Олег Лекманов

"Я К ВОРОБЬЯМ ПОЙДУ И К РЕПОРТЕРАМ…"
ПОЗДНИЙ МАНДЕЛЬШТАМ: ПОРТРЕТ НА ГАЗЕТНОМ ФОНЕ

Какой цели не преследует эта книжка? Цели показать и доказать, что советские газетные статьи и заметки 1930-х годов в совокупности образуют плотный подтекстный слой для стихов позднего Мандельштама [1]. Не подыскивание конкретных мотивирующих подтекстов, а восстановление злободневного фона - вот в чем мы чаще всего видели свою задачу. Рассмотренные на этом контрастном примитивном фоне сложные мандельштамовские образы иногда вдруг проясняются или хотя бы перестают казаться безнадежно энигматическими.

В ряде случаев у нас все же имелись основания увидеть в том или ином газетном сообщении мотивирующий источник (подтекст) для того или иного фрагмента мандельштамовского текста. Но и здесь картина кардинально отличается от ситуации с литературными подтекстами: достаточно редко газетные статьи и заметки можно уверенно разделить на те, которые непосредственно послужили источниками для строк Мандельштама и те, где источником послужила изложенная в статьях информация, необязательно взятая именно из данной статьи [2]. Другими словами, подтекстом зачастую оказывается не газетный текст, а событие, послужившее для него информационным поводом. Важный вопрос о хронологической соотнесенности газетного повода и спровоцировавшего этот повод текста в мандельштамовском случае имеет не один, а множество ответов: иногда поэт откликался на газетное событие сразу же, иногда зазор между событием и стихотворным откликом на него составлял несколько дней или даже месяцев.

Мы в полной мере отдаем себе отчет в том, что предлагаемое в этой книге "узко-адресное" прочтение стихотворений Мандельштама и их фрагментов, "обогатив реальный комментарий, рискует обеднить поэтическую семантику текста" [3]. Но ведь реальный комментарий, как мы его понимаем, не противостоит интерпретации, а дополняет ее, служит для нее сырьем и основой. Важно только с неофитским пылом не считать выбранный тобою метод [4] единственно верным и плодотворным, противопоставляя себя предшественникам в трудном деле медленного чтения мандельштамовских стихов и прозы. Поэтому каждое наше объяснение "темной" строки поэта мы мысленно сопровождали примечанием: "А, может быть, это объяснение неправильное или недостаточное". Делать такие примечания, мы призываем и читателя. Надеемся, что на нескольких финальных страницах этой книги нам удастся на конкретном примере подробно продемонстрировать, как примитивный газетный материал, пропущенный сквозь мандельштамовское поэтическое сознание, превращался в сложное стихотворение.

Из тех работ наших коллег, в которых творчество Мандельштама вписано в газетный контекст, назовем здесь превосходную статью Д.М. Сегала о мандельштамовской "Египетской марке" [5], его же книгу о ранней поэзии Мандельштама [6] и исследование Д.И. Черашней о московских стихотворениях поэта 1931 года [7]. Очень важную стимулирующую роль сыграла для нашей работы книга М.Л. Гаспарова о "гражданских" стихах Мандельштама 1937 года [8] и две монографии Лазаря Флейшмана, соотносящие с советской современностью творчество Бориса Пастернака 1920-х и 1930-х годов [9].

Реконструкция газетного фона для поздней мандельштамовской поэзии - шаг напрашивающийся. Более неожиданные и интересные результаты обещает принести попытка сопоставить с газетным материалом стихи Мандельштама 1920-х годов и, особенно, - его лирику периода "Камня". Такие попытки мы, собравшись с силами, еще надеемся осуществить.

А эту книгу нам представляется уместным начать с краткого очерка, суммирующего все выявленные на сегодняшний день прямые высказывания Осипа Мандельштама о газетах и газетном стиле, относящиеся к 1910-м - 1920-м годам, подготовившим позднюю мандельштамовскую поэзию.

"<Е>жедневное просматриванье газет входило" "в работу" Мандельштама, - со ссылкой на вдову поэта напоминает А.А. Морозов [10]. "За чаем О. М. обычно просматривал газету; хозяину, как кадровому рабочему, удалось выписать "Правду"", - свидетельствовала Надежда Яковлевна [11]. "Это тяжелое и трудное, громоздкое и страшное общесоветское дело, то, о чем мы ежедневно читаем в газетах", - обмолвился сам Мандельштам в "Открытом письме советским писателям" (IV: 130) [12].

Однако привычку ежедневно и внимательно просматривать прессу поэт, судя по всему, завел не ранее Февраля или даже Октября 1917 года.

В заметке о Джеке Лондоне 1913 года Мандельштам высказался о газетном языке в целом и об одном из главных газетных жанров в частности с тем полным пренебрежением, которое он тогда разделял с большинством русских модернистов:

Вокруг приключений Джека Лондона - самая обыкновенная духовная пустота, как вокруг газетного фельетона или рассказа Конан-Дойла <…> Каждая страница дает новую сенсацию подобно тому, как номер американской газеты содержит очередное убийство <…> Перевод, который очень бранили в прессе, сделан хорошим фельетонным языком; другого перевода Лондон, бесконечно равнодушный к задачам стиля, не заслуживает (I: 189 - 190) [13].

Позднeе такое свое отношение к газете поэт определит как высокомерие, хотя полностью от него и не откажется. В "Шуме времени" (1923) Мандельштам вспомнит о Николае Гумилеве: "Один из моих друзей, человек высокомерный, не без основания говорил: "Есть люди-книги и люди-газеты"" (II: 370) [14]. В переводе на поэтический язык автора "Камня" сходная, по сути, формула звучала так:

Немногие для вечности живут;
Но если ты мгновенным озабочен,
Твой жребий страшен и твой дом непрочен!
Из ст-ния "Паденье - неизменный спутник страха…", 1912 [328] [15]

Пренебрежительные и уважительные высказывания о газете - материальном воплощении "мгновенного" - чередуются в мандельштамовских статьях и заметках ранней и относительно ранней пореволюционной поры.

"Вот заходит газетчик. У него припасены газеты на всех языках. Каждому - свое. Старый почтенный турок покупает турецкий "Коммунист" и медленно читает вслух другим" (Из очерка "Батум", 1922) (II: 231); "Чего же нам особенно удивляться, если Пильняк или серапионовцы вводят в свое повествование записные книжки, строительные сметы, советские циркуляры, газетные объявления, отрывки летописей и еще бог знает что" (Из статьи "Литературная Москва", 1922) (II: 261); "В "Jeu de paume" наблюдается борьба газетной темы и ямбического духа. Почти вся поэма в плену у газеты" (Из "Заметок о Шенье", 1922) (II: 280); ""Собачья склока" была напечатана в газете "Журналь де деба"; еще не высохла типографская краска, как имя поэта было у всех на устах" (Из статьи "Огюст Барбье", 1923) (II: 304); "Единственная газета в городе - газета военмора "Аврал". Энергичный листок, умеющий находить крепкие слова, всегда простые и сильные для домашнего военморского быта, типичная "своя" газета, подошедшая вплотную к своему читателю" (Из очерка "Севастополь", 1923) (II: 330).

Важное для нас признание, касающееся мандельштамовского распорядка дня этого времени, находим в московском репортажном очерке поэта "Холодное лето" (1923): "А я люблю выбежать утром на омытую светлую улицу, через сад, где за ночь намело сугробы летнего снега, перины пуховых одуванчиков, - прямо в киоск, за "Правдой"" (II: 308). Весьма значимой и многое объясняющей в эволюции отношения Мандельштама к газете представляется нам следующая его оценка поэтической деятельности Владимира Маяковского: "Отвратительную газету недавней современности, в которой никто ничего не мог понять, он заменил простой здоровой школой. Великий реформатор газеты, он оставил глубокий след в поэтическом языке" (Из статьи "Буря и натиск", 1922 - 1923) (II: 297).

К середине 1920-х годов редакции московских и ленинградских газет часто посещались Мандельштамом, находившимся в поэтическом простое, в поисках заработка и приработка [16]. "Мы спасены! - писал он жене 1 октября 1926 года. - Давидка <Выгодский> - редактор журн<ала> иностр<анной> лит<ературы> при <">Кр<асной> Газ<ете><">! <…> Я взялся им писать реценз<ии> для газ<еты> - по 30 р. с книги - 10 - 20 стр<очек>" (IV: 84). Именно из газет поэт предполагал черпать материал для киносценария, который он собирался писать вместе с Бенедиктом Лившицем: "Мы с Беном решили написать сценарий по "делу Джорыгова". Прочти в вечерках" (из письма к жене от 23 февраля 1926 года) (IV: 68). В это время Мандельштам не видит ничего зазорного и в том, чтобы выписывать газеты для горячо любимой жены: "Завтра подпишусь на вечерние для моей детушки газеты" (Из письма к Н.Я. Мандельштам от 5 февраля 1926 года) (IV: 56); "Вечером меня потянуло на вокзал - к тебе - с "Трамваем" и газетками" (Из письма к ней же от 18 февраля 1926 года) (IV: 64); "Ты получаешь мои газетки?" (Из письма к ней же от 28 февраля 1926 года) (IV: 72).

В номере журнала "Ленинград" за 18 июля 1925 года Мандельштам под псевдонимом "Колобов" опубликовал обширную рецензию-анонс на переведенную им же анонимную книгу "За кулисами французской печати": "На этих днях в русском переводе (в Ленгизе) выйдет книга "Кулисы французской печати", где французским журналистом рассказаны замечательные вещи о чудесах французской газетной кухни" (II: 428).

С конца августа 1929 года по январь 1930 года поэт вел "Литературную страничку" в газете "Московский комсомолец" [17]. Этот период вместил в себя как чрезвычайно благожелательные суждения поэта о советской прессе, так и резко негативные.

С одной стороны, в статье "О переводах" (1929) Мандельштам чуть ли не единственный раз в жизни противопоставил газету книге со знаком плюс:

Мы должны работать не на традиционное пассивное "быдло", а навстречу читателю, который двинулся к иностранным языкам, - того читателя, который по складам разбирает немецкие уроки "Комсомольской правды" <…> Монументальная серия классиков, все та же работа на книжный шкаф - работа по существу бессмысленная [разрядка Мандельштама. - О. Л.] [II: 518].

С другой стороны, в своей "Четвертой прозе" (1929 - 1930) Мандельштам, измученный газетной поденщиной и конфликтом с советскими литераторами, изобразил типового газетного редактора, ориентируясь, ни больше, ни меньше, как на Иеронима Босха и страшного раннего Гоголя:

Здесь непрерывная бухгалтерская ночь под желтым пламенем вокзальных ламп второго класса. Здесь, как в пушкинской сказке, жида с лягушкой венчают, то есть происходит непрерывная свадьба козлоногого ферта, мечущего театральную икру, - с парным для него из той же бани нечистым - московским редактором-гробовщиком, изготовляющим глазетовые гробы на понедельник, вторник, среду и четверг. Он саваном газетным шелестит [18]. Он отворяет жилы месяцам христианского года, еще хранящим свои пастушески-греческие названия: январю, февралю и марту. Он страшный и безграмотный коновал происшествий, смертей и событий и рад-радешенек, когда брызжет фонтаном черная лошадиная кровь эпохи [III: 170].

Напрашивающаяся параллель - финал эмигрантского стихотворения Марины Цветаевой "Читатели газет" (1935):

Вот, други, - и куда
Сильней, чем в сих строках!
Что думаю, когда
С рукописью в руках

Стою перед лицом
- Пустее места - нет! -
Так значит - нелицом
Редактора газет-
ной нечисти.

Высказывания Осипа Мандельштама о советской прессе 1930-х годов цитируются в следующих далее главах этой книги. Пока напомним только, что в стихотворении "Стансы" (июль 1937) он впервые в своей поэтической практике прямо ссылается на газетную передовицу, а в воронежской рецензии 1935 года на книгу стихов Григория Санникова "Восток" поэт мимоходом идентифицирует себя с едва ли не самым скромным из работников прессы: "Хочется лишь выправить расстановку слов в таких стихах, как это сделал бы любой газетный корректор" (III: 270).

В этой же рецензии Мандельштам наставительно объясняет Санникову, что "такая тематика, как наука, революционная практика, борьба и жизнь масс, требует творчества, а не списывания хотя бы из блестящей газетной статьи" (III: 271). Но можно вспомнить и другую цитату: "…нам кажется, что умение использовать злобу газетного дня для своего вдохновения ничуть не умаляет, а лишь увеличивает заслугу поэта". Так Мандельштам писал об Огюсте Барбье (II: 304).

И не только о нем, как мы попытаемся сейчас показать.

Возвращение Осипа Мандельштама к писанию стихов после пятилетнего поэтического молчания пришлось на октябрь 1930 года. Оно совпало с очередным ужесточением политического режима страны Советов, сигналом к которому послужил XVI съезд ВКП (б). В номере "Известий" от 1 октября была опубликована зубодробительная статья К. Радека "Социалистические ударники против капиталистических подрывников" [19]; в последнем октябрьском номере - большая редакторская передовица "О двурушничестве" [20]. В промежутке между началом и концом месяца вся советская печать дружно громила "правый уклон" партии, осужденный на съезде.

Для наглядности приведем здесь выборку заголовков из "Правды" за октябрь месяц:

6 числа газета напечатала редакционную статью "Разоблачим до конца кулацких агентов, союзников контрреволюционного троцкизма - правых оппортунистов" [21]. На этой же странице "Правда" поместила "Постановление президиума ЦК ВКП (б) о М. Рютине": "За предательски-двурушническое поведение в отношении партии и за попытку подпольной пропаганды правооппортунистических взглядов, признанных ХVI съездом несовместимыми с пребыванием в партии, исключить М. РЮТИНА из рядов ВКП (б)" [22]. В номерах "Правды" от 9 и 10 октября был напечатан разоблачительный фельетон С. Крылова "Кондратьевщина и правый уклон" [23]. 11 октября газета опубликовала большую подборку материалов под общей шапкой "Партийные массы единодушно одобряют решение ЦКК об исключении из рядов партии ВКП (б) оппортуниста - двурушника Рютина" [24]. В номере от 15 октября появилась редакционная статья "О с<ельско>-х<озяйственном> вредительстве. Доклады в международном аграрном институте" [25]. В номере от 18 октября - памфлет Емельяна Ярославского "Мечты Чаяновых и советская действительность" [26]. 24 октября правдинская редакционная заметка призвала: "Сильнее огонь по правым оппортунистам!" [27]. 26 октября в газете появилась редакционная статья "В рядах ленинской партии нет места предателям" [28]. В номере от 27 октября "Правда" поместила подборку статей под шапкой "Очищая партию от кулацкой агентуры, сплотим еще теснее свои ряды вокруг ленинского ЦК" [29]. И, наконец, 30 октября газета напечатала двухполосную статью Леопольда Авербаха "О двурушничестве" [30].

Стоит ли удивляться, что новый Мандельштам начался со строк:

Куда как страшно нам с тобой,
Товарищ большеротый мой! [187],

из стихотворения, обращенного поэтом к жене и написанного в Тифлисе в октябре 1930 года?

Октябрем этого же года помечены и мандельштамовские стихи, в которых тема страха перед действительностью убрана из текста в подтекст:

Не говори никому,
Все, что ты видел, забудь -
Птицу, старуху, тюрьму
Или еще что-нибудь...

Или охватит тебя,
Только уста разомкнешь,
При наступлении дня
Мелкая хвойная дрожь.

Вспомнишь на даче осу,
Детский чернильный пенал
Или чернику в лесу,
Что никогда не сбирал.

По меткому наблюдению К.Ф. Тарановского, "<т>риада "птица, старуха, тюрьма"" в первой строфе "автобиографична". Это воспоминание о заключении во врангелевскую тюрьму в Феодосии (в конце 1919 или в начале 1920 года), по обвинению, угрожавшему поэту расстрелом" [31]. Одним из побудительных мотивов для этого воспоминания могла стать статья о тогдашнем Крыме "Десятилетие советского Крыма (В Совнаркоме РСФСР)", опубликованная в "Известиях" 13 октября 1930 года [32].

Тарановский акцентирует внимание читателя и на том, что вторая строфа стихотворения "Не говори никому…" "начинается противительным союзом или ('а не то'), звучащим как угроза. Тема этой строфы - страх перед расстрелом" [33]. Только-только возвратившийся в поэзию Мандельштам сразу же призывает себя к молчанию: развернувшиеся в стране события требовали от всякого говорящего предельной осторожности. Напомним, что Мартемьян Рютин был не просто исключен из коммунистической партии, но и арестован. Временно освободили его лишь в начале следующего, 1931 года.

В соответствии с отлаженной советской схемой в каждой профессиональной области в октябре 1930 года отыскивались свои "правые уклонисты", чтобы публично клеймить их позором. Не стала исключением и писательская среда. Уже в номере от 4 октября "Литературная газета" начинает публикацию длиннейшего "письма секретариата РАПП" "всем ассоциациям пролетарских писателей" "о развертывании творческой дискуссии" [34]. В этом "Письме" не обошлось без главки "Правая и "левая" опасности в пролетарской литературе на нынешнем этапе".

23 октября к разговору подключилась "Правда", напечатавшая коллективную статью участников мапповского кружка рабочей критики "Натиск" под заглавием "Против правого уклона внутри РАПП (О книгах и статьях В. Ермилова)":

В литературное движение вливаются новые сотни и тысячи рабочих-ударников. В целях их воспитания необходимо с еще большей силой развернуть идейную борьбу за генеральную линию партии в литературе, в основном правильно проводимую РАПП, против искажений этой линии справа и "слева". Надо развернуть действительную самокритику, действительно "невзирая на лица". Наиболее ярким, хотя и не единственным носителем системы правооппуртунистических взглядов внутри РАПП, является тов. Ермилов, книга которого "За живого человека в литературе" (равно как и его последующие статьи) осталась до сих пор совершенно не разоблаченной и даже рекомендована ГУС для школьных библиотек <…> Ермилов заявил, что Гумилева - этого активного белогвардейца, оголтелого врага рабочего класса "революция просто не интересовала, оказалась лежащей вне его личности" <…> Задача заключается в том, чтобы <…> очистить наше движение от ермиловщины, лицемерно прикрывающей свою правооппуртунистическую сущность заявлениями о согласии с основной линией РАПП [35].

Однако на следующий день, 24 октября, близкая в то время к РАПП "Литературная газета" поместила статью Ермилова "За писателя - бойца". Никак прямо не реагируя на критику со страниц "Правды", Ермилов попытался косвенно дезавуировать едва ли не все обвинения, предъявленные ему кружком "Натиск". Например, он недвусмысленно резко высказался о том самом Гумилеве, в тайной снисходительности к которому правоверного рапповца уличали рабочие критики: "Буржуазные поэты молились слову, - писал Ермилов, - они стремились окутать слово в глазах трудящейся массы туманом мистической тайны, противопоставляя слово всему мелкому, "земному":

Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог.
И в Евангельи от Иоанна
Сказано, что слово - это бог.

Вероятно, именно на полемику кружка "Натиск" с Ермиловым, а также на свод правил поведения для рядовых рапповцев, напечатанный в "Литературной газете" Мандельштам в октябре 1930 года откликнулся следующим иронически-иносказательным стихотворением:

На полицейской бумаге верже
Ночь наглоталась колючих ершей.
Звезды живут - канцелярские птички, -
Пишут и пишут свои раппортички.

Сколько бы им ни хотелось мигать,
Могут они заявленье подать -
И на мерцанье, писанье и тленье
Возобновляют всегда разрешенье.

Комментарий Н.Я. Мандельштам: ""Раппортички" - два "п" - от слова РАПП. Это <…> заинтересовало когда-то Фадеева" [37].

В декабре 1930 года Мандельштам через Москву возвратился из Тифлиса в Ленинград. Тогда же было написано одно из самых известных его стихотворений о родном городе:

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.

Ты вернулся сюда - так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,

Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.

Петербург! я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.

Петербург! у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.

Не сосредотачиваясь сейчас на автобиографических обстоятельствах, отраженных в этом стихотворении, отметим только, что образ подающих голоса "мертвецов" из десятой его строки, по-видимому, уместно будет сопоставить со следующим фрагментом фельетона Бориса Пильняка "Слушайте голос истории!", посвященного итогам процесса по делу о так называемой "антисоветской "Промышленной партии"" [38]. Суд завершился 13 декабря 1930 года.

Процесс закончен. Мертвецы сказали свои последние слова, когда их слушали - именно мертвецы, а не смертники. И надо сказать - как слушали эти последние слова мертвецов те полторы тысячи людей, которые были в зале суда в этот час последних слов. Мертвецы, убитые не пулей, но приговором истории, - все же были живыми, у них двигались руки, на глазах у них были слезы, они говорили в смертной тоске. Каждый в зале, конечно, не мог не подумать о смерти. Лица слушавших были внимательны, только. Ощущения смерти не было в зале, - иль было ощущение освобождения от тысяч, от миллионов смертей, которые стояли за спинами этих мертвецов. Зал слушал так, как слушают лекции, где требуется не ощущать, но понимать. Мертвецы клали себя на все, которые возможны, лопатки пощады [39].

Может быть, именно эту сильную пильняковскую метафору Мандельштам развернул против самого автора "Голого года", рассказывая в мае 1935 года С.Б. Рудакову о похоронах Андрея Белого: поэт "стоял в почетном карауле, а до этого - "стояли Пильняки - вертикальный труп над живым"" [40].

Важно, что в финале своей статьи Пильняк характеризует обвиняемых по делу Промпартиии как восемь интеллигентов "разночинского происхождения" [41]. Нельзя ли предположить, что этот факт, хотя, конечно, не только он, откликнулся в следующих строках мандельштамовского стихотворения "Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…" (май - 4 июня 1931):

Чур! Не просить, не жаловаться, цыц!
Не хныкать!
Для того ли разночинцы
Рассохлые топтали сапоги,
чтоб я теперь их предал?
Мы умрем, как пехотинцы,
Но не прославим
ни хищи, ни поденщины, ни лжи.

Понятно, что под "мертвецами" в стихотворении "Я вернулся в мой город, знакомый до слез…" Мандельштам подразумевал, в первую очередь, своих друзей и родных, умерших и погибших в Ленинграде - Петрограде - Петербурге [42]. Однако, во вторую или в третью очередь, поэт мог иметь в виду и социально близких ему членов "Промышленной партии", некоторые из которых были ленинградцами [43].

Следующий за процессом "Промпартии" этап государственных репрессий ознаменовался делом так называемого "Союза бюро РСДРП (меньшевиков)": 1 марта 1931 года "Правда" напечатала подборку материалов под общей шапкой "Сегодня пролетариат Страны Советов судит врагов социализма, наемных слуг "торпромов" и детердингов - социал-интервентов" [44]; "Известия" в этот день опубликовали редакционную статью "Социал-вредители перед пролетарским судом" [45]. 2 марта на первой странице "Правды" была помещена редакционная статья "Строжайшую кару социал-вредителям!"; "Известия" напечатали передовицу "Признание виновных" [46].

Вторым марта 1931 года датировано мандельштамовское стихотворение "Колют ресницы. В груди прикипела слеза…", в чьей заключительной строфе отчетливо прозвучали тюремные, лагерные мотивы:

С нар приподнявшись на первый раздавшийся звук,
Дико и сонно еще озираясь вокруг,
Так вот бушлатник шершавую песню поет
В час, как полоской заря над острогом встает.

Эти же мотивы, но уже в автобиографическом ключе вновь возникают в последней строфе стихотворения Мандельштама "За гремучую доблесть грядущих веков…" (17 - 28 марта 1931):

Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.

Одним из полемических источников для образов "грязи" и "крови", сочетающихся в предпоследней строфе этого стихотворения:

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе…

возможно, послужило выступление поэта Александра Безыменского на VI съезде Советов СССР, опубликованное в "Правде" и в "Известиях" 16 марта накануне начала работы Мандельштама над стихотворением "За гремучую доблесть грядущих веков…". В речи Безыменского, как и в фельетоне Пильняка, была использована знаковая для эпохи метафора "живые мертвецы". "В настоящее время, - утверждал Безыменский, - традиция воспевания всего того отвратительного, что создавало нищету и забитость крестьянина, продолжают кулацкие поэты типа Клюева и Клычкова, поэты, которые прикрываются некоторыми напудренными под марксизм критиками, поэты, которых я не могу иначе назвать как стихотворными мертвецами" [48].

Завершалась речь Безыменского оптимистической зарифмованной констатацией:

Мир подлого рабства,
Мир грязи и крови
Ухабами кризисов к смерти идет… [49]

Может быть, именно в Безыменского, не в последнюю очередь, метила хлесткая строка о "трусе" из стихотворения "За гремучую доблесть грядущих веков…"? Напомним, что в "Путешествии в Армению", над которым Мандельштам начал работать весной 1931 года, поэту-комсомольцу посвящен развернутый, тайно издевательский пассаж [50].

В таких стихотворениях Мандельштама апреля 1931 года, как "Нет, не спрятаться мне от великой муры…", "Неправда" и "Я пью за военные астры…" неприятие окружающей действительности было столь велико и лично окрашено, что оно просто не могло найти себе точных соответствий в советских газетах того времени. Отметим лишь, что в мандельштамовском стихотворении "Рояль" (16 апреля 1931) почти наверняка идет речь об одном из двух концертов пианиста Генриха Нейгауза, так анонсировавшихся "Известиями": "Госуд<арственный> Академич<еский> Большой театр Союза ССР. 7 и 8 апреля, в 1 час дня, симфонические концерты. Дириж<ер> Игнац Вагхальтер. Исп<олняют> оркестр ГАБТ СССР и Г. Нейгауз. В прогр<амме>: Бетховен 3-я симф<ония> (героическая), 5-й конц<ерт> для ф<орте>п<иано> с орк<естром>, Брамс 1-я симфония" [51].

Однако в двух своих длинных стихотворениях - "Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…" (май - 4 июня 1931) и "Еще далёко мне до патриарха…" (май - сентябрь 1931) - Мандельштам вернулся к заинтересованному диалогу с советской современностью и с советской прессой.

В первом стихотворении присутствует прозрачный намек на мартовский процесс "Союза бюро РСДРП (меньшевиков)": здесь изображается цыганка, на поводу у которой "арестованный медведь гуляет - // Самой природы вечный меньшевик" [205]. Еще через две строки поэт дает не слишком лестную характеристику чересчур легко меняющему свой облик, "жуликовато" конъектурному времени:

Я подтяну бутылочную гирьку
Кухонных, крупно-скачущих часов.
Уж до чего шероховато время,
А все-таки люблю за хвост его ловить:
Ведь в беге собственном оно не виновато
Да, кажется, чуть-чуть жуликовато.

Эти мандельштамовские строки, как кажется, должны быть поставлены в контекст идеологической групповой полемики, вылившейся на страницы "Литературной газеты" в апреле 1931 года. Сначала Николай Асеев напечатал в газете выдержанную в лефовском духе и содержавшую прямые отсылки к Маяковскому статью "Мои часы ушли вперед":

- Мои часы уходят вперед. Я купил их в распределителе по ордеру. Они собраны уже на советской фабрике. В первый же день хода они ушли вперед на двадцать минут. Ничего. Я доволен своими часами. Пусть только они не отстают. С ними я не опаздываю <…> "Наш бог - бег, сердце - наш барабан" <…> мои часы ушли вперед. Переводить ли мне их каждодневно? Развинчивать ли их, копаться ли в них самому или отдать в починку - новые, только пущенные, не желающие отставать от своего времени? Нет, чинить я их никому не отдам. И сам копаться не буду. Они сделаны на советской фабрике. И с ними я не опоздаю [52].

Затем Асееву с ортодоксальных советских позиций ответил Илья Сельвинский:

Часы на кремлевской башне бьют полден<ь> как раз в тот момент, когда солнце находится в зените. Двенадцать ударов - и куранты вызванивают "Интернационал". Это символ того, что большевистский циферблат находится в полном соответствии с объективной реальностью. Поэтому он и большевистский. И если какая-нибудь деталь механизма, пораженная оппортунистической ржавчиной, начинает задерживать ход хотя бы на секунду, она моментально извергается вон. И если другая деталь, вырвавшись из общего строя, начинает кружиться в левацком танце и заторапливать бег машины - она выбрасывается туда же, куда и первая [53].

Мандельштам в своем стихотворении, как видим, отказался и от сверхсовременной метафоры Асеева и от верноподданнической метафоры Сельвинского, предпочтя наручным или карманным советским часам и кремлевским курантам допотопные ходики.

И все же, в третьей от конца строфе стихотворения "Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…" поэт с вызовом заявил:

Пора вам знать: я тоже современник,
Я человек эпохи Москвошвея,
Смотрите, как на мне топорщится пиджак,
Как я ступать и говорить умею!
Попробуйте меня от века оторвать,
Ручаюсь вам - себе свернете шею!

Уже давно было замечено, что в зачине стихотворения Мандельштама "Еще далёко мне до патриарха…" перефразируется "Еще как Патриарх не древен я…" Евгения Баратынского. По точному наблюдению Д.И. Черашней, переделывается эта строка в духе злободневности: в июле 1931 года в Советскую Россию приехал Бернард Шоу, 26 июля в Колонном зале Дома союзов в Москве было с помпой отпраздновано его 75-летие [54]. Почтенный возраст Шоу акцентировался во всех корреспонденциях о его пребывании в СССР. Процитируем, для примера, репортаж о встрече писателя в Москве: "<П>оявляется Шоу - высокий прямой старик с белой бородой" [55]. Следовательно, современник должен был понимать мандельштамовскую строку приблизительно так: пусть мне не оказывают столь пышных почестей, как Бернарду Шоу… Сравним в "Четвертой прозе" о визите в октябре - ноябре 1928 года в СССР французского поэта Шарля Вильдрака: "Французику - Шер мэтр - дорогой учитель, а мне - Мандельштам, чеши собак. Каждому свое" (III: 178).

Безо всяких дополнительных комментариев современник Мандельштама должен был понять, и о какой конкретно "фильм<е> воровской" идет речь во второй строфе стихотворения "Еще далёко мне до патриарха…":

Когда подумаешь, чем связан с миром,
То сам себе не веришь: ерунда!
Полночный ключик от чужой квартиры,
Да гривенник серебряный в кармане,
Да целлулоид фильмы воровской.

16 мая 1931 года в столице состоялся закрытый общественный просмотр первой звуковой советской кинокартины "Путевка в жизнь" режиссера Н. Экка [56]. В фильме рассказывалось о перековке бывших беспризорников под руководством мудрого партийного работника. Украшением картины стала роль вора Жигана, исполненная молодым Михаилом Жаровым. С 1 июня 1931 года "Путевка в жизнь" широко пошла по экранам Москвы [57].

Новые для жизненной позиции Мандельштама идеологические оттенки вводятся в стихотворение "Еще далёко мне до патриарха…" при помощи утрированно советских, положительно заряженных реалий:

Люблю разъезды скворчащих трамваев,
И астраханскую икру асфальта,
Накрытую соломенной рогожей,
Напоминающей корзинку асти,
И страусовы перья арматуры
В начале стройки ленинских домов.

Одним из подтекстов этих строк и всего стихотворения, возможно, послужила малоизвестная "Москва" (1920 - 1923) мандельштамовского знакомца Филиппа Вермеля [58]:

На площадях, на улицах кипенье
Народа напряженней, чем когда-то.
Гудит трамвай. Впервые прошлым летом
В котлах асфальт варился, маляры
Работали на обветшалых крышах.

Как грязно, жалко все кругом, - но скоро
На месте пустырей домов громады
Воздвигнутся, преображая вид
Раскинувшейся широко столицы.

Как я люблю толкаться среди шума
По улицам кривым, холмистым, скользким.
Мороз крепчает, градусов пятнадцать, -
Стоит на небе красный тусклый шар,
И я впиваю тусклое блистанье
И новой жизни свежее дыханье [59].

Тем сильнее бросается в глаза (отсутствующий в стихотворении Вермеля) мандельштамовский эпитет "ленинских" при определяемом слове "домов". Тема ударного жилищного строительства в Москве - одна из основных для столичной прессы мая - сентября 1931 года [60]. Более того, можно осторожно предположить, что не только к зрительным впечатлениям, как у Вермеля, но и к актуальному газетному контексту восходят мандельштамовские строки об асфальте.

Выбор асфальта вместо булыжника в качестве основного покрытия для московских улиц широко обсуждался и приветствовался в средствах массовой информации того времени. На первой странице "Вечерней Москвы" от 28 мая 1931 года появилась большая подборка материалов "Строительство жилищ и мостовых - под рабочий контроль. Москву булыжную превратим в Москву асфальтированную". Номер от 15 июня открывался ликующей передовицей "25 июня начинается постройка новых асфальтно-бетонных мостовых". А на третьей странице "Известий" за это же число была помещена "проблемная" статья Эмиля Цейтлина "Асфальт или брусчатка?". Также мандельштамовские строки об асфальте и о "начале стройки ленинских домов" без особой натяжки могут быть сопоставлены со следующим фрагментом июньского репортажа Владимира Зыбина "На улицах Москвы": "Горячая, тягучая масса асфальта переливается из большого котла в десятки маленьких <…> Пройдитесь сейчас по московским улицам. На них тысячами квадратиков брусчатки, дымящимися асфальтовыми котлами <…> выполняется великая задача создания образцовой столицы трудящихся СССР" [61]. Процитируем еще строку из газетного стихотворения Владимира Луговского "Москва" (сентябрь 1931): "Асфальт лей! Старую дрянь сметай и гони!" [62].

Новая и амбивалентная по отношению к советской действительности гражданская позиция Мандельштама - хочу быть честным / хочу быть понятым и принятым - со всей отчетливостью была обозначена в заключительных строках стихотворения "Еще далёко мне до патриарха…":

И до чего хочу я разыграться -
Разговориться - выговорить правду -
Послать хандру к туману, к бесу, к ляду, -
Взять за руку кого-нибудь: будь ласков, -
Сказать ему, - нам по пути с тобой…

В финальной строке мандельштамовского стихотворения прячется еще одно слово из газетного жаргона эпохи - попутчик.

Сходным настроением окрашено большинство летних московских стихотворений Мандельштама 1931 года. Так, "отрывок из уничтоженных стихов" "Уж я люблю московские законы…" (6 июня 1931) завершается беспощадной и отважной констатацией: "В Москве черемухи да телефоны, // И казнями там имениты дни" [207]. Зато в стихотворении "Сегодня можно снять декалькомании…" (25 июня - август 1931) находим строки, защищающие советскую Москву от неких загадочных "белогвардейцев":

Река Москва в четырехтрубном дыме,
И перед нами весь раскрытый город -
Купальщики-заводы и сады
Замоскворецкие. Не так ли,
Откинув палисандровую крышку
Огромного концертного рояля,
Мы проникаем в звучное нутро?
Белогвардейцы, вы его видали?
Рояль Москвы слыхали? Гули-гули!

Возможный проясняющий подтекст этих строк - июньская известинская заметка Л. Кайта, аукнувшаяся на мартовский московский процесс "Союза бюро РСДРП (меньшевиков)". Вот текст этой заметки:

БЕРЛИН. 29 июня (По телеграфу). При большом стечении белогвардейцев сегодня происходил судебный процесс, возбужденный Абрамовичем против редакции "Вельм ам абенд" <так! - О. Л.>. Поводом к этому процессу послужил отчет газеты о беседе Абрамовича с германскими и иностранными журналистами, имевшей место в помещении редакции "Форвертс" в связи с процессом меньшевиков в Москве. Как известно, эта беседа кончилась большим конфузом для меньшевиков. Редактор "Вельм ам абенд" Герлах, которого никак нельзя заподозрить в симпатии к СССР, во время беседы спросил Абрамовича, почему он не обратился в Москву с ходатайством вызвать его в суд для очной ставки с Громаном и другими, чтобы иметь возможность опровергнуть их утверждения о его нелегальном пребывании в Москве. Абрамович был весьма смущен этим вопросом и уклонился от прямого ответа указанием, что "его жизнь подверглась бы в Москве опасности, так как можно-де инсценировать несчастный случай, чтобы избавиться от противника". Это бесстыдное заявление Абрамовича "Вельм ам абенд" квалифицировала как "подлую и клеветническую отговорку" <…> Суд отклонил жалобу Абрамовича [63].

Помещенный в такой контекст мандельштамовский вопрос: "Белогвардейцы, вы его видали? // Рояль Москвы слыхали?" звучит весьма актуально [64].

Не только это, но и многие другие сиюминутные обстоятельства нашли отражение в июньских московских стихах Мандельштама. В частности, третья строфа из написанного им 7 июня 1931 года, в воскресенье, стихотворения "Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем…":

Держу в уме, что нынче тридцать первый
Прекрасный год в черемухах цветет,
Что возмужали дождевые черви
И вся Москва на яликах плывет.

с метеорологической точностью изображает дождливую июньскую столицу. "Завтра ожидаются проходящие дожди", - информировали читателей синоптики в "Вечерней Москве" 5 июня [65].

А во второй строфе стихотворения "Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем…":

Держу пари, что я еще не умер,
И, как жокей, ручаюсь головой,
Что я еще могу набедокурить
На рысистой дорожке беговой.

как представляется, отразились впечатления от вполне конкретного события, следующим образом анонсировавшегося на четвертой странице "Вечерней Москвы" от 4 июня 1931 года: "1-й Ипподром Коневодства СССР. Сегодня в четверг 4-го июня. Рысистые испытания. 19 заездов - 99 лошадей. Испытание рысью под седлом".

Возможно, что и в трагическом мандельштамовском стихотворении "На высоком перевале…" (12 июня 1931) преображены не только личные воспоминания поэта от посещения армянского города Шуша осенью 1930 года, но и газетная информация о землетрясении в недавно покинутой Мандельштамом Армении: "По окончательным данным землетрясением разрушено полностью 61 село. Убито 390 человек, ранено 7. 420. Погибло 5. 785 голов скота" [66].

В советский газетный контекст можно без натяжки вписать, по крайней мере, три мандельштамовских стихотворения следующего, 1932 года. Одно из этих стихотворений, датированное маем, по-видимому, было приурочено к открытию сезона в московском Парке культуры и отдыха:

Там, где купальни-бумагопрядильни
И широчайшие зеленые сады,
На Москве-реке есть светоговорильня
С гребешками отдыха, культуры и воды.

Эта слабогрудая речная волокита,
Скучные-нескучные, как халва, холмы,
Эти судоходные марки и открытки,
На которых носимся и несемся мы.

У реки Оки вывернуто веко,
Оттого-то и на Москве ветерок.
У сестрицы Клязьмы загнулась ресница,
Оттого на Яузе утка плывет.

На Москве-реке почтовым пахнет клеем,
Там играют Шуберта в раструбы рупоров,
Вода на булавках, и воздух нежнее
Лягушиной кожи воздушных шаров.

Первоначально Парк должен был открыться 18 мая, о чем "Вечерняя Москва" поспешила поместить бравурную передовицу Татьяны Тэсс: "Гребные лодки отчаливают от стоянок. Вода расступается, вода отлетает назад, тронутая розовым изумленным солнцем" [67]. Однако погода в столице стояла холодная [68], и Парк заработал лишь 24 мая [69]. Чтобы показать, насколько злободневной для советской столичной прессы мая 1932 года была тема открытия сезона в Парке культуры и отдыха, упомянем здесь и о сусальной "Поэме о парке" Ивана Молчанова, напечатанной в "Вечерней Москве" 30 числа [70].

Рис. 1 (Вечерняя Москва. 1932. 19 мая).

1 июля 1932 года в этой же газете сообщалось: "Вчера в 4 часа дня над Москвой пронесся сильнейший ливень с грозой" [71]. Мандельштамовские впечатления от последней июньской грозы легли в основу второго стихотворения из его "Стихов о русской поэзии":

Зашумела, задрожала,
Как смоковницы листва,
До корней затрепетала
С подмосковными Москва.

Катит гром свою тележку
По торговой мостовой
И расхаживает ливень
С длинной плеткой ручьевой.

И угодливо-поката
Кажется земля - пока,
Шум на шум, как брат на брата,
Восстают издалека.

Капли прыгают галопом,
Скачут градины гурьбой
С рабским потом, конским топом
И древесною молвой.

Датировано стихотворение "Зашумела, задрожала…" четвертым июля, но как раз в этот день (и в несколько июльских, ему предшествующих) в Москве держалась ничем не примечательная "облачная погода без осадков" [73].

Если для стихотворения "Зашумела, задрожала…" газетное метеорологическое сообщение служит не так уж и много проясняющим фоном, в третьем составляющем звене мандельштамовских "Стихов о русской поэзии" - стихотворении "Полюбил я лес прекрасный…" (3 - 7 июля 1932), привлечение газетных подтекстов помогает выявить очень важные оттенки смысла:

Полюбил я лес прекрасный,
Смешанный, где козырь - дуб,
В листьях клена - перец красный,
В иглах - еж-черноголуб.

Там фисташковые молкнут
Голоса на молоке,
И когда захочешь щелкнуть,
Правды нет на языке.

Там живет народец мелкий,
В желудевых шапках все,
И белок кровавый белки
Крутят в страшном колесе.

Там щавель, там вымя птичье,
Хвой павлинья кутерьма,
Ротозейство и величье
И скорлупчатая тьма.

Тычут шпагами шишиги,
В треуголках носачи,
На углях читают книги
С самоваром палачи.

И еще грибы-волнушки,
В сбруе тонкого дождя
Вдруг поднимутся с опушки
Так - немного погодя...

Там без выгоды уроды
Режутся в девятый вал,
Храп коня и крап колоды,
Кто кого? Пошел развал...

И деревья - брат на брата -
Восстают. Понять спеши:
До чего аляповаты,
До чего как хороши!

Е.А. Тоддес, комментируя это стихотворение, очень уместно сопоставляет его со следующим фрагментом мандельштамовских "Заметок о поэзии": "В поэзии всегда война… Корневоды, как полководцы, ополчаются друг на друга" [74]. Вместе с тем, в третьей - восьмой строфах стихотворения "Полюбил я лес прекрасный…", на наш взгляд, аллегорически отразилась и ситуация, сложившаяся вокруг важнейшего для советской литературы начала 1930-х годов документа: постановления ЦК ВКП (б) от 23 апреля 1932 года "О перестройке литературно-художественных организаций", ликвидирующего ассоциацию пролетарских писателей (ВОАПП, РАПП) [75]. На протяжении нескольких последующих месяцев бывшие рапповцы с разной степенью успеха и эмоционального накала каялись во всевозможных грехах. С ними упоенно сводили счеты вчерашние враги и союзники. В частности, на первой странице "Литературной газеты" от 5 июля 1932 года, в самый разгар работы Мандельштама над стихотворением "Полюбил я лес прекрасный…", была напечатана большая статья И. Жиги "Литературное дело превратить в часть общепролетарского дела".

Заметим, что ключевой для седьмой строфы стихотворения "Полюбил я лес прекрасный…" вопрос "Кто кого?" задается и тут же разрешается в установочной редакционной статье "Будем создавать большую литературу страны социализма", появившейся в "Литературной газете" вскоре после опубликования постановления ЦК: "Вопрос "кто кого" внутри нашей страны решен окончательно и бесповоротно в пользу социализма" [76].

Новая и бескомпромиссная переоценка поэтом всего того, что совершается дома, произошла поздней весной - летом 1933 года. "На днях вернулся из Крыма О. Мандельштам, - в середине июля докладывал по начальству агент ОГПУ [77]. - Настроение его резко окрасилось в антисоветские тона. Он взвинчен, резок в характеристиках и оценках, явно нетерпим к чужим взглядам. Резко отгородился от соседей, даже окна держит закрытыми со спущенными занавесками. Его очень угнетают картины голода, виденные в Крыму" [78]. "К 1930 г<одам> в моем политическом сознании и социальном самочувствии наступает большая депрессия, - показал сам поэт на допросе 25 мая 1934 года. - Социальной подоплекой этой депрессии является ликвидация кулачества как класса. Мое восприятие этого процесса выражено в моем стихотворении "Холодная весна"" [79], датированного летом 1933 года:

Холодная весна. Бесхлебный робкий Крым,
Как был при Врангеле - такой же виноватый.
Комочки на земле. На рубищах заплаты.
Все тот же кисленький, кусающийся дым.

Все так же хороша рассеянная даль.
Деревья, почками набухшие на малость,
Стоят как пришлые, и вызывает жалость
Пасхальной глупостью украшенный миндаль.

Природа своего не узнает лица,
И тени страшные Украйны и Кубани...
На войлочной земле голодные крестьяне
Калитку стерегут, не трогая кольца.

Комментарий Н.Я. Мандельштам: "Калитку действительно стерегли день и ночь - и собаки, и люди, чтобы бродяги не разбили саманную стенку дома и не вытащили последних запасов муки. Тогда ведь хозяева сами стали бы бродягами. Они бы пошли побираться, чтобы не погибнуть от отсутствия хлеба. Магазины "закрытого типа" обеспечивали только городское начальство" [80].

Можно легко себе представить, насколько должны были раздражать и угнетать Мандельштама бодряческие официальные сводки и передовицы, докладывавшие о положении с хлебом в стране и, в частности, в Крыму, а, главное, безапелляционные требования центральных властей еще нажать на крестьянина, доводившиеся до народонаселения СССР через газеты. Вот как это в июне 1933 года делалось "Правдой":

4 числа на второй ее странице был помещен обзор провинциальной печати под названием "Хлеб уже зреет на полях". В этом обзоре помимо всего прочего сообщалось: "Крымские колхозы закончили сев колосовых еще в апреле. Крым раньше всех областей начнет уборку хлеба". На следующий день газета опубликовала речь председателя колхоза "Социалистическая реконструкция" Дубинина "Первыми закончили сев, первыми сдадим хлеб государству" [81]. На этой же странице было напечатано выступление колхозного бригадира Добрыдина "Вся бригада зорко охраняет урожай колхозных полей". Номер от 7 июня открылся передовицей "Развернем всесоюзное соревнование за первенство в уборке и поставке зерна государству" [82]. 8 июня "Правда" напечатала большую статью Л. Паперного "Накануне уборки (Из опыта политотделов Винницкой области)" [83]. На первой странице номера газеты от 13 июня появилась редакционная статья "Социалистическому урожаю - хорошую дорогу". От 18 июня - "1933 год должен быть годом высокого урожая".

Важной вехой в пропагандистской "урожайной" кампании, развернутой "Правдой", стала установочная редакционная статья "Выполнение плана хлебосдачи - первая заповедь", опубликованная в номере от 22 июня 1933 года. Процитируем фрагменты этой статьи, выразительно оттеняющие стихотворение "Холодная весна. Бесхлебный робкий Крым…": "Что же нужно сделать сейчас, чтобы успешно выполнить закон об обязательной поставке хлеба государству? <…> Во-первых, нужно, чтобы каждый коммунист, комсомолец и сельский активист, поняли разницу между обязательной поставкой хлеба в нынешнем году и хлебозаготовками прошлых лет. В нынешнем году зернопоставки - не контрактационный договор, а закон. Поставки зерна обязательны к выполнению всеми колхозниками и единоличниками <…> На время выполнения плана поставки зерна необходимо приостановить колхозную торговлю хлебом" [84]. В этом же номере "Правды" была напечатана "Речь тов. Постышева на пленуме ЦК КП (б) У 10 июня 1933 г.". В ней внимательный и опытный советский читатель только и мог найти непроизвольную проговорку-указание на страшный украинский голод 1932 года: "<Р>азве прошлый год может являться для нас мерилом, разве можем мы исходить из показателей прошлого года, который является самым позорным годом для большевиков Украины?" [85]. На исходе месяца, 28 июня 1933 года "Правда" поместила на своих страницах обширную подборку материалов под общей шапкой "Не позволим кулакам и лодырям растащить ни одного зерна из социалистического урожая" [86].

Своеобразным легковесным прологом к стихотворению "Холодная весна. Бесхлебный робкий Крым…" может считаться шуточное мандельштамовское четверостишие, которое мы предлагаем датировать февралем 1933 года:

Какой-то гражданин, наверное, попович,
Наевшися коммерческих хлебов,
- Благодарю, - воскликнул, - Каганович!
И был таков.

16 февраля 1933 года, выступая с программной речью на первом Всесоюзном съезде колхозников-ударников, Лазарь Каганович отпустил такую шутку: "Попы, которые служат помещикам и капиталистам, устраивают молебны, чтобы была засуха. Пожалуй, можно было бы им отправить для этих молебнов значительную часть наших безработных попов. (Смех, аплодисменты). Они быстро приспособятся к американским капиталистам и молебны перестроят: вместо просьбы бога о дожде начнут просить бога о засухе (Смех)" [87]. "Благодарю" мандельштамовского поповича, не говоря уже о финальной строке четверостишия (- "И был таков") в свете предложения Кагановича обретает совершенно особое звучание: быть отправленным к "американским капиталистам" в это время стало не самой плачевной перспективой.

По понятным причинам, Мандельштама летом 1933 года должны были особенно злить сервильные статьи и корреспонденции, во множестве печатавшиеся в главном органе советских писателей - "Литературной газете". В уже цитировавшемся нами июльском доносе на поэта приводится следующее мандельштамовское развернутое суждение

"Литературы у нас нет, имя литератора стало позорным, писатель стал чиновником, регистратором лжи. "Лит<ературная> газета" - это старая проститутка - права в одном: отрицает у нас литературу. В каждом номере вопль, что литература отстает, не перестроилась и проч<ее>. Писатели жаждут не успеха, а того, чтобы их Ворошилов вешал на стенку, как художников (теперь вообще понятие лит<ературного> успеха - нонсенс, ибо нет общества)". Коснувшись вопроса о том, что на художественной выставке "за 15 лет" висят "дрянные" пейзажи Бухарина, Мандельштам добавляет: "Ну что же, читали мы стихи Луначарского, скоро, наверное, услышим рапсодии Крупской" [88].

Период острой ненависти поэта к сталинскому режиму увенчался серией открыто антисоветских стихотворений, датированных ноябрем 1933 года.

Первая строфа одного из них представляет собой довольно точный, хотя и издевательский пересказ сразу нескольких материалов "Литературной газеты", объединенных общей темой - обсуждением проблемы переводов на русский язык произведений, написанных на языках народов СССР:

Татары, узбеки и ненцы,
И весь украинский народ,
И даже приволжские немцы
К себе переводчиков ждут.

И, может быть, в эту минуту
Меня на турецкий язык
Японец какой переводит
И прямо мне в душу проник.

На первой странице "Литературной газеты" от 23 октября 1933 года была опубликована большая статья А. Гидаша "Выше качество художественного перевода", в которой подчеркивалось: "Особого внимания заслуживает вопрос о переводах литературы отдельных социалистических республик Советского Союза. Эти литературы национальные по форме и социалистические по содержанию уже сейчас создали такие произведения, передача которых путем перевода не только В ПОЛИТИЧЕСКОМ, но и с точки зрения ЛИТЕРАТУРНОЙ является делом неотложной важности". На третьей странице этого же номера газеты находим несколько статей, помещенных под общей шапкой: "Художественный перевод - на высоту оригинала!". Самая обширная статья озаглавлена: "Теснее сплотить братские литературы. На заседании украинской комиссии Оргкомитета". Процитируем ее финальный абзац: "На заседании украинской комиссии Оргкомитета ССП СССР принято решение о конкретном изучении творчества отдельных украинских писателей. Тов. Стецкому поручено изучить творчество П. Панча, т. Безыменскому - Кулика, Бажана, Первомайского и Косынко, т. Юдину - Эпика, т. Гладкову - Копыленко, Кириленко и Досвитного, т. Форш - Любченко, т. Динамову - Микитиенко, Кулиша и Ивана Ле, т. Катаеву - Остапа Вишни, т. Багрицкому - Терещенко и Тычины, т. Коваленко - Головко, т. Шагинян - молодых писателей Одессщины, тт. Стецкому, Березовскому и Форш - Кузьмича". Рядом были напечатаны статьи Гейши Шариповой "Качество ошибок" и П. Карабана "Осторожнее на переводах!", а также коллективное письмо четырех переводчиков (Ю. Березовского, Дзахо Гатуева, В. Нейштадта и Александра Ромма) с самокритичным названием "Довольно барства": "Значительно слабее обстоит дело с переводом литератур братских народов СССР".

23 ноября 1933 года на первой странице "Литературной газеты" появилась программная редакционная статья "По-настоящему изучить богатейшую литературу народов СССР". Приведем несколько выдержек из нее: "<З>наем ли мы нацлитературу республик и областей РСФСР? Если и знаем, то очень слабо <…> Одиннадцать писательских бригад всесоюзного Оргкомитета по изучению нацлитератур республик и областей РСФСР должны были уже давно приступить к работе <…> В результате из 11 бригад по-настоящему работает только 3 бригады <…> (только эти три бригады уже выехали или выезжали на места) <…> Совсем пока не работает: <…> бригада т. Шульца (республика немцев Поволжья)".

Вот эти добровольно-принудительные поездки переводческих бригад в республики и области СССР и были высмеяны Мандельштамом в стихотворении "Татары, узбеки и ненцы…". Почему в последних его строках "японец" переводит поэта именно на "турецкий язык"? Возможно, потому, что в этот период взаимоотношения СССР и Турции значительно потеплели, свидетельством чего служит, например, серия заголовков из "Правды" от 1 ноября 1933 года: "Пребывание советской делегации в Турции. Тов. Ворошилов о высоких качествах турецкой армии"; "Представителям СССР отведено центральное место в торжествах"; "Турецкая печать приветствует СССР" [89].

Еще в нескольких стихотворениях Мандельштама ноября 1933 года своеобразно отразилось пышное официальное празднование пятнадцатилетия ВЛКСМ [90]. Мы имеем в виду следующие две строфы из лютого мандельштамовского стихотворения "Квартира":

А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать,
А я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть.

Наглей комсомольской ячейки
И вузовской песни бойчей,
Присевших на школьной скамейке
Учить щебетать палачей.
[225] [91],

а также восемь мандельштамовских строк, которые, по-видимому, правомерно считать поэтическим отводком от процитированных строф "Квартиры":

У нашей святой молодежи
Хорошие песни в крови:
На баюшки-баю похожи
И баю борьбу объяви.

И я за собой примечаю
И что-то такое пою:
Колхозного бая качаю,
Кулацкого пая пою.

Больше писать о комсомольцах и для комсомольцев (в переводе на язык тогдашнего Мандельштама - усерднее играть "на гребенке") советских писателей призвала статья "Идти в ногу с ростом нашей молодежи. Накануне 15-летия ВЛКСМ", помещенная на первой странице "Литературной газеты" 11 октября 1933 года. Встык с ней газета напечатала обзор Н. Оружейникова "Герои жизни и литературы", где были перечислены и кратко оценены некоторые произведения начала 1930-х годов, в которых действовали комсомольцы и комсомолки: "Вот и в рассказе Я. Шведова секретарь комсомольской ячейки попал под влияние своего соседа по станку с кулацким душком" и так далее, и тому подобное… Может быть, стоит провести параллели между "комсомольскими" строками Мандельштама и ноябрьским правдинским очерком Сергея Третьякова "Дозорные урожая", в котором советская молодежь, колхоз, кулаки и патриотическая песня тоже объединены в рамках цельного текста. В очерке рассказывается о сельских ребятах, зорко берегущих собранный урожай от посягательства крестьян-кулаков: "Вот Леня Селезнев. Он хотел проверить тачанку бригадира, не везут ли зерно. Конюх исхлестал его кнутом до крови, но пока не швырнул его наземь, держал Леня коня под уздцы <…> Трех задержали воров с зерном <…> Аня Сычова из колхоза "Магнитогорск" заверяет: - Вора еще не поймали, но следим и непременно поймаем" [92]. В финале очерка изображено как "Леня Селезнев читал с трибуны рапорт и песню <…>

Мы что день, то крепче стали,
Враг что день, то глубже вниз.
Нас ведет товарищ Сталин
По дороге в коммунизм" [93].

Важно отметить, что в ноябрьской советской прессе 1933 года не удается найти конкретного веского повода к написанию самоубийственного мандельштамовского стихотворения "Мы живем, под собою не чуя страны…", направленного лично против Сталина [94]. Не означает ли это, что такого решающего повода просто не было, а был месяцами копившийся гнев, чью поэтическую вспышку в ноябре 1933 года мог спровоцировать любой пустяк? Возможно, подобным пустяковым поводом стало уже цитировавшееся нами заглавие доклада Кагановича на пленуме ВЛКСМ - "Ленин и Сталин с исключительной заботливостью выпестовали комсомол" - сравним у Мандельштама в стихотворении: "А где хватит на полразговорца, // Там припомнят кремлевского горца" [226]. Возможно, поводом послужила напечатанная во всех праздничных ноябрьских газетах фотография Сталина в окружении Молотова, Кагановича, Орджоникидзе, Калинина, Радзутака, Куйбышева, Микояна и Енукидзе на трибуне мавзолея во время демонстрации [95] - сравним у Мандельштама в стихотворении: "А вокруг него сброд тонкошеих вождей" [226]. Возможно, но менее вероятно, поскольку это прямо не отразилось в стихотворении "Мы живем, под собою не чуя страны…", таким поводом стала напечатанная на третьей странице "Литературной газеты" 23 ноября 1933 года большая подборка материалов "Писатели работают над книгой о Беломоро-Балтийском водном пути". Эта подборка включала в себя статью профессора института советского строительства и права С.Я. Булатова "Чего мы ждем от книги о Беломорском канале", где содержалось, такое, например рассуждение: "Лагеря ОГПУ и концентрационные лагеря фашистской Германии - вот два пункта, отражающие, как капли воды, всю противоположность двух систем - системы гниющего капитализма и системы строящегося социализма".

В том же ноябре 1933-го года Мандельштам начал работу над циклом "Восьмистишия", в котором он едва ли не сознательно уклонился от использования сырого жизненного, а, следовательно, и газетного материала. Новое приобщение поэта к советской прессе произошло лишь спустя полтора года, в апреле 1935-го.

Воронежские стихотворения Мандельштама 1935 года создавались в тот период жизни поэта, когда, как минимум, по двум причинам он с обостренным вниманием должен был вчитываться в советские газеты. Во-первых, пресса и радио оказались пусть не единственными, но зато уж точно главными источниками информации Мандельштама о событиях, творившихся в "большом мире", прежде всего, в Москве и в Ленинграде [96]. Об этом с опорой на радиовпечатления очень выразительно рассказано в следующем мандельштамовском восьмистишии (апрель 1935 года):

Наушнички, наушники мои!
Попомню я воронежские ночки:
Недопитого голосa Аи
И в полночь с Красной площади гудочки...

Ну как метро?.. Молчи, в себе таи…
Не спрашивай, как набухают почки…
И вы, часов кремлевские бои, -
Язык пространства, сжатого до точки...

Во-вторых, в промежуток с апреля по июль, в который и были написаны все мандельштамовские стихи 1935 года, поэта с особой силой переполняла "благодарность за жизнь" [98] не отнятую советским государством из-за написания крамольного стихотворения о Сталине "Мы живем, под собою не чуя страны…". "Никаких лишений нет и в помине <…>, - в конце июля 1935 года сообщал Мандельштам отцу из Воронежа. - Впервые за много лет я не чувствую себя отщепенцем, живу социально [курсив Мандельштама. - О.Л.], и мне по-настоящему хорошо <…> Хочу массу вещей видеть и теоретически работать, учиться… Совсем как и ты… Мы с тобой молодые. Нам бы в Вуз поступить…" (IV: 160) [99].

Соответственно, в это время создаются те самые мандельштамовские вещи, которые М.Л. Гаспаров определяет как "стихи о приятии действительности" [100], а воронежский друг Мандельштама С.Б. Рудаков в письме к жене от 24 мая 1935 года как "открыт<ые> политически<е> стих<и>" [101]. Понятно, что материал для таких стихов Мандельштам, мысливший как никогда масштабно, должен был черпать, в первую очередь, именно из газетных и радио источников.

При этом мы отнюдь не считаем газетные заметки и радиопередачи единственными объясняющими источниками для воронежских вещей Мандельштама. Почерпнутая из них информация сложно переплелась в стихах поэта с литературными и иными подтекстами.

Разумеется, далеко не все мандельштамовские стихотворения начальной воронежской поры откликались на газетный материал. Многие из них, такие как "Я живу на важных огородах…" (апрель 1935), "Пусти меня, отдай меня, Воронеж…" (апрель 1935), "Я должен жить, хотя я дважды умер…" (апрель 1935), "Чернозем" (апрель 1935) "Это какая улица?.." (апрель 1935) [102], "Как на Каме-реке глазу тёмно, когда…" (апрель - май 1935), "Я смотрел, отдаляясь, на хвойный восток…" (апрель - май 1935), "Лишив меня морей, разбега и разлета…" (май 1935) были порождены визуальными впечатлениями Мандельштама от поразивших его пейзажей Черноземья и водного пути в Чердынь, а также осмыслением обстоятельств своей ссылки. Стимулом к написанию стихотворения "За Паганини длиннопалым…" (5 апреля - 18 июня 1935) послужил воронежский концерт скрипачки Галины Бариновой, а стихотворений "Возможна ли женщине мертвой хвала…" (3 июня 1935) и "На мертвых ресницах Исаакий замерз…" (3 июня 1935) - известие о смерти Ольги Ваксель, в которую Мандельштам был когда-то кратко, но сильно влюблен. Поводом для создания стихотворения "Исполню дымчатый обряд…" (июль 1935) стали коктебельские воспоминания автора "Разговора о Данте". Кроме того, для некоторых "открытых политических стихотворений" поэта, таких как "Мир начинался страшен и велик…" (апрель 1935) и "Мир дoлжно в черном теле брать…" (май 1935), явно напрашивающихся газетных ключей нам подыскать не удалось.

Из мандельштамовских стихотворений 1935 года, проясняемых с помощью привлечения материалов из прессы, сперва поговорим о тех, в которых "газетного" комментария требуют отдельные строки и строфы.

Как известно, в стихотворениях "От сырой простыни говорящая…" (<апрель> - июнь 1935) [103] и "День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток…" (апрель - 1 июня 1935) отразились впечатления Мандельштама от несколько запоздалого просмотра фильма братьев Васильевых "Чапаев" 1934 года [104]. Этот фильм занял такое большое место в мыслях и в творчестве поэта, вероятно, и потому, что его на все лады расхваливали в столичной прессе в качестве эталона нового советского искусства.

Вот улов микроцитат из апрельских газет 1935 года. "У нас есть "Чапаев"" (А.М. Горький. "Литература и кино. Речь на совещании писателей, композиторов, художников и кинорежиссеров 10 апреля 1935 года") [105]. ""Чапаев" лента законного движения" (Виктор Шкловский. "О Чапаеве еще раз") [106]. "Представьте себе, что вышла энциклопедия, вместившая в себя все события и дела минувшего года, толстая книга "Весь год": раскроем ее на разделе буквы "Ч". Два прекрасных, несокрушимых и всенародных слова остановят наше внимание: "Челюскинцы" и "Чапаев"" (Лев Кассиль. "Год") [107].

Процитируем также фрагменты из правдинской статьи С. Динамова "О стиле советского искусства", где в зачине гневно осуждается "художник Филонов (имеющий, к сожалению, до сих пор последователей в Ленинграде)", который "создает издевательские картины, как, например, "Формула ленинградского пролетариата" и др<угие>, представляющие мозаику из частей тела, с которого снята кожа и каких-то мистических кристаллов" [108]. Затем этому "псевдоискусству" противопоставляется фильм братьев Васильевых: "Пафос гражданской войны горит в "Чапаеве". Он влит в сильный характер, множество героев стало одним образом, разнообразие эпохи зазвучало в нескольких голосах, и эпоха стала живой через человека, а человек стал живым через эпоху" [109].

Упоминание в очерке Кассиля о челюскинцах позволяет нам перейти к комментированию отдельных образов мандельштамовских "Стансов" (май 1935) [110] и начать со строки "Я слышу в Арктике машин советских стук" [244]. 13 апреля 1935 года в стране широко отмечалась "годовщина героического спасения челюскинцев нашими летчиками и одновременно пятнадцатилетняя годовщина всесоюзного арктического института" [111], о чем "Известия" напомнили в специальной передовице, помещенной в номере от 12 апреля. Через два дня газета опубликовала еще одну редакционную передовую статью, посвященную героям Арктики - "Воспитательное значение челюскинской эпопеи" [112]. Тема освоения Арктики вообще не сходила со страниц советских газет того времени. Из многочисленных материалов, напечатанных о Севере в мае 1935 года, стоит особо выделить три правдинских очерка Бориса Горбатова - "Арктика слушала первомайский парад в Москве" [113], "Будни Арктики" [114] и "Газета Арктики" [115].

С помощью привлечения газетного материала могут быть прокомментированы и две из трех соседних с только что разобранной, стрoки "Стансов":

Я помню всё: немецких братьев шеи
И что лиловым гребнем Лорелеи
Садовник и палач наполнил свой досуг.

Тема казней в фашистской Германии относится к числу весьма частотных для советской майской прессы 1935 года. Сошлемся на редакционную статью воронежской "Коммуны" "Пытки политзаключенных в Германии" [116], на заметку из этой же газеты "Погромных дел мастера", рассказывающую о гонениях на евреев в нацистском Берлине [117], а также на известинский фельетон Д. Бухарцева "Маразм прессы третьей империи" [118].

Образ садовника-палача в мандельштамовском стихотворении, возможно, был навеян прочтением большой известинской статьи Ильи Эренбурга "Добрые взаимоотношения". В начале этой статьи саркастически пересказывается заметка из некой профашистской швейцарской газеты, дающая рецепты, как правильно сохранять садовые цветы: "Стр<аница> 7 называется "Немецкая женщина в Швейцарии" <…> Лирическое отступление: "Ответы нашим читательницам". Г-же Л. Б. в Цюрихе: "Левкои, которые вы получили в подарок, положите на ночь в ванну, опустив предварительно в воду таблетку аспирина"" [119]. Ближе к финалу левкои упоминаются вновь в соседстве со зловещим описанием тайного вывоза из Швейцарии в фашистский Берлин коммуниста Якоба: "Я видел и пограничный шлагбаум: когда Якоба везли в Германию, шлагбаум был поднят. Это никак не связано ни с левкоями, ни с кулинарными добродетелями немецкой женщины. Это - настоящее дело" [120].

Из другого майского фельетона Эренбурга, также напечатанного в "Известиях", в мандельштамовское стихотворение, возможно, перекочевало название величайшего памятника древнерусской литературы. Сравним в "Стансах":

И не ограблен я, и не надломлен,
Но только что всего переогромлен...
Как "Слово о полку", струна моя туга… [121]

и у Эренбурга, в статье "Наша Родина" (как и у Мандельштама, в близком и важном соседстве с "немецкими" мотивами): "Мы не дети и не кафры. Наша страна дала многое миру и в те жестокие времена, которые мы теперь с радостью зовем историей. Историки литературы в том же Франкфурте хорошо знают и "Песню о полке Игореве" и "Носящий барсову шкуру"" [122].

Теперь приведем несколько газетных параллелей к зачину пятой строфы "Стансов":

И ты, Москва, сестра моя, легка,
Когда встречаешь в самолете брата
До первого трамвайного звонка…

Тема радостной встречи столицы со славными советскими летчиками неоднократно возникает в газетной периодике мая 1935 года [123], например, в отчете "Правды" о первомайском военном параде на Красной площади: слышен "рокот пропеллеров приближающихся воздушных эскадрилий. Это был апогей первомайского парада <…> в небе плыли гигантские воздушные корабли, предводительствуемые исполином - "Максимом Горьким" <…> Прошли уже бомбовозы, рой разведчиков. И тогда над нашими головами понеслись невиданные по красоте и изяществу линий новые двухмоторные самолеты. Скорость огромная. Но ее побила скорость истребителей. Они были чудесны в своей легкости" [124]. На соседней странице "Правда" поместила информационную редакционную заметку "Товарищи Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Орджоникидзе, Чубарь на центральном аэродроме" [125]. А в номере "Правды" от 6 мая 1935 года, в репортаже Б. Галина сообщались трогательные подробности о встрече руководителей страны с советскими летчиками на центральном московском аэродроме [126].

Газетные заметки помогают откомментировать финальные строки в примыкающем к "Стансам" мандельштамовском стихотворении "Да, я лежу в земле, губами шевеля…" (май 1935) [127]:

На Красной площади земля всего круглей,
И скат ее нечаянно-раздольный,

Откидываясь вниз - до рисовых полей,
Покуда на земле последний жив невольник.

Тема революции и гражданской войны в Китае многократно возникает в советской майской прессе 1935 года. Приведем здесь только одну цитату - из первомайского правдинского отчета, изображающего как раз демонстрацию на Красной площади: "С улиц и площадей Советского Союза несется сегодня привет Эрнсту Тельману, Матиасу Ракоши, тысячам и десяткам тысяч фашистских тюрем, бесстрашным солдатам германской компартии, мужественным бойцам китайских Советов и их легендарным командирам - Чжу Де и Мао Цзе-Дуну" [128]. Образ "рисовых полей" как метонимия Китая появляется в рецензии Ру-Сина на книгу Агнессы Смэдли "Рассказы о китайской красной армии". Эта рецензия была опубликована в "Литературной газете" от 10 мая 1935 года: "Вокруг деревень, посреди рисовых и опиумных полей возвышаются невысокие, круглые холмики, под ними покоятся мертвые" [129].

Разговор о заметках из советской прессы, существенно меняющих читательское представление о произведениях Мандельштама, начнем с самого неочевидного примера и перечислим гипотетические газетные подтексты к мандельштамовскому стихотворению "Бежит волна - волной волне хребет ломая…" (27 июня 1935):

Бежит волна - волной волне хребет ломая,
Кидаясь на луну в невольничьей тоске,
И янычарская пучина молодая,
Неусыпленная столица волновая,
Кривеет, мечется и роет ров в песке.
А через воздух сумрачно-хлопчатый
Неначатой стены мерещатся зубцы,
А с пенных лестниц падают солдаты
Султанов мнительных - разбрызганы, разъяты -
И яд разносят хладные скопцы.

Общее нагнетание смертоносных мотивов в этом стихотворении, вероятно, было отчасти спровоцировано внетекстовыми обстоятельствами: как раз 27 июня 1935 года над Воронежем пронесся страшный ураган, лишивший жизни нескольких человек, причем "<о>собенной силы", согласно информации газеты "Коммуна", "достиг ураган на реке" [131].

А выстроить восточные декорации в стихотворении "Бежит волна - волной волне хребет ломая…" Мандельштама могло спровоцировать прочтение следующего фрагмента из статьи В. Ивинга "Бахчисарайский фонтан", помещенной в "Известиях" от 22 июня 1935 года в составе подборки "Успех ленинградского балета" (о московских гастролях Кировского театра): "<М.> Дудко <в партии Гирея> дает великолепную остро отточенную рыцарственную фигуру хана, представляя его блистательным воителем старого феодального Востока во вкусе вальтер-скоттовского султана Саладина. За острым сарацынским профилем Гирея словно мерещится глубокий золотой фон сказок 1.001 ночи, душистые от полыни пески пустынь и зубцы крепостных стен Акры" [132] (сравним у Мандельштама: "Неначатой стены мерещатся зубцы").

К этому можно прибавить, что 27 июня 1935 года, то есть в тот день, которым датируется стихотворение Мандельштама, в "Известиях" был напечатан отрывок из речи Г. Лахути на международном конгрессе защиты искусств в Париже, где возникает образ опасной для жизни восточной водной стихии: "В Таджикистане многие века бурлила и пенилась "дикая река" Вахш. Как кровожадный дракон, она поглощала сотни тонн грузов и сотни человеческих жизней при переправе через ее бешеные воды" [133].

Теперь обратимся к мандельштамовскому стихотворению, которое исследователями датируется апрелем - маем 1935 года, причем возле мая ставится знак вопроса. Как мы сейчас попробуем показать, этот знак следует убрать:

Ты должен мной повелевать,
А я обязан быть послушным.
На честь, на имя наплевать -
Я рос больным и стал тщедушным.

Так пробуй выдуманный метод
Напропалую, напрямик:
Я - беспартийный большевик,
Как все друзья, как недруг этот.

Два авторитетных исследователя в одном издании предлагают взаимоисключающие трактовки этого восьмистишия. Сначала М.Л. Гаспаров в предисловии к "Полному собранию стихотворений" Мандельштама пишет, что строки "Ты должен мной повелевать, А я обязан быть послушным" "получают разработку" в просоветских "Стансах" [134]. Затем А.Г. Мец в комментарии к тому же стихотворению замечает, что "<п>о жанру" оно "близко эпиграмме" на Сталина [135].

Относительную ясность в этот заочный не акцентированный спор, как кажется, вносит соотнесение двух финальных строк мандельштамовского стихотворения с тостом И.В. Сталина, прозвучавшим на встрече участников первомайского парада с членами ЦК и правительством Советского Союза в зале Большого Дворца в Кремле 2 мая 1935 года. Сталинский тост цитирует в своем известинском отчете Николай Бухарин, а Мандельштам в разбираемом стихотворении к этому тосту отсылает читателя. На встрече в Кремле вождь народов поднял бокал

<з>а всех большевиков: партийных и непартийных. Да. И непартийных. Партийных меньшинство. Непартийных большинство. Но разве среди непартийных нет настоящих большевиков? Большевик, это - тот, кто предан до конца делу пролетарской революции. Таких много среди непартийных. Они или не успели вступить в ряды партии. Или они так высоко ценят партию, видят в ней такую святыню, что хотят подготовиться еще и еще к вступлению в партийные ряды. Часто такие люди, такие товарищи, такие бойцы стоят даже выше многих и многих членов партии. Они верны ей до гроба [136].

Назвавшись "беспартийным большевиком", Мандельштам, не просто приложил к себе характеристику, которую дал "непартийным большевикам" Сталин: в первой строфе своего стихотворения поэт адресовался к рабочему классу; цитата из сталинского тоста во второй строфе превращает весь текст в обращение персонально к вождю. Почти не рискуя ошибиться, можно предположить, что стихотворение "Ты должен мной повелевать…" относится к тем мандельштамовским вещам, о которых он запрашивал Надежду Яковлевну 26 декабря 1935 года: "…постарайся узнать, как отвечает Союз, т. е. Ц. К. партии, на мои стихи" (IV: 163). "Разрыва с партией большевиков у меня быть не может при любом ответе, при молчании даже, даже при ухудшении ситуации. Никакой обиды. Никакого брюзжания. Партия не нянька и не доктор", - писал поэт жене 3 января 1936 года (IV: 170).

Тем не менее, отражающий особенности мироощущения поэта невнятный перевод на язык поэзии внятного языка советской газеты превращает стихотворение "Ты должен мной повелевать…" и многие другие стихотворения позднего Мандельштама в не вполне однозначные, полные темнот и идеологических оттенков. Как читатель должен понимать такие, например, строки: "На честь, на имя наплевать", "Так пробуй выдуманный метод"… И о каком "недруге" идет речь в предпоследней строке стихотворения?

Использование газетного материала позволяет уловить важные смысловые обертоны еще одного мандельштамовского стихотворения, написанного в мае 1935 года и пародийно, почти по-зощенковски, воспроизводящего язык советских радиопередач и передовиц (в начале второй строфы):

Тянули жилы, жили-были,
Не жили, не были нигде.
Бетховен и Воронеж - или
Один или другой - злодей.

На базе мелких отношений
Производили глухоту
Семидесяти стульев тени
На первомайском холоду.

В театре публики лежало
Не больше трех карандашей,
И дирижер, стараясь мало,
Казался чертом средь людей.

Комментируя это стихотворение, А.Г. Мец отмечает, что его "<с>южет связан, возможно, с концертом в "летнем" театре в Первомайском саду в Воронеже" [137]. Действительно, в воронежской "Коммуне" от 28 апреля 1935 года находим следующий анонс: "Первомайский театр. 30 апреля днем, 1 и 2 мая вечером. Концерты симфонич<еского> оркестра Обларадиокомитета под управлением дирижера А.В. Дементьева. В концертах принимают участие: 30 апреля - артист Облрадиокомитета Н.И. Колесник (тенор) и А.И. Цирюльникова (меццо сопрано). 1 мая - солист ГАБТа СССР Садомов (бас) [138]. 2 мая - скрипач Мирон Полянин (Ленингр<ад>) и солист ГАБТа СССР Садомов (бас). Начало - днем в 11 час<ов>, вечер - в 21 час" [139].

Однако у неудачного, судя по мандельштамовскому описанию, провинциального концерта имелся мощный столичный фон, который превращал недостаточное рвение воронежского дирижера Дементьева в уже совсем недопустимое и почти преступное. В "Известиях" как раз от 1 мая 1935 года была напечатана большая статья видного музыковеда И.И. Соллертинского "Бетховен и советская культура", в которой творчество великого композитора определялось как ценнейшее достояние победившего рабочего класса, требующее к себе бережного и трепетного отношения:

Единственным законным наследником величайших культурных ценностей прошлого столетия становится пролетариат. Он сумел отвоевать Бетховена у капиталистического мира, он сумел насытить свои массовые празднества, дни побед великой социалистической стройки ликующими звуками бетховенской музыки. Он сумеет и воспитать композиторов, которые, творчески овладевая лучшими принципами героического искусства Бетховена, создадут своих симфонических Чапаевых [140].

Важную деталь, подтверждающую этот тезис Соллертинского, Мандельштам мог найти в первомайском отчете "Правды" за 1935 год: "Без конца и без края льется человеческая река. Как чудесно поют нынче над ней трубы. Оркестры завода им. Сталина, завода им. Кирова, Станкостроя, красной "Трехгорки" пришли сегодня с Бетховеном и Вагнером, с Прокофьевым и Верди" [141].

Остается добавить, что главный дирижер воронежского симфонического оркестра Александр Васильевич Дементьев считался специалистом по Бетховену и в сезоне 1935 года трижды исполнял со своим оркестром 9-ю симфонию композитора.

Бетховена, создавшего непревзойденные образцы драматической музыки, отличающейся необыкновенным богатством и в то же время простотой своих мелодий, Бетховена, воспевшего человеческий разум и героизм, любят народные массы, - со слов Дементьева записал корреспондент "Коммуны" в номере от 20 декабря 1936 года. - Цикл из его произведений, осуществленный на протяжении прошлого сезона, пользовался большим успехом у наших слушателей, и сейчас каждое из его творений неизменно встречает теплый прием [142].

Стихотворение Мандельштама "Еще мы жизнь полны в высшей мере…" было завершено 24 мая 1935 года:

Еще мы жизнью полны в высшей мере,
Еще гуляют в городах Союза
Из мотыльковых, лапчатых материй
Китайчатые платьица и блузы.

Еще машинка номер первый едко
Каштановые собирает взятки,
И падают на чистую салфетку
Разумные густеющие прядки.

Еще стрижей довольно и касаток,
Еще комета нас не очумила,
И пишут звездоносно и хвостато
Толковые, лиловые чернила.

А.Г. Мец следующим образом откомментировал мандельштамовский текст: "Поводом к ст<ихотворе>нию послужило постановление ЦИК и СНК СССР о привлечении несовершеннолетних, начиная с 12-летнего возраста, к уголовному суду с применением всех мер уголовного наказания, принятое 7 апр<еля> 1935 г. На это и дан намек в словах "высшей мере"" [143].

Это, безусловно, верно, но важно еще отметить, что страшный мандельштамовский намек вживлен в праздничные декорации. День 24 мая 1935 года, хотя и пришелся на пятницу, был объявлен всесоюзным выходным по случаю десятилетия "Комсомольской правды". Выходной ознаменовался массовыми гуляниями, упомянутыми в стихотворении Мандельштама. Процитируем информацию из рубрики "Сегодня, в выходной день" из столичной "Правды" от 24 мая 1935 года: "В парке культуры и отдыха им. Горького - большое гулянье, посвященное 10-летию газеты "Комсомольская правда"" [144] и анонс из рубрики "Завтра - выходной день" из воронежской "Коммуны" от 23 мая 1935 года: "Куда пойти? Сад пионеров и октябрят открыт с 10 час<ов>. Работают читальня, песнетека, игротека и физкультурные площадки. Вечером - большое гулянье. Играет оркестр духовой музыки" [145].

Праздничный контекст, в который мы поставили стихотворение "Еще мы жизнью полны в высшей мере…" позволяет предложить злободневное каламбурное объяснение для двух его последних строк ("И пишут звездоносно и хвостато // Толковые, лиловые чернила"): в "Правде" от 24 мая 1935 года сообщается, что постановлением Центрального исполнительного комитета Союза ССР от 23 мая "<з>а выдающиеся заслуги в деле улучшения газеты "Комсомольская правда"" ее главный редактор В.М. Бубекин награжден орденом Красной Звезды [146].

Нам остается сопроводить кратким газетным комментарием мандельштамовское четверостишие, датируемое июнем 1935 года:

Римских ночей полновесные слитки,
Юношу Гете манившее лоно -
Пусть я в ответе, но не в убытке:
Есть многодонная жизнь вне закона.

Н.Я. Мандельштам отмечает, что процитированное стихотворение связано с радиокомпозицией "Молодость Гете", над которой поэт в это время работал [147]. М.Л. Гаспаров это наблюдение развивает и конкретизирует: "В мае - июне 1935 г. О<сип> М<андельштам> работает над "Молодостью Гёте", кончая ее размышлениями о дружбе Гёте с женщинами, о встрече с Миньоной (будущей героиней "Вильгельма Майстера" на пути в Италию) и, наконец, итальянским путешествием с любовными элегиями и эпиграммами. Отсюда - сентенциозное "Римских ночей полновесные слитки…"" [148].

На наш взгляд, в двух финальных строках четверостишия Мандельштама трактуется не только любовная тема, но и тема поэта, насильственно выкинутого из советской литературы и, тем не менее, продолжающего существовать в ней тайно и "многодонно".

Неслучайно в стихотворении возникает и топографическое указание на две страны, попавшие в 1935 году под власть нацистской идеологии: на мандельштамовские впечатления от чтения Гете, по-видимому, наслоились его ощущения от знакомства с речью Николая Тихонова на Международном конгрессе защиты культуры в Париже.

Текст этой речи был напечатан в "Литературной газете" от 30 июня 1935 года. Сначала Тихонов декларативно заявил, что "<с>оветская поэзия прежде всего принесла в мир новую силу, новые голоса, новые жанры, новые слова" [149]. Потом Тихонов перечислил и кратко охарактеризовал творчество четырех самых видных на его взгляд советских поэтов:

Маяковский! Вот мастер советской оды, сатиры, буффонадного и комедийного стихового театра… Багрицкий! Вот стих пламенный и простой… Сложный мир психологических пространств представляет нам Борис Пастернак. Какое кипение стиха, стремительное и напряженное, какое искусство непрерывного дыхания [150], какая поэтическая и глубоко искренняя попытка увидеть, совместить в мире сразу множество пересекающихся поэтических движений… Если мы хотим контраста, возьмем стихи Демьяна Бедного… [151].

Затем Тихонов неодобрительно высказался о поэтах Запада, в первую очередь, о поэтах фашистских Италии и Германии. Заметим, что, как и у Мандельштама в разбираемом четверостишии, метонимическими символами этих двух стран послужили в речи Тихонова Рим и Гете:

Маринетти - поэт "гастрономической архитектуры" - превозносит в стихах искусство есть так, чтобы от удивительных блюд, ценных и причудливых, к итальянцам вернулся дух древнего Рима <…> Увы, увы! Никакой Гете не возвышается над серой пеленой казарменного тумана, окутавшего Германию <…> Нет, Гете не возвышается над Германией [152].

О Мандельштаме Тихонов в своей речи, конечно, не вспомнил. Между тем, старший поэт как раз летом 1935 года был озабочен составлением собственного перечня советских стихотворцев "не на вчера, не на сегодня, а навсегда" [153]. Вот мандельштамовский вариант списка, так же, как и тихоновский, состоящий из четырех имен: "Сказал фразу: "В России пишут четверо: я, Пастернак, Ахматова и П. Васильев"" (из письма С.Б. Рудакова к жене от 6 августа 1935 года) [154]. "Пусть меня замалчивают, но я все равно существую в составе советской поэзии", - приблизительно так можно перевести стихотворную мандельштамовскую реплику с поэтического языка на общеупотребительный.

В уже цитировавшемся нами письме Сергея Рудакова к жене от 24 мая 1935 года приводится следующая его развернутая реплика, обращенная к поэту: "…кончен цикл открытых политических стихов. Теперь вы - вольноотпущенник, и не должны, а вольны. Последние вещи живут отдельно, а это сейчас самое главное" [155]. Далее, может быть, не без хвастовства, описана реакция Мандельштама на рудаковские слова: "Он счастлив, поняв это" [156].

Действительно, почти все вещи Мандельштама, создававшиеся в декабре 1936 года, то есть в начале его второго воронежского периода, в отличие от большинства мандельштамовских стихотворений 1935 года, "живут отдельно" от политической злободневности, вне газетного контекста (при этом если судить хотя бы по письму Мандельштама к Николаю Тихонову от 31 декабря 1936 года, поэт отнюдь не утратил интереса к текущим политическим событиям: "Вам, делегату VIII-го съезда (я слышал по радио Ваше прекрасное мужественное приветствие съезду), я сообщаю…" и так далее (IV: 174)).

Конечно, мы можем предположить, что, например, в финальных строках одного из вариантов стихотворения Мандельштама "Ночь. Дорога. Сон первичный…", находившегося в работе с 23 по 27 декабря 1936 года, отразились газетные сообщения о смерти Николая Островского [157], в чьем романе "Как закалялась сталь", как и в мандельштамовском стихотворении, описана:

В гуще воздуха степного
Перекличка поездов
Да украинская мова
Их растянутых гудков.

А ритмический рисунок и образность этого и еще целого ряда стихотворений декабря 1936 года, возможно, были подсказаны Мандельштаму тем отрывком из поэмы Аделины Адалис "Киров", который был напечатан на первой странице "Литературной газеты" 30 апреля 1935 года [159].

Сравним:

Напишу я, братья, книгу
Про колхозную зарю, -
Ленинградскому обкому
В красной папке подарю!

Трудодень страны знакомой
Я запомнил навсегда:
Воробьевского райкома
Не забуду никогда!

(Обратим особое внимание на использование в стихотворении Мандельштама "газетного" слова "трудодень").

Однако газетные подтексты и газетный фон оказываются для процитированного и других стихотворений Мандельштама декабря 1936 года периферийными, то есть лишенными решающей объяснительной силы.

Это справедливо уже в отношении, датированного 6 - 9 декабря 1936 года, начального мандельштамовского стихотворения его второго воронежского периода [160]:

Из-за домов, из-за лесов,
Длинней товарных поездов -
Гуди за власть ночных трудов,
Садко заводов и садов.

Гуди, старик, дыши сладкo,
Как новгородский гость Садко
Под синим морем глубоко, -
Гуди протяжно в глубь веков,
Гудок советских городов.

Газетный фон у приведенного мандельштамовского стихотворения такой: 5 декабря 1936 года на том самом чрезвычайном VIII съезде Советов, о котором Мандельштам упоминал в письме к Н. Тихонову, был утвержден текст новой Конституции Советского Союза. 6 декабря вся страна с воодушевлением отмечала это событие, о чем красноречиво свидетельствуют заголовки газетных подборок: "Великий день народного ликования" [162], "Всенародное ликование" [163], "Великий день. 90 000 трудящихся на улицах Воронежа" [164] и многие другие.

Первостепенно важная роль в ритуале принятия и празднования сталинской Конституции была отведена звуковой составляющей, что подметил, в частности, Всеволод Вишневский в своем экспрессивном правдинском репортаже "Чудесное расположение духа": "Из тумана, сквозь туман - со всех сторон шли звуковые и возбуждающие нервные волны и токи" [165]. В этой звуковой составляющей были отчетливо различимы и заводские гудки - символ пролетарского приветствия новой Конституции. Приведем здесь только два примера, выбранные почти наудачу из воронежской "Коммуны": "Заводской гудок. Рабочие, стахановцы, инженеры и техники 2-го механического цеха воронежского завода им. Сталина спешат на митинг, посвященный докладу товарища Сталина" о проекте новой Конституции [166]; "Гудок возвестил об окончании работы. Ворота цехов Острожского завода им. Тельмана распахнулись, и сотни людей - рабочие, работницы, инженеры, техники, конторщицы, пробираясь между пахнущих свежей краской вагонов, вереницей потянулись к клубу, потоком влились в его просторный и нарядный зал" [167].

В намеченный ряд без натяжки встраивается финал мандельштамовского стихотворения ("Гуди протяжно в глубь веков, // Гудок советских городов") [168], а также синонимичная пара ("заводов и садов") из его четвертой строки: отработавшие "за власть ночных трудов" стахановцы, в садах, парках и в заводских цехах радостно отмечают всенародный праздник [169].

10 декабря 1936 года, на исходе конституционных торжеств, московский Большой театр показал оперу Н.А. Римского-Корсакова "Садко" [170]. Но еще на неделю раньше лезгинский поэт Сулейман Стальский опубликовал в "Правде" свое воображаемое выступление на съезде, принимавшем Конституцию. Это была стихотворная здравица Сталину, одна из причудливых строф которой, как кажется, могла спровоцировать Мандельштама вспомнить о Садко в стихотворении "Из-за домов, из-за лесов…":

Ты из пучин морских достал
Народной мудрости коралл,
И тот коралл нам в руки дал,
Как знак побед в борьбе великой [171].

Подсвеченное всеми этими газетными подтекстами, стихотворение Мандельштама может быть прочитано как звуковой привет новой Конституции из глубины былинной, оперной русской древности.

Тем не менее, нужно признать, что злободневная газетная тема в стихотворении "Из-за домов, из-за лесов…" затушевана. Не знай мы о том, что Мандельштам работал над ним 6 - 9 декабря 1936 года, приурочить стихотворение ко дню принятия сталинской Конституции было бы весьма затруднительно. Еще труднее с помощью отсылок к газетному материалу прояснить остальные мандельштамовские стихотворения декабря 1936 года - января 1937 года.

Интенсивное возвращение "газетной" образности в стихи Мандельштама пришлось на вторую половину января - первые числа февраля 1937 года. И связано это было с работой поэта над большим стихотворением о Сталине "Когда б я уголь взял для высшей похвалы…", в домашнем обиходе получившем заглавие "Ода".

Здесь о принятии Конституции, которое, по-видимому, послужило основным актуальным поводом к написанию всего стихотворения [172], отчетливо говорится уже в 7-ой - 8-ой строках:

Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,
Ста сорока народов чтя обычай.

М.Л. Гаспаров, комментируя эти строки, отметил, что "политический термин "ось Берлин - Рим"" прочно вошел в газетный лексикон, начиная с 1936 года [173]. Частное дополнение: заглавие "Ось мира" носила статья Анатолия Канторовича, напечатанная в "Известиях" 26 февраля 1937 года [174].

Не менее важно обратить внимание на то обстоятельство, что тема "<с>та сорока народов" Советского Союза, совокупно принимающих сталинскую Конституцию - одна из ключевых для советской прессы этого времени. Так, "конституционный" праздничный номер "Правды" открывался передовицей "Живет и здравствует дружба народов СССР" [175], а далее следовала обширная подборка материалов, помещенная под шапкой: "Народы СССР единодушно одобряют сталинскую Конституцию" [176].

Наверное, не будет натяжкой предположить, что с темой братской дружбы между народами СССР, в очередной раз выдвинувшейся на первые полосы советских газет благодаря принятию союзной Конституции, не в последнюю очередь, связано подчеркивание грузинского происхождения Сталина в следующих строках "Оды":

И я хочу благодарить холмы,
Что эту кость и эту кисть развили:
Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.
Хочу назвать его - не Сталин, - Джугашвили!

Со сходными целями грузинское происхождение вождя обыгрывали многие поэты, обращавшиеся к сталинской теме в дни принятия Конституции, например, Николай Заболоцкий в "Горийской симфонии", напечатанной в "Известиях" [178], а также Георгий Леонидзе в стихотворении, прочитанном им в качестве речи на VIII съезде Советов по-русски и по-грузински:

Колыбель там твоя качалась,
Твой букварь лежал в доме том,
Там ты выкован крепче стали,
Чтобы Сталиным стать потом [179].

Возможно, не столько к известному стихотворению Н. Мицишвили о Сталине, переведенному Б. Пастернаком [180], сколько к воспевающему братство советских народов фрагменту речи В.П. Ставского на VIII Всесоюзном Съезде Советов, восходит образ Прометея из стихотворения "Когда б я уголь взял для высшей похвалы…": "Знать, Прометей раздул свой уголек, - // Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!" [359]. "С глубочайшим уважением трудящиеся нашего Союза относятся к истории каждого народа, к героям в народном эпосе, величавом и могучем, и в произведениях певцов народа, - утверждал Ставский. - Так становятся популярными и любимыми трудящимися нашей страны древнегреческий Прометей и кавказский Аморан…" [181].

С ключевым отрывком другой речи Ставского о Конституции соотносится еще один образ из стихотворения "Когда б я уголь взял для высшей похвалы…".

Ставский: "Съезд утвердил сталинскую Конституцию, которую можно сравнить с ослепительной вершиной, откуда видно все наше прошлое, вся борьба за социализм, откуда открываются новые горизонты для всего человечества" [182].

Мандельштам:

Глазами Сталина раздвинута гора
И вдаль прищурилась равнина.

Рис. 2 (Известия. 1936. 22 декабря).

Тут нужно заметить, что газетные репортажи, наряду с кинохроникой, портретами, фотографиями и плакатами использовались Мандельштамом при вкраплении в стихотворение "Когда б я уголь взял для высшей похвалы…" черт внешнего облика вождя. В частности, на сталинской "кисти" (ср. у Мандельштама: "Что эту кость и эту кисть развили") акцентировал читательское внимание, описывая речь отца народов о новой Конституции, Борис Агапов: "Иногда он делал короткое движение кистью руки, как бы говорил: "вот видите, товарищи, вот в чем дело"" [184]. Мандельштамовской строке "Лепное, сложное, крутое веко" [360] находится соответствие в газетной заметке Алексея Толстого о все том же выступлении вождя на съезде: "веки внимательных глаз приподняты" [185]. Отыскивается у Толстого и параллель к мандельштамовской строке "Я б поднял брови малый уголок" [359]: "Брови поднялись двумя изломами" [186].

Конечно, мы не собираемся доказывать, что подсобным материалом для мандельштамовской "Оды" послужили только те материалы советской печати, в которых рассказывалось о принятии новой Конституции: облик Сталина складывается в стихотворении Мандельштама из отобранных и особым образом обработанных штампов эпохи, в том числе, из чрезвычайно популярных в то время экфрасисов - словесных описаний портретов и плакатных изображений вождя. Сравним, например, самое начало мандельштамовского стихотворения:

Когда б я уголь взял для высшей похвалы -
Для радости рисунка непреложной,-
Я б воздух расчертил на хитрые углы
И осторожно и тревожно.

со следующим микрофрагментом очерка Валентина Катаева 1935 года о строительстве московского метро: "Сталин и Каганович шагали в ногу навстречу нам, над нами, из белого воздуха громадного плаката" [187]. Главным же иконографическим источником для мандельштамовских строк:

Он свесился с трибуны, как с горы, -
В бугры голов. Должник сильнее иска,
Могучие глаза решительно добры,
Густая бровь кому-то светит близко.

скорее всего, послужила не фотография Сталина "на трибуне (над съездом Советов, принимающим обнадеживающе-демократическую конституцию)" и не популярная картина А. Герасимова "Ленин на трибуне" (как полагал М.Л. Гаспаров) [188], а групповая фотография правдинского корреспондента Н. Кулешова "Товарищ Сталин пожимает руку членам делегации от жен инженерно-технических работников от легкой промышленности, приветствовавшей совещание от жен командиров Рабоче-крестьянской Красной армии". Эта фотография в конце декабря 1936 года обошла все советские газеты (см. Рис. 2) [189].

Можно, тем не менее, констатировать, что одна из настойчиво повторяющихся в стихотворении Мандельштама портретных деталей облика Сталина - его добрая улыбка - окончательно закрепилась в реестре канонических примет советского изображения отца народов именно после его речи на VIII съезде Советов. В этой речи, напомним, прозвучала знаменитая сталинская шутка о буржуазных критиках новой Конституции, немедленно и с умилением подхваченная советскими средствами массовой информации.

Приведем здесь лишь небольшую подборку цитат, показывающую, как отлажено реагировала советская пресса на малейшее изменение выражения сталинского лица, на самое крохотное оживление его речи: "Ну, и смеху же было в зале, когда товарищ Сталин давал этим "критикам" отповедь. Все смеялись. И товарищ Сталин смеялся" [190]. "В черных волосах седина, тень от усов прикрывает улыбающийся рот" [191]. "Медленно приближается громадный портрет. Кто не знает этого прекрасного лица? Оно приветливо улыбается знакомой мудрой и доброй улыбкой" [192]. Сравним у Мандельштама: "И мужество улыбкою связал" [360], а также: "Он улыбается улыбкою жнеца // Рукопожатий в разговоре" [361].

Это был новый и важный оттенок, с понятным ожиданием уловленный Мандельштамом: развернутое печатью после VIII съезда Советов тиражирование образа шутящего Сталина, улыбающегося Сталина, доброго Сталина внушало робкую надежду на скорое потепление нравов. "Взгляд у него такой милый, приятный - будто каждому хочет руку пожать", - рассказывала своим слушателям делегатка съезда М. Журавлева [193], и это ее впечатление знаменательно перекликается с процитированными чуть выше строками "Оды".

Неудивительно, что явный мотив тяжкой вины перед вождем сочетается в стихотворении Мандельштама с тайной надеждой на прощение (этот мотив неброско вводится с помощью словечка "еще"):

Пусть недостоин я еще иметь друзей,
Пусть не насыщен я и желчью и слезами…

Надеждами на смягчение курса власти по отношению к художнику были окрашены и речи писателей на VIII съезде Советов. Из выступления А. Толстого: "Ругать нас не плохо, но еще лучше надеяться на нас. Не выдадим!" [195]. Из речи В. Ставского: "Писателя у нас любят, и если ругают иной раз, то лишь потому, что желают, чтоб он работал лучше, писал хорошие книги" [196].

Сколь эфемерными были все оптимистические надежды, стало ясно очень скоро после принятия сталинской Конституции: 23 - 30 января 1937 года в Москве состоялся широко освещавшийся в печати процесс по делу так называемого "Параллельного антисоветского троцкистского центра". 30 января было оглашено решение суда. Тринадцать человек приговорили к расстрелу, троим - дали десять лет, одному - восемь. В этот же день "<б>олее 200 тысяч трудящихся Москвы собрались на митинг, чтобы приветствовать приговор Верховного суда и выразить свою преданность партии Ленина - Сталина" [197].

В первых рядах "приветствующих" оказались советские писатели. 26 января 1937 года "Литературная газета" поместила большую редакционную статью "Нет пощады изменникам". Еще четыре страницы газета в этот день отвела под призывы прозаиков и поэтов стереть с лица земли Ю.Л. Пятакова, К.Б. Радека, Л.П. Серебрякова и их соратников. Среди авторов, отметились И. Бабель, Д. Мирский, Ю. Олеша, А. Платонов, Н. Тихонов, А. Толстой, К. Федин, М. Шагинян, В. Шкловский. Из выступления Ю. Олеши: "Ничто не помешает нашему народу жить, побеждать, добиваться счастья! Все враги его будут уничтожены!" [198].

Сразу после вынесения приговора состоялось Общемосковское собрание писателей, на котором с лютыми речами выступили Вс. Иванов, В. Ставский, А. Фадеев, К. Федин… В Ленинграде на аналогичном собрании участников "Параллельного антисоветского троцкистского центра" клеймили М. Зощенко, В. Лидин, Ю. Тынянов…

По предположению М.Л. Гаспарова [199], именно на этот процесс Мандельштам откликнулся стихотворением, датируемым февралем 1937 года:

Если б меня наши враги взяли
И перестали со мной говорить люди,
Если б лишили меня всего в мире:
Права дышать и открывать двери,
И утверждать, что бытие будет
И что народ, как судия, судит,
Если б меня смели держать зверем,
Пищу мою на пол кидать стали б -
Я не смолчу, не заглушу боли,
Но начерчу то, что чертить волен,
И, раскачав колокол стен голый
И разбудив вражеской тьмы угол,
Я запрягу десять волов в голос
И поведу руку во тьме плугом -
И в глубине сторожевой ночи
Чернорабочей вспыхнут земли очи,
И, в легион братских очей сжатый,
Я упаду тяжестью всей жатвы,
Сжатостью всей рвущейся вдаль клятвы, -
И налетит пламенных лет стая,
Прошелестит спелой грозой Ленин,
И на земле, что избежит тленья,
Будет будить разум и жизнь Сталин.

Легко заметить, что многие строки этого стихотворения идеально вписываются в соответствующий газетный контекст. Сравним, хотя бы, мандельштамовский зачин ("Если б меня наши враги взяли") с заглавием редакционной передовицы, напечатанной на первой странице "Коммуны" 27 января 1937 года ("Наши заклятые враги"), а также строку Мандельштама "И разбудив вражеской тьмы угол" со следующими фрагментами из речей А. Платонова и В. Ставского: "…враг не сдастся, он будет заострять свое оружие против нас. Поэтому надо попытаться осветить точным светом искусства самую "середину тьмы", - тогда мы будем иметь еще один способ предвидения наиболее опасных врагов" (А. Платонов) [200]; "У нас с вами дочери и сыновья - какое будущее готовили им эти враги народа? Тьму кромешную, всю адскую тьму капиталистического строя - вот что готовили для наших детей" (В. Ставский) [201].

Однако Мандельштам и в данном случае, как обычно, выступил наособицу. Если авторы газетных заметок и отчетов о процессе по делу "Параллельного антисоветского троцкистского центра" исходили из реального положения вещей (мы судим врагов), автор стихотворения "Если б меня наши враги взяли…" вывернул ситуацию наизнанку (что было бы, если бы враги захватили меня). Взгляд на события с точки зрения унижаемого пленника позволил Мандельштаму избежать сервильного прославления a priori сильнейшей стороны, кровожадно добивавшей поверженного противника. Важно, вслед за М.Л. Гаспаровым, напомнить, что 27 февраля 1937 года был арестован единственный высокопоставленный партийный покровитель Мандельштама Н.И. Бухарин [202].

Активная публичная травля Бухарина и его ближайших соратников, начатая советской печатью на волне "пятаковского" процесса в конце января 1937 года, по-видимому, послужила одним из ситуативных поводов к написанию мандельштамовского стихотворения "Куда мне деться в этом январе…" [203]:

Куда мне деться в этом январе?
Открытый город сумасбродно цепок...
От замкнутых я, что ли, пьян дверей? -
И хочется мычать от всех замков и скрепок…

И переулков лающих чулки,
И улиц перекошенных чуланы -
И прячутся поспешно в уголки,
И выбегают из углов угланы...

И в яму, в бородавчатую темь
Скольжу к обледенелой водокачке
И, спотыкаясь, мертвый воздух ем,
И разлетаются грачи в горячке, -

А я за ними ахаю, крича
В какой-то мерзлый деревянный короб:
Читателя! советчика! врача!
На лестнице колючей разговора б!

М.Л. Гаспаров выявил важный подтекст этого стихотворения. "Слова "…выбегают из углов угланы", - писал он, - неминуемо напоминают имя давно устраненного Н.А. Угланова, который был партийным начальником Москвы, когда в 1928 г. Мандельштам через Бухарина спасал от расстрела приговоренных по делу Общества взаимного кредита" [204]. К сказанному обязательно нужно прибавить, что фамилии Бухарина, Рыкова и арестованного еще в августе 1936 года Угланова подряд перечислены в речи В. Ставского на Общемосковском собрании писателей. Эта, уже цитировавшаяся нами речь, была напечатана "Литературной газетой" 1 февраля 1937 года, в тот самый день, каким датировано мандельшатамовское стихотворение "Куда мне деться в этом январе…":

С чувством облегчения и радости переживаешь: нанесен еще удар, удар нанесен крепкий. Но надо помнить: враг - главный враг народа - он еще на свободе: это Троцкий, это правые - Бухарин, Рыков, Угланов, тоже злейшие заклятые враги народа, это те, которые еще не разоблачены, которые хотят пускать поезда под откос, чтобы вновь пылали во тьме ночей цистерны, озаряя ночное небо и снег, чтобы вновь крошились вагоны, чтобы вновь в глухих степях стонали раненые, изувеченные стахановцы и защитники-бойцы нашей великой родины. Об этом не надо забывать [205].

Понятно, что арест Бухарина (и уже только во вторую очередь - метонимически заместившего его в стихотворении "Куда мне деться в этом январе…" Угланова), окончательно лишал Мандельштама надежды на действенную помощь сверху и потому был для поэта равносилен соскальзыванию в воронежскую "бородавчатую темь", в смерть.

Тема внутренних врагов, готовых по дешевке продать Советский Союз внешним врагам, раздутая советской пропагандой во время процесса над участниками "Параллельного антисоветского троцкистского центра" превратила из актуальной в сверхактуальную тему обороны страны и с неизбежностью надвигающейся большой войны [206]. У Мандельштама эта тема впервые отчетливо прозвучала в отколовшемся от основного текста "Оды" стихотворении "Обороняет сон мою донскую сонь…" (3 - 11 февраля 1937):

Обороняет сон мою донскую сонь,
И разворачиваются черепах маневры -
Их быстроходная, взволнованная бронь,
И любопытные ковры людского говора...

И в бой меня ведут понятные слова -
За оборону жизни, оборону
Страны-земли, где смерть уснет, как днем сова...
Стекло Москвы горит меж ребрами гранеными.

Необоримые кремлевские слова -
В них оборона обороны;
И брони боевой - и бровь, и голова
Вместе с глазами полюбовно собраны.

И слушает земля - другие страны - бой,
Из хорового падающий короба:
- Рабу не быть рабом, рабе не быть рабой, -
И хор поет с часами рука об руку.

Непосредственным подтекстом второй - третьей строф этого стихотворения, возможно, послужило, произнесенное в декабре 1936 года "Заключительное слово Народного Комиссара Обороны маршала советского союза К.Е. Ворошилова на Всесоюзном совещании жен командного и начальствующего состава рабоче-крестьянской Красной армии" в Кремле:

Ваша оборонная работа, товарищи, дорогa, и мы ее высоко ценим потому, что вы облегчаете жизнь, деятельность, напряженную работу ваших мужей, отцов и братьев. Чем больше и лучше вы будете заниматься общественной и непосредственно оборонной работой, тем легче будет нашим командирам и начальникам делать свое непосредственное дело - повышать боевую подготовку Красной армии, тем легче будет им готовиться к тому, чтобы в нужную минуту выйти против врага во всеоружии, выставить против него могучую силу, не только физически и технически хорошо сколоченную, но также и духовно по-сталински подготовленную [207].

Советских поэтов и прозаиков больше писать о надвигающейся войне призвала Вера Инбер в своем выступлении на Общемосковском собрании писателей 1 февраля 1937 года:

В чем заключается наша задача, задача советской литературы? Превратить всю нашу литературу в оборонную секцию, озабоченную тематикой будущей войны. Сейчас, перед лицом грозной военной опасности, надвигающейся извне, мы, писатели, должны сделать всю литературу оборонной. Мы должны много, действенно и сильно писать о войне [208].

17 февраля сходный заказ всем советским литераторам сделал В. Ставский в своем выступлении на специально созванном собрании оборонных писателей. "Вчера в Москве открылось совещание актива писателей-оборонников, работающих над произведениями о Красной Армии… - писала 18 февраля "Правда". - Во вступительном слове тов. Ставский говорил о большом значении оборонной литературы, особенно теперь, в период бешеной подготовки империалистов к войне против СССР" [209].

В этом же номере "Правды" был приведен пример удачного и оперативного исполнения социального заказа, спущенного сверху советским писателям. Газета поместила рецензию Б. Резникова на постановку пьесы В. Киршона "Большой день" в Центральном театре Красной Армии:

Новая пьеса В. Киршона написана на очень серьезную и актуальную тему. В этом - первое, но не единственное ее достоинство. В "Большом дне" речь идет о советской авиации. Наши славные летчики являются действующими лицами пьесы. Киршона интересует в данном случае не только среда летчиков, их жизнь и быт, хотя с этого и начинается пьеса. Он хочет заглянуть вперед, показать тот страшный для наших врагов момент, когда они попытаются напасть на Советский Союз. Тогда, говорит пьеса, наступит Большой день расплаты с поджигателями войны [210].

23 февраля 1937 года, в день Красной Армии, редакционные статьи о скорой войне с буржуазным агрессором напечатали на своих первых страницах все советские газеты (Мандельштам, напомним, сделал для "Московского комсомольца" "громадный монтаж о Кр<асной> Армии (23 февраля)" (IV: 134) еще в 1930 году).

А 26 февраля "Правда" опубликовала отчет об очередном Пленуме правления Союза Писателей, где сообщалось, что делегатам был роздан "Полевой устав Красной Армии, вводную главу которого писал лично нарком тов. К.Е. Ворошилов" [211].

Мандельштам не остался в стороне от движения "писателей-оборонников". 1 марта 1937 датирован его первый подступ к грандиозным "Стихам о неизвестном солдате", в которых газетные заметки о приближающейся мировой войне и участии в этой войне авиации были переведены на образный язык Апокалипсиса.

Непосредственным стимулирующим раздражителем для поэта, возможно, послужило длинное антивоенное стихотворение Николая Заболоцкого "Война - войне", напечатанное в "Известиях" 23 февраля 1937 года [212]. Рьяным поклонником поэзии Заболоцкого был Сергей Рудаков, упорно пытавшийся приобщить к творчеству автора "Столбцов" своего старшего друга. Приведем здесь несколько выразительных выдержек из писем Рудакова к жене: "О Заболоцком он молчит, а потом мрачно ругается" [213]; "…он сделал умный вид и стал многословно ругать. Ругань такая - "Обращение к читателю как к идиоту, поучение ("и мы должны понять") - тоже Тютчев нашелся… Многословие… Подробности… Все на нездоровой основе. И стихи это не Заболоцкого, а ваши". Я сказал, что они из "Известий". Надuн <- Надежда Яковлевна Мандельштам> вспомнила об этом" [214]. И, наконец: "Говорили о Заболоцком, Ходасевиче и Цветаевой - он (и я) очень хочет их перечесть" [215]. Неудивительно, если в марте 1937 года Мандельштам решил вступить в заочное соревнование с не так давно возвращенным из заключения поэтом [216].

Как и Заболоцкий, Мандельштам поставил в центр своего стихотворения тему поколения, хранящего в памяти ужасы Первой мировой войны:

Война вздымает голову с кладби?ща,
Уж новая ей требуется пища.
За 18 лет народу подросло,
Проходят годы, не проходит зло.

Напрягаются кровью аорты,
И звучит по рядам шепотком:
- Я рожден в девяносто четвертом…
- Я рожден в девяносто втором…

В обоих стихотворениях, как о знаковых событиях упоминается о газовых отравлениях (у Мандельштама, в варианте: "Яд Вердена всеядный и деятельный" [500]; у Заболоцкого: "уроки Марны и Вердена") [218] и о самолетных атаках с воздуха (у Мандельштама: "ласточка хилая, // Разучившаяся летать" [272]; у Заболоцкого: "язык железных птиц") [219].

На излете работы над "Стихами о неизвестном солдате", 16 марта 1937 года, Мандельштам написал остропублицистическое стихотворение "Рим" - свою последнюю воронежскую вещь, в которой явственно различим "газетный след":

Где лягушки фонтанов, расквакавшись
И разбрызгавшись, больше не спят
И, однажды проснувшись, расплакавшись,
Во всю мочь своих глоток и раковин
Город, любящий сильным поддакивать,
Земноводной водою кропят, -

Древность легкая, летняя, наглая,
С жадным взглядом и плоской ступней,
Словно мост ненарушенный Ангела
В плоскоступьи над желтой водой, -

Голубой, онелепленный, пепельный,
В барабанном наросте домов,
Город, ласточкой купола лепленный
Из проулков и из сквозняков, -
Превратили в убийства питомник
Вы, коричневой крови наемники -
Италийские чернорубашечники -
Мертвых цезарей злые щенки...

Все твои, Микель-Анджело, сироты,
Облеченные в камень и стыд;
Ночь, сырая от слез, и невинный,
Молодой, легконогий Давид,
И постель, на которой несдвинутый
Моисей водопадом лежит, -
Мощь свободная и мера львиная
В усыпленьи и в рабстве молчит.

И морщинистых лестниц уступки
В площадь льющихся лестничных рек, -
Чтоб звучали шаги, как поступки,
Поднял медленный Рим-человек,
А не для искалеченных нег,
Как морские ленивые губки.

Ямы Форума заново вырыты,
И открыты ворота для Ирода -
И над Римом диктатора-выродка
Подбородок тяжелый висит.

Важные наблюдения над поэтикой этого стихотворения содержатся в комментарии М.Л. Гаспарова:

<В> противоположность ранним стихам 1914 - 1915 гг. <Рим здесь> изображен как Рим-человек, томящийся под гнетом фашистов-чернорубашечников и их диктатора. Образ Рима - синтетический: на самом деле микеланджеловские Давид и Ночь (из капеллы Медичи, памятная скорбным четверостишием самого Микеланджело: "…О, в этот век преступный и постыдный… отрадно спать, отрадней камнем быть") находятся не в Риме, а во Флоренции, лягушки фонтанов - в Милане (в римских фонтанах не лягушки, а черепахи), Моисей не лежит, как Ночь, а сидит (О<сип> М<андельштам> быстро вспомнил это, "но менять не захотел" - Н<адежда> Я<ковлевна> М<андельштам>). Мост Ангела - через Тибр, к замку, бывшему прежде императорской гробницей, а потом папской тюрьмой; купол - святого Петра; лестничные реки - на площади Испании; ямы Форума - новые раскопки при перестройке центра Рима; ворота Тита на краю Форума (в честь победы над Иудеей) представлены, наоборот, воротами для въезда злодея Ирода [220].

Гаспаров обратил внимание и на то, что Рим в стихотворении показан как "убийства питомник", "откуда вышла абиссинская и затем испанская война" [221]. Конкретизируя и детализируя это наблюдение, мы убеждаемся, что в отличие от архитектурного облика вечного города, политическая жизнь Рима запротоколирована Мандельштамом с почти хроникерской точностью. Приведем соответствующую краткую сводку материалов из газеты "Правда" конца февраля - середины марта 1937 года.

26 февраля "Правда" напечатала статью Джузеппе Росси "Римские "цивилизаторы"" о зверствах итальянских фашистов в Абиссинии [222]. 3 марта в газете появилась корреспонденция И. Майорского "Рим на поводу у Берлина" [223]. Его же заметку "Германо-итальянский шантаж" "Правда" опубликовала 4 марта [224]. 5 марта газета поместила краткую информационную статью "Италия на военном положении": "РИМ. 3 марта. (ТАСС): В иностранных кругах Рима отмечают, что решения Большого фашистского совета означают фактический перевод всей страны на военное положение. Об этом свидетельствует полная милитаризация всего населения в возрасте от 18 до 55 лет и установка на военное хозяйство, вплоть до готовности целиком пожертвовать "гражданскими потребностями" (о чем сообщало официальное коммюнике)" [225]. 8 марта в "Правде" была опубликована редакционная заметка "Итальянские войска на помощь Франко" [226]; 9 марта - "Военные приготовления Италии в Африке" [227]; 10 марта - "Итальянские дивизии под Мадридом" [228]; 12 марта - "Поездка Муссолини в Ливию" [229]. 14 марта в "Правде" появилась корреспонденция Б. Михайлова "Итальянский экспедиционный корпус в Испании" [230]; 15 марта - большая статья Михаила Кольцова "Жестокие удары по итало-германскому экспедиционному корпусу. Успех республиканцев на Гвадалахарском фронте" [231]. 16 марта "Правда" поместила на своей пятой странице краткую редакционную заметку "Не усмиренная Абиссиния".

К этим правдинским материалам прибавим еще большой фельетон Ильи Эренбурга "Как в Абиссинии", напечатанный в "Известиях" 14 марта 1937 года. Общий пафос эренбурговского фельетона совпадает с пафосом комментируемого мандельштамовского стихотворения, которое М.Л. Гаспаровым было пересказано так: "для того ли цвел микельанджеловский Рим, чтобы Муссолини с фашистами его "превратили в убийства питомник"?" [232] Сравним с финальным пассажем фельетона Эренбурга: "Испанский солдат, который слушал мою беседу с пленным <итальянским> учителем, вздохнул и, показав на голову, сказал: "Темные люди!.." Этот солдат - простой крестьянин из Андалузии. Он понимает, что рядом с ним - дикарь. Даже дикари-марокканцы кажутся мудрецами и учеными, дикарь с зубной щеткой и противогазом. Дикарь, которого фашизм послал, чтобы уничтожить прекрасную, богатую, подлинно народную культуру" [233].

Остается отметить, что почти идеальным иконографическим комментарием к двум последним строкам стихотворения "Рим" может послужить серия из шести карикатур Бориса Ефимова на итальянскую тему, опубликованная на первых страницах "Известий" в номерах с 22 февраля по 16 марта 1937 года [234]. На всех этих карикатурах условному итальянскому фашисту-завоевателю приданы черты сходства с Бенито Муссолини, причем едва ли не определяющей чертой оказывается выступающий вперед тяжелый, мясистый подбородок.

В заключение разговора о воронежском Мандельштаме обозначим существенное для нас различие между стихами поэта 1935 года и 1936 - 1937 годов. В мандельштамовских вещах первого периода горячая газетная сиюминутность "прорывается на поверхность в самых неожиданных местах" [235]; в мандельштамовских вещах второго периода для раскрытия газетных тем, как правило, отводятся пусть и самые значительные, но совсем не все, а только отдельные стихотворения.

16 мая 1937 года истек срок воронежского заточения поэта. Конец мая - начало июня Мандельштамы провели в Москве. Затем они вынуждены были переехать в поселок Савёлово, на берегу Волги, напротив Кимр. В столице Мандельштаму как недавнему ссыльному проживать не полагалось.

Неудивительно, что образ Москвы - близкой и недоступной возникает во всех пяти сохранившихся мандельштамовских стихотворениях, написанных после Воронежа - "Чарли Чаплин", "Пароходик с петухами…", "На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь…", "С примесью вoрона голуби…" и "Стансы". В трех последних из них тоска по Москве сопряжена с тоской по москвичке Еликониде Поповой, которой Мандельштам не на шутку увлекся в эту пору. Жена актера Владимира Яхонтова, Попова была "сталинисткой умильного типа" (как спустя многие годы охарактеризовала ее Н.Я. Мандельштам в своих мемуарах) [236]. Поэтому не стоит удивляться, что "лирическая" и "газетная" темы в савёловских мандельштамовских стихах оказались тесно переплетенными.

Впрочем, при разборе обращенного к Поповой стихотворения "На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь" (4 июля 1937) привлечение газетных подтекстов (да и то, не политических, а метеорологических), помогает привнести дополнительные оттенки смысла лишь в первую строфу:

На откосы, Волга, хлынь,
Волга, хлынь,
Гром, ударь в теснины новые,
Крупный град, по стеклам двинь, -
грянь и двинь, -
А в Москве ты, чернобровая,
Выше голову закинь.

Июнь и начало июля 1937 года в Москве и в Московской области выдались необычайно жаркими и засушливыми. "В Москве уже семь дней стоит жаркая погода. Среднесуточная температура значительно превышает норму", - писала "Правда" 30 июня [237]. "Укрыться от палящих лучей июньского солнца не представляло никакой возможности", - сетовал С. Богорад в репортаже "Вчера на Москве-реке", помещенном в "Правде" 1 июля [238]. Лишь 2 июля 1937 года по всей средней полосе России, наконец, прошла гроза. "В Москве вчера, в 1 час дня, термометр показывал 27, 5 градуса в тени, - сообщала "Правда" 3 июля. - Во второй половине дня над столицей разразилась сильная гроза, сопровождавшаяся ливнем. К 19 часам температура упала до 20, 8 градуса. Дожди вчера прошли также в Московской, Ленинградской, Калининской, Ярославской, Западной и Северной областях. Разразившаяся над Москвой гроза продолжалась до позднего вечера. Она бушевала не только над столицей, но захватила и пригороды" [239]. "После жары и зноя во многих районах европейской территории Союза <…> прошли грозы и ливни", - отчитывались в этот же день "Известия" [240].

По-видимому, в первой строфе мандельштамовского стихотворения как раз и описана эта самая долгожданная и свежая гроза, целительная и для томящегося вне столицы поэта и для его возлюбленной, закинувшей голову и любующейся грозой в Москве [241].

Очень мало, но все же кое-что дают газетные источники для прояснения самого загадочного стихотворения Мандельштама, написанного после Воронежа - "Пароходик с петухами…" (3 июля 1937 года):

Пароходик с петухами
Пo небу плывет,
И подвода с битюгами
Никуда нейдет.

И звенит будильник сонный -
Хочешь, повтори, -
"Полторы воздушных тонны,
Тонны полторы"…

И, паяльных звуков море
В перебои взяв,
Москва слышит, Москва смотрит,
Зорко смотрит в явь.

Только на крапивах пыльных -
Вот чего боюсь -
Не изволил бы в напильник
Шею выжать гусь.

Здесь представлены два локуса: Москва (в третьей строфе) и провинция (в первой - второй и четвертой строфах). С Москвой связываются мотивы энергичной, подтянутой реальности ("Москва слышит, Москва смотрит, // Зорко смотрит в явь"); с провинцией, вполне традиционно - мотивы аморфного, полусказочного сонного царства. Соответственно, Москва в качестве метонимии советской действительности изображается почти газетным языком, с использованием пропагандистских клише современной Мандельштаму эпохи. Сравним с совпадением в более поздних виршах Е. Долматовского: "Родина слышит, Родина знает…" и со следующим фрагментом стилизованного под радиорепортаж очерка Льва Кассиля с Красной площади, напечатанного в "Литературной газете" 5 мая 1937 года: "Наш микрофон, помещенный в фокусе огромного вогнутого слухового зеркала, вбирает в себя слова приветствий, такты оркестра и наш рассказ о празднике [242]. Диковский включает канал Волга - Москва, и с Красной площади кричат пароходы первой флотилии, приплывшей с Волги в Москву" [243].

Напротив, провинция показана у Мандельштама как бы сквозь призму утреннего сна, и это дает поэту возможность густо насытить ее изображение образами из фольклорной небывальщины.

Едва ли не единственное (кроме "пароходика") слово из современного лексикона в первых шести строках стихотворения - это "будильник". Звон будильника, по-видимому, врывается в сновидения лирического героя одновременно с голосом, зачитывающим по радио прогноз погоды: сказочное небо, по которому плыл пароходик, преображается в научные "<п>олторы воздушных тонны, // Тонны полторы" [244]. А радиоточка становится местом соприкосновения мира провинции со столицей.

Подключив к интерпретации свое знание о биографических обстоятельствах Мандельштама этого периода, мы получим возможность выстроить следующую реконструкцию событий, изображаемых в стихотворении: [I строфа] ранним утром, в субботний день 3 июля 1937 года поэт спит и видит во сне причудливо преображенные впечатления предшествующего савёловского дня: петухов (плывущих на волжском пароходике по небу) [245] и стоящую неподвижно запряженную подводу. [II строфа] Звенит будильник, и просыпающийся поэт слышит по радио (и машинально повторяет про себя?) информацию о погодном атмосферном давлении. [III строфа] Ему нельзя показываться в Москве, тем более жадно он ловит ухом море радиозвуков из столицы ("Говорит Москва!", а далее - сводки об очередных победах и достижениях). В том, что Москва, в отличие от провинции, наделяется в разбираемом стихотворении однозначно положительной семантикой, нам помогает убедиться ознакомление с отброшенным позднее вариантом III строфы:

И полуторное море
К небу припаяв,
Москва слышит, Москва смотрит
В силу, в славу, в явь.

(Здесь же содержится объяснение странной метафоры "И паяльных звуков море" из окончательного варианта III строфы: звуки радио паяльные, потому что они доходят из Москвы в Савёлово как бы по проводу, припаянному к небу).

[IV строфа] Но день впереди намечается, увы, не московский, а савёловский, и страх перед ним совсем по-детски персонифицируется в сознании поэта в образе угрожающе выгнувшего шею гуся (только что вылезшего из воды? - отсюда, возможно, глагол "выжать" в последней строке стихотворения). Сон еще не окончательно оставил лирического героя, поэтому финальный образ такой причудливый.

Попробуем теперь чуть подробнее откомментировать некоторые конкретные строки стихотворения.

Пароходик с петухами // По небу плывет - здесь травестируется один из ключевых для позднего Мандельштама словесных пейзажей, восходящих к "Воздушному кораблю" Лермонтова: небо и поверхность земного шара меняются местами (ср., например, в "Стихах о неизвестном солдате": "И за Лермонтова Михаила // Я отдам тебе строгий отчет, // Как горбатого учит могила // И воздушная яма влечет" [272] и "Неподкупное небо окопное" [273]) [246]. Может быть, стоит также указать на то, что тема открытия канала "Волга - Москва" и начала движения по этому маршруту пароходного транспорта - одна из ключевых для советской прессы мая - июля 1937 года. "Все чаще и чаще появляются на канале грузовые суда. С 15 июня по 1 июля по каналу перевезено 12 000 тонн различных грузов" [247].

И, паяльных звуков море // В перебои взяв - бой кремлевских курантов, воспроизводимый по радио?

Москва слышит, Москва смотрит, // Зорко смотрит в явь - эти строки, по-видимому, следует соотнести с воспевающим зоркость зрения и слуха Сталина фрагментом стихотворения "Когда б я уголь взял для высшей похвалы…": "И я хотел бы стрелкой указать // На твердость рта - отца речей упрямых. // Лепное, сложное, крутое веко, знать, // Работает из миллиона рамок. // Весь - откровенность, весь - признанья медь // И зоркий слух, не терпящий сурдинки" [360].

Не изволил бы в напильник // Шею выжать гусь - однозначно расшифровать эти загадочные, почти сюрреалистические строки мы не беремся. Заметим только, что вся финальная строфа разбираемого стихотворения группируется вокруг глагола "боюсь". Жгучая крапива, жесткий клюв гуся, острие напильника (которым на дальнем савёловском огороде могут ведь и пырнуть), пупырышки этого напильника, гусиная кожа - перечисленные мотивы и возможные ассоциации в совокупности создают болезненное общее впечатление.

Зато очень многое газетные подтексты объясняют в последнем из известных нам стихотворений Мандельштама "Стансы", датированном 4 - 5 июля 1937 года. Как и стихотворение "На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь…", "Стансы" обращены к Еликониде Поповой. Стихотворение состоит из десяти строф. Каждая из первых четырех строф вводит новый "газетный" мотив. Два из них уже выявлены нашими предшественниками; на два попробуем указать мы:

Необходимо сердцу биться:
Входить в поля, врастать в леса.
Вот "Правды" первая страница,
Вот с приговором полоса.

Комментаторами уже замечено, что в строке "Вот с приговором полоса" из зачина "Стансов" подразумевается номер "Правды" от 12 июня 1937 года. На первой странице этого номера газеты большими буквами сообщалось о смертном приговоре по делу Тухачевского, Уборевича, Якира и других крупных советских военачальников: "Вчера Верховный суд Союза ССР приговорил к расстрелу восемь шпионов, находившихся на службе у военной разведки одного из иностранных государств. Разгром военно-шпионского ядра - признак силы великого Советского государства и большой удар по поджигателям войны и их планам расчленения СССР и восстановления власти помещиков и капиталистов" [248].

Дорога к Сталину - не сказка,
Но только - жизнь без укоризн:
Футбол - для молодого баска,
Мадрида пламенная жизнь.

В двух заключительных строках второй строфы "Стансов" (как тоже отмечалось комментаторами) речь идет о сборной команде Страны басков, "в которой были 9 бойцов-республиканцев", приехавшей "в Москву в июне 1937" года [249], а, если точнее - 8 бойцов, приехавших 16 июня [250].

Сборная Страны басков провела с ведущими московскими и ленинградскими футбольными командами несколько матчей; 5 июля, то есть в тот день, каким датированы мандельштамовские "Стансы", состоялся матч сборной Страны басков с московским "Динамо", о чем "Правда" поместила специальную заметку [251]. Пафосом, сходным с мандельштамовским, окрашен, например, следующий фрагмент отчета Льва Кассиля о матче сборная Страны басков - "Локомотив": "У наших гостей двойная слава. Восемь из них были игроками знаменитой национальной сборной команды, защищавшей цвета Испании в самых ответственных международных матчах. Но есть еще одно обстоятельство, и вот оно-то делает баскских товарищей близкими, родными, знакомыми нам, - все они дрались на фронтах республики. И если в команде Страны басков не хватает 2 - 3 прославленных игроков, то это потому, что славные бойцы футбольного зеленого поля сложили свои смелые головы на поле битвы" [252].

В третьей строфе "Стансов" специального комментария требует не очень понятная первая строка:

Москва повтoрится в Париже,
Дозреют новые плоды,
Но я скажу о том, что ближе,
Нужнее хлеба и воды…

Загадка отгадывается просто и предельно конкретно: подразумевается вовсе не грядущая Мировая революция, как это может показаться без чтения прессы соответствующего периода, а советский павильон на международной выставке "Искусство и техника в современной жизни", открывшейся в Париже 34 мая 1937 года. 1 июля павильон посетил Ромэн Роллан, о чем "Правда" бравурно писала в номерах от 2 и 3 числа [253]. Приведем также фрагмент из репортажа И. Маньэна, напечатанного в "Правде" 1 июля. В этом репортаже особое внимание было уделено скульптуре В. Мухиной "Рабочий и колхозница", изготовленной специально для советского павильона парижской выставки: "По общему мнению, СССР оказался на высоте науки и цивилизации. Советский павильон, находящийся у входа на большую трассу Трокадеро, приковывает внимание посетителей монументальной группой, возвышающейся над ним. Группа в радостном порыве стремится вперед" [254] (см. также Рис. 3). Рис. 3 (Известия. 1937. 2 мая)

В четвертой строфе "Стансов" с помощью привлечения газетного материала должно быть прокомментировано одно, но ключевое слово последней строки:

О том, как вырвалось однажды:
- Я не отдам его! - и с ним,
С тобой, дитя высокой жажды,
И мы его обороним…

Тут подразумевается опять же не абстрактная коллективная защита Сталина от гипотетических врагов, а вполне конкретная акция лично Сталиным инициированная: 2 июля 1937 года "Правда" напечатала правительственное постановление "О выпуске "Займа Укрепления Обороны Союза ССР"" [255], которое затем в течение нескольких дней обсуждалось и восхвалялось на страницах всех советских газет. В частности, 4 июля "Правда" опубликовала большую подборку материалов "Подписка на заем развертывается по всей стране" [256].

Мы видим, что в "Стансах" Мандельштам отреферировал новости текущей политической и общественной жизнь весьма оперативно, хотя и не везде со скоростью репортера. С понятными оговорками его стихотворение правомерно было бы сравнить с обзором знаковых событий в стране приблизительно за месяц, выполненным по главной государственной газете - "Правде".

Если до сих пор мы восстанавливали газетный фон поздних мандельштамовских вещей, теперь попробуем на конкретном примере показать, как этот фон может быть использован для интерпретации стихотворений поэта 1930-х годов. Чтобы не облегчать себе задачи, выберем едва ли самое "темное" из них - "Идут года железными полками…" (22 мая 1935), которое в домашнем обиходе четы Мандельштамов также называлось "Железо":

Идут года железными полками,
И воздух полн железными шарами.

Оно бесцветное - в воде железясь,
И розовое на подушке грезясь.

Железная правда - живой на зависть,
Железен пестик, и железна завязь.

И железой поэзия в железе,
Слезящаяся в родовом разрезе.

На возможные живописные подтексты второй строки этого стихотворения (картины К. Юона 1921 года и В. Маяковского 1919 года) нам указал Н.Г. Охотин (устное наблюдение). Омри Роненом в "Железе" были выявлены лермонтовские реминисценции [257]. Специальный разбор мандельштамовского восьмистрочия предпринят в большой статье М.С. Павлова, где восстановлен мандельштамовский контекст (в смысле К.Ф. Тарановского) для ключевых мотивов стихотворения [258]. Тем не менее, итоговые выводы этой статьи кажутся нам слишком обобщенными и потому мало что объясняющими в "Железе".

Для нас же сейчас важно, что стихотворение "Идут года железными полками…" было включено Мандельштамом в подборку, предназначавшуюся для помещения в советской печати. К письму, адресованному Надежде Яковлевне Мандельштам из Воронежа в Москву от 25 - 26 мая 1935 года поэт приложил автографы стихотворений "Мне кажется, мы говорить должны…", "День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток…", "Идут года железными полками…", "Еще мы жизнью полны в высшей мере…" и "Мир дoлжно в черном теле брать…" (IV: 158). В следующем за этим письме он интересовался у жены "<х>орошо ли "железясь"" в стихотворении "Идут года железными полками…"? (IV: 158). А еще в следующем распоряжался: "К "подборке" прибавь "Стансы" плюс "Железо". Выясни печатание. Для Москвы условие: все или ничего [разрядка Мандельштама. - О. Л.]. Широкий показ цикла. Хорошо бы в Литгазете. Все варианты окончательные. Только в начале Стансов могут быть изменения" (IV: 159).

Из этого напрашиваются два вывода. Во-первых, "Железо" относится к числу "открытых политических" воронежских стихотворений Мандельштама, раз в отчетной подборке оно должно было соседствовать с такими яркими образцами текстов этого типа, как "Мне кажется, мы говорить должны…" и "Стансы". Во-вторых, поэт нисколько не смущался загадочностью своего стихотворения, раз собирался печатать его в газете, хотя бы и в "Литературной". Не потому ли, что советский читатель того времени, исходя из злобы газетного дня, сам должен был восстановить актуальный для стихотворения контекст?

Учитывая, что "Железо" датировано "22 мая 1935", заглянем в газеты этого, а также нескольких предшествующих дней. Здесь мы найдем множество откликов на событие, потрясшее Мандельштама и положенное в основу фабулы его позднейшего стихотворения "Не мучнистой бабочкою белой…" (21 июля 1935 - 30 мая 1936). Речь идет о гибели 18 мая 1935 года гигантского советского самолета "Максим Горький" вместе с экипажем и 36 пассажирами. По официальной версии катастрофа произошла потому, что один из двух самолетов сопровождения принялся выделывать в небе фигуры высшего пилотажа и случайно столкнулся с "Максимом Горьким".

Из письма С.Б. Рудакова к жене от 21 мая 1935 года мы знаем, что в парном по отношению к "Железу" стихотворении "Мне кажется, мы говорить должны…" (апрель - май 1935) строка "Войны и мира гнутая подкова" была заменена на строку "Воздушно-океанская подкова" под "влияние<м> катастрофы с "М. Горьким"" [259]:

Мне кажется, мы говорить должны
О будущем советской старины.

Что ленинское-сталинское слово -
Воздушно-океанская [260] подкова.

И лучше бросить тысячу поэзий,
Чем захлебнуться в родовом железе,

И пращуры нам больше не страшны:
Они у нас в крови растворены.

Кажется очевидным, что и в нашем стихотворении исходным сырьем для ключевого образа железа послужила не только ходовая советская метафора, использованная, например, в известинском первомайском отчете 1935 года ("Железные шеренги держат <…> знамя и дружным боевым шагом, мерным и энергичным, идут вперед") [261], но и железо погибших 18 мая самолетов. А во второй строке стихотворения ("И воздух полн железными шарами") изображены эти самые самолеты, зависшие в воздушном пространстве. Понять, почему самолеты в "Железе" почти утеряли сходство с реальными воздушными машинами, помогает раздраженное замечание из уже цитировавшегося письма Рудакова, касающееся мандельштамовских исправлений в стихотворении "Мне кажется, мы говорить должны…": "…по мне это безлепица, оттеснившая классику. Называется "борьба с акмеизмом"" [262]. То есть, Мандельштам деформировал "акмеистические", четко прорисованные предметы. Понять, почему самолеты в "Железе" превратились именно в "шары" нам поможет анализ четырех заключительных строк стихотворения.

Адекватно перевести эти строки с языка позднего Мандельштама на общепонятный мы попробуем опираясь на очень хороший устный разбор Натальей Мазур темного восьмистишия поэта 1934 года:

Преодолев затверженность природы,
Голуботвердый глаз проник в ее закон:
В земной коре юродствуют породы
И, как руда, из груди рвется стон.

И тянется глухой недоразвиток
Как бы дорогой, согнутою в рог, -
Понять пространства внутренний избыток,
И лепестка, и купола залог.

Исследовательница убедительно продемонстрировала, что в этом стихотворении при помощи метафорических образов "земной коры", "лепестка" и "купола", "дороги, согнутой в рог", а также звукового сходства слов "природы", "породы" и роды показана беременная женщина [263]. Вспомним также шуточное мандельштамовское четверостишие 1933 или 1934 года, обращенное к страстной театралке Марии Петровых:

Уста запeклись и разверзлись чресла.
Весь воздух в стонах родовых:
Это Мария Петровых
Рожает близнецов - два театральных кресла.

Если под этим углом взглянуть на финал стихотворения "Идут года железными полками…", сразу же станет видно, что и тут возникает цепочка родовспомогательных метафор, обусловленная, прежде всего, звуковым сходством слов "железо" и "железa". Газетной основой для всех этих метафор послужили многочисленные призывы восстановить самолет "Максим Горький" и дополнительно построить еще два самолета-гиганта, прозвучавшие в советской печати. Для экономии места процитируем здесь только микрофрагмент редакционной известинской статьи от 21 мая 1935 года: "Любимый самолет стал жертвой катастрофы. Да размножается славное племя!" [264], а также передовицу "Правды" от 22 мая 1935 года, озаглавленную "40 тысяч тонн стали в сутки - не меньше!" и поднимающую важную для нас тему "железа" ("<т>раурные номера "Правды"" Мандельштам упоминает в своей записной книжке, заполнявшейся летом 1935 года, III: 436): "Просто и скромно сформулировано решение правительства и партии… "…взамен погибшего самолета "Максим Горький" построить три больших самолета такого же типа и таких же размеров" <…> Так могут ответить на несчастье только правительство и страна, имеющая мощную и качественную металлургию" [265].

Это дает нам ключ к 5 - 6 строкам стихотворения:

Железная правда - живой на зависть,
Железен пестик, и железна завязь.

Читай: летчики и пассажиры, увы, погибли, их не воскресить ("живой на зависть"), но самолеты будут "рождены" заново [266]. Вероятно, это и побудило Мандельштама в начале стихотворения показать самолеты как распухшие "шары", беременные новыми воздушными машинами. Напомним строку из авиационного мандельштамовского стихотворения 1923 года: "А небо будущим беременно..." [353].

В двух заключительных строках "Железа" Мандельштам венчает ассоциативную метафорическую цепочку образом оплодотворяющей "поэзии":

И железой поэзия в железе,
Слезящаяся в родовом разрезе.

Читай: поэзия оплакивает гибель людей, но она и способствует рождению нового самолетного "железа". Еще в 1922 году будущий автор стихотворения "Идут года железными полками…" осуждал поэзию Николая Асеева за то, что она "бесплодна и беспола" (II: 259) [267]. Тогда, впрочем, он решительно отказывался от допущения, положенного в основу "Железа": "…семени от машины не существует" (II: 259).

Теперь вернемся к 3 - 4 строкам стихотворения Мандельштама:

Оно бесцветное - в воде железясь,
И розовое на подушке грезясь.

и предположим, что в них обыгран средний род двух слов, составляющих центральную метафору всего текста - "железо" и "дитя". Колыхающееся в родовых водах бесцветное дитя-плод соотнесено в грезах будущей матери с уже родившимся розовым ребенком. Не забудем, что среди погибших пассажиров самолета "Максим Горький" было шестеро детей.

Попытаемся теперь внятно пересказать мандельштамовское стихотворение целиком, восстанавливая затемненные и опущенные в нем смысловые звенья: время беспощадно в своем движении, и самолеты, парившие в небе, даже если они погибли, будут восстановлены, "рождены" заново (поэтому они "беременны" новыми летательными машинами). Еще не рожденное дитя представляется матери уже обретшим плоть и кровь - розовым. Разница между ним - воплощающим человека как такового - и самолетом состоит в том, что самолет может быть собран заново, а человек погибает безвозвратно. Задача гражданской поэзии - оплакать смерть советского человека и воспеть рождение новой советской машины.

Плодотворность рассмотрения стихов поэта на фоне прессы может быть доказана и от противного. Тот, кто полагает, что простые газетные ключи не подходят для вскрытия герметичных стихов позднего Мандельштама, формулируя свое несогласие, получает удобную возможность предложить их собственную интерпретацию. Пусть финалом не только этого этюда о стихотворении "Идут года железными полками…", но и всей этой книги, станет гипотеза, предложенная в письме А.А. Долинина к нам от 22 мая 2007 года:

Я не думаю, что падение самолета "Максим Горький" есть ключ к "Железу". По-моему, для первоначального понимания стихотворения достаточно учитывать три вещи: 1. Элементарные энциклопедические сведения о железе, а именно то, что в чистом виде оно встречается лишь в метеоритах ("железные шары") и содержится в воде (стих 3), в крови (стих 4 - окрашивает розовое тело младенца или желанной женщины) и в растениях (стих 6). Последнее слово текста тоже можно связать не только с кесаревым сечением, но и с добычей руды в железнорудных разрезах (лексикон пятилетки). 2. Ленинско-сталинскую политическую риторику, в которой "железный" имеет позитивное значение и обычно ассоциируется с неумолимым историческим движением к победе коммунизма: "железная воля пролетариата", "железная диктатура", "железная логика истории", "Железный поток" Серафимовича и т. п. Особенно важен ленинский афоризм из "Очередных задач советской власти": "Нам нужна мерная поступь железных батальонов пролетариата". Это, по-видимому, и есть железная правда, изреченная тем, кто, как известно, живее всех живых ("живой на зависть"). 3. Знаменитую апофегму Маркса о "родовых муках истории". Если учитывать эти опорные смысловые поля, общая схема стихотворения, как мне кажется, становится прозрачной. Поэт принимает и оправдывает "железную" власть, понимая, что "железо" так же исторически необходимо для будущего, как железо без кавычек необходимо для космоса и органической жизни, а нож хирурга при кесаревом сечении - для спасения младенца и матери. Однако "родовые муки истории" не могут не причинять боль, и потому поэзии в общественном теле отводится функция слезной железы: она отзывается как на страдания, так и на радость рождения [268].

* Приношу глубокую благодарность А.А. Долинину, Г.А. Левинтону, М.И. Свердлову, Р.Д. Тименчику, Ф.Б. Успенскому и Ю.Л. Фрейдину за подсказки и замечания.

Примечания:

1. Напомним, что школа К.Ф. Тарановского "исходит из предположения о мотивированности всех элементов стихов Мандельштама, причем мотивация может лежать вне текста, прежде всего - в ином тексте. Этот мотивирующий текст и является подтекстом данного, анализируемого текста" (Левинтон Г.А., Тименчик Р.Д. Книга К.Ф. Тарановского о поэзии Мандельштама // Тарановский К.Ф. О поэзии и поэтике. М., 2000. С. 404).
2. Есть и еще один способ деления всех предложенных газетных подтекстов на группы: некоторые газетные заметки помещают мандельштамовские стихи в новый контекст, комментируют отдельные их фрагменты, но общего смысла этих стихов существенно не меняют; некоторые радикально обновляют наше представление о комментируемых текстах.
3. Мазур Н.Н. Еще раз о деве-розе (в связи со стихотворением Баратынского "Еще как Патриарх не древен я…") // Пушкинские чтения в Тарту. <Вып.> 4. Пушкинская эпоха: проблемы рефлексии и комментария. Материалы международной конференции. Тарту, 2007. С. 366.
4. Ранее этот метод был опробован нами в книге: Русская литература ХХ века: журнальные и газетные "ключи". Этюды. М., 2005.
5. Сегал Д.М. "Сумерки свободы": о некоторых темах русской ежедневной печати. 1917 - 1918 гг. // Минувшее. Париж, 1987. <Вып.> 3.
6. Сегал Д.М. Осип Мандельштам. История и поэтика. Jerusalem, 1998.
7. Черашняя Д.И. Московские белые стихи как смысловое единство // Черашняя Д.И. Поэтика Осипа Мандельштама: субъектный подход. Ижевск, 2004.
8. Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. М., 1996.
9. Флейшман Л.С. Борис Пастернак в двадцатые годы. СПб., 2003; Флейшман Л.С. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. СПб., 2005. См. также нашу заметку, вписывающую в газетный контекст одно из самых загадочных стихотворений Мандельштама 1918 года: О возможном "реальном" подтексте стихотворения О. Мандельштама "Телефон" // Даугава. 1996. № 2.
10. Морозов А.А. К истории "Стихов о неизвестном солдате" // Стих, язык, поэзия. Памяти Михаила Леоновича Гаспарова. М., 2006. С. 434.
11. Мандельштам Н.Я. Воспоминания. М., 1999. С. 399.
12. Здесь и далее проза и письма поэта цитируются по изданию: Мандельштам О.Э. Собрание сочинений: в 4-х тт. М., 1993 - 1997, с указанием в скобках номера тома и страницы. Курсив в цитатах, кроме специально оговариваемых случаев, везде мой - О. Л. Приведем еще две цитаты из Мандельштама, показывающие, что он, начиная, по крайней мере, с 1920-х годов, сделался прилежным читателем газет. "Беру пример наудачу: ленинградская "Красная вечерняя газета" от 12 января. Рецензия о романе Алексея Липецкого "Наперекор". Подписана - Гельштейн <…> О книге Перегудова <в рецензии>, помещенной на днях в "Известиях", сказано, что "близость к изумрудным перелескам и березовым рощам спасает его от нутряной критики в духе Всеволода Иванова", которого, очевидно, перелески не спасли. Это улов рецензий за день из разных газет" (Из статьи "Веер герцогини", 1928 - 1929) (II: 500); "Еще курьез: сегодня в Вечерней я прочел, что "вчера я ходил в Финотдел жаловаться на налоги". И не думал ходить! Врет газетка" (Из письма к жене от 11 ноября 1925 года) (IV: 48 - 49).
13. В качестве характерной детали общего унылого российского фона 1890-х годов "<н>еподвижные газетчики на углах, без выкриков, без движений, неуклюже приросшие к тротуарам" изображены в мандельштамовском "Шуме времени" (II: 347). А в своей "Четвертой прозе" Мандельштам иронически упоминает одну из ведущих петербургских газет 1910-х годов - "Биржевые ведомости": "Дяденька Горнфельд! Зачем ты пошел жаловаться в "Биржовку" в двадцать девятом советском году?" (III: 174).
14. Сравним в письме Мандельштама к отцу, отправленном в середине мая 1931 года, где с горечью констатируется: "Ты умеешь вычитать человеческий смысл в своей <">Вечерней Газете<">, а я и мои сверстники едва улавливаем его в лучших книгах мировой литературы" (IV: 140).
15. Здесь и далее стихотворения поэта приводятся по изданию: Мандельштам О.Э. Полное собрание стихотворений. СПб., 1995 / Вступительные статьи М.Л. Гаспарова и А.Г. Меца; Составление, подготовка текста и примечания А.Г. Меца, с указанием номера страницы в квадратных скобках.
16. Впрочем, редакция газеты, как место, где могут выручить или хотя бы поддержать, описана уже в очерке Мандельштама "Возвращение", рассказывающем о скитаниях поэта по Крыму и Кавказу в 1920 году: "…вооруженный спутником, я пошел в русскую газету, но газета, как на грех, оказалась врангелевской, и там сказали: "Если вы не сделали ничего дурного, почему бы вам не поехать в Крым?" После долгих мытарств мы нашли другую, более подходящую газету" (II: 315).
17. В январе 1930 года Мандельштам перешел на работу в газету "Вечерняя Москва". См. в его письме к жене, отправленном в середине февраля: "В газете положение улучшилось. Прилив "уважения". Начинают понимать, что дали мне маниловское задание невыполнимое. Веду рабк<оровский> кружок в "Веч<ерней> Москве" <…> Но товарищей в газете - нет. Бюрократизм и бездарность отчаянные" (IV: 133).
18. "Он саваном бумажным шелестит" - строка из пьесы в стихах Э. Толера "Человек-масса", переведенной Мандельштамом. Обратим внимание на замену эпитета "бумажным" на "газетным", произведенную автором "Четвертой прозы".
19. Известия. 1930. 1 октября. С. 2 - 3. При подготовке к написанию этой главы нами были насквозь просмотрены комплекты "Известий", "Литературной газеты" и "Правды" за 1930 - 1933 годы.
20. Известия. 1930. 31 октября. С. 1.
21. Правда. 1930. 6 октября. С. 3.
22. Там же. Судьбы Рютина как сознательного борца против произвола Сталина и Мандельштама как автора стихотворения "Мы живем, под собою не чуя страны…" в одном из своих эссе сопоставил Омри Ронен: Ронен О. Шрам. Вторая книга из города Энн. СПб., 2007. С. 250 - 254.
23. Правда. 1930. 9 октября. С. 5; Правда. 1930. 10 октября. С. 5.
24. Правда. 1930. 11 октября. С. 3.
25. Правда. 1930. 15 октября. С. 5.
26. Правда. 1930. 18 октября. С. 2.
27. Правда. 1930. 24 октября. С. 2.
28. Правда. 1930. 26 октября. С. 3.
29. Правда. 1930. 27 октября. С. 3.
30. Правда. 1930. 30 октября. С. 4. Напомним, что это "газетное" слово встречается в мандельштамовской "Грифельной оде" (1923): "Кто я? Не каменщик прямой, // Не кровельщик, не корабельщик - // Двурушник я, с двойной душой, // Я ночи друг, я дня застрельщик" [177].
31. Тарановский К.Ф. О поэзии и поэтике. С. 189.
32. Известия. 1930. 13 октября. С. 2.
33. Тарановский К.Ф. О поэзии и поэтике. С. 190.
34. Литературная газета. 1930. 4 октября. С. 1, 3. Публикация этого "Письма" была продолжена в номерах газеты от 9 и 14 октября.
35. <Мапповский кружок рабочей критики "Натиск">. Против правого уклона внутри РАПП (О книгах и статьях В. Ермилова) // Правда. 1930. 23 октября. С. 5.
36. Ермилов В. За писателя - бойца // Литературная газета. 1930. 24 октября. С. 2.
37. Мандельштам Н.Я. Комментарий к стихам 1930 - 1937 гг. // Мандельштам О. Собрание произведений: Стихотворения/ Сост., подг. текста и прим. С.В. Василенко и Ю.Л. Фрейдина. М., 1992. С. 397. По понятным причинам, мандельштамовское внимание должны были привлечь оба упоминания о Гумилеве, встречающиеся в только что процитированных отрывках. Строки, которые приводит Ермилов, в свое время были выбраны эпиграфом к эссе Мандельштама "О природе слова" (1922). Нужно заметить, что последующая история противостояния Ермилова и кружка "Натиск" полностью вписывается в картину, набросанную поэтом в стихотворении "На полицейской бумаге верже…". В номере "Правды" от З ноября 1930 года, на странице 3, было опубликовано письмо Ермилова в редакцию газеты: "Я считаю необходимым указать, что за 5 лет моей работы в руководстве РАПП я совершил, главным образом на первых этапах моей работы, в 1926 - 27 гг., ошибки, которые совершенно правильно характеризуются в письме секретариата РАПП о развертывании творческой дискуссии, как ошибки правого характера <…> Признавая указанные ошибки, я, само собою разумеется, не собираюсь ограничиться лишь словесным признанием, а обязуюсь в дальнейшем вести непримиримую борьбу с этими и подобными ошибками". А на странице 5 номера "Правды" от 21 ноября 1930 года было напечатано "Письмо фракции секретариата РАПП по поводу статьи "Против правого уклона внутри РАПП"", берущее Ермилова под защиту от ретивых вапповцев и одновременно, признающее, что им были допущены серьезные идеологические просчеты.
38. См. также в стихотворении Мандельштама "Рояль" (16 апреля 1931): "Чтоб смолою соната джина // Проступила из позвонков, // Нюренбергская есть пружина, // Выпрямляющая мертвецов" [201].
39. Пильняк Б. Слушайте поступь истории! // Правда. 1930. 14 декабря. С. 3.
40. О.Э. Мандельштам в письмах С.Б. Рудакова к жене (1935 - 1936) // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома. 1993. Материалы об О.Э. Мандельштаме. СПб., 1997. С. 52.
41. Пильняк Б. Слушайте поступь истории! С. 3. См. в этой же статье абзац, многое предсказывающий в мандельштамовских "Стихах о неизвестном солдате" (1937): "Война: миллионы людей пойдут в окопы и в ужас, миллионы людей будут убиты, миллионы людей вернутся калеками и сумасшедшими, миллионы семейств, стариков, женщин и детей окажутся нищими <…> <К>ровь, человеческое мясо, и смрад трупины, - пепел пожарищ, дым, удушливые газы, слезы, отчаянная физическая боль, моральный ужас и смерть, смерть!" (Там же).
42. Ср. в "Четвертой прозе" (1929 - 30): "В карманах - дрянь: прошлогодние шифрованные записки, телефоны умерших родственников и неизвестно чьи адреса" (III: 177).
43. Подробнее о влиянии процесса Промпартии на тогдашние литературные настроения см.: Флейшман Л.С. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. С. 35 - 54.
44. Правда. 1931. 1 марта. С. 1.
45. Известия. 1931. 1 марта. С. 1.
46. Известия. 1931. 2 марта. С. 1.
47. Подробнее об этом стихотворении см., например: Эткинд Е.Г. Осип Мандельштам - трилогия о веке // Слово и судьба. Осип Мандельштам. М., 1991. С. 242 - 245.
48. Правда. 1931. 16 марта. С. 3; Известия. 1931. 16 марта. С. 3.
49. Там же.
50. Подробнее см.: Флейшман Л.С. Эпизод с Безыменским в "Путешествии в Армению" // Slavica Hierosolymitana. 1978. Vol. 3. P. 194 - 195. Интересно, что в "Путешествии в Армению" про Безыменского сообщается, что "он жил на струне романса" (III: 197), а про стихотворение "За гремучую доблесть грядущих веков…" Мандельштам, по свидетельству жены, "говорил, что это вроде романса" (Мандельштам Н.Я. Комментарий к стихам 1930 - 1937 гг. С. 403).
51. Известия. 1931. 4 апреля. С. 4.
52. Асеев Ник<олай>. Мои часы ушли вперед // Литературная газета. 1931. 9 апреля. С. 2.
53. Сельвинский И. О часах, о времени, об организации ЛОСП. В порядке постановки вопроса // Литературная газета. 1931. 24 апреля. С. 2.
54. См.: Черашняя Д.И. Московские белые стихи как смысловое единство. С. 171.
55. Дека. Бернард Шоу в Москве // Литературная газета. 1931. 25 июля. С. 1.
56. См.: Вечерняя Москва. 1931. 15 мая. С. 4. Эту газету мы, по примеру Д.И. Черашней, решили добавить в список изданий, "фоновых" для московских стихотворений поэта 1930-х годов.
57. См.: Вечерняя Москва. 1931. 27 мая. С. 3.
58. Подробнее о нем см., например: Парнис А.Е. Из комментариев к В. Хлебникову: к истории одного конфликта // Русская литература конца ХIХ - начала ХХ века в зеркале современной науки. В честь В.А. Келдыша. М., 2008. С. 278 - 279.
59. См.: Вермель Ф. Ковш. М., 1997. С. 30. На пушкинский подтекст ("Какая ночь! Мороз трескучий…") в обоих стихотворениях мое внимание было любезно обращено Н.Н. Мазур.
60. Приведем здесь краткую и заведомо неполную выборку соответствующих газетных материалов: <Редакционная заметка>. Жилищное и дорожное строительство в Москве (На пленуме московского совета К и КД) // Известия. 1931. 30 мая. С. 4; Среберк Н. Рабочие кадры для строительства // Известия. 1931. 7 июня. С. 3; <Редакционная заметка>. Студенты - на ударную стройку // Известия. 1931. 9 июня. С. 4; <Редакционная заметка>. Больше цемента, больше кирпича // Правда. 1931. 2 июля. С. 1; Кузьмин К. Улицы многоэтажных домов // Вечерняя Москва. 1931. 19 сентября. С. 1.
61. Зыбин В. На улицах Москвы // Вечерняя Москва. 1931. 27 июня. С. 2.
62. Вечерняя Москва. 1931. 19 сентября. С. 1.
63. Кайт Л. Отголоски процесса меньшевиков // Известия. 1931. 30 июня. С. 1. Характеристика "белогвардейцы" в советском газетном лексиконе того времени уже потеряла свое точное терминологическое значение и стала синонимом слова "эмигранты". Ср.: Чудакова М.О. Новые работы. 2003 - 2006. М., 2007. С. 361.
64. По остроумному предположению Г.А. Левинтона, "гули-гули" в мандельштамовских строках может намекать на Романа Гуля (устное наблюдение).
65. Вечерняя Москва. 1931. 5 июня. С. 1. К четвергу, 25 июня 1931 года, которым датировано начало работы Мандельштама над стихотворением "Сегодня можно снять декалькомании…" погода исправилась. См. сообщение синоптиков в "Вечерней Москве": "Сегодня ночью в Москве было 10 градусов тепла, в 7 час<ов> 18 градусов, в 11 час<ов> 24 градуса" (Вечерняя Москва. 1931. 25 июня. С. 1). И эта смена погоды нашла отражение в мандельштамовском стихотворении: "Какое лето! Молодых рабочих // Татарские сверкающие спины" [213].
66. Вечерняя Москва. 1931. 5 мая. С. 1.
67. Тэсс Татьяна. 18 мая открываются ворота Парка культуры // Вечерняя Москва. 1932. 10 мая. С. 1
68. См. редакционную заметку в "Вечерней Москве": Купаться еще рановато. Температура воды 12 градусов // Вечерняя Москва. 1932. 15 мая. С. 3.
69. См. соответствующую газетную информацию: Храбр А. Открылся Парк культуры. Все ново в парке // Вечерняя Москва. 1932. 25 мая. С. 2. См. также информационную редакционную заметку от 19 мая 1932 года: "Парк культуры и отдыха. Приступила к работе морская учебная база на Москве-реке. У берега стоит военно-морское судно. Судно неподвижно - это макет с настоящей палубой и с настоящей оснасткой. Морской парусный бот (это уже не макет) вчера выплыл на середину реки" (Вечерняя Москва. 1932. 19 мая. С. 1). Эта заметка сопровождалась фотографией, на которой был запечатлен парусный бот на Москве-реке (См. Рис. 1).
70. Молчанов Иван. Поэма о парке // Вечерняя Москва. 1932. 30 мая. С. 3.
71. <Редакционная заметка>. Гроза над Москвой // Вечерняя Москва. 1932. 1 июля. С. 1.
72. Ср. также в первом стихотворении цикла, датированном этими же числами: "Гром живет своим накатом - // Что ему до наших бед? - // И глотками по раскатам // Наслаждается мускатом // На язык, на вкус, на цвет" [219]. О мандельштамовских "Стихах о русской поэзии" подробнее см.: Гаспаров Б.М. Сон о русской поэзии (О. Мандельштам, "Стихи о русской поэзии", 1 - 2) // Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. Очерки по русской литературе ХХ века. М., 1994. С. 124 - 161.
73. Вечерняя Москва. 1932. 3 июля. С. 1.
74. Тоддес Е.А. Мандельштам и опоязовская филология // Тыняновский сборник: Вторые тыняновские чтения. Рига, 1986. С. 89.
75. См. его текст, например: Литературная газета. 1932. 5 мая. С. 1. См. также редакционную статью: На уровень новых задач // Правда. 1932. 9 мая. С. 2. Об атмосфере, царившей в советских литературных кругах в эту эпоху см., в первую очередь: Флейшман Л.С. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. С. 91 - 144.
76. <Редакционная статья>. Будем создавать большую литературу страны социализма // Литературная газета. 1932. 17 мая. С. 1. См. также в уже упоминавшемся нами номере "Литературной газеты" от 5 июля 1932 года статью: Ромов С. "Кто кого". Картина художника Дейнека // Литературная газета. 1932. 5 июля. С. 4 ("<К>артина не решает "кто - кого", а только констатирует определенные факты: "Взятие Зимнего дворца", "Разгром белых", "Период нэпа", "Индустриализация страны"").
77. Данное донесение датируется нами серединой июля, поскольку в нем содержатся отсылки к материалам, печатавшимися в "Литературной газете" 5 июля, 11 июля и 17 июля 1933 года. См. примечание № 88 в этой главе нашей книги.
78. Цит. по: Флейшман Л.С. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. С. 184 - 185.
79. Цит. по: Поляновский Э. Гибель Осипа Мандельштама. СПб. - Париж, 1993. С. 90.
80. Мандельштам Н.Я. Комментарий к стихам 1930 - 1937 гг. С. 430.
81. Правда. 1933. 5 июня. С. 3.
82. Правда 1933. 7 июня. С. 1.
83. Правда. 1933. 8 июня. С. 2.
84. Правда. 1933. 22 июня. С. 1.
85. Там же. С. 3.
86. Правда. 1933. 28 июня. С. 2.
87. Укрепление колхозов и задачи весеннего сева. Доклад т. Л.М. Кагановича на первом Всесоюзном съезде колхозников-ударников 16 февраля 1933 года // Правда. 1933. 17 февраля. С. 1.
88. Цит. по: Флейшман Л.С. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. С. 185. В реплике Мандельштама подразумевается выставка "15 лет советского искусства", репортаж о которой был помещен в "Литературной газете" 5 июля 1933 года (<Редакционная статья>. Успехи живописи // Литературная газета. 1933. 5 июля. С. 1), а также статья С. Динамова "Москва - боевая тема творческой перестройки" (Литературная газета. 1933. 11 июля. С. 1) и редакционная литгазетовская передовица "На высоту действительности!" (Литературная газета. 1933. 17 июля. С. 1), посвященная, главным образом, критике недостаточно быстро перестраивающихся писательских организаций.
89. Правда. 1933. 1 ноября. С. 1. См. также: Десятилетие турецкой республики. Речь Гази Мустафа Кемаль в национальном собрании // Известия. 1933. 3 ноября. С. 1; Магазинник Д., Михайлов Мих. Язык и литература современной Турции // Там же. С. 2.
90. См., например: Ленин и Сталин с исключительной заботливостью выпестовали комсомол. Речь тов. Кагановича на VIII пленуме ЦК ВЛКСМ, посвященном 15-летней годовщине Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи // Известия. 1933. 2 ноября. С. 1; О задачах комсомола. Речь тов. Молотова на юбилейном пленуме ЦК ВЛКСМ 29 октября 1933 г. // Там же.
91. Подробнее об этом стихотворении см., например: Кушнер А.С. Мандельштам и Ходасевич // Столетие Мандельштама. Материалы симпозиума. Tenafly, 1994. С. 48 - 52. В стихотворении отразилась и служба поэта в газете "Московский комсомолец".
92. Третьяков С. Дозорные урожая // Правда. 1933. 4 ноября. С. 4.
93. Там же. О том, какие еще песни были "в крови" "у нашей святой молодежи" см. снабженную многочисленными цитатами статью: Цейтлин А. Революционные песни в сочинениях В.И. Ленина // Литературная газета. 1933. 5 ноября. С. 2. См. также праздничное ноябрьское стихотворение: Безыменский А. Песня начальника политотдела // Правда. 1933. 7 ноября. С. 5.
94. Подробнее об этом стихотворении, см., например: Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. СПб., 2002 (По "Указателю произведений Мандельштама").
95. См., например: Правда. 1933. 10 ноября. С. 1; Известия. 1933. 10 ноября. С. 1.
96. Ср. в письме Мандельштама к жене, отправленном в конце мая 1935 года: "Мне сейчас необходима прямая литературная связь с Москвой" (IV: 159).
97. На третьей странице "Известий" от 29 мая 1934 года была опубликована статья В. Шостаковича о достижениях советского радио, которая называлась "Язык пространства". Подробности о строительстве московского метро, которое официально было открыто 15 мая 1935 года, Мандельштам узнавал не только из радиорепортажей, но и из отчетов газет. Так, большая подборка материалов о метро появилась на страницах 5 - 7 "Правды" от 27 апреля 1935 года (среди авторов небезразличные Мандельштаму Д.И. Заславский и В.П. Катаев), на страницах 1 и 4 "Известий" от того же числа и на странице 1 воронежской "Коммуны" от 24 апреля 1935 года. Готовя в конце июня 1935 года рецензию на сборник "Стихи о метро" для воронежского журнала "Подъем", поэт, по его собственному признанию, воспользовался материалами, появившимися "в печати" (III: 265). При подготовке к написанию этой главы нами были насквозь просмотрены комплекты тех четырех газет, которые точно внимательно читались Мандельштамом в Воронеже - "Известий", воронежской "Коммуны", "Литературной газеты" и "Правды" за апрель 1934 - май 1937 годов.
98. Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 18.
99. Ср. со свидетельством Я.Я. Рогинского, тоже относящимся к лету 1935 года: "В Воронеже Мандельштам, как известно, был поселен по прямому распоряжению Сталина. Говорил Мандельштам о Сталине благожелательно" (Рогинский Я.Я. Встречи в Воронеже // Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама. Воспоминания. Материалы к биографии. "Новые стихи". Комментарии. Исследования. Воронеж, 1990. С. 43).
100. Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 18.
101. О.Э. Мандельштам в письмах С.Б. Рудакова к жене (1935 - 1936). С. 54. Курсив Рудакова. - О.Л.
102. Одним из не самых главных стимулов к написанию этого стихотворения, возможно, послужила беглая цитата из статьи Д.П. Мирского о советской поэзии 1934 года: "…ленинградец А. Прокофьев писал: <">Я хочу, чтобы одна из улиц Называлась проспектом Маяковского <">" (Мирский Д. Стихи 1934 года. Статья II // Литературная газета. 1935. 24 апреля. С. 2).
103. Так это стихотворение датируется в издании: Мандельштам О.Э. Стихотворения. Проза / Составление Ю. Фрейдин. Предисловие, комментарии М. Гаспаров. Подготовка текста С. Василенко. М., 2001. С. 187. В издании, подготовленном А.Г. Мецем, проставлена дата "Июнь 1935" (см.: Мандельштам О.Э. Полное собрание стихотворений. СПб., 1995. С. 246).
104. Первое известное нам стихотворение об этом фильме было опубликовано почти на полгода раньше, чем написано мандельштамовское. См.: Рывина Елена. Чапаев. На просмотре кинофильма // Известия. 1934. 15 ноября. С. 2.
105. Литературная газета. 1935. 15 апреля. С. 1.
106. Литературная газета. 1935. 24 апреля. С. 3. Ср. в мандельштамовском стихотворении "От сырой простыни говорящая…": "Надвигалась картина звучащая…" [245].
107. Известия. 1935. 14 апреля. С. 4.
108. Правда. 1935. 29 апреля. С. 3.
109. Там же.
110. Мандельштам О.Э. Стихотворения. Проза. С. 185. По Мецу, "Май - Июль 1935" (Мандельштам О.Э. Полное собрание стихотворений. С. 244).
111. <Редакционная статья>. Освоение Арктики // Известия. 1935. 12 апреля. С. 1.
112. Известия. 1935. 14 апреля. С. 1.
113. Правда. 1935. 5 мая. С. 6.
114. Правда. 1935. 13 мая. С. 4.
115. Правда. 1935. 15 мая. С. 6.
116. Коммуна. 1935. 5 мая. С. 4.
117. Коммуна. 1935. 28 мая. С. 1.
118. Известия. 1935. 5 мая. С. 2.
119. Известия. 1935. 6 мая. С. 3.
120. Там же. См. также гитлеровскую метафору начала 1930-х гг.: "Ничего не раздражает еврейство больше, чем садовник, который намерен сохранять свой сад чистым и здоровым" (эта метафора приводится, например, в монографии: Wagener О. Hitler aus nachster Nahe: Aufzeichn. e. Vertrauten, 1929 - 1932. Frankfurt/M., 1978).
121. О полемическом обыгрывании в этих строках образов из стихотворения Л. Длигача "Я в жизни шел сквозь все снега…" (где "Слово о полку" не упоминается) см., например: Мец А.Г. Комментарии // Мандельштам О.Э. Полное собрание стихотворений. С. 611.
122. Известия. 1935. 1 мая. С. 6. Трудно отделаться от ощущения, что один из образов этой статьи Эренбурга ("Ночью опускаются виевы веки города") восходит не только к Гоголю, но и к следующему фрагменту мандельштамовской крамольной "Четвертой прозы" (1929 - 1930): "Вий читает телефонную книгу на Красной площади. Поднимите мне веки. Дайте Цека" (III: 179).
123. Процитируем также фрагмент апрельской "Программы массового перелета учебно-спортивных самолетов 1935": "Перелет и организуемые в связи с ним соревнования состоятся между 10 июля и 15 августа и будут заключаться <…> в круговом перелете по маршруту Москва - Горький - Казань - Сарапул - Пермь - Свердловск - Челябинск - Магнитогорск - Оренбург - Самара - Саратов - Сталинград - Луганск - Сталино - Днепропетровск - Киев - Брянск - Москва" (Правда. 1935. 18 апреля. С. 3).
124. <Редакционная статья>. Марш вооруженного парада // Правда. 1935. 4 мая. С. 2.
125. Там же. С. 3.
126. Галин Б. Испытание // Правда. 1935. 8 мая. С. 3.
127. Разбор этого стихотворения см.: Тарановский К.Ф. О поэзии и поэтике. С. 191 - 199.
128. <Редакционная статья>. Ликующий марш победителей // Правда. 1935. 1 мая. С. 1. См. в этом же номере "Правды" очерк: Ван Син. Комбриг Лун Юн // Правда. 1935. 1 мая. С. 2, а также, например, информационную заметку: Китайская Красная Армия заняла Сичан и Юэян // Коммуна. 1935. 12 мая. С. 1.
129. Литературная газета. 1935. 10 мая. С. 4. Еще одну рецензию (Ал. Хамадана) на книгу Смэдли напечатала "Правда" (Правда. 1935. 8 мая. С. 4).
130. Разбор этого стихотворения см.: Безродный М.В. Пиши пропало. СПб., 2003. С. 121- 124.
131. <Редакционная заметка>. Ураган над Воронежем // Коммуна. 1935. 28 июня. С. 4.
132. Ивинг В. "Бахчисарайский фонтан" // Известия. 1935. 22 июня. С. 4. В эту подборку вошли также статьи: Ваганова А. Новый балет; Москвин И. Прекрасный спектакль. См. также рецензию: Кригер В. Ленинградский балет в Москве // Правда. 1935. 22 июня. С. 4.
133. Лахути Г. Новая жизнь - новые песни // Известия. 1935. 27 июня. С. 2; полностью речь Лахути см.: Литературная газета. 30 июня 1935. С. 4.
134. Гаспаров М.Л. Поэт и культура. Три поэтики Осипа Мандельштама // Мандельштам О.Э. Полное собрание стихотворений. С. 52.
135. Мец А.Г. Комментарии // Мандельштам О.Э. Полное собрание стихотворений. С. 655.
136. Н<иколай> Б<ухарин>. Железное единство бойцов // Известия. 1935. 4 мая. С. 2. См. также редакционную передовицу "Большевики, партийные и непартийные", напечатанную на первой странице "Правды" от 30 мая 1935 года. Провозглашая свой тост, Сталин руководствовался той логикой, которая не так давно была описана и проанализирована М.О. Чудаковой: "Сталин не хочет отделять "действительно" советских от внешне, неискренне советских. Его не интересует степень искренности <…> Сталин открыл то, до чего никто не додумался, - для того, чтобы все стали советскими, достаточно их таковыми объявить. При этом обратного хода ни для кого нет" (Чудакова М.О. Новые работы. 2003 - 2006. С. 152).
137. Мец А.Г. Комментарии // Мандельштам О.Э. Полное собрание стихотворений. С. 655.
138. Речь идет об Анатолии Николаевиче Садомове (1884 - 1942).
139. Коммуна. 1935. 28 апреля. С. 4. См. также информацию на 4 страницы "Коммуны" от 1 мая 1935 года: "Театр Первомайского сада. 1 и 2 мая - концерты воронежского симфонического оркестра под управлением А.В. Дементьева". Ради полноты картины приведем здесь анонс еще одного первомайского воронежского концерта 1935 года: "Сад ДКА. 29, 30 апреля, 1, 2, 3, 4, 5, 6 мая - с 8 часов веч<ера> концерты духового оркестра под упр<авлением> П.М. Сергеева" (Там же). Ср. в комментарии М.Л. Гаспарова к разбираемому стихотворению: "На какой случай местной театральной жизни написано шуточное "Тянули жилы, жили-были…" о несовместимости Бетховена и Воронежа - точно не известно" (Гаспаров М.Л. Комментарии // Мандельштам О.Э. Стихотворения. Проза. С. 797).
140. Известия. 1935. 1 мая. С. 7.
141. <Редакционная статья>. Как шла Москва // Правда. 1935. 4 мая. С. 2. Не забудем, что ленинская любовь к Бетховену в это время уже превратилась в общее место воспоминаний о вожде.
142. Садковой Н. В 1937 году… Беседа с гл<авным> дирижером воронежского симфонического оркестра А.В. Дементьевым // Коммуна. 1936. 23 декабря. С. 4. В начале марта 1936 года Н. Садковой опубликовал в "Коммуне" рецензию на постановку "Отелло" в воронежском Большом советском театре: "Принципиальным является вопрос о переводе, по которому ставится то или иное классическое произведение на нашей сцене. Перевод "Отелло", сделанный А. Радловой, значительно отличается от прежних переводов, у него много преимуществ перед ними: он не так декламационен, он ближе к разговорному языку, хотя и не утрачивает поэтического звучания стройности стихотворной речи <...> В.А. Поляков играет Отелло с большим подъемом. Артист увлечен своей новой ролью, в отдельных местах ее он достигает настоящего трагического пафоса. Вот эта продуманность в игре, верный показ перехода от одних чувств к другим, от детской доверчивости до отчаяния и зверского безумия есть у Полякова. Перед нами человек, пораженный страданием. И гнев, и злоба, и мгновенная вспышка доверчивости к той, которая так "обманула", - все это правдивые человеческие чувства <...> Роль Дездемоны не удалась ни <А.> Войлошниковой, ни Мариуц. Лучше все же играет Войлошникова. Она находит порой те подкупающие интонации, которыми пленяет Дездемона, но найдя их, она тотчас же сбивается на совершенно иной лад <...> Юная Дездемона превращается у Войлошниковой в зрелую женщину, играющую в инфантильность <...> Много труда в спектакль внесли худ. Стернин и музыкальный руководитель Каминский. Если бы иногда декорации Стернина не были слишком помпезными и громоздкими (пятый акт), декоративное и вещественное оформление спектакля можно было бы назвать целиком удавшимся, но художник, к сожалению, кое-где излишне подзолотил" (Садковой Н. "Отелло" (Большой советский театр) // Коммуна. 1936. 1 марта. С. 3). Ср. в черновых записях Мандельштама об этом же спектакле и о пьесе Шекспира в целом: "Отелло никогда никого не убил. В сцене скандала, сколько бы он ни грозил, никто не верит, что он кого-нибудь проткнет шпагой. Он скорее может вылечить рану, быть хирургом, чем убить. Недаром его последние слова - про турка. Это нечто такое, что можно изрыгнуть, только заколов потом самого себя. Дездемона (Войлошникова) - идеал средневековой женщины, жены. Этот идеал никогда не обрабатывался в литературе. Но он в ней присутствовал. Жена по образу какого-то средневекового Домостроя, лишенного восточной жестокости. Дошекспировский идеал. В шекспир<овское> время женщина уже изменяется под влиянием напора буржуазии. В<ойлошникова> инстинктивно вернула Дездемону средневековью, и в этом ее сила" (III: 417 - 418).
143. Мец А.Г. Комментарии // Мандельштам О.Э. Полное собрание стихотворений. С. 613. Это постановление опубликовано, например: Известия. 1935. 8 апреля. С. 1.
144. Правда. 1935. 24 мая. С. 6.
145. Коммуна. 1935. 23 мая. С. 4. См. также рубрику "По Союзу советских республик" в "Известиях" от 24 мая 1935 года: "Погода в СССР. Новосибирск, 23 мая (По телегр<афу> от соб<ственного> корр<еспондента>). В Западной Сибири установилась прекрасная теплая погода. Деревья покрылись листвой <…> Новороссийск, 23 мая (По телегр<афу> от соб<ственного> корр<еспондента>). На Черноморье стоит жаркая погода. Температура достигает 30 градусов; температура морской воды - плюс 19 градусов. В море - множество купающихся. На рынке появились в продаже черешня и клубника" (Известия. 1935. 24 мая. С. 4). В стихотворении отразилась подготовка к еще одному советскому празднику - 1 мая. Ср. в комментарии Н.Я. Мандельштам: "…реалии простейшие - пришлось долго ждать у парикмахера - детей к Первому мая стригли, как баранов" (Мандельштам Н.Я. Комментарий к стихам 1930 - 1937 гг. С. 447).
146. Правда. 1935. 24 мая. С. 1. См. также: Известия. 1935. 24 мая. С. 1. Подчеркнем, что в данном случае речь идет лишь о гипотетических и периферийных оттенках смысла, заложенных в финальных строках стихотворения Мандельштама.
147. Мандельштам Н.Я. Комментарий к стихам 1930 - 1937 гг. С. 452.
148. Гаспаров М.Л. Комментарии // Мандельштам О.Э. Стихотворения. Проза. С. 797.
149. Литературная газета. 1935. 30 июня. С. 3.
150. Ср. в статье Мандельштама "Борис Пастернак" (1922 - 1923): "Стихи Пастернака почитать - горло прочистить, дыханье укрепить" (II: 302). О "пастернаковском" сегменте речи Тихонова подробнее см.: Флейшман Л.С. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. С. 331 - 332.
151. Литературная газета. 1935. 30 июня. С. 3.
152. Там же.
153. Из статьи Мандельштама "Выпад" (1924) (II: 409).
154. О.Э. Мандельштам в письмах С.Б. Рудакова к жене (1935 - 1936). С. 81 - 82.
155. Там же. С. 54. Курсив Рудакова. - О.Л.
156. Там же.
157. См. соответствующие подборки траурных материалов, например: Известия. 1936. 23 декабря. С. 1; Коммуна. 1936. 24 декабря. С. 4.
158. О реминисценциях из "Как закалялась сталь" в другом воронежском стихотворении поэта см.: Алекс де Жонж. Как закалялось стихотворение: Мандельштам и Н. Островский // Русская литература ХХ века в исследованиях американских ученых. СПб., 1993.
159. Поэма не вошла в книгу Адалис "Власть", которую Мандельштам рецензировал в 1935 году. См.: III: 275 - 278.
160. Датируем по изданию: Мандельштам О.Э. Полное собрание стихотворений. С. 251. Согласно другому авторитетному изданию, стихотворение писалось с 6 по 8 декабря. См.: Мандельштам О.Э. Стихотворения. Проза. С. 191.
161. Без привлечения газетных подтекстов это стихотворение разобрано в работе: Черашняя Д.И. Гудок, гудки, гудочки… (к семантике единственного и множественного в воронежских стихах) // Черашняя Д.И. Поэтика Осипа Мандельштама. Субъектный подход.
162. Известия. 1936. 7 декабря. С. 3.
163. Правда. 1936. 7 декабря. С. 1.
164. Коммуна. 1936. 8 декабря. С. 1.
165. Вишневский В. Чудесное расположение духа // Правда. 1936. 7 декабря. С. 2. Вишневскому Мандельштам передавал привет в письме к жене от 28 декабря 1936 года (IV: 166).
166. <Редакционная статья>. Приятно и радостно иметь такую конституцию // Коммуна. 1936. 28 ноября. С. 3.
167. <Редакционная статья>. Слова горячей любви // Коммуна. 1936. 29 ноября. С. 3.
168. "В глубь веков" тут, по-видимому, означает - в две стороны, в глубь прошедших и в глубь еще не наступивших веков.
169. Отметим, впрочем, что, по мнению А.Г. Меца, в третьей строке стихотворения "<п>одразумевается труд поэтический" (Мандельштам О.Э. Полное собрание стихотворений. С. 615).
170. См., например: Известия. 1936. 10 декабря. С. 4. Стоит также отметить, что 2 октября 1936 года "Известия" напечатали статью профессора Р. Самойловича "Научная работа на "Садко"", в которой рассказывалось о советском ледоколе с таким именем. Может быть, именно поэтому к Садко в стихотворении Мандельштама обращен призыв: "Гуди!"? (А. Футорян; устное наблюдение).
171. Перевод Эффенди Капиева. См.: Стальский С. Прошу слова // Правда. 1936. 4 декабря. С. 2. Привлечение этого подтекста, возможно, позволит привнести дополнительные смысловые оттенки в обращение "старик", с которым Мандельштам адресуется к гудку "заводов и садов", ведь это было едва ли не официальное именование Сулеймана Стальского, словом "старик" завершается и мандельштамовская эпиграмма на лезгинского поэта, предположительно датируемая 1934 годом: "Там, где край был дик, // Там шумит арык, // Где шумел арык, // Там пасется бык, // А где пасся бык, // Так поет старик" [382].
172. Иные поводы предложены в работе: Кацис Л.Ф. Из истории взаимоотношений писателей и советских вождей в 1930-е годы // Известия РАН. Серия литературы и языка. Т. 67. № 2. 2008. С. 37.
173. Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 92. Работа Гаспарова содержит подробный обзор многочисленных статей, написанных о стихотворении "Когда б я уголь взял для высшей похвалы…".
174. "<Г>лавные усилия германских поджигателей войны направлены к тому, чтобы перегрызть ось мира, соединяющую Лондон и Париж с Москвой" (Канторович А. Ось мира // Известия. 1937. 26 февраля. С. 2).
175. Правда. 1936. 4 декабря. С. 1. Об "оси" у позднего Мандельштама см. также: Ронен О. Шрам. Вторая книга из города Энн. С. 198.
176. Правда. 1936. 4 декабря. С. 2. Процитируем также широко растиражированную советскими газетами характеристику отца народов, данную Леоном Фейхтвангером, в которой, кстати сказать, содержится важное для стихотворения "Когда б я уголь взял для высшей похвалы…" сопоставление фигур вождя и художника: Сталин это "настоящий представитель 160-миллионного Советского Союза, более достойный, чем мог бы вообразить любой художник" (Выступление Л. Фейхтвангера // Правда. 1937. 13 января. С. 4; См. также: Коммуна. 1937. 14 января. С. 1).
177. Дополнительно грузинскую тему в эти строки привносит хрестоматийный подтекст: мандельштамовские "холмы", без сомнения, должны были напомнить читателю о пушкинских "хoлм<ах> Грузии".
178. Заболоцкий Н. Горийская симфония // Известия. 1936. 4 декабря. С. 2.
179. Известия. 1936. 3 декабря. С. 3. См. также: Правда. 1936. 3 декабря. С. 3.
180. Как полагал М.Л. Гаспаров (Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 97 - 98).
181. Литературная газета. 1936. 1 декабря. С. 1 (параллель подмечена А. Футорян).
182. Доклад В.П. Ставского о Чрезвычайном VIII Всесоюзном Съезде Советов // Литературная газета. 1936. 20 декабря. С. 1.
183. Параллель подмечена А. Футорян.
184. Агапов Б. Встреча // Правда. 1936. 1 декабря. С. 3
185. Толстой А. Сталин на трибуне // Известия. 1936. 26 ноября. С. 4. См. также: Коммуна. 1936. 28 ноября. С. 3.
186. Там же. Ср. также мандельштамовскую строку "Весь - откровенность, весь - признанья медь" [360] со следующим фрагментом из уже цитировавшегося нами "конституционного" стихотворения Сулеймана Стальского: "И с каждой песней о тебе // Всё легче Сулейману петь, // Моложе голос и, как медь, // Звучат слова - в них смысл великий!.." (Правда. 1936. 4 декабря. С. 2).
187. Катаев В. Разговор с инженером // Правда. 1935. 27 апреля. С. 5.
188. Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 90.
189. См., например: Известия. 1936. 22 декабря. С. 1; Правда. 1936. 22 декабря. С. 1; Коммуна. 1936. 24 декабря. С. 3. Ср. с рассуждениями об этих мандельштамовских строках в трогательной, но неубедительной, на наш взгляд, книге: Лахути Д.Г. Образ Сталина в стихах и прозе Мандельштама. Попытка внимательного чтения (с картинками). М., 2008. С. 14 - 102.
190. Рассказ депутата съезда А. Осипова // Известия. 1936. 4 декабря. С. 3.
191. Толстой А. Сталин на трибуне // Известия. 1936. 26 ноября. С. 4. См. также фрагмент уже цитировавшегося нами выступления Л. Фейхтвангера: "…при этом он не лишен известного, почти добродушного лукавства" (Правда. 1937. 13 января. С. 4; см. также: Коммуна. 1937. 14 января. С. 1). Подтекст из А. Барбюса, в мандельштамовских строках о сталинской улыбке выявлен в работе: Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 100.
192. Великий день. 90000 трудящихся на улицах Воронежа // Коммуна. 1936. 8 декабря. С. 1 - описывается демонстрация в честь принятия новой Конституции. См. также большую статью о речи Сталина на VIII съезде Советов: Ясенский Б. Аплодисменты и смех // Известия. 1935. 27 ноября. С. 5.
193. Отчет делегатки Съезда Советов М.А. Журавлевой // Правда. 1936. 10 декабря. С. 2.
194. См. также в стихотворении Мандельштама "Средь народного шума и спеха…" (январь 1937), примыкающем к "Оде": "И к нему - в его сердцевину - // Я без пропуска в Кремль вошел, // Разорвав расстояний холстину, // Головою повинной тяжел…" [267].
195. Коммуна. 1936. 2 декабря. С. 3.
196. Известия. 1936. 17 декабря. С. 3.
197. Известия. 1937. 1 февраля. С. 1. См. далее в этой передовице: "В сгущающихся сумерках, навстречу морозному ветру, высоко подняв знамена, шел трудовой народ Москвы, охваченный гневом и презрением к гнусным бандитам из троцкистской шайки изменников, предателей и убийц. Эта грозная демонстрация всенародного гнева возникла стихийно на московских предприятиях. От края до края заполняли трудящиеся Москвы гранитные просторы Красной площади. Над сияющими звездами кремлевских башен клубился морозный туман, белые лучи прожекторов скрещивались над стенами Кремля, скользили над колоннами, освещая знамена, портреты товарища Сталина и его ближайших соратников, огромные транспаранты и лозунги". См. также заметки о митингах на Красной площади в Москве и на Никитинской площади в Воронеже, напечатанные в "Коммуне": Грозный гнев народа // Коммуна. 1937. 1 февраля. С. 1; Слово трудящихся Воронежа // Коммуна. 1937. 1 февраля. С. 1. Ср. также в стихотворении Мандельштама "Как дерево и медь Фаворского полет…" (11 февраля 1937): "Час, насыщающий бесчисленных друзей, // Час грозных площадей с счастливыми глазами… // Я обведу еще глазами площадь всей, // Всей этой площади с ее знамен лесами" [271]. Как известно, В.А. Фаворский никогда на меди не работал. Не перекочевала ли "медь" в стихотворение Мандельштама из разоблачительной заметки "Медь будет!", напечатанной на второй странице того же номера "Известий", который нами только что цитировался? "Подлый убийца, предатель нашей родины Пятаков сколотил целую банду, занимавшуюся вредительством в цветной металлургии Урала. Матерый атаман неустанно твердил своим подручным: "Меди не давать!"" (Известия. 1937. 1 февраля. С. 2) (А. Футорян; устное наблюдение).
198. Литературная газета. 1937. 26 января. С. 4.
199. Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 106.
200. Литературная газета. 1937. 26 января. С. 5.
201. Литературная газета. 1937. 1 февраля. С. 3.
202. Ср.: Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 106. О Бухарине и Мандельштаме см., например: Галушкин А.Ю. "Вы, вероятно, знаете поэта О.Э. Мандельштама…". Николай Бухарин об Осипе Мандельштаме // Русская мысль. 2000. № 4321 (8 - 4 июня). С. 13.
203. О другом важном поводе к написанию этого стихотворения - праздновании столетия со дня смерти Пушкина см.: Рейнольдс Э. Смерть автора или смерть поэта? (Интертекстуальность в стихотворении "Куда мне деться в этом январе?") // "Отдай меня, Воронеж…". Третья международные Мандельштамовские чтения. Воронеж, 1995. С. 200 - 214.
204. Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 96. Остроумный, но, как кажется, менее убедительный подтекст из "Бориса Годунова" к строке "И выбегают из углов угланы" предлагает Омри Ронен (Ронен О. Шрам. Вторая книга из города Энн. С. 98 - 99).
205. Сплотим писательские ряды. Из речи В. Ставского <на Общемосковском собрании писателей> // Литературная газета. 1937. 1 февраля. С. 3. См. также редакторскую передовицу: Бухарина, Рыкова, Угланова - на скамью подсудимых // Коммуна. 1937. 28 января. С. 1.
206. Ср.: Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 20.
207. Правда. 1936. 26 декабря. С. 1. Возможно, впрочем, что речь идет о речи того же К.Е. Ворошилова на военном параде 7 ноября 1936 года. Ср. в мандельштамовском стихотворении и в известинском описании этого парада: "Шли, шурша резиной по мостовой, бронированные автомобили. Потом двинулись танки. Они заполнили всю площадь" (<Редакционная статья>. На Красной площади // Известия. 1936. 10 ноября. С. 1).
208. Литература - могучее орудие обороны страны. Из речи В. Инбер <на Общемосковском собрании писателей> // Литературная газета. 1937. 1 февраля. С. 4. На этой же странице газеты был напечатан фрагмент из речи Ф. Березовского под красноречивым названием "Мы готовы к обороне нашей страны".
209. <Редакционная заметка>. Совещание писателей по вопросам обороны // Правда. 1937. 18 февраля. С. 6. Полный текст речи Ставского см.: Литературная газета. 1937. 20 февраля. С. 6.
210. Правда. 1937. 18 февраля. С. 6.
211. Правда. 1937. 26 февраля. С. 6.
212. Вот какие актуальные поводы к написанию "Стихов о неизвестном солдате" перечисляет М.Л. Гаспаров в своей работе о гражданских стихотворениях Мандельштама: "Только на фоне испанской войны можно представить себе гражданскую актуальность "Стихов о неизвестном солдате". 23 - 26 января 1937 г. проходил второй московский процесс - "антисоветского троцкистского центра" (Пятаков, Сокольников, Радек), итоги процесса подвел февральско-мартовский пленум ЦК с речами Жданова, Молотова и Сталина; как обычно, утверждалось, что обвиняемые были агентами германской и японской империалистической военщины и замышляли интервенцию с целью восстановления капитализма и Троцкого. Наконец, в феврале с неслыханной помпой был отмечен столетний юбилей Пушкина, без конца цитировалось стихотворение "Я памятник себе воздвиг нерукотворный" - эта тема "памятника" стала общим знаменателем, связавшим оду Сталину, которая писалась в те дни, и стихи о знаменитой могиле неизвестного солдата, начавшиеся через месяц" (Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 20). Отметим, кстати, что соседство реминисценции из пушкинского "Памятника" со скрытыми цитатами из произведений Маяковского в отброшенном финале "Стихов о неизвестном солдате" (см.: Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 15) могло возникнуть не без влияния от прочтения Мандельштамом юбилейной статьи К.И. Чуковского о Маяковском как о "советском Пушкине", перепечатанной воронежской "Коммуной" из ленинградской "Смены" (Чуковский К. Два поэта // Коммуна. 1937. 4 февраля. С. 3). О газетных и радио подтекстах мандельштамовских "Стихов о неизвестном солдате" см. также: Морозов А.А. К истории "Стихов о неизвестном солдате". С. 427 - 428.
213. О.Э. Мандельштам в письмах С.Б. Рудакова к жене (1935 - 1936). С. 42.
214. Там же. С. 70.
215. Там же. С. 135.
216. О Мандельштаме и Заболоцком см., например: Лощилов И.Е. Заболоцкий // О.Э. Мандельштам, его предшественники и современники. Сборник материалов к Мандельштамовской энциклопедии. М., 2007. С. 71 - 74.
217. Известия. 1937. 23 февраля. С. 2.
218. Там же. Наверное, стоит отметить, что в разгар работы Мандельштама над "Стихами о неизвестном солдате", 6 марта 1937 года, на второй странице "Правды" была напечатана большая статья Я. Авиновицкого "Химия и война".
219. Известия. 1937. 23 февраля. С. 2. Может быть, стоит также указать на газетную параллель к многократно комментировавшейся строке "Ядовитого холода ягодами" [273] из "Стихов о неизвестном солдате". Это строки из поэмы Маяковского "Владимир Ильич Ленин", процитированные в статье С. Вышеславцевой ""Ленин" В. Маяковского" (Литературная газета. 1937. 21 января): "Пройдут // года // сегодняшних тягот, // летом коммуны // согреет лета, // и счастье - // сластью // огромных ягод - // дозреет // на красных // октябрьских цветах" (Параллель подмечена А. Футорян).
220. Гаспаров М.Л. Комментарий // Мандельштам О.Э. Стихотворения. Проза. С. 810.
221. Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 56. Ср. также строку "Я видел озеро, стоявшее отвесно" [276] о Реймском соборе из стихотворения Мандельштама, датированного 4 марта 1937 года со следующим фрагментом статьи Рафаэля Альберти "В музее Прадо", напечатанной "Известиями" 3 марта 1937 года: "О картинах, лучших произведениях нашей живописи, у меня осталось воспоминание, как о глубоком зеркальном озере, пронизанном солнечными лучами <…> Шахтерский фонарь круглым пятном осветил передо мной ступеньки одной из тех отвесных лестниц, которые ведут в подвалы или в глубокие подземные трюмы <…> Весь музей Прадо был спущен в подвалы из боязни, что он будет уничтожен трехмоторными бомбовозами под управлением германских варваров… Многие залы были пробиты бомбами" (параллель подмечена А. Футорян).
222. Правда. 1937. 26 февраля. С. 5.
223. Правда. 1937. 3 марта. С. 5. На этой же странице газета опубликовала редакционную заметку "Вооружение Италии".
224. Правда. 1937. 4 марта. С. 5.
225. Правда. 1937. 5 марта. С. 5.
226. Правда. 1937. 8 марта. С. 1.
227. Правда. 1937. 9 марта. С. 5.
228. Правда. 1937. 10 марта. С. 1. В этом же номере появилась заметка М. Кобелева "Путешествие Муссолини в Ливию": "Поездке Муссолини предшествовала сессия Большого фашистского совета, на которой Муссолини провозгласил новую программу усиления итальянских вооружений" (Правда. 1937. 10 марта. С. 5).
229. Правда. 1937. 12 марта. С. 5.
230. Правда. 1937. 14 марта. С. 5.
231. Правда. 1937. 15 марта. С. 1.
232. Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 56.
233. Эренбург И. Как в Абиссинии // Известия. 1937. 14 марта. С. 2. Ср. также в фельетоне Эренбурга "Трагедия Италии": "На рукавах пленных нашивки: голубое поле Итальянской империи и черное пламя фашио. Год назад они расстреливали безоружных эфиопов. Теперь их послали под Гвадалахару: завоевывать империю. Дуче, мечтающий о лаврах Цезаря, подписывая "джентльменское соглашение", не забывал о формировании боевых дивизий… Рим снова станет Римом… Они (хозяева новой Римской империи) зовут своих солдат гордым именем - легионеры. Они полны классического пафоса… Кто же эти люди, которым Рим поручает завоевать мир? Злосчастные рабочие, запуганные, затравленные, голодные, вшивые. Они должны были идти на смерть только потому, что на римской площади "Венеция" красиво звучат классические цитаты лже-Цезаря" (Известия. 1937. 12 марта). 16 марта 1937 года "Известия" опубликовали на своей первой странице заметку "Фашистский волк на европейской псарне", подписанную "Vig".
234. См.: Известия. 1937. 22 февраля. С. 1; Известия. 1937. 27 февраля. С. 1; Известия. 1937. 28 февраля. С. 1; Известия. 1937. 4 марта. С. 1; Известия. 1937. 15 марта. С. 1; Известия. 1937. 16 марта. С. 1.
235. Гаспаров М.Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. С. 99.
236. Мандельштам Н.Я. Воспоминания. С. 243. Подробнее о Поповой см. также: Швейцер В.А. Мандельштам после Воронежа // Вопросы литературы. 1990. № 4.
237. Правда. 1937. 30 июня. С. 6. См. также более раннюю известинскую заметку "Жара в Москве" (Известия. 1937. 12 июня. С. 4). При подготовке к написанию этой главы нами были насквозь просмотрены комплекты "Известий", "Литературной газеты" и "Правды" за июнь - июль 1937 года.
238. Правда. 1937. 1 июля. С. 6.
239. <Редакционная заметка>. Дожди // Правда. 1937. 3 июля. С. 6.
240. Известия. 1937. 3 июля. С. 4.
241. Появление в последней строфе стихотворения Мандельштама метафорических ливневых "косар<ей>" [294], возможно, было спровоцировано знанием поэта о том, что в стране начался сенокос. См.: <Редакционная заметка>. Медлят с сенокосом // Правда. 1937. 4 июля. С. 3.
242. Ср. у Мандельштама: "Москва слышит…".
243. Кассиль Л. Говорит Красная площадь. Заметки у микрофона // Литературная газета. 1937. 5 мая. С. 1.
244. Ср. в комментарии М.Л. Гаспарова к этому стихотворению: "Москва, радио, сводка погоды, небо и непонятная последняя строфа" (Гаспаров М.Л. Комментарий // Мандельштам О.Э. Стихотворения. Проза. С. 813 - 814.
245. Ср., однако, с объяснением образа "петухов" в комментарии А.Г. Меца: "С петухами. Здесь, вероятно, образное выражение, означающее "рано утром"" (Мец А.Г. Комментарии // Мандельштам О. Э. Полное собрание стихотворений. С. 636). Не оспаривая возможности такой интерпретации, отметим, однако, что петухи из первой строки мандельштамовского стихотворения отчетливо перекликаются с гусем из последней его строфы.
246. Подробнее об этом образе у Мандельштама см.: Долинин А.А. Воздушная могила. О некоторых подтекстах стихотворения Иосифа Бродского "Осенний крик ястреба" // Эткиндовские чтения. II - III. Сборник статей по материалам Чтений памяти Е.Г. Эткинда. СПб., 2006. С. 280-281.
247. На канале Волга - Москва // Известия. 1937. 4 июля. С. 4. См. также на 6 странице "Литературной газеты" от 5 мая 1937 года карикатуру Лиса на советских писателей, плывущих на пароходе по каналу "Волга - Москва".
248. Правда. 1937. 12 июня. С. 1. См. здесь же подборку материалов: "Шпионов, презренных слуг фашизма, изменников Родине - расстрелять!". См. также: Не дадим житья врагам Советского Союза. Письмо советских писателей <о Тухачевском, Якире, Уборевиче и др.> // Литературная газета. 1937. 15 июня. С. 1. Ср., например: Мец А.Г. Комментарии. С. 657.
249. Там же. С. 657.
250. См.: <Редакционная заметка>. Испанские футболисты прибыли в СССР // Правда. 1937. 16 мая. С. 6.
251. <Редакционная заметка>. "Динамо" - Страна Басков. Сегодня на стадионе "Динамо" // Правда. 1937. 5 июля. С. 6. См. также: <Редакционная заметка>. Матч Сборная Басков - "Локомотив" // Известия. 1937. 24 июня. С. 4; Соловьев В. Футбольный матч Страна Басков - Ленинград // Правда. 1937. 1 июля. С. 6 и др.
252. Кассиль Л. Матч с басками // Известия. 1937. 26 июня. С. 4.
253. <Редакционная заметка>. Ромэн Роллан в советском павильоне // Правда. 1937. 2 июля. С. 5; <Редакционная заметка>. На парижской выставке. Ромэн Роллан о советском павильоне // Правда. 1937. 3 июля. С. 5. В течение двух месяцев советские газеты регулярно рапортовали об успехе советского павильона на парижской выставке. См., например: Блок Ж-Р. Письма из Парижа. Вокруг выставки // Известия. 1937. 12 мая. С. 4; <Подборка материалов>. Что Советский Союз покажет на международной Парижской выставке // Правда. 1937. 16 мая. С. 6; Агапов Б. Через неделю в Париже // Известия. 1937. 18 мая. С. 4; <Редакционная заметка>. Сегодня открытие всемирной выставки в Париже // Известия. 1937. 24 мая. С. 4; Москвич. Советская книга на Парижской выставке // Литературная газета. 1937. 26 мая. С.3 и мн. др.
254. Маньэн И. На Парижской выставке. Демонстрация туда и мира // Правда. 1937. 1 июля. С. 5.
255. Правда. 1937. 2 июля. С. 1.
256. Правда. 1937. 4 июля. С. 1. См. также, например, на первой странице "Правды" от 3 июля 1937 года подборку материалов "С огромным подъемом трудящиеся подписываются на заем" и редакционную передовицу "Заем укрепления обороны нашей Родины".
257. Ronen O. An approach to Mandelstam. Jerusalem, 1983. Р. 86 - 87.
258. Павлов М.С. Разбор одного стихотворения (О. Мандельштам. "Железо") // Вестник удмуртского университета. [Ижевск]. Специальный выпуск. 1992. Остроумную интерпретацию "Железа" см. также: Амелин Г.Г., Мордерер В.Я. Миры и столкновения Осипа Мандельштама. М., 2000. С. 143 - 144.
259. О.Э. Мандельштам в письмах С.Б. Рудакова к жене (1935 - 1936). С. 52. См. также в не пошедшем дальше наброска очерке Мандельштама, навеянном гибелью самолета "Максим Горький": "Что ж тут особенного? Ничего. Только вот что: мы живем в стране, где работа сильнее смерти, где дикая случайность, стихия, катастрофа - не властны поколебать великой тяги к будущему, охватившей всех нас, где гибель драгоценного близкого человека на славном посту рождает гордое и мужественное горе, где нормой является самозабвение и великолепная героическая выдержка - самая будничная вещь. Наша социалистическая страна - первый друг и утешитель в личном горе для своих верных сынов" ("Брат т. Назарова" - неизвестный прозаический набросок Осипа Мандельштама // "Сохрани мою речь…". Вып. 4/1. М., 2008. С. 62).
260. Ср. в стихотворении Александра Жарова, посвященном памяти летчика, управлявшего "Максимом Горьким": "Мы плавали с тобой в воздушном океане, // Избороздив немало сотен верст" (Известия. 1935. 20 мая). Подмечено А. Футорян.
261. <Редакционная статья>. Первое мая // Известия. 1935. 5. С. 1.
262. О.Э. Мандельштам в письмах С.Б. Рудакова к жене (1935 - 1936). С. 52.
263. Заметим, что в 1935 году Мандельштам неоднократно возвращался к работе над циклом "Восьмистишия", куда вошло стихотворение "Преодолев затверженность природы..". Нельзя ли предположить, что и "Железо" могло найти там свое место (хотя его строфическое деление иное, чем в стихотворениях, составивших "Восьмистишия")? Общую интерпретацию мандельштамовского цикла см. в работе: Гаспаров М.Л. "Восьмистишия" Мандельштама // Смерть и бессмертие поэта. Материалы международной научной конференции, посвященной 60-летию со дня гибели О.Э. Мандельштама (Москва, 28 - 29 декабря 1998 г.). М., 2001. С. 47 - 54.
264. <Редакционная статья>. Люди и дела великой страны // Известия. 1935. 21 мая. С. 1
265. <Редакционная статья>. 40 тысяч тонн стали в сутки - не меньше! // Правда. 1935. 22 мая. С. 1. См. также подборку о гибели "Максима Горького" и необходимости взамен построить новые самолеты в "Коммуне" от 21 и 22 мая 1935 года.
266. Необязательно, но возможно, что строка о "железной правде" отсылает к только что процитированной заметке, опубликованной в газете "Правда". Ср. сходный прием в стихотворении Мандельштама "Кассандре" (1917): "Один ограблен волею народа, // Другой ограбил сам себя". "Воля народа" - название эсеровской газеты. Отметим также визуальное сходство пестика и тычинок некоторых цветов с пропеллером самолета.
267. Подсказано нам Ю.Л. Фрейдиным.
268. Приносим А.А. Долинину благодарность за разрешение процитировать его письмо в этой нашей книжке.

© O. Lekmanov

back

top