Иоанна Делекторская
"Ненаписанные строки "Золота в лазури""
Жанр нижеследующих заметок - комментарии к комментариям или, точнее - заметки на полях комментариев А.В. Лаврова к книгам Андрея Белого "Золото в лазури"(1), "Начало века"(2) и к двухтомному изданию "Стихотворения и поэмы" (серия "Новая библиотека поэта") (3). Жанр этот хоть и второстепенный, но отнюдь не бессмысленный, ибо, как будет показано ниже, обращение к нему может привести к весьма любопытным результатам.
Итак.
Известно, что основной корпус текстов будущего сборника стихов и лирической прозы "Золото в лазури" был написан летом 1903 года в имении Бугаевых Серебряный Колодезь в Тульской губернии. В это время книга уже "обещана" молодым автором издательству "Гриф", однако в середине июля Белый получает письмо от Валерия Брюсова - с предложением "переменить условия с "Грифом"" и "отдать сборник "Скорпиону""(4).
Помимо престижности издательства, в котором годом ранее вышла "Cимфония (2-ая, драматическая)" , принесшая Андрею Белому первоначальную известность, а осенью 1903 г. - "Северная симфония (1-ая, героическая)", - существовали еще два очевидных фактора, побудившие его передать будущую книгу в "Скорпион". В упомянутом письме Брюсов "соблазнял" своего молодого коллегу издательским гонораром (5), что, по всей видимости, было немаловажно для Белого, так как после смерти в мае 1903 г. отца - профессора Московского университета Н.В. Бугаева - поэт и его мать испытывали финансовые трудности (6). Вполне естественно, однако, что в ответном письме к Брюсову Белый мотивировал свое согласие на предложение о смене издательства не приземленным материальным расчетом, а тем, что, имея дело со "Скорпионом", будет "уверен за внешность издания"(7).
Предыздательская подготовка "Золота в лазури" проходит чрезвычайно бурно. В переписке Белого с Брюсовым активно обсуждаются название и состав книги, заглавия ее разделов, - причем, признавая "свою крайнюю бездарность в выборе заглавий"(8), автор в этом смысле целиком доверяет художественному вкусу издателя.
В конце концов, сборник все-таки выходит из печати, - но не осенью 1903 года, как обещал Брюсов в ответ на вопрос Белого: "Согласны ли вы издать его в течение осени (сентябрь, октябрь, ноябрь)?" (9) - а только весной 1904 г., - практически одновременно с другим "манифестом" русского символизма - "Прозрачностью" Вячеслава Иванова.
В четвертом номере "Весов" за 1904 год В.Я. Брюсов публикует (не делая, заметим, в своих весьма категоричных оценках ни малейшей скидки на четырнадцатилетнюю разницу в возрасте между Ивановым и Белым) небольшую рецензию на "Золото в лазури" и "Прозрачность", произведшую, судя по всему, на Белого сильнейшее впечатление. В том, насколько глубокий след оставила эта рецензия в памяти молодого тогда поэта, мы легко убедимся, сопоставив отрывок из нее с двумя фрагментами из "Начала века", написанного, как известно, в 1930 г. (окончательная редакция - 1932)(10).
Брюсов говорит: "Две книги, появившиеся одновременно, в одном и том же издательстве, две книги двух дорогих нам поэтов, но как не похожие одна на другую! Трудно найти два более противоречивых поэтических темперамента, чем Андрей Белый и Вячеслав Иванов, хотя сходны во многом те отдаленные цели, к которым они стремятся, и во многом сродны их мировоззрения. <…> В Белом есть восторженность первой юности, которой все ново, все в первый раз. С дерзостной беззаветностью бросается он на вековечные тайны мира и духа, на отвесные высоты, закрывшие нам дали, прямо, как бросались до него и гибли тысячи других отважных… В Вяч. Иванове есть умудренность тысячелетий. Он сознает безнадежность такого геройского вызова, он пытается подступить к тем же тайнам окольным путем, по новой тропе, с той стороны, где твердыня менее поражает взор, но доступнее. Девять раз из десяти Вяч. Иванов достигает большего, Девять раз из десяти попытки Белого кончаются жалким срывом, - но иногда он неожиданно торжествует, и тогда его взору открываются горизонты, до него не виденные никем (Курсив мой - И. Д.)"(11).
А вот, что (через четверть века с лишним) рассказывает Белый о процессе создания своей книги и о собственных эмоциях, последовавших за ее выходом в свет:
"Стоя посреди горбатых равнин и ища забвения, я часами изучал колориты полей; и о них слагал строчки; книгу же стихов назвал "Золото в лазури", "золото" - созревшие нивы; "лазурь" - воздух. Но стихи того времени - жалкий срыв
<…>
В те скорбные дни на столах красовалася книга с безвкусной обложкою: "Золото в лазури" (12), дразнившая прошлым меня; воротило от книжного вида и сути: беспомощность, самоуверенность детских стихов удручала в сравнении с маленькой, трудно прочтенной книгой стихов Вячеслава Иванова, т.е. "Прозрачностью"; я и Иванов - как два коня перед ипподромом; и было мне ясно: Иванов меня обскакал.
Таков мой переход к теме "Пепла": себя ограничить "реальным" предметом, избой, - не рефлексами солнца на крышах соломенных; и овладеть материальной строкой, чтобы ритмы не рвали ее; образцы мои - Тютчев, Некрасов и Брюсов. Свороту в стихах соответствовал и поворот в оформлениях: я отклоняю далекие цели <…> (Курсив мой - И. Д.)"(13).
Очевидно, что во многом именно рецензией Брюсова (наряду, разумеется, с собственной авторской неудовлетворенностью) была инспирирована игра образами в заглавиях двух следующих поэтических книг Белого - "Пепла" и "Урны" (обе - 1909). Очевидно также, что в большой степени именно это брюсовское высказывание привело белого к тому, что, начиная с 1914 г., он неоднократно перерабатывет тексты из "Золота в лазури", "зачастую изменяя их до неузнаваемости"(14).
"Озаглавливая свою первую книгу стихов "Золото в лазури", - пишет автор в предисловии к "Урне", - я вовсе не соединял с этой юношеской, во многом несовершенной книгой того символического смысла, который носит ее заглавие. Лазурь - символ высоких просвящений; золотой треугольник - атрибут Хирама, строителя Соломонова храма. Что такое лазурь и что такое золото? На это ответят розенкрейцеры. Мир, до срока постигнутый в золоте и лазури, бросает в пропасть того, кто его так постигает, минуя оккультный путь: мир сгорает, рассыпаясь Пеплом; вместе с ним сгорает и постигающий, чтобы восстать из мертвых для деятельного пути.
"Пепел" - книга самосожжения и смерти: но сама смерть есть только завеса, закрывающая горизонты дальнего, чтобы найти их в ближнем.
В "Урне" я собираю свой собственный пепел, чтобы он не заслонял света моему живому "я". Мертвое "я" заключаю в "Урну", и другое, живое "я" пробуждается во мне к истинному"(15).
Далее следует крайне специфический пассаж, на который хочется обратить внимание отдельно: "Еще "Золото в лазури" далеко от меня…в будущем"(16).
Близкое по смыслу высказывание мы встречаем в тексте "Начала века": "…все, записанное мной в строках, вышло жалко; лучшие строчки не осадились строками; но можно сказать: ненаписанные строки "Золота в лазури" как бы вошли в меня; и лишь поздней, в правке "фиктивного", мной написанного "Золота в лазури", отразились подлинные мои восприятия того лета: полей, воздуха, напёка, шума в ушах <…>"(17).
Любопытно, что, сокрушаясь по поводу "безвкусной обложки" своей, неудавшейся книги (и это - при первоначальной стопроцентной уверенности автора "за внешность издания"!), Андрей Белый нигде ни слова не говорит об одной очень выразительной особенности ее оглавления, а именно - о наличии в нем, ни много, ни мало, заглавия несуществующего стихотворения, причем стихотворения программного.
Если мы раскроем "Золото в лазури" со стороны титульного листа, то ничего странного не найдем. Мы увидим: собственно титульный лист, первый шмуцтитул с посвящением "дорогой матери"; второй шмуцтитул с заглавием первого раздела, одноименного книге, - и, наконец, - привычно открывающее сборник стихотворение "Бальмонту".
А теперь заглянем в конец. Под крупно напечатанным словом "Содержание" - шрифтом поменьше - название первого раздела: "Золото в лазури". Пока все правильно. Но вот потом, согласно списку стихов и перечню содержащих их страниц, на странице номер один располагается… стихотворение "Золото в лазури", а только уже за ним, на странице три - (как и положено) текст под названием "Бальмонту".
Разумеется, это - не более, чем элементарная типографская опечатка, а значит любые рассуждения по данному поводу будут неизбежно относиться к разряду "искусства возможного". И, тем не менее, нельзя не отметить, что примитивный технический брак в нашем случае оказывается на удивление "в масть" всей дальнейшей - длинною, фактически, в жизнь - литературной игре Андрея Белого.
В контексте этой игры вопрос о том, почему вопиющая опечатка осталась как будто специально незамеченной автором, обращавшим обычно внимание, на мельчайшие детали окружающего пространства (а тут - шутка ли - собственная книга!), - снимается сам собой. Ответ очевиден: незачем лишний раз, пусть даже косвенным образом, подчеркивать превосходство над "Золотом в лазури" ивановской "Прозрачности" (в которой, как известно, с "заглавным" стихотворением дело обстоит просто и понятно: оно - есть, - и в оглавлении, и в корпусе текстов); незачем вспоминать о нелепом курьезе, когда, по умолчанию, ошибка уже оправдана и исправлена на высшем - художественном - уровне.
Но даже если предположить, что Белый не играл, что он действительно просто-напросто ничего не заметил, на лицо здесь и в этом случае, как представляется, своеобразное проявление магии слова.
И остается лишь удивляться тому, до какой степени просматривается в истории с "Золотом в лазури" вся творческая будущность Белого, как отчетливо задан в ней тон всей его неровной судьбе - с провалами и срывами, - но и с поистине замечательными взлетами, открывавшими, по меткому слову Брюсова, никем не виденные горизонты.
Примечания:
© Io. Delektorskaya
|
TSQ 34
Toronto Slavic Annual 2003
Arkadii Shteinvberg. The second way
Roman Timenchik. Anna Akhmatova in 60s
Le Studio Franco-Russe
back
