы.

А 20-я глава называется "The Dainty China Country", и слово "china" встречается в ней пятнадцать раз. В том контексте, в котором его употребляет Баум, это слово для свободно читающих по-английски означает "фарфор" или "фарфоровый". А для Волкова?

Книгу Баума он пересказывал в декабре 1936 года - когда газеты сообщали о Сианьских событиях, которые обострили ситуацию в Китае, уже давно охваченном гражданской войной. Иначе говоря, выдвинутое М. С. Петровским предположение, что Волков опасался цензурных осложнений, представляется верным, только причина этих опасений видится в другом: 20-я глава была пропущена не как исполненная избыточного гуманизма, а как "китайская".

** Там же. С. 370-371, 373-374.

© M. Bezrodny

back

top