Вадим Беспрозванный

Lotman and cultural studies:
короткие встречи или долгие проводы?

Сама идея обратиться к работам Ю.М. Лотмана с точки зрения их сегодняшнего влияния на научное мировоззрение и исследовательский процесс, изучить "конвертируемость" научного вклада Лотмана в сегодняшнее гуманитарное пространство американского академического сообщества - задача весьма интересная, хотя и нелегкая. Тем более, что к моменту издания рассматриваемого сборника статей прошло десять лет со дня смерти Ю.М. Лотмана и более двадцати (конец 60-х - 70-е годы) - с того времени, когда научная методология Лотмана была предметом острой полемики. Откровенно говоря, можно было скорее ожидать того, что сборник будет приурочен, например, к десятилетию кончины ученого. Но Lotman and cultural studies - не юбилейное издание; сборник остро полемичен, даже в тех работах, которые напрямую не ставят перед собой такой задачи. Многое сегодня в работах Лотмана может вызывать несогласие, желание идти другим путем, - что вполне естественно, поскольку связано с природой гуманитарного знания вообще. Тем не менее, пример Lotman and cultural studies показывает, что, во-первых, еще существует интерес/потребность именно полемического обсуждения научного наследия Лотмана, и, во-вторых, что сегодняшняя картина гуманитарных исследований позволяет вновь обратиться к проблематике его работ.

Сборник содержит статьи большого тематического диапазона. Условно их можно разделить на две группы: статьи, посвященные проблемам, которые, насколько известно, не были предметом специального рассмотрения в работах Ю.М. Лотмана - в них авторы обсуждают возможность приложения идей Лотмана к новым областям научного поиска. К таковым можно, например, отнести исследования по философии и социологии (Post-soviet political discourse and the creation of political communities/ Michael Urban; State power, hegemony, and memory: Lotman and Gramsci/ Marek Steedman), по иранистике (The ever-tempting return to an Iranian past in the Islamic present: does Lotman's binarism help? / Kathryn Babayan), истории чешской культуры, а также работы, помещающие идеи Лотмана в постструктуралистский контекст (обе темы рассмотрены в Writing in a polluted semiosphere: everyday life in Lotman, Foucault, and De Certeau / Jonathan H. Bolton). Вторая, более многочисленная группа, содержит статьи, непосредственно относящиеся к сфере научных интересов самого Лотмана: история русской литературы, история и семиотика русской культуры, семиотика кино. Еще раз сделаем оговорку: деление это во многом условно, поскольку в ряде случаев оба аспекта могут рассматриваться в рамках одной и той же публикации. Все же введение такого типологического различия представляется важным, поскольку предметом данной заметки является представленный в этом сборнике вопрос о восприятии (в широком смысле этого слова) наследия Лотмана современными американскими исследователями.

Несомненно, каждая статья из вошедших в сборник, могла бы стать предметом отдельной дискуссии. Но мы намерены остановиться здесь на теме, которая объединяет представленные в сборнике публикации - на обращении авторов Lotman and cultural studies к научному наследию Ю.М. Лотмана; на том, что обусловило взгляд авторов на предмет исследования через "лотмановскую" призму.

Многие исследователи сталкиваются с первой серьезной проблемой методологического характера - проблемой соотношения материала (темы) и метода. Дело в том, что никакой инструментарий не является универсальным; как правило, выбор методологии и материала являются взаимообусловленными: любой инструмент хорош или плох не сам по себе, но его способностью эффективно решить поставленную задачу.

В наиболее общей форме место научного наследия Ю.М. Лотмана в современном контексте американских культурологических исследований обозначено в Послесловии к сборнику , (Lotman without tears / William Mills Todd III), которое непосредственно останавливается на "проблеме Лотмана". Заглавие Послесловия, прежде всего, мотивировано стремлением авторов книги к имперсональному подходу. Разумеется, полемика только с письменными высказываниями не уникальна, и нередко - по ряду причин - вынужденна. Однако вопрос о том, обеспечивает ли такая личная ("бесслезная") позиция глубину и объективность анализа деятельности Лотмана-ученого, остается открытым. В самом деле, даже если предположить, что те из коллег, которые лично знали Ю.М. Лотмана и пережили его кончину как личную драму, так уж заведомо предвзяты в оценке лотмановских трудов, то все же следует учитывать, что Лотман не только писал книги и статьи; он читал лекции, выступал на конференциях и семинарах, полемизировал и общался с коллегами, т.е его карьера ученого не сводилась к публикациям: более того, устный "лотмановский" текст нередко выступал в качестве связующего комментария, позволявшего/позволяющего точнее понять и оценить тексты письменные (1). Это тем существеннее, что многие авторы сборника обращаются только к некоторым опубликованным работам, - как переведенным на английский язык (предпочтение оказывается Universe of the Mind), так и напечатанным по-русски, но выборочно, не всегда в достаточной мере используя даже эти работы. Сказанное, разумеется, не следует понимать как упрек, но как указание на специфику точки зрения, предлагаемой в Lotman and cultural studies. Необходимо отметить, что более объемный по содержанию, хотя и краткий, обзор научного наследия Лотмана дан вo Введении (Introduction / Andreas Schonle and Jeremy Shine).

Вернемся, однако, к содержанию Послесловия. Как одна из существенных, здесь рассматривается проблема: отчего Лотман не стал "модным" автором (в отличие от формалистов и Бахтина) в Соединенных Штатах? Автор Послесловия предлагает ответ на этот спорный во многих отношениях вопрос, разумеется, имея в виду популярность трудов Лотмана среди тех, кто работает в различных областях гуманитарных наук. Если согласится с этой небесспорной точкой зрения (2), можно только порадоваться, что Лотман не стал "свадебным генералом" от гуманитаристики, ссылки на которого заменяли бы обязательное цитирование "классиков марксизма-ленинизма" в работах советских ученых. Конечно "свято место не бывает пусто" - есть другой "модный" набор отсылок, и такая "мода" нередко вредит, искусственно сужая перспективу исследования, делая частную работу очередным подтверждением какого-либо общего тезиса. Более того, можно предположить, что все те, для кого знакомство с книгами и статьями Ю.М. Лотмана было и продолжает быть полезным, обращаются к его работами независимо от "моды" и, разумеется, невзирая на отсутствие переводов на английский язык. Научный опыт Лотмана не предполагает отделения теории от практики, тем более - их противопоставления. Не лишним здесь будет вспомнить статью М.Л. Гаспарова (3), где в постскриптуме он приводит слова Л.Н. Киселевой: "Я удивляюсь, когда говорят: "теория Лотмана": у него не было всеприложимой теории, у него была конкретность и открытость". Гаспаров здесь добавляет от себя: "Мне тоже так казалось". Поэтому со- и противопоставление "лотмановского наследия другим теориям , а также распространение его на другие общественные науки и новые сферы культуры" (348) , судя по всему, дает самые скромные результаты.

Предлагаемый в Послесловии пример Фрейда как некоего методологического компромисса, также не кажется достаточно убедительным: будучи лишенной научно-практической основы, теория Фрейда либо превращает любую работу в распространение неверифицированного символического языка, диктуя объекту критерии описания, либо делает исследование процессом с заданным результатом. К тому же, на практике цитирование работ Фрейда часто становится своего рода ритуалом, лишенным внутренней необходимости и мотивированности.

Не вполне можно согласиться с автором Послесловия, сожалеющим об отсутствии диалога Лотмана с западными антропологами и теоретиками культуры 60х-80х гг. И дело тут не только в цензурных проблемах - не всегда прямая полемика является единственно продуктивным способом отстаивания собственной точки зрения. К тому же, Лотман нередко выступал как острый и сильный полемист на конференциях, семинарах, в печати (см., например, обсуждение его статьи "Литературоведение должно быть наукой" на страницах "Вопросов литературы"). Трудно быть уверенным, что такая полемики была бы в равной степени интересна и для ее участников, и для слушателей/читателей, поскольку полноценный диалог предполагает, главным образом, наличие общности похода не только к вопросам методологии, но и общности мировоззрения. В целом же Послесловие (как и ряд других статей, включенных в сборник), скорее, является попыткой ответить на вопрос, не имеющий однозначного ответа: можно ли извлечь из трудов Лотмана что-то полезное для современных гуманитарных исследований? Думается, что сборник Lotman and cultural studies, в какой-то мере, является таким ответом: для одних работ обращение к наследию Лотмана является необходимым, в других - необязательным и даже лишним.

В книге высказывается точка зрения на эволюцию научных взглядов Ю.М. Лотмана, которую Марек Стедман, автор интересной и проницательной статьи State power, hegemony, and memory: Lotman and Gramsci характеризует как движения "от структурализма к постструктурализму" (стр. 141), что представляeтся спорным как в первой части высказывания, так и во второй. Нет оснований считать, что Лотман был, в строгом смысле слова, "структуралистом", и что он испытал сколько-нибудь значимого влияния "постструктурализма". Другой пример - не менее частая критика (или одобрение) бинаризма как научной основы, которую Лотман то перерастает, то не перерастает (см., например, стр. 9, 161). Наконец, путь ученого "от синхронного подхода к диахронному" (стр. 141), скорее, отражает полемику между New Criticism и New Historicism, нежели как-то относится ко взглядам самого Лотмана. Между тем, хотелось бы напомнить общеизвестное: гуманитарные науки не могут обойтись без синхронного (внеисторического) анализа, который является не альтернативой, а лишь первой необходимой ступенью при рассмотрении исторического контекста работы. В этом отношении, между этими ступенями нет никакого противоречия: сосуществование их органично. Еще в рамках "формальной школы" (см., например, работы Ю.Н. Тынянова и Б.М. Эйхенбаума) было сформулировано положение о том, что синхрония и диахрония не заменяют, а дополняют друг друга. Следует также сослаться на уже упомянутую здесь глубокую и oбстоятельную статью Пеэтерa Торопa "Тартуская школа как школа", в которой приводятся убедительные свидетельства органичного сочетания синхронного и диахронного подходов в исследованиях Лотмана (4).

Интересное наблюдение, сделанное в статье Андреаса Шенле (The self, its bubbles, and illusions: cultivating autonomy in Greenblatt and Lotman / Andreas Schonle), которая начинается сопоставлением как сходств, так и различий в системе двух историков культуры (Стивена Гринблатта и Ю.М. Лотмана), само по себе чрезвычайно любопытно и даже актуально. Затруднительно что-либо сказать об интересе Лотмана к работам Гринблатта, которые сравнительно недавно привлекли общий и пристальный интерес как классика "Нового историзма"; известно, однако, что Гринблатт был знаком с работами Лотмана. Трактовку New Historicism можно найти в ряде работ Гринблатта, но в наиболее сконцентрированном виде она предложена в книге Practicing New Historicism (5), в которой Гринблатт (в соавторстве с Кэйтрин Галахер) представил своё видение того научного направления, начало которому было положено им и его коллегами. Это направление стало настолько популярным последнее время, что требует отдельного изложение того, что Гринблатт и его окружение вкладывают в понятие New Historicism (6). Статья Андреаса Шенле - это существенный вклад в изучение наследия Ю.М. Лотмана, поэтому наше по необходимости фрагментарное обращение к New Historicism как к одному из элементов сопоставительного анализа, главным образом продиктовано общей темой данной заметки. Многие положения Гринблатта нельзя считать дискуссионными по отношению к работам Лотмана: так, интересен отказ Гринблатта не только считать New Historicism новой теорией, но и сформулировать его принципы. Далеко не нов взгляд на историю (на историю литературы, на историю искусств) как на ряд совершенно уникальных, не поддающихся обобщению "случаев" или феноменов. Непредвзятость и стремление понять частную ситуацию, вызывает лишь симпатию к такому подходу. Но теория призвана отвечать не только на вопрос "что делать", но и на вопрос "чего не делать". После времени некоторой "теоретической" эйфории нетрудно предсказать наступление эйфории "практической" или "эмпирической". Теория в ее настоящем смысле не может противостоять ни практике, ни индивидуализации научных стратегий. Она - инструмент, а не результат, один из возможных механизмов обобщения опыта и его передачи, полностью отказаться от ее принципов невозможно, чтобы не повторять множества ошибок, уже сделанных в предшествующее время. Полный отказ от теории декларативен и возможен лишь как частная практика. Разумеется, что на другом "полюсе" оказывается взгляд на теоретическое знание как на род рекомендаций, которым требуется некритически и слепо следовать. Таким образом, разграничение (теория vs. практика) есть некоторая условность, которую не стoит абсолютизировать.

Возвращаясь к названной работе Андреаса Шенле, следует отметить, что она теряет во второй своей половине объективно-сопоставительную строгость и, вместо предложенного условия сборника ("Lotman without tears", т.е невключение в книгу работ, которые могли бы повлиять на чистоту эксперимента своей субъективным подходом), автор ссылается на частное письмо Ю.М.Лотмана к Б.Ф. Егорову, смысл которого не предполагает широких обобщений, но, напротив, вносит тот элемент личностной оценки, которую данное издание стремиться исключить.

Анализ работ Лотмана, а также метод и предмет этих работ, извлеченными из исторического контекста (что, может быть, не вполне логично для последователей New Historicism), приводит к некоторым курьезам. Так, рассматривая тему дуэли и смерти А.С. Пушкина, тему, более популярную сейчас в эктранаучной, нежели в научной среде, Шенле приходит к следующему заключению: лотмановский бинаризм искусственно сужает возможность выбора, поскольку Пушкин мог и честь свою защитить, и не погибнуть на дуэли. Несмотря на очевидную прагматичность такого заключения, вряд ли его можно считать историчным.

Пожалуй, одной из наиболее спорной, (я бы сказал - намеренно спорной) среди статей сборника можно считать статью Эми Манделкер (Lotman's other: estrangement and ethics in culture and explosion / Amy Mandelker). Даже в Предисловии содержится осторожная оговoрка, что "не все авторы сборника разделяют ее <Эми Манделкер> обвинение <Лотмана> в шовинизме" (стр. 15). К этому можно добавить и по меньшей мере странную попытку проанализировать некоторые теоретические положения Лотмана с точки зрения "раввинистического иудаизма", а также рассмотреть концепцию "договора и вручения себя" не с точки зрения самоописания русской и европейской культур, но с позиции "а на самом деле". Вообще, характерное для данного сборника стремление включить взгляды Лотмана в ряд типологических аналогий с другими научными концепциями, придавая аналогиям значение историческое (поиск oбщности воззрений, либо указание на источник этих воззрений), требует доказательности - иначе остается считать такие аналогии только фактом интерпретации.

Остановимся на концептуальтой основе сборника расширить (а иногда -"растянуть"?) научное наследие Лотмана. Так, например, введение метафорического понятия "загрязненная" семиосфера (Writing in a polluted semiosphere: everyday life in Lotman, Foucault, and De Certeau / Jonathan H. Bolton) представляется малопродуктивным каламбуром, поскольку ни "загрязненной", ни "стерильной" семиосфера в реальности существования культуры быть не может. Сопоставление же имен, вынесенных во вторую часть названия статьи, перемещает эти имена в вакуум, лишенный эволюционной реальности, в котором любой элемент совпадения случаeн. К тому же различие работ Фуко, Сюрто и Лотмана гораздо важнее, чем некоторое неизбежное их сходство, поскольку различия позволяют судить о специфичности названных авторов, об особенностях их индивидуального "почерка"; во всяком случае, анализ различий на фоне некоторого сходства был бы интереснее.

Наряду с названными возражениями, в сборнике Lotman and cultural studies опубликованы чрезвычайно интересные работы, имеющие самостоятельное значение. Обращение к Лотману в них более мотивировано, и, может быть, именно это делает эти работы органичными. Так, в статье Дэвида Бетеа рассматривается тема, важная и для работ Ю.М. Лотмана, и, несомненно, имеющая более широкое научное значение (Dante, Florenskii, Lotman: journeying then and now through medieval space / David Bethea). В статье указывается на восприятие Павлом Флоренским "Божественной комедии" как на необходимую составляющую видения Данте в семиотической (секулярной) перспективе, что существенно углубляет наше понимание взглядов Лотмана в контексте русской культуры.

Интригующее исследование (как можно предположить - начало более обширной работы над объявленной темой) представлено в статье Джулии Баклер (Eccentricity and cultural semiotics in imperial Russia / Julie A. Buckler). В частности, осмысленные автором вопросы обращения к источникам разной природы, а также соотношения "нормы" и "анти-нормы" в культуре, составляют прочную теоретическую основу сложной проблемы, к которой обращается Джулия Баклер.

Глубокие научные разыскания о пушкинской поэме "Анжело", в максимальной степени сосредоточенные на всестороннем рассмoтрении объекта, содержаться в работе Кэрил Эмерсон (Pushkin's Anzhelo, Lotman's insight into it, and the proper measure of politics and grace" / Caryl Emerson). Необходимо отдать должное проницательности автора этой работы, поскольку вопрос о противопоставлении "закона" и "милосердия" принципиально важен для ряда лотмановских работ. Названные здесь статьи не только свободны от поверхностной генерализации, но и гораздо ближе к лотмановским исследованиям в том, что обнаруживают собственную исследовательскую программу, которая мотивирует, в свою очередь, обращения к конкретным трудам Лотмана.

Важная, но оставшаяся одинокой в своей теоретической интенции, статья Херберта Игла (Iconic self-expression: bipolar asymmetry, indeterminacy, and creativity in cinema / Herbert Eagle) обращается к более ранним, но по-прежнему актуальным работам Ю.М. Лотмана "Лекции по структуральной поэтике" (1964), "Структура художественного текста" (1970) и "Анализ поэтического текста" (1972), убедительно демонстрируя, что умелое применение уже существующей методологии, может быть куда полезней стремления во что бы то ни стало предложить что-то "новое". Вообще, можно заметить, что количество методов, методик и теорий существенно больше, нежели их умелое использование, так же как и объем общих представлений постоянно уступает объему и качеству рефлексии над ними. Ни в коем случае не поддерживая уход филологии от ее теоретических и эвристических основ, все же можно предположить, что создание новых инструментов не является самоцелью. Существенная особенность высказываний типа ''смена научной парадигмы'', ''использование новой методологии'' и т.п. состоит в том, что они, на самом деле, не тождественны действию. И смена научной парадигмы, и методологические инновации - сложный процесс, который можно описывать ретроспективно, но нельзя ни прогнозировать, ни, тем более, ввести явочным порядком. Над этим можно и нужно работать, осознавая не только незаданность результата, но и то, что процесс "сбрасывания с парохода современности" сам по себе еще не является позитивной программой и никаких положительных результатов не сулит. Также как и благое желание распространить научное наследие Лотмана на систему cultural studies / interdisciplinary studies. Ставший уже довольно привычными за последние годы призывы обратиться к интердисциплинарности и к культурологической перспективе или, проще, к изучению культуры (cultural studies), закономерно вызывает вопрос: "Это что-то новое или мы этим уже давно занимаемся?" Для адекватного понимания вербальных и невербальных текстов необходимо понимание культурно-исторического контекста, однако изучение литературного произведения нельзя ограничить этим контекстом. Сам же выбор объекта исследования - будь то "русская культура с древнейших времен до наших дней" или "анализ одного стихотворения" - оценке не подлежит. Интердисциплинарный подход - название, иногда употребляемый в качестве синонимичного cultural studies, но не тождественное ему, в истории науки не совсем новость. Этот подход оправдал себя не в качестве тотального, но лишь как составная часть толкование текста.

В заключение, хотелось бы вспомнить одно из давних высказываний Ю.М.Лотмана (7): "Любой самолет, самый совершенный, имеет границы технических возможностей, а вот ковер-самолет их не имеет." Научное наследие Лотмана - не канон, а предложение определенного уровня знания и уровня дискуссии, его ценность - совсем не в его универсальности или обязательности, и уж тем более - не в адаптации для данного места и времени.

Постскриптум: Сборник "Lotman and cultural studies" получил ряд печатных откликов (см., например: Денис Иоффе. Лотман и науки о культуре (Западный контекст) - http://www.russ.ru/krug _ chteniya/lotman_i_nauki_o_kul_ture_zapadnyj_kontekst). В рецензии, помещенной в "Russian Review" (Volume 67, Issue 2, Page 321-322, Apr 2008, Kevin M. F. Platt, University of Pennsylvania), по большей части, дается пересказ содержание сборника, который вряд ли оценят как прочитавшие его, так и те, кто не станут читать эту книгу. Автор рецензии делает вывод о ценности статей, вошедших в сборник, о ценности, которую они представляют не благодаря, но вопреки их связи с работами Ю.М.Лотмана, а также ставит под сомнение реализацию поставленной задачи - продемoнстрировать "конвертируемость" идей Лотмана на современном теоретическом рынке ("it is not entirely clear that this excellently produced volume achieves its stated goal of demonstrating the currency of Lotman's ideas in the broader theoretical marketplace"), считая избыточным и не содержащим никаких "инноваций" теоретическое наследие Лотмана ("Yet, one is tempted to conclude, his theoretical innovations were largely parallel to those of other thinkers and in no way constitute "necessary" additions to the Western theoretical scene at present.")

Поскольку в основном тексте данной заметки уже были приведены ответы на замечания, сходные с теми, которые приводит автор рецензии в Russian Review, а новых аргументов или принципиально иных соображений в ней не представлено, можно ограничиться уже сказанным. Обсуждать же сегодня труды Лотмана или его научную методологию как нечто нуждающееся в одобрении или отрицании (даже учитывая то, что интерес к этим работам сохраняется), - представляется несколько запоздалым, или, во всяком случае, далекими от того времени, когда только появившиеся работы Ю.М. Лотмана и других исследоватeлей, позднее объединенных именем Московско-Таруской школы, были предметом споров о самом их праве на существование.

Хотелось бы, однако, высказать некоторые опасения, которые вызывают слова рецензента касательно "более обширного теоретического рынка" ("the broader theoretical marketplace"). Оставляя в стороне степень правомочности сравнения "теория культуры/рынок", неясным все же остается вопрос - o какой более обширной востребованности здесь идет речь? Следуя сказанному, вероятно, можно считать, что речь идет об отдельной неудаче отдельно взятого сборника статей, поскольку вряд ли было бы возможно отнести эти слова к "объекту" книги Lotman and cultural studies. Монографии и статьи Лотмана, исследования его научной деятельности, oтсылки к его работам появляются в печати достаточно часто (сборник, о котором говорилось выше - еще одно тому подтверждение). Ни на какую универсальность научные идеи (в отличие от метафизических) вообще не претендуют. Органичность вхождения лотмановского наследия в научный обиход гораздо важнее любых количественных показателей, поэтому проблема дисциплинарного и междисциплинарного усвоения этого наследия лежит за его пределами. Может быть речь здесь идет о каких-то географических критериях? Хотелось бы надеяться, что это не так, хотя остается все же не вполне понятным упоминание рецензента о "западной" значимости (а, точнее, "незначимости") идей Лотмана (ср. процитированное выше упоминание "Western theoretical scene"). Во всяком случае, словосочетания типа "российская математика", "французская биология" или "китайская славистика" не предполагают введение особых научных правил, которые работали бы только в пределах государственной или региональной границы. Лучшие труды ученых, вне зависимости от страны проживания, интересны всем их коллегам, худшие - не интересны никому.

Сложно подтвердить или опровергнуть столь глобальное утверждение об отсутствии необходимости в трудах Лотмана на Западе: во-первых, в силу абсолютной бездоказательности такого утверждения, во-вторых, потому, что в рецензии сказано, "соблазнительно было бы заключить" ("one is tempted to conclude"), следовательно, можно надеяться на то, что "соблазн" был преодолен.

Примечания:

1. Из всего обширного списка работ, посвященных научной деятельности Ю.М. Лотмана, хотелось бы выделить статьи М.Л. Гаспарова (Ю.М. Лотман: наука и идеология. - Гаспаров М.Л. Избранные труды. т. 2. м., 1997, 485-493) и П. Торопа (Тартуская школа как школа. // Лотмановский сборник 1. М., 1995, 223-239), которые, несмотря на личное знакомство авторов с Ю.М. Лотманом, дают глубокий материал для понимания рассматриваемого вопроса.
2. Как отмечено в уже упомянутом Введении, влияние работ Ю.М. Лотмана, которое, на наш взгляд не может определяться количественными показателями, все же не прошло мимо европейских и американских исследователей (С.6). Важен здесь и (не претендующий на исчерпывающую полноту) впечатляющий перечень имен тех ученых, которые плодотворно использовали идеи Лотмана. (ibid).
3. Гаспаров М.Л. Избранные труды. Т. 2. М., 1997, 493
4. Тороп, П. Тартуская школа как школа, 223-239. Так, в указанной статье приводятся слова Д. Сегала, назвавшего этот "семиотическим историзмом": Сегал Д. "Et in Arcadia Ego" вернулся: наследие московско-тартуской семиотики сегодня // Новое лит. обозрение. 1993. № 3. С. 32. В той же работе П. Тороп ссылается на мнение Словаря современных литературоведческих терминов в котором "говорится и об умении московско-тартуской школы и конкретно Лотмана переходить от синхронии к диахронии и оценивать развитие культур с точки зрения семиотизации: A Dictionary of Modern Critical Terms. Revised and enlarged edition. Ed. R. Fowler. London; New York: Routledge and Kegan Paul, 1987. P. 218."
5. Caterine Gallagher & Stephen Gleenblatt. Practicing New Historicism. The University of Chicago Press, 2000.
6. См. также: Gleenblatt, Stephen. The Gleenblatt Reader. / Ed. By Michael Payne. Blackwell Publishing, 2005.
7. Лотман Ю.М. Литературоведение должно быть наукой - Вопросы литературы, 1967, #1

© V. Besprozvanyi

back

top